Текст книги "Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология"

Бенвенуто Челлини
(1500–1571)

Ювелир и скульптор из Флоренции, Бенвенуто работал над своим жизнеописанием в 1558–1567 гг. Однако известна читателям эта книга стала лишь в 1728 г. Сочинение отмечено живым романным стилем и непосредственностью «не по эпохе». Рассказ доведен до 1566 г. и оборван.

Бурная жизнь автора вобрала в себя многое – и творческие муки мастера, и увлеченность красками жизни, и тюремное заключение, и стремление к монашескому уединению, и отвержение этого уединения, и периоды кризисов бедности, и славу, подогреваемую собственной рекламой; не прошли мимо него такие реалии повседневности, как чума и наводнение, буря и война, осада и болезни, ссоры и сплетни. Свойственный Возрождению индивидуализм нашел в Челлини своего искреннего приверженца и почитателя.

Свою автобиографию Челлини писал как Жизнеописание Мастера. Поэтому основной упор сделан на историю в человеке творческого начала, причем вполне определенного и развивающегося несмотря на желание отца видеть своего сына в иной профессии.

«Жизнь» оказала значительное влияние на историю автобиографического жанра в XVIII–XIX столетиях. С 1771 г. ее читали в английском переводе. С 1803 г. – в немецком, причем автором немецкого перевода книги был не кто иной, как Гёте. Во Франции Челлини активно пропагандировал и использовал в своих сочинениях Стендаль. С 1848 г. «Записки флорентийского золотых дел мастера» читали в России214214
  Фрагмент автобиографии Челлини в переводе М. Л. Лозинского и примечания приводятся по изданию: Жизнь Бенвенуто Челлини, написанная им самим. М., 1991. С. 31–43.


[Закрыть].

Книга первая

III. <…> Повитуха, которая знала, что они ждут его девочкой, обмыв создание, завернув в прекраснейшие белые пелены, подошла тихонечко к Джованни, моему отцу, и сказала: «Я несу вам чудесный подарок, какого вы и не ждали». Мой отец, который был истинный философ, расхаживал и сказал: «То, что Бог мне посылает, всегда мне дорого», – и, развернув пелены, увидел воочию нежданного младенца мужеского пола. Сложив престарелые ладони, он поднял вместе с ними очи к Богу и сказал: «Господи, благодарю Тебя от всего сердца, этот мне очень дорог, и да будет он Желанным». Все те лица, которые были при этом, радостно его спрашивали, какое ему дать имя. Джованни ничего другого им не ответил, как только: «Да будет он Желанным (Бенвенуто)». Так решили, такое имя дало мне святое крещение, и так я и живу с помощью Божьей.

IV. Еще был жив Андреа Челлини, мой дед, когда мне было лет уже около трех, а ему перевалило за сто. Однажды меняли некую трубу у водостока, и из него вылез большой скорпион, какового никто не заметил, и из водостока он спустился наземь и ушел под скамью; я его увидел и, подбежав к нему, схватил его руками. Он был такой большой, что, когда я его держал в ручонке, то по одну сторону торчал наружу хвост, а по другую сторону торчали обе клешни. Рассказывают, что я с великим торжеством побежал к деду, говоря: «Посмотри-ка, дедушка, какой у меня красивый рак!» Тот, увидав, что это скорпион, от великого страха и от тревоги за меня чуть не упал замертво; и с великими ласками стал его у меня просить; а я только еще больше сжимал его, плача, потому что никому не хотел его отдавать. Мой отец, который точно так же был дома, прибежал на эти крики и, остолбенев, не знал, чем помочь, чтобы это ядовитое животное меня не убило. Тут ему попались на глаза ножницы; и вот, играючи со мной, он отрезал ему хвост и клешни. После того как он избавился от этой великой беды, он счел это за доброе предзнаменование. Когда мне было лет около пяти и отец мой однажды сидел в одном нашем подвальчике, в каковом учинили стирку и остались ярко гореть дубовые дрова, Джованни, с виолой в руках, играл и пел один у огня. Было очень холодно; глядя в огонь, он вдруг увидел посреди наиболее жаркого пламени маленького зверька, вроде ящерицы, каковой развился в этом наиболее сильном пламени. Сразу поняв, что это такое, он велел позвать мою сестренку и меня и, показав его нам, малышам, дал мне великую затрещину, от каковой я весьма отчаянно принялся плакать. Он, ласково меня успокоив, сказал мне так: «Сынок мой дорогой, я тебя бью не потому, чтобы ты сделал что-нибудь дурное, а только для того, чтобы ты запомнил, что эта вот ящерица, которую ты видишь в огне, это саламандра, каковую еще никто не видел из тех, о ком доподлинно известно». И он меня поцеловал и дал мне несколько кватрино.

