Текст книги "Теоретическая и практическая конфликтология. Книга 1"

В развитых культурах правовые состязания ведутся профессиональными представителями сторон, как правило, юристами; таким образом борьба очищается от личных ассоциаций. Оттон Великий постановил, чтобы всякий правовой спор решался Божьим судом – поединком, в котором стороны были бы представлены профессиональными воинами, когда от всего конфликта интересов осталась чистая форма – борьба и победа; только форма связывает саму борьбу и того, кто решает ее исход. Этот пример с карикатурным преувеличением демонстрирует нам редукцию правового противостояния к борьбе как таковой.

Однако именно в силу своей формализованности этот немилосердный тип борьбы – именно потому, что он всецело выведен за рамки субъективных движений, как милость или жестокость, – предполагает единство и общность сторон, причем чрезвычайно строгую и регламентированную. Одинаковое подчинение всех одному закону, обоюдное согласие в том, что решение суда должно зависеть только от объективных оснований;

соблюдение форм, которые ни одна сторона не вправе нарушать, сознание, что весь процесс происходит в рамках социального порядка и власти, которые только и придают ему смысл и достоверность, – все это показывает, что судебная борьба покоится на обширном фундаменте единства и согласия противников по множеству важнейших пунктов. Аналогичным образом, хотя и не в такой мере, образуют единство стороны любого договора, любой коммерческой сделки: при всей противоположности интересов обе стороны признают общие обязательные и обязывающие нормы.

Общие предпосылки, исключающие из правовой борьбы все личное, обусловливают тот характер чистой состязательности, обратная сторона которого – ожесточение, острота, непримиримость и безусловность противостояния. Судебный процесс демонстрирует взаимосвязь дуализма и единства в социологическом отношении не менее наглядно, чем игровое состязание: чем строже и обязательнее единство общих норм и условий, тем обнаженнее, острее и безусловнее борьба. В конечном счете это обнаруживается везде, где противные стороны руководствуются объективным интересом, т. е. где цель борьбы и сама борьба отделены от личностей.

В любом противостоянии можно выделить два крайних типа. Борьба может вестись за чисто предметное решение, не касаясь личностей, в личных отношениях при этом может царить мир. Либо борьба захватывает именно субъективные стороны личностей, объективные интересы которых могут при этом совпадать. Так, Лейбниц как-то сказал: «Я готов дружить со злейшим моим врагом, если могу у него чему-нибудь научиться».

Понятно, что такая двойственность может смягчить враждебность и даже свести ее на нет. Но не может ли она привести к противоположному результату, т. е. усилить антагонизм? Вражда, вспыхивающая на фоне согласия и единства в объективном, в любом случае обретает чистоту и уверенность в своей правоте. Если мы сознаем это разделение субъективной и объективной сферы, если мы уверены, что не распространяем нашу ненависть на что не следует, это дает нам сознание, что наша совесть чиста, и при известных обстоятельствах способствует обострению вражды.

Действительный очаг ненависти – самое субъективное в нашей личности; ограничивая ее рамками этого очага, мы порой полностью отдаемся ей, с большей страстью и сосредоточенностью, чем если бы к ней примешивалось множество вторичных мотивов, которые на самом деле возбуждаются одним этим центральным импульсом.

Там, где вражда, наоборот, касается лишь безличных интересов, там, с одной стороны, отпадают излишние обострения и крайности, какими обычно сопровождается перенос предметного спора на личности, с другой стороны – сознание, что мы выступаем представителями высших, надындивидуальных претензий, что мы боремся не за себя, а за правое дело, придает борьбе безоглядный радикализм и безжалостность, какие мы можем наблюдать в поведении самых бескорыстных идеалистов. Не считаясь с собой, они не считаются и с другими и, жертвуя собой ради идеи, полагают, что вправе жертвовать ради нее кем угодно.

