Текст книги "Традиции & авангард. Выпуск № 1"

Мама попыталась достать последнюю кошку, но Полосатик отличалась дерзким нравом, поэтому повернулась спиной и зашипела.

– Ах ты вредина, – ласково приговаривала мама. – Ах ты коварная…

Полосатик издала яростный рев «мяууу-мяууу!» и была извлечена из ящика.

Солдаты сделали шаг назад, видимо, опасаясь, что мама передаст недовольную кошку кому-то из них.

– В туалет хочет! – объяснила поведение Полосатика мама. – Вот и мяукает! Разойдитесь! Здесь у трассы травка, сейчас она облегчит душу.

Пока Полосатик презрительно шипела и копала лапками ямку, командир хохотал:

– Люди из Чечни ковры вывозят «КамАЗами»! Технику! Цветные металлы! А вы кошек спасаете! Ну и смех!

– Такие мы, – ответила на это мама, собрала наших питомцев и, закрыв одним ящиком другой, закрутила проволоку.

– Нам можно ехать? – робко спросил Асхаб.

– Мы что, кошек задерживать будем? За кого принимаешь? Мне на шапке одного хвоста достаточно! – усмехнулся командир.

Я и мама поспешили забраться в кабину. Небо затягивалось снежными тучами, которые ветер гнал с востока. Я радовалась, что в дальнем углу кузова не обнаружили пакет с дневниками. Тетради воспоминаний были мне дороже всего на свете.

Машина набирала скорость, трясясь на неровной поверхности горной дороги.

– Следующий блокпост примерно через час! – предупредил Асхаб.

Мама вытащила бутерброд с сыром, завернутый в салфетку. Мне хотелось спросить у водителя, долго ли мы будем ехать, но где это видано, чтобы девушка первой задавала вопросы. Несколько раз я открыла рот, но не сумела произнести ни звука.

Моя мать всегда отличалась суровым нравом. Сейчас ей было за пятьдесят. В таком возрасте женщину на чеченских землях уважают, ведь она прошла нелегкий путь: выданная замуж в младые годы не по любви, а по воле родителей, битая мужем, она рожала детей, поднимала семью…

Младшие по возрасту, обращаясь к такой женщине, говорят «тетя», по-чеченски это звучит «деци».

– Деци, ты не мерзнешь? – спросил мою маму Асхаб.

– Нормально, – ответила она, доедая бутерброд с сыром. – Захочешь есть, скажи, для тебя тоже угощение взяли.

Асхаб благодарно кивнул.

– Мама, – зашептала я, – спроси у водителя, долго ли нам ехать.

– Чего? – мама не расслышала, закутанная в теплую шаль.

Я грустно вздохнула: не повезло.

Стекло холодило лоб и щеки, и я, прислонившись к нему, рассматривала равнину, по которой гарцевали лошади. Мужичок в тулупе рассекал воздух хлыстом, подгоняя табун.

Если бы Всевышний спросил, что несовершенно в этом мире, я бы ответила, что это – человеческая раса. За десять лет войны, ставших неотделимой частью моих девятнадцати, право так думать у меня было.

Кто я? Почему выжила там, где погибли тысячи детей? Мои ноги хранят следы от осколков, но шрамы незаметны, потому что край юбки всегда касается земли. Миссия, возложенная высшими силами, неумолима: я бережно складываю найденные истории в дневник, где судьбы переплетены так крепко, что кажутся единым целым.

Когда человек теряет способность замечать детали, он может нелепо погибнуть, поскольку самое важное – это внимание. Утратить его легко, обленившись и позабыв о правильном дыхании, отгоняющем суетливые мысли. Чужеродные сущности отвлекают ум и не дают сосредоточиться. Замусоренное сознание выглядит как рябь на воде.

В тайниках моей памяти есть весенний день 1998 года. Путь из школы лежал через руины. Вперемежку с битыми кирпичами там валялись сгнившие от дождей вещи. Заметить книгу под слоем мусора не представлялось возможным, но меня словно манило туда. Я разгребла почерневшие доски – все, что осталось от мебельных гарнитуров, осколки оконных стекол, и нашла ее. Страницы книги промокли и пахли гарью, но, как и прежде, они хранили сказания о философах и первопроходцах.