V. Начал мой отец учить меня играть на флейте и петь по нотам; и хотя возраст мой был самый нежный, когда маленькие мальчики обычно находят удовольствие в какой-нибудь свистульке и подобных игрушках, я имел к этому неописуемое отвращение; однако, единственно чтобы слушаться, играл и пел. <… >

В те времена эти игрецы были все именитейшие мастера, и среди них были такие, которые принадлежали к старшим цехам, шелковому и шерстяному; по этой причине отец мой не гнушался заниматься этим художеством; и величайшим на свете желанием, какое у него имелось на мой счет, это было – чтобы я сделался великим игрецом; а величайшим на свете огорчением, какое я мог иметь, это было, когда он со мной об этом рассуждал, говоря мне, что если бы я захотел, он видит меня таким способным к этому делу, что я стал бы первым человеком в мире. <… >

VII. Когда он мне говорил такие слова, я просил его, чтобы он мне позволил рисовать столько-то часов в день, а все остальное время я готов играть, только чтобы его удовольствовать. На это он мне говорил: «Так значит, ты не любишь играть?» На что я говорил, что нет, потому что это казалось мне искусством гораздо более низким, чем то, которое у меня было в душе. Мой добрый отец, придя от этого в отчаяние, отдал меня в мастерскую к отцу кавалера Бандинелло, каковой звался Микеланьоло, золотых дел мастер из Пинци ди Монте, и был весьма искусен в этом художестве. Никаким родом он не блистал, а был сыном угольщика; это не в упрек Бандинелло, каковой положил основание своему дому, если тот пошел от доброго начала. Как бы оно там ни было, мне сейчас о нем говорить нечего. Когда я там прожил несколько дней, мой отец взял меня от сказанного Микеланьоло, как человек, который не мог жить без того, чтобы не видеть меня постоянно. Так, к своему неудовольствию, я продолжал играть до пятнадцатилетнего возраста. Если бы я захотел описывать великие дела, которые со мной случились вплоть до этого возраста и к великой опасности для собственной жизни, я бы изумил того, кто бы это читал; но чтобы не быть таким пространным и так как мне многое нужно сказать, я это оставлю в стороне.

Достигнув пятнадцатилетнего возраста, я, вопреки воле моего отца, поступил в золотых дел мастерскую к одному, которого звали Антонио ди Сандро, золотых дел мастер, по прозвищу Марконе. Это был отличнейший работник и честнейший человек, гордый и открытый во всех своих делах. Мой отец не хотел, чтобы он платил мне жалованье, как принято другим ученикам, с тем чтобы я, так как я добровольно взялся исполнять это художество, вдосталь мог рисовать, сколько мне угодно. Это я делал весьма охотно, и этот славный мой учитель находил в этом изумительное удовольствие. Был у него побочный сын, единственный, каковому он много раз ему приказывал, дабы оберечь меня. Такова была великая охота, или склонность, и то и другое, что в несколько месяцев я наверстал хороших и даже лучших юношей в цехе и начал извлекать плод из своих трудов. При этом я не упускал иной раз угодить моему доброму отцу, то на флейте, то на корнете играя; и всегда он у меня ронял слезы с великими вздохами, всякий раз, как он меня слушал; и очень часто я, из любви, его ублажал, делая вид, будто и я тоже получаю от этого много удовольствия.

VIII. Был у меня в ту пору родной брат, моложе меня на два года, очень смелый и прегорячий, который стал потом из великих воинов, какие были в школе изумительного синьора Джованнино де’Медичи215215
  Школой названа среда воинов знаменитого кондотьера (предводителя наемного отряда на службе Медичи) Джованни делле Банде нере (1498–1526). Он служил папе Льву Х, городу Милану, французскому королю Франциску I. Был талантливым полководцем, другом и покровителем многих выдающихся лиц. Погиб от тяжелого ранения в бою.