Подобная борьба, на которую личность тратит все силы, а победа достанется отнюдь не личности, а делу, выглядит благородно: такой борец ведь тоже человек, однако сумел отречься от всякого личного интереса, стать выше. В такой борьбе объективность представляется благородством. Однако после того, как разделение произведено, а борьба объективирована, ее больше ничто не сдерживает: всякое колебание отныне рассматривается как измена интересам дела, к которым борьба свелась. Отныне каждая сторона отстаивает свое дело и свое право, отказавшись от всего личного и эгоистического; отношения на личностном уровне отныне не обостряют, но и не смягчают ход противоборства; сражение, повинуясь лишь своей имманентной логике, идет с абсолютной остротой и жестокостью.

Особенно ощутимо напряжение между полюсами единства и антагонизма там, где обе стороны преследуют одну и ту же цель, например, при установлении какой-либо научной истины. Здесь всякая уступка, всякий вежливый отказ от безжалостного разоблачения противника, всякое мировое соглашение до достижения решительной победы будет предательством в отношении того дела, ради которого идет борьба, требующая отказаться от всего личного.

Аналогичную форму приобрела со времен Маркса и социальная борьба, как ни отлична она по содержанию от борьбы научных воззрений. С тех пор, как было признано, что положение рабочих определяется объективными условиями и формами производства и не зависит от желаний и поступков отдельных лиц, из социального противостояния исчезает личное ожесточение. Конкретный предприниматель не представляется больше кровопийцей и проклятым эгоистом, рабочий не обязательно должен быть жадным бездельником, обе партии перестают упрекать друг друга в злонамеренности и взывать к совести. В Германии социальная борьба опредмечивается теоретически; в Англии – практически, в деятельности профсоюзов. Личностный, индивидуалистический антагонизм преодолевался у нас абстрактной всеобщностью истории классового движения, у англичан – строгим надындивидуальным единством в акциях профсоюзов и союзов предпринимателей.

Однако борьба не сделалась от этого менее ожесточенной, наоборот, она стала сознательнее, сосредоточеннее, целенаправленнее, она радикализировалась от того, что каждый ее участник стал сознавать, что борется не только и не столько ради себя, сколько ради великой сверхличной цели. Любопытный симптом такой корреляции обнаруживает бойкот берлинских пивоварен рабочими в 1894 году. За последние десятилетия это локальное проявление борьбы было одним из наиболее яростных. Обе стороны нападали друг на друга в высшей степени энергично, но никакой личной ненависти ни рабочие к пивоварам, ни директора к рабочим не обнаруживали. В разгар борьбы вожди обеих партий опубликовали свои взгляды на положение вещей в одной и той же газете, оба излагали факты строго объективно и потому во многом одинаково, расходились они лишь в практических требованиях. В этом случае борьба освободилась от всего личного и не идущего к делу, благодаря чему антагонизм был количественно ограничен, стало возможно взаимное уважение и взаимопонимание во всем, что касалось личностей; обе стороны признали, что действуют под давлением исторической необходимости, – этот единый базис сделал борьбу лишь интенсивнее, непримиримее, последовательнее.

Далеко не всегда борьба, идущая на общем для противников основании, выглядит так благородно. Этим общим основанием может служить не объективная норма, не высший интерес, стоящий над партийным эгоизмом обеих сторон, а некая тайная эгоистическая цель, преследуемая обеими борющимися партиями. До известной степени именно так происходила борьба между двумя крупными парламентскими партиями в Англии в XVIII веке.

По своим политическим убеждениям они расходились, но не слишком принципиально; жизненно важным для обеих было не их расхождение, а общая задача – поддержать аристократический режим в Англии. Две партии поделили между собой всю арену политической борьбы, но настоящего, радикального противостояния между ними не было, напротив, был заключен негласный союз против третьей силы, которая вовсе не была политической партией. С этим связана небывалая парламентская коррупция тех времен: никто не считал зазорным торговать своими убеждениями и продаваться политическому противнику, потому что на самом деле оба противника тайно стояли на общем фундаменте, и настоящая борьба начиналась лишь за его пределами. Продажность обеих партий показывает, что ограничение антагонизма общностью сделало борьбу в данном случае не принципиальнее и определеннее, а наоборот: смысл и надличная цель борьбы замутились, утратили ясность и четкость.

