Текст книги "Судьба кочевых обществ в индустриальном и постиндустриальном мире"

Главное достоинство этого стиля движения состоит в его экологичности. Стадо, даже крупное, в несколько тысяч голов, при таком вращении не травит пастбище, а сохраняет его по ненецкой пословице я пуна хаёда (земля после нас остается). Это достижимо только в постоянной динамике. Если то же стадо остановится (например, надолго сгрудится вокруг чумов), оно «втопчется и вроется» в землю. Тогда с тундрой произойдет то, что передается другой ненецкой поговоркой: яда тахабэй (земля перевернута). По словам мастера оленеводства Сергея Сэротэтто, «когда у чума пасется большое стадо, начинается копытка» (necrobacillesis). Оленевод Токча Худи убежден: «Летом, чтобы олени не болели, нужно каслать через один-два дня: пастбище должно быть чистым».

Этот «кружевной стиль» создает тот самый эффект движения, который можно считать одним из основных принципов кочевых технологий: в статике стадо губит тундру, извлекая из подтаявшей мерзлоты болезнетворных бацилл, а в динамике проходит ее благополучно и экологично, будто на воздушной подушке. Не исключено, что отмечаемый ныне экологами рост песчаных обнажений и других экологических повреждений тундры – следствие не только и не столько большого числа оленей, сколько их недостаточно мобильного и искусного вождения. Сам по себе эффект перевыпаса может быть дополнительно изучен и проанализирован с позиции мобильности, а не только формальной статистики поголовья стад.

Самое примечательное в реакции кочевников на природно-климатические вызовы – быстрое и решительное действие, часто с расчетом на опережение. В этом можно видеть жизненную позицию кочевника: не полагаться на стороннюю помощь и не останавливаться, а двигаться и на ходу искать новые возможности. Движение – кочевье – сколь бы ни было изнуряющим, держит оленевода в тонусе и решительном настроении. Как только движение прекращается из-за потери оленей, кочевник оказывается буквально на грани жизни и смерти.

При рассмотрении многооленности как фактора риска следует иметь в виду не абсолютное число оленей (с расчетом площади тундры на «оленью душу»), а крены и провалы в динамике и ритме движения стад. Если из-за гололеда стада сгрудились на хребте Ямала или у холмов Ярато, то это аномальное скопление становится фактором перевыпаса; если они к тому же ослаблены переходами по гололеду или жаре, то подвержены болезням и падежу, следовательно, образуют очаг потенциального заражения. Тундровой экосистеме и традиционной этносистеме органична динамика, а не статика. Всякая задержка нарушает общий ритм движения, а стационарные сооружения куда значительнее ранят тундру, чем проходы больших оленьих стад. Иначе говоря, не общая масса стада, а режим его движения определяет экологическое благополучие тундры.

Фактор новых технологий

Приверженность ненцев традиционным занятиям и кочевому быту сочетается с легкостью освоения новаций. Быстроту восприятия новаций в наше время можно связывать и с присутствием ТЭК на Ямале (в том числе через формы компенсаций). Эффектом обновления культуры тундровиков можно считать распространение среди оленеводов современной техники, в том числе снегоходов. Как и во многих других случаях, речь идет не о «подрыве традиций», а, скорее, об их обновлении.

В быт и хозяйство ненцев прочно вошел снегоход – как и по всей Арктике, где произошла «сноумобильная революция». Учитель школы-интерната с. Яр-Сале заметил, что раньше дети знали гораздо больше ненецких сказок, легенд, пословиц, а теперь эти сюжеты оттесняются новыми темами: «Сейчас зимой у них больше разговоров о технике – бураны, снегоходы – это они досконально знают. Если дать им нарисовать “Буран”, они его со всеми запчастями нарисуют». Ненцы часто не без юмора сравнивают «Буран» с оленем, отдавая должное мощи и скорости первого и надежности последнего. В сопоставлении, по ненецкой традиции, учитывается экологический аспект: оленная нарта, в отличие от снегохода, не оставляет следа в тундре и сохраняет оленьи пастбища. Для современного ненца-кочевника олень по-прежнему ассоциируется с основным капиталом (иногда оленей называют «деньгами»), тогда как снегоход требует затрат – ненец приобретает снегоход благодаря оленям, а не оленей благодаря снегоходу. В связи с широким использованием в тундре техники у ненцев появилась новая проблема – нехватка бензина. Житель тундры Евгений Ладукай отметил: «У нас есть телевизор, спутниковый телефон, плитка, генератор, DVD. У нас сейчас в тундре проблема одна – бензина нет». Из-за постоянной нужды в бензине и, одновременно, сложности его поставки, он становится «роскошью».