[Закрыть], отца герцога Козимо; этому мальчику было лет четырнадцать, а мне на два года больше. Однажды в воскресенье, около 22 часов, он был между воротами Сан Галло и воротами Пинти, и здесь он повздорил с некоим юнцом лет двадцати, со шпагами в руках; он так ретиво на него наступал, что, люто его ранив, продолжал теснить. При этом присутствовало великое множество людей, среди которых было немало его родичей; и, видя, что дело идет по скверному пути, они схватили множество пращей, и одна из них попала в голову бедному мальчику, моему брату; он тотчас упал наземь, без чувств, как мертвый. Я, который случайно находился тут же, и без друзей, и без оружия, кричал брату, как только мог, чтобы он уходил, что того, что он сделал, хватит; покамест не случилось, что он, таким вот образом, упал, как мертвый. Я тотчас же подбежал, и схватил его шпагу, и стал перед ним и против нескольких шпаг и множества камней; я не отходил от брата, пока от ворот Сан Галло не подошло несколько храбрых солдат и не избавили меня от этого великого неистовства, много дивясь тому, что в такой молодости такая великая храбрость. Так я отнес моего брата домой, как мертвого, и, прибыв домой, он пришел в себя с великим трудом. Когда он выздоровел, Совет Восьми216216
  Совет Восьми – судебный орган г. Флоренции.


[Закрыть], который уже осудил наших противников и выслал их на несколько лет, также и нас выслал на полгода за десять миль. Я сказал брату: «Иди со мной»; и так мы расстались с бедным отцом, и, вместо того, чтобы дать нам сколько-нибудь денег, потому что у него их не было, он дал нам свое благословение. Я отправился в Сиену, разыскать некоего почтенного человека, который звался маэстро Франческо Касторо; и благо я как-то раз, убежав от отца, пришел к этому честному человеку и пробыл у него несколько дней, пока за мной не прислал отец, занимаясь золотых дел мастерством, то сказанный Франческо, когда я к нему явился, тотчас же меня узнал и приставил к делу. Когда я таким образом принялся работать, сказанный Франческо дал мне жилье на все то время, что я пробуду в Сиене; и там я поселил моего брата и себя и занимался работой много месяцев. Брат мой знал начатки латыни, но был такой молоденький, что не вошел еще во вкус науки и только и делал что гулял.