Дома я высушила и склеила свою находку. Эта история научила меня, что существуют события, неразрывно связанные друг с другом, хотя если их рассматривать по отдельности, то узор может показаться совершенной бессмыслицей.

Изучая язычество, буддизм, ислам и христианство, я поняла – религия как одежда, что скрыта от глаз посторонних. Носишь – носи, но никому не показывай.

Я обратилась к пространству по-арабски, нараспев прочитав суру из Корана.

– Туман укутал горы, – сказал Асхаб.

Мама открыла глаза, зевнула и опять задремала. В моем детстве она рассказывала предания о том, что наш род очень древний и в прежние времена прадеды служили царю. Но я отчетливо помню только военную жизнь, которая началась в Грозном, едва мне исполнилось девять.

В стекле отражалось мое лицо: полукруглый лоб, детский, слегка вздернутый нос с веснушками, глаза, то ли карие, то ли зеленые, и большой платок. Я прячу под ним волосы с младших классов школы. Женщин с распущенными волосами в Чечне считают «неверными» и всячески осуждают.

Украдкой мне удалось посмотреть на водителя. Асхаб – сельский житель, привыкший жить согласно традициям. Вся жизнь Асхаба прошла в горах, а сейчас он спустился в город, чтобы заработать денег и отстроить разрушенное войной жилье. Его руки в мозолях и ссадинах, потому что молодой мужчина пытается самостоятельно восстановить родные стены, не надеясь на помощь государства. После долгой войны мы и русские не друзья.

– Апчхи! – мама чихнула и проснулась.

– Будьте здоровы, деци! – вежливо сказал Асхаб.

– Баркалла, спасибо! – ответила мама.

– Мы сделаем остановку. На трассе есть кафе, где можно перекусить.

– Сколько часов ехать до Ставрополя? – мама наконец задала интересующий меня вопрос.

– Со всеми проверками и остановками часов двенадцать, – ответил Асхаб.

– На девятнадцатый день рождения мне приснился сон, – поделилась я. – Во сне духи предложили выбрать направление пути и подарили северную стрелу.

Асхаб неоднозначно хмыкнул, а мама прошипела: – Ты считаешь уместным рассказывать малознакомым людям свои сны?!

– Да, – буркнула я и отвернулась.

Ставрополь находится на пятьсот километров северней Грозного. Но это не предел. Когда-нибудь я отправлюсь дальше, потому что выбрала направление – на север.

Машина резко свернула на неровную обочину, и нас тряхнуло.

– Привал, – сказал Асхаб.

На дороге оазисом раскинулось круглосуточное кафе. Возле стеклянных витрин, рекламировавших аппетитные блюда, останавливались машины дальнобойщиков, междугородные автобусы и маршрутки. Там же припарковалась и наша «Газель». Издали было заметно, что столики заняты: люди ели пирожки, котлеты с картошкой и салат. Мы вошли в дверь-арку и устремились к стойке с выпечкой.

– Что выберем? – спросила мама, расстегивая куртку.

В кафе я согрелась от тепла и ароматов съестного.

– Хочу пирожки с капустой, – ответила я. – А ты?

– А я буду котлету, салат и пюре! – Мама оживилась.

Я сделала заказ и оплатила его.

– Садитесь за свободный столик, – сказала официантка. – Я сейчас все принесу.

Наш водитель Асхаб, увидев среди посетителей знакомого чеченца, подсел к нему. За одним столом с чужими женщинами мужчине сидеть неприлично.

– Ты рада, что мы уезжаем? – спросила мама. Я горько усмехнулась. Мне не хотелось отвечать на этот вопрос. Чувство, что я нахожусь «не в своем времени», не покидало. На лицах окружающих была усталость от тяжелой работы, страх нарушить традиции и быть осужденным на смерть.

Этот мир безысходен, здесь живые завидуют мертвым.

– Нет, не рада, – ответила я, усаживаясь на стул.

Официантка поставила перед нами поднос.