В других, более чистых случаях синтез монизма и антагонизма в отношениях приводит к противоположному результату. Единство служит исходным пунктом и фундаментом отношений, а борьба поднимается над ним. Тогда борьба становится более страстной и радикальной, чем там, где она не базируется на изначальной общности предпосылок обеих партий. Древнееврейский закон разрешает двоеженство, однако запрещает брать в жены двух сестер (хотя после смерти первой жены можно жениться на ее сестре), потому что ревность между сестрами будет недопустимо сильной. То есть закон исходит как из общеизвестного факта из посылки, что антагонизм между родственниками всегда сильнее, чем между чужими. Взаимная ненависть между маленькими соседними государствами, у которых и мировоззрение, и условия жизни, и обычаи, и интересы одинаковы либо очень схожи, нередко куда сильнее, чем ненависть друг к другу больших народов, отдаленных географически и совершенно чуждых друг другу во всех отношениях. В этом заключался злой рок Греции, послеримской Италии и Англии эпохи норманнских завоеваний до того, как обе расы исчезли, образовав один народ. Взаимная ненависть племен, живших вперемежку на одной территории, связанных общностью жизненных интересов, спаянных единой государственной идеей и в то же время совершенно чуждых друг другу, лишенных взаимопонимания и абсолютно враждебных по своим интересам в том, что касалось власти, – эта ненависть по своему накалу не идет ни в какое сравнение с любой враждебностью между чужими племенами, разделенными внешне и внутренне.

Превосходнейшим примером могут служить церковные расколы и вообще внутрицерковные отношения. Здесь малейшее догматическое расхождение ведет к непримиримому противостоянию, как в конфессиональных спорах между лютеранами и реформатами в XVII веке. Как только произошел большой раскол, и протестанты отмежевались от католицизма, они тотчас стали делиться на партии, зачастую из-за самых ничтожных вещей; все партии зачастую высказываются в том духе, что, мол, лучше им объединиться с папистами, чем с протестантами иной конфессии. А когда в 1875 году в Берне возникло затруднение с тем, где отслужить католическую мессу, Папа запретил служить ее в храме, где служили старокатолики, но распорядился служить в реформатской церкви.

Льюис Козер
Внутригрупповой конфликт

Составлено по: Козер Л. Функции социального конфликта / пер. с англ. О. А. Назаровой; под общ. ред. Л. Г. Ионина. М.: Идея-Пресс; Дом интеллектуальной книги, 2000. C. 60–110.

О группосохраняющих функциях конфликта и значении институтов, выполняющих роль «защитных клапанов», Зиммель писал: «…противоборство членов группы друг с другом – фактор, который нельзя однозначно оценить как негативный хотя бы потому, что это иногда единственное средство сделать жизнь с действительно невыносимыми людьми по крайней мере терпимой. если бы мы вовсе были лишены силы и права восстать против тирании, произвола, самодурства и бестактности, мы вообще не смогли бы общаться с людьми, от дурного характера которых страдаем. мы могли бы пойти на какой-нибудь отчаянный шаг, что положило бы конец отношениям, но, возможно, не стало бы «конфликтом». не только потому, что… притеснение обычно возрастает, если его спокойно и без протестов терпят, но также и потому, что противоборство дает нам внутреннее удовлетворение, отвлечение, облегчение… противоборство дает почувствовать, что мы не просто жертвы обстоятельств»1313
  Simmel G. Conflict / Trans. K. H. Wolff. Vol. 2. Glencoe, IL: The Free Press, 1995. P. 10.


[Закрыть].