В рассказах о пережитых испытаниях недавнего кризисного «плохого года» ненцы одобрительно отзывались о технических новшествах, особенно снегоходах и мобильных телефонах. В «стихийном году» снегоход был эффективен в поиске пастбищ среди ледяного наста и в многоснежье лесотундры, в перевалке через Обскую губу, в сборе оленей к отельным пастбищам. Привычное уже большое значение имела телефонная коммуникация в расспросах и оповещении родни и соседей о снеге и льде, о потерянных и найденных оленях, о порядке перекочевок, а летом 2016 г. – о вспыхнувшей болезни. Это подтверждает адаптивность кочевников к новшествам, особенно коммуникативного и транспортного свойства, как, впрочем, и к технологическим обновлениям «оленпрома» – переработки и реализации продукции оленеводства.

Сегодня традиционное мировоззрение кочевников подвергается мощному давлению через спутниковые тарелки и вышки сотовой связи, ТВ и интернет. По выражению оленевода 4-й бригады МОП «Ярсалинский» Д. Сэротэтто, «тундру испортил генератор», что подразумевает недавнее массовое обеспечение Газпромом оленеводов бензогенераторами, благодаря которым современное ямальское стойбище по вечерам дружно (каждая семья в своем чуме) смотрит боевики и мелодрамы, отвлекаясь от тундровых забот. Обстановка тундрового вечера, которая прежде располагала к традиционным играм или исполнению долгих ненецких сказаний, ныне располагает к просмотру кинофильмов на видеоплейерах и ноутбуках. В час вечернего досуга на стойбище ежедневно раздается гул генератора, и все чумы погружаются в созерцание и попутное обсуждение сюжетов кинофильмов. Со стороны вечернее стойбище звучит на все лады саундтреками, доносящимися из разных чумов. На том месте в «чистой» части чума синяңы, где положено хранить священные предметы, теперь светится жидкокристаллический экран.

Речь идет о высокой адаптивности ненцев, демонстрирующих динамизм в восприятии и освоении культурных и технических новинок – от снегоходов и мотолодок до пластиковых труб (для изготовления подбоев к полозьям нарт) и современных коммуникационных hi-tech изделий, включая мобильные телефоны, навигаторы, видеокамеры, ноутбуки, видеоплейеры и т. д. Однако вместе с ними приходят новые увлечения и зависимости, поглощающие внимание жителей тундры, особенно юное поколение, которое тундровым играм «нгухуко» и «парнэко» нередко предпочитает «смешариков» и «смурфиков».

Поступь глобализации в тундре (не говоря уже о поселках) видна в широком распространении телевизоров, спутниковых тарелок, dvd-плееров, ноутбуков, сотовых телефонов, GPS-навигаторов. В тундре уже есть случаи брачных знакомств через интернет;

например, молодожены Илья и Раиса Салиндер познакомились на специальном сайте, где ненцы могут найти себе подходящую пару. Современная молодежь в поселках и на стойбищах говорит о hi-tech ничуть не меньше, чем об оленях. Обычный вечер ненецкая семья проводит у телевизора. Ненцы признают, что все это отвлекает их от традиционных занятий, а после ночного просмотра фильма «утром идти работать совсем не хочется». Впрочем, пока в ценностном балансе приоритет остается за традицией: «Олень – главное богатство, и фильм не будешь смотреть долго, если олени разбежались».