– Как же! – простодушно удивилась мама, подцепив вилкой салатный лист. – Ты в детстве просила: «Увези меня из Чечни! Спаси из-под бомб!», но мы не могли уехать. Квартиру никто не покупал. Государство о беженцах не заботилось. Старики и дети ночевали на улицах! А теперь, когда впервые появилась возможность покинуть Грозный, ты недовольна…

– Обстоятельства изменились. Последние два года я работала журналистом в газете. На новом месте кто станет публиковать мои статьи? Захотят ли узнать правду, выслушать свидетелей? Или я стану дворником?

– Ничего… – мама выглядела довольной. – Можно работать и дворником. Зато терактов не будет! Университет закончишь! – размечталась она.

– Я и в Грозном отлично училась, – возразила я. – На третий курс пединститута перешла…

– Слышать ничего не желаю! Ешь свои пирожки молча! – оборвала меня мама.

Чай, остывая, приобрел мутный оттенок. Внутренний голос подбодрил меня: если суждено переехать только для того, чтобы все увидеть и записать, значит, такова судьба.

Обратно к машине мы возвращались не разговаривая.

На территории Ставропольского края нашу «Газель» обыскали еще несколько раз. Суровых мужчин в военной форме невероятно смешили усатые питомцы в клетке, сделанной из пластмассовых ящиков. Кошек тискали, целовали и кормили сушеной рыбкой.

Заброшенные пустынные земли, на которых не росли злаки, выглядели из окна машины удручающе и производили гнетущее впечатление. Почему здесь нельзя построить города для миллионов бездомных?

Дорога настраивала на мысли о Боге. Жители Земли называют Бога разными именами, а убивая друг друга, величают это священными войнами. Когда я была маленькой, то молилась разным богам. И нельзя сказать, что хоть кто-то из них отказал мне в помощи.

В три года я занялась йогой. Не по своей воле, конечно. Мама настояла, что обязательно следует приобщаться к практикам индийских мудрецов.

К пяти годам я увлеклась чтением и горделиво возомнила себя православной христианкой. Помимо обычных книг мне нравилось читать церковные, шептать у икон непонятные слова, от которых душа волновалась и трепетала.

В восемь лет я познакомилась с верованиями язычников. Где тот далекий Бог, создавший все вокруг? Духи земли и воды гораздо ближе к людям. Я взывала к Зевсу, Дионису и Афродите. Просила о любви и победах. Щедро рассыпала лепестки пур пурных роз и соленое печенье во фруктовом саду. Слушала, как поют соловьи.

За этим последовало очарование Шакти и восхищение Ганешей. Медитируя, я мысленно устремлялась к Будде, чьи глаза словно расплавленное золото.

В четырнадцать лет я решила разорвать кольцо перерождений. Отмерить новую жизнь. И начала молиться по-арабски.

Религия у меня получилась весьма своеобразная, полная мистерий, но если непосвященный человек замечал девушку в большом платке, то, вероятней всего, он думал, что она мусульманка.

Я решила, что в моем доме всегда будут Тора, Библия и Коран, сказания о Гаутаме, Тибетская книга мертвых, учения Конфуция, Платона и Аристотеля.

– Заснула, что ли? – острый мамин локоть напомнил мне о реальности. – Говорю, давай сюда пакет! Там термос с чаем и орехи!

Мысли, как джинны, путают и наводят морок. Я подала матери пакет. Она поинтересовалась у Асхаба, не желает ли он чего, и тот согласился взять горсть очищенных грецких орехов.

Природа за окном изменилась. Вокруг расстилались бескрайние пустые поля и лесополосы с черными неприглядными деревцами. Горы остались позади.

Нас еще раз обыскали. Но не нашли ни дневники, ни остатки денег – жалкие гроши, оставшиеся от положенной компенсации, из которой мы получили только небольшую часть.

Предвечернее время неудержимо накатывалось вместе с гаснущим на горизонте солнечным диском.

Я попыталась остановить поток мыслей, произнести «ом-м-м-м-м» и внезапно вспомнила, как впервые поняла, что колдовать плохо. В четыре года я услышала легенду о ведьме. Голос матери сливался с шумом осеннего ветра в родном грозненском дворе, где стояли кирпичные многоэтажные дома в виде буквы «П». Потом мама ушла по делам, а я осталась.