Заметим, что выражение враждебности в конфликте играет положительную роль, поскольку допускает сохранение отношений в ситуациях стресса, тем самым предотвращая распад группы, который неизбежен в случае изгнания враждебно настроенных индивидов. То есть конфликт выполняет группосохраняющую функцию в той мере, в какой регулирует системы отношений. Может показаться, что Зиммель здесь отступает от собственной методологии и принимает во внимание воздействие конфликта только на одну сторону – на «ущемленную», не беря в расчет воздействия сторон друг на друга. Однако на самом деле анализ «освобождающего» действия конфликта на «ущемленных» индивидов и группы интересует его лишь в той мере, в какой это «освобождение» способствует поддержанию отношений, т. е. моделей взаимодействия.

И тем не менее отмеченное выше нежелание Зиммеля различать чувство враждебности и конфликтное поведение снова порождает ряд трудностей. Если конфликт с необходимостью ведет к изменению предшествующих условий отношений сторон, то простая враждебность не обязательно приводит к таким последствиям и может оставить все на своих местах.

Накопившаяся враждебность и агрессивные предрасположенности могут выплеснуться не только против их непосредственного объекта, но и против замещающих его объектов. Зим-мель явно учитывал только прямой конфликт между исходными сторонами противостояния. Он упустил из виду ту возможность, что иные, нежели конфликт, типы поведения могут, по крайней мере частично, выполнять сходные функции.

Если бы Зиммель был знаком с новой теорией психоанализа, то отказался бы от допущения, будто чувства враждебности выплескиваются в конфликтном поведении, направленном только против самой причины этой враждебности. Он не учитывал возможности того, что в случаях, когда конфликтное поведение по отношению к самому объекту враждебности каким-то образом заблокировано, то (1) чувства враждебности могут переходить на замещающие объекты и (2) замещающее удовлетворение может достигаться просто путем снятия напряжения. В обоих случаях следствием оказывается сохранение исходных отношений.

Таким образом, для того чтобы адекватно проанализировать данный тезис, нужно придерживаться нашего различения между чувствами враждебности и их поведенческими проявлениями. Надо еще добавить, что в поведении эти чувства могут выражаться по крайней мере в трех формах: (1) прямое выражение враждебности по отношению к человеку или группе, являющимся источником фрустрации; (2) перенос враждебного поведения на замещающие объекты и (3) работа по снятию напряжения, обеспечивающая удовлетворение сама по себе, не требуя для этого ни подлинного, ни замещающего объекта.

Можно сказать, что Зиммель выдвинул концепцию конфликта как «защитного клапана». Конфликт служит клапаном, высвобождающим чувство враждебности, которое, не будь этой отдушины, взорвет отношения между антагонистами.

Немецкий этнолог Генрих Шурц1414
  Schurtz H. Altersklassen und Maennerbuende. Berlin: G. Reimer, 1903.


[Закрыть] изобрел термин «Ventilsitten»1515
  Вентильные обычаи (нем.). – Прим. пер.


[Закрыть], которым обозначил обычаи и ритуалы примитивных обществ, представляющие собой институционализированные клапаны для освобождения чувств и влечений, обычно подавляемых в группах. Хороший пример здесь – оргиастические празднества, когда могут открыто нарушаться обычные запреты и нормы сексуального поведения. Подобные институты, как отметил немецкий социолог Фиркандт, служат руслом для отведения подавленных влечений, оберегая жизнь социума от их разрушительного воздействия1616
  Vierkandt A. Gesellschaftslehre. Stuttgart: Ferdinend Enke, 1928. Р. 304– 305.


[Закрыть].

Но даже понятая таким образом концепция «защитных клапанов» довольно двусмысленна. Ведь можно сказать, что нападки на замещающие объекты или выражение враждебной энергии в других формах также выполняют функцию защитных клапанов. Как и Зиммелю, Шурцу и Фиркандту не удалось четко обозначить различия между Ventilsitten, которые обеспечивают негативным эмоциям социально санкционированный выход, не приводящий к разрушению структуры отношений в группе, и теми институтами, которые играют роль защитных клапанов, направляющих враждебность на замещающие объекты, или являются средством катарсического освобождения.