Современные информационные технологии существенным образом повлияли на развитие в тундре этнотуризма. По общему признанию, ненцы представляются едва ли не самым успешным арктическим сообществом, сохраняющим этнокультурную самобытность. Глобальная Сеть легко превратила это качество в бренд и моду: образы тундровых кочевников замелькали на ТВ и в Интернете, а Ямал стал местом паломничества этнофилов и спонтанного развития этнотуризма. При этом случился неожиданный для науки поворот: ненецкая этнография вдруг оказалась не только знанием о народе, но и бизнес-ресурсом. Сегодня почти в каждом чуме есть своя история визитов этнографов и телекинобригад из разных стран; обычными среди ненцев стали обсуждения, кто в каком фильме снимался; среди них появились менеджеры-посредники, организующие этнотуры; в тундре циркулируют слухи и легенды о вознаграждениях за этноуслуги. В весенний День Оленевода, когда к ямальскому райцентру Яр-Сале съезжаются кочевники-оленеводы, возникает нечто похожее на туристический трафик: этнотуристы разных стран нарасхват делят места в кочевых бригадах; иногда на одном стойбище встречаются разные группы гостей, портящих друг другу ощущения первозданности. Тундровая этнотуриндустрия быстро развивается, чему в немалой степени способствует сотовая и кибер-связь. Однако сами ненцы ощущают конфликт между старым этикетом, когда гостевание обходилось без предупреждения и оплаты, и новыми нормами коммерческого приема и оказания этноуслуг. Как и в случае с оленеводством, ненцы используют свой собственный этнокультурный потенциал и пока стараются избегать инсценировок, распространенных в других странах. Не исключено, однако, что в перспективе маркетинг этнокультурного наследия охватит и прежде закрытый от чужаков сакральный мир ненцев.

* * *

Тема соотношения ценностей кочевничества и оседлости – основная для тундровых оленеводов. В недавнем прошлом была распространена убежденность в том, что номады – рудимент цивилизации, для изживания которого целесообразно строительство больших поселков, культбаз, школ-интернатов для оседания кочевников. И только завидное упорство и приверженность оленеводов собственным ценностям позволили им устоять перед административными нажимами и соблазнами оседлости.

Сегодня многое изменилось. С одной стороны, «успешные» опыты перевода на оседлость обернулись «драмой поселков» с их депрессивностью, маргинальностью, отсутствием занятости и полноценной самореализации (особенно мужчин) – в отличие от «здоровой тундры», по-прежнему дающей образцы культурной и экономической состоятельности, человеческого достоинства и успеха. С другой стороны, в мире неожиданно распространилась мода на нео-номадизм, чему в немалой мере способствовал бум туризма, кибер– и медиа-путешествий; «новыми кочевниками» стали называть себя представители политического и делового истеблишмента, мигрирующие по миру в своих многочисленных вояжах. Иначе говоря, кочевник становится интересен не только как образчик экзотики, но и как образец энергии и движения, исконно присущих человеку и человечеству. Этот подход в корне меняет отношение к кочевникам, их культуре, технологиям, мотивациям. Вопрос состоит уже не в том, как научить кочевника правильно жить, а в том, как у него научиться философии номадизма и «комфорту в движении»[11]11
  Головнёв А. В. Кочевье, путешествие и нео-номадизм // Уральский исторический вестник. 2014. № 4(45). С. 133–138.


[Закрыть].

Общество тундровых ненцев находится в процессе динамичных изменений, идет по пути поиска и выработки оптимального соотношения между новациями и традицией, между кочевым и оседлым бытом. Современные ненцы, осознавая угрозы, которые несет ресурсно-промышленное освоение их традиционному укладу жизни, культуре и мировоззрению, видят и открывающиеся во взаимодействии с предприятиями ТЭК новые перспективы. Они удовлетворены активным строительством в поселках Ямальского района, хотя помнят, что истинный дом ненца – кочевой чум в тундре. Основные опасения ненцев связаны с утратой кочевого образа жизни, и представители коренного населения уверены в том, что их культура может сохраняться только за счет ведения оленеводческого хозяйства. Многие жители понимают прямую угрозу оленеводству со стороны нефтегазового комплекса, но пока затрудняются предложить конкретные варианты решения проблемы. Местное население осознает невозможность препятствовать проведению работ, поскольку нефтегазовые месторождения – это стратегические ресурсы для развития не только региона, но и всей страны. Кроме того, ненцы отмечают, что льготы, предоставляемые им как коренному малочисленному народу Севера, во многом поступают за счет средств нефтегазового освоения. Особое внимание жители Ямала обращают на экологические проблемы: сокращение рыбодобычи, загрязнение водоемов и тундр, проблемы оленеемкости пастбищ и обостряющийся в связи с промышленным освоением дефицит тундровых пастбищ. В качестве проблем местные жители называли сложности с трудоустройством коренного населения на предприятиях ТЭК, безработицу в поселках среди квалифицированных работников со средним специальным и высшим образованием. Местное население видит угрозу в притоке южных мигрантов (прежде всего из стран Средней Азии), вызванном «урбанизацией» ямальских поселков.