Пожелтевший лист тополя притаился у моих ботинок. Схватив его, я закружилась, словно дервиш в неистовой пляске. Я кружилась с такой скоростью, что стала частью вихря и уже не могла остановиться.

«Духи света, духи тьмы, приходите мне служить! – повелела я. А затем на меня снизошла идея, за которую я до сих пор испытываю стыд. Подув на сухой листок, я приказала невидимым помощникам: – Пусть завтра весь двор будет усеян мертвыми голубями!»

Я перестала кружиться, уронила тополиный листик и как ни в чем не бывало побежала играть к подружкам.

На следующее утро наш дом сотрясся от криков соседки Марьям:

– Лена! Лена, ты посмотри, что случилось! Вай, вай! О Аллах!

Мама выбежала во двор в ночной рубашке, босиком, а за ней и остальные жильцы нашего дома.

Я никак не могла понять, отчего взрослые плачут и причитают. Встала с кроватки и вышла следом за матерью.

– Ночью был ураган! – сокрушались соседи. – Вихрь накрыл город! Упали большие деревья!

– Птицы! Птицы! – кричала тетушка Марьям. – Птицы мертвые!

– Какие птицы? – удивилась я, потому что успела позабыть о своей игре в злую волшебницу.

Мама была расстроена:

– Десятки голубей мертвы… Их тела раскидало по дорожкам, у гаражей, на клумбах…

– Это… – я осеклась от ужаса. – Это сделала я! Обещаю, что больше не буду колдовать!

– Не мели чушь! Это просто ураган, – строго сказала мама.

Она так и не поверила мне, назвав чистосердечное признание детскими фантазиями. Будь это действительно так, мне бы легче жилось на свете. Теперь, покупая хлеб и подкармливая голубей, каждый раз я пытаюсь вымолить прощение за свою неоправданную жестокость.

Тени от желтоглазых фонарей легли на дорогу, и мы проехали очередной блокпост, чтобы оказаться в Ставрополе, в частном доме, который заранее взяли в аренду на Пятачке.

Ставропольский Пятачок – это место в районе Нижнего рынка, там маклеры и зазывалы предлагают аренду и продажу жилья.

Внутри съемного дома мы ни разу не были. Внесли плату за два месяца и получили ключ от старого амбарного замка.

– Там тепло? – спросила я хозяйку.

Хозяйка, крупная женщина лет пятидесяти, ответила скороговоркой:

– Пол бетонный. Печка есть. Не пропадете.

У нее не нашлось времени показать жилище изнутри.

Я помнила, что дом находится в районе Нижнего рынка, недалеко от магазинчиков, торгующих алкоголем, и гостиницы «Интурист». Жилье в этих местах походило на бараки для заключенных ГУЛАГа. Некоторым частным домикам стукнуло несколько веков, и наверняка в каждом из них жил домовой. Радовало, что от восьми соседних строений нас отделяла сетка, а рядом с арендованным домом росла разлапистая ель. Ее можно было украсить под Новый год.

– Скоро приедем! – радовалась мама.

– Дай Аллах! – вздохнул Асхаб.

– Оставайся ночевать, – предложила она.

– Неудобно, – смутился наш водитель.

– Я бабушка. Куда в ночь поедешь? Завтра мы тебя проводим до Буденновска.

Последняя фраза Асхаба обнадежила. Он переспросил:

– Точно проводите? Увидят, что чеченец, схватят. Родные даже труп не найдут… Война превратила многих в зверей. Здесь, на территории русских, я беззащитен.

– Приедем, макароны отварим! Есть консервы. – Мама была поглощена незатейливыми мыслями о вкусном ужине.

Небо почернело, стало тяжелым, как подошва сапога. Я размышляла над книгой, прочитанной во Вторую чеченскую: кто могущественней – человек или его тень?

Однажды я отправилась искать еду в развалины многоэтажки. Стены дома были пробиты насквозь и образовали своеобразные «коридоры» на уцелевших этажах. Осторожно, стараясь не наступить на серебристую нить растяжки, я блуждала внутри.