Больше всего данных, проясняющих это различение, можно почерпнуть из жизни дописьменных обществ – возможно, потому, что антропологи занимались этими проблемами более систематично, чем исследователи современной жизни, хотя и современное западное общество дает достаточно показательных примеров. Так, в качестве защитного клапана, обеспечивающего санкционированный выход враждебным эмоциям по отношению к непосредственному объекту, выступает институт дуэли, существующий как в Европе, так и в обществах, не обладающих письменностью. Дуэль ставит потенциально разрушительную агрессию под социальный контроль и дает прямой выход враждебности, существующей между членами общества. Социально контролируемый конфликт «очищает воздух» и позволяет участникам возобновить отношения. Если один из них убит, предполагается, что его родственники и друзья не будут мстить удачливому сопернику; таким образом, в социальном плане дело «закрыто» и отношения восстановлены. К этой же категории можно отнести и социально одобряемые, контролируемые и ограничиваемые акты мести.

Рассмотрим теперь такой институт, как колдовство. Многие исследователи отмечают, что хотя обвинения в колдовстве действительно часто служили орудием мести по отношению к объекту вражды, литература изобилует примерами, когда обвиненные в колдовстве вообще не причиняли никакого вреда обвинителям и не вызывали у них враждебных эмоций, а просто были средством избыть враждебные чувства, которые по разным причинам нельзя было направить на их подлинный объект.

В своем исследовании Клайд Клакхон описывает колдовство у индейцев навахо как институт, разрешающий не только непосредственную агрессию, но и перенос враждебности на замещающие объекты: «Скрытая функция колдовства для индивидов заключается в обеспечении социально признанного канала для выражения культурно запретного. Вера и практика колдовства допускают выражения непосредственного и перемещенного антагонизма… Колдовство является каналом для смещения агрессии и облегчает эмоциональную адаптацию при минимальном разрушении социальных связей»1717
  KlucKhohn G. Navaho Witchcraft. Papers of the Peabody Museum. Vol. 22, no. 2. Cambridge, 1944. P. 49, 67.


[Закрыть].

Есть случаи, когда враждебность действительно направляется на непосредственный объект, но она также может быть выражена и косвенным образом или даже вовсе непреднамеренно. Соответствующее различение сформулировал Фрейд, обсуждая соотношение остроумия и агрессии: «Остроумие позволяет нам сделать нашего врага смешным, выставив на вид то, что нельзя высказать откровенно и прямо ввиду наличия разных препятствий. Остроумие является предпочтительным орудием критики или нападения на вышестоящих – тех, кто претендует на власть. В этом случае оно есть сопротивление власти и выход из-под ее давления»1818
  Freud S. Wit and its relations to the Unconscious // Basic Writings of Sigmund Freud. New York: The Modern Library, 1938. P. 697.


[Закрыть].

Поскольку замещающие средства, такие как остроумие, могут и не повлечь за собой изменений в отношениях между антагонистами (особенно если объект агрессивного остроумия не осознает причины и смысла острот), они дают возможность более слабым партнерам выразить свои чувства, не изменяя условия отношений. Подобное противостояние часто незаметно переходит в простое замещающее удовольствие, функционально эквивалентное снятию напряжения. Этим объясняется обилие политических анекдотов в тоталитарных государствах, об этом же свидетельствует и приписываемая Геббельсу фраза, что будто бы нацистский режим на самом деле поощрял политические анекдоты, поскольку они давали безвредный выход опасным чувствам.

Театр и другие формы развлечений также могут служить замещающими средствами выражения враждебности. В обществе Бали1919
  Mead M., Bateson G. Balinese Character // Special publication of the New York Academy of Science. Vol. 2. 1942.


[Закрыть], где социальная структура характеризуется жесткой стратификацией, большое внимание уделяется этикету, учитывающему ранг и статус, а театральные постановки в основном пародируют эти ритуалы.

Заключаем, что, хотя выражение враждебности имеет место, структура отношений как таковых остается неизменной. Если конфликт меняет условия отношений, то просто выражение чувств враждебности – нет. Так что выражение враждебности в отличие от конфликта может даже приветствоваться властью.