Соотношение традиций и новаций, коренных и пришлых культур на Севере обычно рассматривается как конфликт ценностей и интересов. В действительности это взаимодействие насыщено встречными воздействиями и заимствованиями, своего рода стимулирующей конкуренцией. Многие технологические новшества, прежде всего транспортно-навигационные, не разрушают, а развивают кочевую культуру. Многие традиционные технологии жизни-в-движении представляют собой ресурс для обогащения современных стратегий освоения Арктики. Становление дискурса о понятиях движения и технологиях мобильности, от физических до виртуальных, имеет особое значение для Севера с его коренными кочевниками и подвижными мигрантами, в том числе вахтовиками и туристами. В «северном измерении» России уместно осмысление и применение стратегий арктического номадизма, в том числе полиритмичной мобильности, этики минимализма, принципа полифункциональности, энергоэкономии и других актуальных для современности традиций коренных северян. Северная мобильность, включая номадизм, исторически и по сей день является базовым принципом освоения Российской Арктики.

М. А. Резяпкин
Культурный симбиоз и традиционный товарообмен на Чукотке на рубеже XX–XXI вв. Традиции и новации

Предмет и география исследования

Судьбы народов, до сегодняшнего дня сохранивших кочевой образ жизни, привлекают внимание огромного количества исследователей по разным причинам. На одном полюсе мнений стоят ученые, идеализирующие традиционный образ жизни и восхваляющие приверженность скотоводов своему древнему образу жизни, их способность адаптироваться к новым условиям, на другом – сторонники точки зрения на кочевое хозяйство как на рудимент мировой экономики, каким-то чудом еще удивляющий современного человека. Между этими полюсами находится бескрайнее пространство степей, аридных зон, лесотундры и тундры, по которым скотоводы XXI-го века гонят свои стада. Все эти кочевые народы имеют много общего в социальной организации, традиционном хозяйстве, в духовной сфере и в материальной культуре, и об этом написаны сотни книг. В этой статье речь пойдет лишь об одном народе, часть которого ведет кочевой образ жизни, выпасая стада оленей – о чукчах.

Полевая работа проводилась в 1990-е годы в Иультинском и Провиденском районах Чукотского АО, а также в 2016 и 2017 гг. в Провиденском, Чукотском районах и на территории городского округа Эгвекинот, в бывшем Иультинском районе.

Симбиоз двух культур

Уникальность культуры чукчей, кроме других факторов, обусловлена еще и тем, что этот народ по сути разделен на два принципиально различных хозяйственно-культурных типа – присваивающий тип морских зверобоев и производящий тип оленеводов арктической тундры. Уже несколько сотен лет эти два типа находятся в постоянном симбиозе, минимизируя риски друг друга. Во время падежа скота оленеводы ждут помощи у своих береговых братьев, в сезон неудачной охоты зверобои рассчитывают на спасение у тундровиков. Так было заведено издревле, с тех пор, как воинственные чукчи-оленеводы освоили Чукотку, последовательно вытеснив или ассимилировав практически все жившее там население, за исключением эскимосов, у которых и позаимствовали культуру морской охоты. И хотя военные стычки между народами – далеко в прошлом, до сегодняшнего дня чувствуется их соперничество, в котором эскимосы явно проигрывают, уступая в численности чукчам почти в 10 раз. К тому же, мерилом, эталоном успеха среди зверобоев является добытый кит, а лишь одно чукотское село Лорино добывает примерно половину (!) годовой квоты (56 голов в 2017 году из общей квоты 135). Другим селам остаются крохи по 2–5 голов в год.

Сильные позиции береговых чукчей наверняка являются историческим следствием в том числе и «крепкого тыла» – родственников-оленеводов, которые играли важную роль в экономике народов Арктики и позволили им постепенно занять практически всю береговую линию, за исключением трех эскимосских поселков (Сиреники, Уэлькаль, Новое Чаплино). Конечно, здесь мы не забываем и о результатах государственной «политики укрупнения», в процессе которой коренные жители были согнаны со своих родовых мест. Это прежде всего ударило по береговым – чукчам и эскимосам, которые традиционно селились небольшими группами до 100 человек – именно такая группа жителей поселка наиболее приспособлена к выживанию за счет коллективной охоты на крупных млекопитающих.