Вспоминала, как в двенадцать лет влюбилась в соседского мальчишку по имени Эрик. Я не могла признаться ему в чувствах и жалела, что у меня не было ни одной его фотографии… Семья Эрика сумела спастись из Грозного, а их квартиру в годы смуты захватили чеченцы. Они, странное дело, не выбросили чужие фотографии, словно хотели знать, у кого отобрали жилье.

В тот день я нашла фотографию Эрика и прикрепила ее к страницам дневника, как цветок войны, сорванный на руинах.

В разбитых домах всегда было полезное: лекарства, бинты, крупа или мука. Меня привлекали книги. Пролистывая их, я узнала, что многие жители в городе промышляли черной магией. А когда ввели шариат, каждый лицемер бил себя в грудь и кричал об истинном исламе…

Книгу по магии где-то обнаружила мама.

– Иди-ка сюда! – позвала она.

Ни тон ее голоса, ни сама книга не вызвали у меня приятных эмоций.

– Э, нет, – сказала мама, увидев, что я попятилась к двери. – Живо подошла!

Дети на Кавказе безукоризненно подчиняются взрослым. Это наша отличительная черта.

Предчувствуя, что сейчас в меня полетит домашняя утварь, я по чеченскому обычаю склонила голову.

– Я нашла заговор. Ты прочитаешь его!

– Ни за что! Это грех!

– Бог простит! Ты не можешь ослушаться мать, а то прокляну.

Надо сказать, что проклинала она меня частенько. Война сделала женщину, данную мне в матери, жесткой и властной, не принимающей отрицательные ответы.

– Идешь и читаешь! – приказала она. – Никто в жизни мне не перечил, и тебе не позволю!

Грузная, в халате и платке, мама сама походила на ведьму, про которую любила рассказывать.

Я подчинилась, как принято на Кавказе, когда старшие что-то велят младшим: выйти замуж за незнакомого человека, жениться на девушке, которую видели и одобрили только старики рода, зарезать барана или что-то еще.

Мама сунула мне книгу. Прочитав на обложке имя автора, я успокоилась: это выдумщик, желающий заработать, подумалось мне. Если произнести заговор, не случится ровным счетом ничего. Суть состояла в следующем: нужно было остаться одному, затем в полдень встать таким образом, чтобы видеть свою тень, и попросить ее об услуге.

– Прошу тебя, – сказала я тени, – устрой так, чтобы мы уехали отсюда!

Когда все было кончено, я отправилась домой, зашвырнув книжку в ближайшие кусты.

– Начитала?! – строго спросила мама, карауля меня у подъезда, где массивное бревно подпирало плиту, съехавшую со второго этажа.

– Да, – ответила я. – Но больше не буду! Книжку выбросила, потому что гадание и заговоры это – харам![2]2
  По-арабски – «грех».


[Закрыть]

– Тьфу на тебя! – разозлилась мама, но не стала скандалить: все-таки я выполнила ее задание.

С тех пор прошло два года, и у нас появилась возможность уехать.

– Ставрополь! Ставрополь! – время вернуло меня в салон «Газели». Мама повеселела, несмотря на то, что впереди стояли военные и проверяли грузовые машины.

Нас пропустили достаточно быстро, и, въезжая в город, мы попали под фейерверк. Ночное небо озарилось яркими павлиньими хвостами.

– Видишь, – сказала мама, – это знак! Мы будем жить хорошо! Все наладится!

Я промолчала: меня не восхищал фейерверк, я не могла слышать хлопки и взрывы, от всего этого холодели руки и бешено стучало сердце. Так что для меня это были недобрые знаки.

Мама же, наоборот, любила пальбу.

Мы ехали по оживленным улицам чужого города, и я пыталась разглядеть лица людей, угадать, как им живется здесь, в русском мире.

Асхаб оказался опытным водителем. Он быстро отыскал наше новое жилище, и мы после долгой дороги начали перетаскивать внутрь свой нехитрый скарб.

Рассматривать дом было некогда. Все устали. Да и что увидишь при свете лампочки Ильича?

В стене мы обнаружили газовую горелку и дымоход. Это довольно опасный старый метод, чтобы протопить дом. Асхаб помог открыть вентиль, иначе бы мы сразу замерзли. Печка в стене гудела, рычала и нагревалась.