Введенное нами различение между замещением средств и замещением объекта имеет огромное значение для социологов, поскольку в случае замещения средств (остроумие, театр и т. п.) конфликт не возникает. Однако в агрессии против замещающих объектов (колдовство, любая другая форма поиска «козлов отпущения»), несмотря на то что исходные взаимоотношения не затрагиваются (агрессия направлена в другую сторону), возникает новая конфликтная ситуация – в отношениях с замещающим объектом. Этот второй тип отношений содержит условия для возникновения «нереалистического» конфликта.

Под воздействием гипотезы Фрейда об «изначальной враждебности людей друг к другу»2020
  См. в особенности: Freud S. Civilization and Its Discontents. London: The Hogarth Press, 1930. P. 8.


[Закрыть] многие исследователи указывали на массовую культуру как основной механизм «безопасного» высвобождения агрессивных побуждений, табуированных в иных социальных контекстах2121
  Ibid. P. 218.


[Закрыть]. Огромная популярность боксерских матчей и поединков рестлеров отчасти объясняется воображаемым соучастием зрителей, отождествляющих себя с любимым героем, когда он «бьет морду этому парню». Современная массовая культура служит средством освобождения от фрустраций, открывая возможности замещающего выражения строго табуированных импульсов враждебности. Как отмечает Герта Херцог в исследовании «Психологическое удовлетворение при прослушивании дневных радиопрограмм»: «… некоторые слушатели наслаждаются сериалами, воспринимая их исключительно как средства эмоциональной разрядки. Им нравится, что сериалы дают возможность “поплакать”… Возможность выразить агрессивность также является источником удовлетворения»2222
  См., например, тонкие замечания Джорджа Оруэлла о современных детективах: Orwell G. Raffles and Miss Blandish // A Collection of Essays by George Orwell. New York: Doubleday Anchor Books, 1954.


[Закрыть].

Эти примеры позволяют выдвинуть гипотезу о том, что необходимость в институтах, выполняющих функцию «защитных клапанов», возрастает с усилением жесткости социальной структуры, т. е. по мере ужесточения запрета, налагаемого социальной системой на выражение антагонистических эмоций2323
  См.: Radio Research 1942–1943 / eds. P. F. Lasarsfeld, F. N. Stanton. New York: Duell, Sloan and Pearce, 1944.


[Закрыть]. При этом должен учитываться ряд промежуточных переменных, таких как общие ценностные ориентации, уровень безопасности и т. д.

Отметим, что большинство авторов концентрируются исключительно на изучении личности индивида – носителя предрассудка (возможно, потому, что современные исследовательские методы лучше приспособлены именно к такой задаче), пренебрегая изучением социальных функций предрассудков. Расистские и религиозные предрассудки, направляя враждебность на объекты, лишенные возможности сопротивления, вносят огромный вклад в поддержание стабильности существующих социальных структур, выполняя функцию институтов – «защитных клапанов»2424
  Мы предполагаем использовать термин «институты, выполняющие роль “защитных клапанов”» для обозначения институтов, направляющих чувства враждебности на замещающие объекты (или обеспечивающих замещающие механизмы для подобных случаев) или функционирующих в качестве каналов для катарсического освобождения от агрессивных эмоций, а не применять его для обозначения институтов, обеспечивающих реализацию открытого конфликта


[Закрыть].

Здесь возникает проблема, которая играет центральную роль в теории конфликта: проблема функционирования институтов, анализирующих враждебные чувства, предотвращающих проекцию этих чувств на непосредственный объект враждебности и тем самым способствующих сохранению социальной системы. Деятельность этих институтов может также иметь и негативные последствия для социальной системы, для человека или для того и другого.

Общедоступный характер институтов, выполняющих роль «защитных клапанов», приводит к смещению целей у индивидов: они не ставят более перед собой задачу исправить неудовлетворительную ситуацию, им нужно всего лишь снять вызванную ею напряженность. Сама же ситуация не меняется либо продолжает ухудшаться.