Но вплоть до 30-х гг. XX-го века, до начала коллективизации, самой мощной экономической единицей Чукотки было крупное оленеводческое хозяйство со стадом в несколько тысяч голов. Самыми влиятельными людьми среди чукчей были владельцы крупных стад. Тундровики же, хранители древних традиций, всегда являлись и референтной группой, которая выступала арбитром в вопросах обычного права и духовных практик. До сих пор во всех вопросах, касающихся традиционной культуры, чукчи говорят: «Это нужно у тундровиков спросить. Они это лучше знают!»

Именно симбиоз оленеводов и морских охотников, на мой взгляд, и является основой культурной синергетики чукотского этноса. Ведь иначе этим узкоспециализированным способам хозяйства было бы гораздо труднее обеспечивать себя продуктами, необходимым для выживания в суровых условиях севера.

Симбиоз этот складывается из нескольких важных уровней: 1) обмен продуктами жизнеобеспечения – пищей и материалами для производства одежды и жилища, 2) заключение браков между береговыми и оленными, 3) проведение совместных мероприятий (ярмарок, свадеб, похорон, праздников). Раньше заключались также и военные союзы. Идея обмена, симбиоза, бартера, настолько укоренилась в сознании чукчей, что ей пропитан и фольклор этого народа (сказки), и повседневная жизнь. Поразителен факт, что до сих пор в тундре существует обычай обмениваться продуктами даже с животными. Женщины раскапывают нору евражки, забирают у этого зверька собранные им за лето съедобные корешки, взамен кладут ему другие лакомства – зерно, хлеб, печенье, и закапывают это.

Роль традиционного обмена товарами

Мы знаем, что вплоть до середины XX века, до тех пор, пока государство не стало играть ключевую роль в снабжении населения Чукотки, традиционные общины обменивались разнообразными товарами, многие из которых до сих пор используются в этом бартере.

Из морских поселков вплоть до сегодняшнего дня идут на обмен: 1) мясо морских млекопитающих – кит, морж, нерпа. Особенно ценится итильхин – лакомство из кожи и сала кита, велькопальхен – ферментизированное мясо моржа с душком, мясо нерпы.

Несмотря на то, что оленина является самым любимым видом мяса, все-таки люди ценят разнообразие; 2) жир морских животных – (раньше шел на освещение, сейчас – как приправа в пищу, как лекарство и витамины); 3) шкуры – лахтака для производства ножен, подошв торбазов, ремней для изготовления нарт и арканов, нерпы – для изготовления непромокаемой одежды; 4) кишки моржа для производства непромокаемых камлеек (изготавливается уже редко); 5) маленькие байдары из шкуры моржа для переправы через реки; 6) моржовый клык (раньше – в основном для изготовления полозьев и копыльев нарт, сегодня – скорее как дорогостоящий материал для изготовления сувениров, как денежная единица).

Из тундры отправляется на море: 1) прежде всего оленина – свеже– забитый олень, вяленая оленина; 2) сырые или выделанные оленьи шкуры для использования как коврики и одеяла в дороге, 3) сшитая традиционная одежда из оленьих шкур – кухлянки, кэркэры, малахаи, торбаза, рукавицы; 4) шкуры волков и росомах; 5) ягоды, грибы, травы (щавель, мать-и-мачеха, используемые как приправа).

Но бартер не ограничивается только лишь продукцией традиционных промыслов. Если говорить о культуре как о динамично развивающейся бинарной оппозиции традиция-новация, то для чукотского этноса характерна четкая корреляция: традиция-тундровики, новация-береговые охотники. Внешнее влияние, все заимствования и чужие языки, новые товары проникают в тундру с побережья. В наше время традиционные общества в той или иной степени зависят от снабжения определенными продуктами питания и промышленными товарами. Так, любая поездка в тундру предполагает закупку в магазине гостинцев для работников оленеводческой бригады. Как правило, обязательными в списке закупаемых товаров являются: 1) чай (обязательно черный, без ароматизированных добавок – таковы вкусовые пристрастия), 2) сахар (чай пьется в основном с сахаром), 3) сгущенка, 4) мука (для приготовления традиционных лепешек кау-кау), 5) подсолнечное масло, 6) сигареты, 7) сладости – (возможны печенья и конфеты), 8) картофель или макароны – это не обязательный пункт программы (как вариант – быстрорастворимая вермишель типа «Доширак»), 9) спички, мыло, соль, батарейки, туалетная бумага и, конечно 10) топливо для снегоходов и электрогенераторов.