Рассчитавшись с водителем и поев макароны, мы легли спать. Я и мама в одной комнатке на раскладушке, а водитель расположился в восьмиметровой спаленке на сундуке, который, как успела предупредить хозяйка, принадлежал ее предкам с восемнадцатого века.

Новое утро показалось мне суматошным. Маленькие оконца с прогнившими деревянными рамами и облупившейся краской перекосило от старости, поэтому помещение не проветривалось. Сквозь ветхие стены внутрь проникали ледяные потоки.

Переодеваться вечером показалось неудобным. Мы с мамой даже платки не сняли. Гость тоже спал в чем приехал. Ходить по дому решили в уличной обуви: экономия на тапочках.

Две комнатки были только частью странного дома, разделенного на разных хозяев. Хозяйка предупредила: «К другим жильцам не суйтесь! Они наркоманы!» Мы не стали знакомиться с теми, кто живет через стену, а выглянули в общий двор. У калитки громко матерился мужик в камуфляжной форме.

Я разогрела воду на газовой плите, а мама принесла вареники с картошкой, прекрасно сохранившиеся на подоконнике как в холодильнике.

– Вы обещали проводить меня до Буденновска, – напомнил Асхаб за завтраком.

Буденновск – это город, в котором Шамиль Басаев однажды захватил роддом. Намерения, как рассказывали сами боевики, были у них благие: они требовали вывести с чеченской земли российские войска и признать независимость Ичкерии. Их требования никто не выполнил, а про Буденновск газеты написали, что случился теракт. Погибли женщины и новорожденные дети. И выяснилось – купить можно абсолютно все: Шамиль Басаев с вооруженным отрядом на каждом блокпосте раздавал иностранную валюту, чтобы их пропустили! Сколько их, этих блокпостов, было во время войны на Ставрополье, сам черт собьется со счета. Только у Буденновска оказали чеченским боевикам сопротивление. Воюющие за Ичкерию захватили роддом, а до этого хвалились, что дойдут до Москвы.

Асхаб вспоминать этот эпизод опасался. Русским теперь любой чеченец напоминает бородатого Шамиля.

Мы ехали в машине провожать шофера, и каждый думал о своем. Незаметно я задремала, и ко мне пробрались видения из Грозного.

Молодая, веселая мама гонялась за мной и кричала: «Иди сюда, ослиная порода!», но я убегала, ловко прыгая через клумбы с лютиками и медуницами.

– Буденновск! – мамин голос заставил меня открыть глаза. – Нам до Ставрополя несколько часов на автобусах трястись! Здесь выходим!

– Нет, нет! – взмолился Асхаб. – Еще сто километров!

– Мне с дочкой возвращаться…

– Аллахом заклинаю, не бросайте! – Асхаб едва не зарыдал.

Я смертельно хотела спать.

– Ладно! – согласилась мама.

Через два часа мы вышли на маленькой станции.

Мама по кавказскому обычаю обняла Асхаба, пожелав ему удачи.

С неба срывались снежинки, я приобрела в киоске билеты, и автобус повез нас обратно. По прибытии мы купили продукты на Нижнем рынке и, шатаясь от усталости, побрели в съемное жилище. Возле нашей калитки уже крутилась незнакомая пожилая женщина, как оказалось – соседка.

– Я живу в настоящем доме с фундаментом! – сообщила она. – А вы поселились в бывшей конюшне. Вы знаете, что сняли конюшню? После войны с фашистами ее переделали в жилое помещение, но там все равно холодно…

– Наша фамилия Жеребцовы, – ответила мама.

Соседка захохотала.

– Тогда все в порядке, вам по адресу! – отсмеявшись, сказала она и представилась: – Меня зовут Клавдия Петровна. Я бывший педагог, сейчас на пенсии. – Клавдия Петровна перешла на шепот: – Видите тот домик и другой… чуть поодаль? – спросила она и, не дожидаясь нашего ответа, добавила: – Рядом с вами живет рецидивист, его весь двор боится, здесь обитает милиционер, он воевал в Чечне и повредился рассудком, а там притон: проститутки у себя мафию принимают.

– Хозяйка жилья сказала, что у нас за стенкой наркоманы, – вставила я.