Психологи экспериментально показали, что открытая агрессия приносит больше удовлетворения, чем скрытая2525
  См.: Doob L. W., Sears R. S. Factors Determining Substitute Behavior and the Overt Expression of Agression // Soc. Psych. Vol. 34. 1939. P. 293–313.


[Закрыть]; аналогичным образом допустимо, по крайней мере, предположить, что конфликт, направленный непосредственно против объекта враждебности, может оказаться менее разрушительным для социальной системы, нежели отвод агрессивности через институционализированные «защитные клапаны».

Институты, представляющие собой замещающие каналы для высвобождения агрессивности, могут стать разрушительными для социальной системы точно так же, как невротические симптомы разрушительны для человеческой личности. Невротические симптомы представляют собой результат подавления влечений, обеспечивая в то же время их частичное удовлетворение. Сдерживаемые влечения «находят иные пути наружу через бессознательное… Результатом является симптом и, по сути, замещающее удовлетворение… Симптом не может совершенно освободиться из-под репрессивной власти эго и должен подвергнуться модификациям и замещениям… Таким образом, симптомы по природе своей являются компромиссным образованием между подавляемыми …инстинктами и подавляющим эго… они представляют собой удовлетворение желаний обоих партнеров одновременно, но удовлетворение, неполное для каждого из них2626
  Freud S. Psycho-Analysis // Collected Papers, V. London: The Hogarth Press, 1950. Р. 121.


[Закрыть].

Используем в нашем случае фрейдовский метод определения невротического симптома и его функции. Во-первых, эвристический принцип взаимодействия между Id, стремящимся к удовлетворению, и Ego, старающимся подавить это желание, можно применить к взаимодействию между человеком, ищущим удовлетворения, и институтами, которые блокируют это желание или подсовывают объекты-заместители. Перефразируя фрейдовский афоризм, мы можем сказать, что институты, выполняющие роль «защитных клапанов», позитивно функциональны в отношении как индивида, так и социальной структуры, но недостаточно функциональны для каждого из них2727
  См. знаменитое замечание Маркса в его «Критике гегелевской философии права»: «Люди не могут быть действительно счастливы до тех пор, пока лишены иллюзорного счастья… Требование освобождения от иллюзий предполагает устранение обстоятельств, делающих иллюзии необходимыми» (Маркс К. К критике гегелевской философии права // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1955. С. 248–362).


[Закрыть]. Во-вторых, поскольку удовлетворение желаний индивида оказывается неполным, частично или целиком подавленная идея «сохраняет дееспособность». Блокирование неснятого или частично снятого напряжения вместо адаптации к изменившимся условиям приводит к ужесточению структуры и создает предпосылки для разрушительного взрыва.

Более того, можно сказать то же самое и по поводу «благотворного эффекта» простого снятия напряжения: «Раньше «снятие напряжения» рассматривалось как терапевтически решающий фактор. Верно, что при этом имеет место освобождение до сих пор подавляемых эмоций… Однако на этом пути недостижимо подлинное и полное прекращение деятельности защитных механизмов… Не только накопленная ранее энергия должна освободиться в едином акте, но и вновь возникающие инстинктивные напряжения должны иметь постоянную возможность находить разрядку»2828
  Feninchel O. The Psychoanalytic Theory of Neurosis. New York: W. W. Norton & Co., 1945. Р. 563.


[Закрыть].

Если, как предполагает Зиммель, «конфликт очищает воздух», то институты, которые служат лишь снятию напряжений, канализации враждебных чувств, оставляя неизменными структуры отношений, могут функционировать как громоотводы, но не в состоянии предотвратить периодическое сгущение туч, т. е. новое накопление напряженности.

Однако отношения между членами группы могут быть столь хрупкими, что не выдержат конфликта. В таком случае для продолжения отношений требуется замещающий объект. Учитывая предшествующие рассуждения, следует переформулировать изложенное выше:

(1) Конфликт не всегда дисфункционален по отношению к системе, в которой он возникает; часто конфликт необходим для ее сохранения. Если нет способов выразить враждебность или недовольство по отношению друг к другу, члены группы могут пережить глубокую фрустрацию и прийти к полному разрыву отношений. Обеспечивая свободный выход сдерживаемым враждебным эмоциям, конфликт служит сохранению групповых отношений.