Интересно отметить, что консервированная пища, в том числе рыбные консервы и тушенка, не очень популярны среди чукчей. Причин этому несколько: 1) рационализм – «Зачем покупать в магазине мясо и рыбу, если у нас есть свое бесплатное?», 2) вкусовые пристрастия – «Что может быть вкуснее оленя или нерпы? Зачем есть свинину или говядину?», 3) представления о здоровой пище – «В нашей национальной пище – живые витамины. В консервах – вредные консерванты».

Кстати, администрация района строго следит за наличием продуктов первой необходимости в поселковых магазинах. В магазине висит «Список социально значимых продуктов» с указанием фиксированных цен, выше которых магазин не имеет права продавать. Глава поселения еженедельно отчитывается в район о том, как соблюдается это правило. Если магазин не держит на складе необходимое количество товара, то его владелец штрафуется. Список состоит из основных товаров (куриные окорочка, сливочное масло, растительное масло, мука, рис, гречка, молоко, мороженная рыба, макароны и свежие овощи и фрукты – картофель, свекла, лук, капуста, морковь, яблоки) и товаров-заменителей (сушеные овощи – картофель, лук, морковь, свекла, молочный порошок, яичный порошок, сухофрукты, квашеная капуста).

Несмотря на то, что речь идет о бартере, в подготовке гостинцев важную роль играет не коммерческая сторона вопроса, а забота о братьях-соседях. Сборы сопровождаются комментариями: «Этого в тундре нет», «Это им понравится!», «Тундровики это любят». На вопрос, в каком соотношении происходит обмен, точного ответа тоже нет. Если и есть такса, то только касательно туши животных – один к одному – одного оленя на одну нерпу, например. И это не зависит от веса туши мяса. Все остальное идет как компенсация за гостеприимство тундровиков, особенно если в гости едут «чужие» – туристы, но об этом речь ниже.

В свою очередь, тундровики и сами могут озвучить те товары, нужду в которых они испытывают, так как снабжение бригад своими головными организациями оставляет желать лучшего. Не раз мне приходилось слышать, что пастухам необходимы палатки (на летний период), болотные сапоги, непромокаемые куртки, электрофонарики (особенно налобные), ножи, зажигалки, термосы.

Алкоголь в тундре

Возможность выбора у человека есть: кто не хочет оставаться в тундре, уезжают в поселки или в города. Там есть два пути – или успешная интеграция в современную жизнь и овладение новой полезной профессией, или люмпенизация и деградация, что тоже нередко происходит с людьми, оторвавшимися от своих корней. Особенно этому способствует алкоголизм, который до сих пор является серьезной проблемой на Севере. И обойти эту тему в нашей статье никак нельзя.

Алкоголь играет важную роль в традиционной культуре, являясь сакральным напитком, без которого не проходит ни одно ритуальное мероприятие – ни похороны, ни кормление духов. Вместе с тем, на протяжении всего опыта его употребления коренные народы Севера не могут не осознавать, какое зло он несет, ломая судьбы попавших к нему в зависимость. В советское время чрезмерное употребление алкоголя было распространено повсеместно, хотя государство и пыталось его ограничить разного рода мерами, иногда приносившими положительный результат, иногда нет. В наше время отрадно видеть, что многие индивидуумы и даже целые семьи находят в себе мудрость и силы совсем отказаться от употребления алкоголя – ведь без таких крайних мер и невозможно искоренить этот порок. Большинство охотников – или совсем непьющие, или «в завязке». Оленеводы тоже четко делятся на пьющие и не пьющие бригады. Люди знают это и ставят непьющих в пример. В некоторых поселках непьющие семьи задают тон, являясь референтными группами, как например, в поселке Ванкарем, где непьющей является семья главы администрации Лады Анатольевны Горячих. Однако по негласной традиции в тундру без бутылки приезжать неприлично. Такая существует моральная дилемма – и спаивать нельзя, и не поставить неудобно. Поэтому в данном случае обычно соблюдается строгая иерархия: местный проводник «ставит» бригадиру, а он уж потом решает, как использовать.