Клавдия Петровна махнула рукой:

– Это безобидные алкаши! Могут только деньги отобрать или отжать телефон! Не бойтесь, они не убийцы. А вот те три домика нехорошие. Я вас предупредила.

Пенсионерка проворно шмыгнула в свою дверь.

Выпив чай с бутербродами, я открыла тетрадь и написала следующее:

Привет, Дневник!

Похоже, мы упали на самое дно, поселившись в нищенском квартале. Это место, где обитают отбросы общества.

Другое жилье нам снять не по карману. В двух крошечных комнатках, бывших некогда частью конюшни, стоят старые железные кровати (начало ХХ века) и такой же по возрасту шкаф. Маленькие окна-клетки, сквозь которые едва видно небо, не открываются. Отопление в жилье газо-печное, т. е. это газовая трубка в стене. Никаких батарей. Пол представляет собой тонкий слой бетона, разлитого на землю. Нет фундамента. Подвесной ретро-абажур из оранжевой ткани давно распробовала моль.

Снять квартиру с ванной и нормальным отоплением намного дороже.

Здесь нет горячей воды. Миниатюрный нагреватель – сплошная бутафория.

Как мы выберемся из этой переделки?

П.

На улице разыгралась метель. Вечнозеленые ели, украшающие собой дворик, примерили белоснежные наряды. Если смотреть из окон бывшей конюшни, стоя у ветхой стены, видно, как облака несутся по небу, словно волны. Облака прятали от нас звезды, видавшие историю Кавказа.

Ставрополь был основан в 1777 году по приказу Екатерины II, прозванной в народе Великой. Город служил одной из десяти крепостей Азово-Моздокской оборонительной линии, созданной для охраны южных границ Российской империи. Вначале крепость представляла собой неправильный многоугольник, разбросанный на холмах. Мой Грозный находится в низине, среди синих гор, словно в чашке, оттого туда редко проникает ветер. Ставрополь окутывают трескучие морозы.

В городе три района – Ленинский, Октябрьский и Промышленный. Однако ставропольцы практически не используют эти названия, заменив их неформальными:

«204-квартал», «Чапаевка», «Ташла», Северо-западный и Юго-западный районы.

Я смотрела на плывущие облака и вспоминала сон. Мы верим: все, что привидится на рассвете, перед утренней молитвой, является божьим промыслом. Незнакомец в расшитом камзоле и фетровой треуголке пришел в наш съемный домик-конюшню и сказал:

– Ты меня совсем не помнишь?

– Нет, – ответила я.

– Тебе не нужны эти книги!

Он указал рукой на дряхлые книжные полки, пережившие с нами все чеченские войны. На полках стояли учебники по географии, художественная литература и познавательные книги о Тибете. Коран соседствовал с «Раковым корпусом» Солженицына.

– Кто ты? – удивилась я.

– Меня называют Капитаном, или межгалактическим демоном.

– Забирай все, что хочешь, но эту книгу я тебе не отдам! – я показала на Коран.

– А я заберу! – вскричал дерзкий Капитан и хищно схватил книгу с арабской вязью.

Я вцепилась в Коран с другой стороны:

– Попробуй!

Мы начали бороться, вырывать друг у друга ниспосланное пророку Магомеду писание.

В какой-то момент я выхватила Коран, а межгалактический демон остался ни с чем. Таинственный гость угрожающе замахал руками, но не осмелился приблизиться и растворился в ночи.

На протяжении долгих веков территория Ставропольского края была своеобразным перекрестком цивилизаций. С древности народы, проживающие на этих землях, исповедовали христианство, ислам и буддизм. Этот симбиоз нашел отражение в истории и культуре.

Борей, северный странник, наведывался в город по своему усмотрению, и горожане прятали лица за широкими шарфами, выходя на горбатые улицы.

Близился Новый год, праздник, приносящий радость и бедным, и богатым.

Во время перестройки люди мечтали о банке шпрот или сладостях. Сейчас, в начале второго тысячелетия, те, у кого были средства, пировали на славу.