(2) Социальные системы создают особые институты, служащие отводу враждебных и агрессивных эмоций. Такие институты, выполняющие роль защитных клапанов, помогают сохранить систему, предупреждая возможный конфликт или сводя к минимуму его разрушительные последствия. Они предоставляют как замещающие объекты, в отношении которых допустимо выражение враждебности, так и средства такого выражения. Эти «защитные клапаны» не дают враждебным эмоциям выплеснуться на их непосредственный объект. Однако подобные замещения влекут определенные издержки и для социальной системы, и для индивида. В системе ослабевают стимулы к изменению, позволяющему приспособиться к меняющимся условиям внешнего мира. Что касается индивида, то в нем происходит накопление негативных эмоций – потенциала разрушительного взрыва.

Перенесение чувства враждебности на замещающий объект (в отличие от простого символического выражения) создает новую конфликтную ситуацию уже в отношении этого объекта.

О реалистическом и нереалистическом конфликте Зим-мель пишет: «…если конфликт порожден неким объектом притязания, стремлением что-то иметь или чем-то распоряжаться, гневом или местью… То для него характерно то, что в принципе для достижения любой из этих целей имеются и другие средства. Желание обладания или подчинения, даже уничтожения врага можно удовлетворить, выбрав пути, иные, чем борьба. Когда конфликт – это просто средство, определенное более высокой целью, нет причин ограничивать или даже избегать его, поскольку его всегда можно заменить иными средствами и с тем же успехом. Когда же, наоборот, он обусловлен исключительно субъективными эмоциями, когда в дело вступает внутренняя энергия, которую можно удовлетворить только в борьбе, замена его другими средствами невозможна; он есть свой собственный смысл и цель…»2929
  Simmel G. Conflict. P. 27–28.


[Закрыть]

Видим, что конфликты, порожденные столкновением интересов или столкновением личностей, содержат в себе сдерживающий элемент – в той мере, в какой борьба является лишь средством достижения цели; если желаемого результата можно точно так же или еще скорее достичь с помощью других средств, то они и могут быть использованы. В таких случаях конфликт – только одна из нескольких функциональных возможностей.

Однако есть ситуации, когда конфликт возникает исключительно из агрессивных импульсов, ищущих выхода независимо от того, каков их объект, и когда выбор объекта совершенно случаен. В таких случаях ограничений не существует, поскольку важно не достижение результата, а скорее выражение агрессивных эмоций, вызывающих взрыв.

В этом разделении конфликта как средства и конфликта как цели самой по себе содержится критерий различения между реалистическим и нереалистическим конфликтом. Конфликты, возникающие из-за неудовлетворения специфических требований в рамках отношений и ожидаемых выгод участников и направленные на предполагаемый фрустрирующий объект, могут считаться реалистическими конфликтами в той мере, в какой они являются средствами достижения определенного результата. Нереалистические конфликты хотя и предполагают взаимодействие между двумя или более индивидами, но порождены не антагонизмом целей участников, а необходимостью разрядки по крайней мере у одного из них. В этом случае выбор соперника не связан напрямую ни с проблемой, по которой идет спор, ни с необходимостью достижения определенного результата. Именно такой случай имеет в виду Э. Френкель-Брунсвик, характеризуя «этноцентричную личность»: «Даже ненависть ее подвижна и может направляться с одного объекта на другой»3030
  Brunswick-Frenkel E. Interaction of Psychological and Sociological Factors in Political Behavior // American Political Science Review. Vol. 13. 1952. P. 63.


[Закрыть]. Слова Джона Дьюи о том, что «люди стреляют не потому, что существуют мишени, а они создают мишени, чтобы стрельба и метание камней стали осмысленными и эффективными»3131
  Dewey d. Human Nature and Conduct. New York: Modern Library, 1930. P. 226.


[Закрыть], вполне применимы к этому типу нереалистического конфликта.