Администрация пытается ограничить продажу спиртного – его продают в строго установленное время, но к сожалению повышенный спрос на зелье частично удовлетворяется нелегальной продажей, которую трудно выявить, так как жертвы неохотно выдают своих «благодетелей». Стоимость бутылки водки с рук в поселке может доходить до 1000 рублей, тогда как ее цена в магазине – всего 150–200. При этом есть опасность, что водка некачественная, «паленая». Кроме того, в употребление идет самодельная брага, которую производят с помощью дрожжей и сахара даже в тундре, в ярангах. Брагу могут как перегонять в самогон (в поселках), так и употреблять в чистом виде.

Трансформация жилища и одежды

Ввиду уменьшения численности семей, постоянно проживающих в тундре, отпала необходимость в таком большом полноценном жилище как яранга. Это идеальный вариант для выживания в тундре большой патриархальной семьи, но сегодня бригада состоит из двух – трех малых семей. В этих условиях ставить, обслуживать и перевозить ярангу стало нецелесообразным – она слишком громоздка для семьи из 2–5 человек. Поэтому в летнее время оленеводы используют туристические палатки для смены, дежурящей у стада, и яранги с брезентовым покрытием на стойбище. Кроме того, получили распространение так называемые меховые палатки, используемые зимой. Их двускатная конструкция напоминает классическую геологическую палатку, а материал, используемый для их изготовления – оленьи шкуры. В такой палатке зимой тепло, как и в яранге, так как в ней ставится такой же меховой полог. Но вся конструкция меньше, компактнее, удобнее в установке и транспортировке. Одна мастерица изготавливает такую палатку вручную в течение недели, а устанавливается палатка за 20 минут.

Традиционная меховая одежда тоже используется оленеводами только в морозы. В другое время они ее берегут – просушивают и складывают на длительное хранение. В межсезонье и летом используется современная синтетическая одежда. Особенно подвержены износу торбаза с подошвами из шкуры лахтака.

Для изготовления чаатов – арканов – сегодня используются не только ремни лахтака, но и синтетичские веревки, обладающие похожими свойствами.

Ножи предпочитают самодельные, изготовленные из высокоуглеродистой инструментальной стали (использованное полотно дисковой и ленточной пилы по металлу). В качестве рукоятки используется или рог оленя, или накладки из фанеры. По-прежнему также распространены женские ножи – пекули.

Внешние проявления традиционной обрядности

Береговые охотники регулярно приезжают к тундровикам на праздник оленя осенью. Во время этого мероприятия происходит духовное единение двух частичек одного народа. Тундровики вытаскивают запрятанные святыни – дощечки для добывания огня, выбивалки для шкур из рога оленя – все это имеет сакральное значение. В тундре проводится ритуал заклания оленя, дух которого задабривается – на тело оленя льется вода и рядом кладется пучок ивы – «чтоб ему было что есть и пить там». Сейчас чукчи более свободно, чем в советское время, делятся рассказами о своих древних верованиях. Это становится модным, хотя людей, хорошо знающих ритуалы, остается все меньше и меньше. По-прежнему возможны похороны в соответствии с древними традициями, когда тело не предается земле, а оставляется в тундре на съедение хищникам. При этом сухожилия покойника должны быть надрезаны, так же, как и вся его одежда. А предметы, сопровождающие его – испорчены, чтобы служить в загробном мире (где все наоборот – поломанное будет целым, целое поломанным). Нож должен быть сломан, котелок пробит, и т. д. Часто вместе с покойником кладут и его любимую собаку. Но иногда все эти предметы и собака заменяются изображением, вырезанным из кости или слепленным из глины или мякоти и сока ивы. Но подобные случаи все же редки и зависят от воли покойника. Чаще всего все-таки выбирается погребение.

Нельзя не упомянуть распространенный повсеместно среди народов Чукотки обряд «кормления духов», который уже проник в среду всех местных жителей независимо от их национальной принадлежности. Этот обряд совершают и чукчи, и эскимосы, и русские, и украинцы, и калмыки. Прибывая на новое место, необходимо покормить духов этого места – положить им угощение в виде первых капель из вновь открытой бутылки, и чуть отщипнуть от каждого вида закуски. Похожий обряд совершается у моря, чтоб задобрить его духов.

Перед началом первой в сезоне охоты на кита совершается обряд задабривания его духа. После добычи охотники благодарят животное (и кита, и моржа, и нерпу) за то, что оно дало им мяса для того, чтоб прокормить семью. Существует также масса примет и обрядов, связанных с погодой.