Горько вздохнув оттого, что мы не могли позволить себе фрукты на праздник, я решила искать работу. Без работы проблемой было арендовать домик, где до нас жили алкаши, а до них – лошади. После завтрака из пары картофелин я ходила по редакциям ставропольских газет. Главный редактор одного из изданий, посмотрев мои статьи, сказал: «Вы пишете умные тексты. Но нам надо, чтобы граждане меньше думали, больше отдыхали и лакали пиво! Вы, пережив войну, вряд ли сможете весело шутить и прикалываться».

Здравствуй, Ставрополь! Огромная энергетическая воронка, которая все забирает и ничего не отдает.

Я вежливо попрощалась и вышла из кабинета главного редактора.

Пока спускалась по лестнице, задохнулась. Тахикардия. Охранник, узнав, что я из Чечни, попросил что-нибудь почитать. Пришлось подарить ему журнал с рассказом о войне.

Посещение мэрии города Ставрополя тоже не принесло результатов. Председатель, выслушав нашу историю, заявила:

– Вы не местные! Никто не обязан вам сочувствовать! Подумаешь, ранены они были на чеченской войне! Прочь отсюда!

С подобным отношением я столкнулась во многих местах. Министра образования мы ни разу не смогли застать на рабочем месте, а его помощник беспомощно разводил руками.

Троюродная тетушка Юлия, которую мы встретили совершенно случайно, не особенно желала родниться, но пожалела и отдала старые пододеяльники и наволочки. Мы радовались словно дети, потому что для беженцев не было никаких пособий, никаких центров, где раздавали бы вещи. Ничего.

Каждый день мы встречали тех, кто питался из мусорных баков. Это были бездомные молодые женщины с детьми, старики, оказавшиеся на улице после того, как их квартиры забрали себе черные риэлторы. Никому не нужные люди скитались по свалкам в поисках пропитания.

Чтобы получать пособие по безработице, нужно было иметь жилье (и быть прописанным в нем) или средства на его покупку. В денежном эквиваленте помощь такому безработному была настолько мала, что ее едва хватило бы на три дня. Но даже это пособие никто из скитальцев получить не мог.

Патрулирующие город милиционеры не стесняясь требовали взятки, собирали дань с магазинов и ларьков. Увидев милицейскую машину, испуганные горожане старались спрятаться за заборами, резко свернуть с дороги, чтобы не попасть в лапы к служителям закона.

Я и мать, наслушавшись о пытках и побоях, делали все, чтобы не столкнуться с милицией, опасаясь ее как огня. Наше положение осложнялось тем, что у нас не было прописки в Ставрополе. Чужаки без прав и свобод – вот кем мы оказались.

Тетушка Юлия жила в трехкомнатной квартире по улице Доваторцев, в благополучном районе. Прописать нас у себя она не захотела, поэтому встречи ограничивались редкими чаепитиями по выходным. С пустыми руками в гости ходить неприлично. Собравшись проведать пожилую родственницу, мы подыскивали ей подарок на Нижнем рынке.

Несмотря на лютый мороз палатки с товарами стояли открытыми, а продавцы, укутанные в дубленки, пледы и пушные шапки, грелись у костров, разожженных внутри ржавых железных бочек. Продавцы сквернословили и отпускали скабрезные шуточки, словом, были точно такими же, как тысячу лет назад на любом из древних базаров: хитрыми, предприимчивыми и отчаянными.

Мама приказала:

– Выбери подарок!

Поскольку у меня не имелось домашнего халата, я заметила, что и у нашей дальней родственницы халат потертый и заштопанный. Купила два: один – для меня, в нем были пуговицы по всей длине – такой удобно надевать через голову, а второй, зеленый, махровый, без пуговиц, с запахом, – для старушки. Продавщица поздравила нас с наступающими праздниками и упаковала подарки.

На обратном пути мама непонятно отчего разозлилась. К ее тревожному поведению я привыкла с детства, но после войны все обострилось, и темные силы обрушивались на нас в виде необъяснимых приступов гнева.

В съемном домике она с порога швырнула в меня сапоги и заорала:

– Тварь! Ненавижу!

– Да что случилось? – я попыталась ее успокоить. – Сейчас дам капли!

– Ты зачем тетушке такой подарок выбрала?

– В смысле?

– Ты думаешь, она как падшая девица наденет на себя запахивающийся банный халат?! – завизжала мама, продолжая бросать в меня вещи.