IX. В это время кардинал де Медичи, каковой впоследствии стал папой Климентом, возвратил нас во Флоренцию, по просьбе моего отца. Некий ученик моего отца, движимый собственным зломыслием, сказал названному кардиналу, чтобы тот послал меня в Болонью учиться хорошо играть к одному мастеру, который там был; каковой звался Антонио, действительно человек искусный в этом игрецком художестве. Кардинал сказал моему отцу, что если тот меня туда пошлет, то он даст мне в помощь сопроводительные письма. Отец мой, которому этого до смерти хотелось, послал меня; я же, будучи не прочь увидеть свет, отправился охотно. Прибыв в Болонью, я стал работать у одного, которого звали маэстро Эрколе дель Пифферо, и начал зарабатывать; и в то же время я каждый день ходил на урок музыки и в короткие недели достиг весьма больших успехов в этой проклятой музыке; но гораздо больших успехов достиг я в золотых дел мастерстве, потому что, не получив от сказанного кардинала никакой помощи, я поселился у некоего болонского миниатюрщика, которого звали Шипионе Каваллетти; жил он в улице Баракканской Божьей Матери; и здесь я рисовал и работал для одного, которого звали Грациадио, иудей, у какового я очень хорошо зарабатывал. Полгода спустя я вернулся во Флоренцию, где этот Пьерино флейтщик, когда-то бывший учеником моего отца, был этим очень недоволен; я же, чтобы угодить моему отцу, ходил к нему на дом и играл на корнете и на флейте вместе с его родным братом, имя которому было Джироламо, и был он на несколько лет моложе сказанного Пьеро и был очень порядочный и хороший юноша; полная противоположность своему брату. Как-то раз, среди прочих, зашел к этому Пьеро мой отец, послушать нашу игру; и, придя в превеликое удовольствие от моей игры, сказал: «Я все ж таки сделаю изумительного игреца наперекор тем, кто хотел мне помешать». На это Пьеро ответил, и сказал правду: «Гораздо больше пользы и чести извлечет ваш Бенвенуто, если он займется золотых дел мастерством, вместо этого дуденья». От этих слов мой отец пришел в такое негодование, видя, что также и я того же мнения, что и Пьеро, что с великим гневом сказал ему: «Я всегда знал, что это ты мне препятствовал в этой моей столь желанной цели, и это ты сделал так, что меня устранили с моего места во дворце, платя мне той великой неблагодарностью, которой принято вознаграждать великие благодеяния. Я тебе его добыл, а ты его у меня отнял; я тебя научил играть и всем искусствам, которые ты знаешь, а ты препятствуешь моему сыну исполнить мою волю; но держи в памяти эти пророческие слова: не пройдет, я не говорю лет или месяцев, но и нескольких недель, как за эту твою столь бесчестную неблагодарность ты провалишься». На эти слова Пьерино возразил и сказал: «Маэстро Джованни, большинство людей, когда состарятся, вместе с этой самой старостью дуреют, как сделали и вы; и я этому не удивляюсь, потому что вы наищедрейше роздали все свое имущество, не подумав о том, что вашим детям оно может понадобиться, тогда как я думаю сделать как раз наоборот, оставить своим детям столько, чтобы они могли помочь и вашим». На это мой отец ответил: «Худое дерево никогда не приносило доброго плода, а наоборот; и еще я тебе скажу, что ты – худой человек, и дети твои будут безумные и бедные и придут за подаянием к моим дельным и богатым детям». Так он ушел из его дома, и оба они бурчали друг другу неистовые слова. Тут я, который стал на сторону моего доброго отца, выйдя из этого дома вместе с ним, сказал ему, что хочу отомстить за оскорбления, которые этот негодяй ему учинил, с тем, чтобы вы мне позволили заниматься рисованием. Мой отец сказал: «О дорогой сын мой, я тоже был хорошим рисовальщиком; но для прохлаждения от этих столь удивительных трудов и из любви ко мне, который тебе отец, который тебя родил, и вскормил, и положил начало стольким достойным дарованиям, на отдыхе от них, неужели ты мне не обещаешь взять иной раз эту самую флейту и этот нежнейший корнет и, к некоторому усладительному своему удовольствию, услаждая себя, поиграть?» Я сказал, что да, и весьма охотно, из любви к нему. Тогда добрый отец сказал, что эти самые дарования будут наибольшей местью, которую за оскорбления, понесенные от его врагов, я бы мог учинить. <… >

X. Меж тем я занимался золотых дел мастерством и им помогал моему доброму отцу. Другому своему сыну и моему брату, по имени Чеккино, как я сказал выше, преподав ему начатки латинской словесности, потому что он желал сделать меня, старшего, великим игрецом и музыкантом, а его, младшего, великим ученым законоведом, не в силах будучи побороть того, к чему нас склоняла природа, которая сделала меня приверженным к изобразительному искусству, а моего брата, который был прекрасного сложения и изящества, всецело склонным к ратному делу; и будучи еще очень молоденьким, уйдя однажды после первого урока в школе изумительнейшего синьора Джованнино де’Медичи217217
  Имеется в виду обучение воинскому делу или даже начало ратной службы.


[Закрыть]; придя домой, когда меня не было, будучи хуже снабжен платьем и застав своих и моих сестер, которые, тайком от моего отца, дали ему мой плащ и камзол, отличные и новые, потому что, помимо помощи, которую я подавал моему отцу и моим добрым и честным сестрам, я от сбереженных моих трудов сделал себе это пристойное платье; видя себя обманутым и что у меня отняли сказанное платье, и не находя брата, ибо я хотел его у него отнять, я сказал моему отцу, почему он позволяет, чтобы мне чинили такую великую несправедливость, когда я так охотно утруждаюсь, чтобы ему помочь. На это он мне ответил, что я его добрый сын, а что этого он обрел, какового думал, что утратил; и что необходимо и даже самим Богом предписано, чтобы, у кого есть добро, давал тому, у кого нет; и чтобы ради любви к Нему я снес эту обиду; что Бог воздаст мне всяких благ. Я, как юноша неопытный, возразил бедному удрученному отцу; и, взяв некий мой скудный остаток платья и денег, пошел к одним из городских ворот; и не зная, какие ворота те, что приведут меня в Рим, попал в Лукку, а из Лукки в Пизу. Придя в Пизу – было мне тогда лет шестнадцать, – остановившись возле среднего моста, где так называемый Рыбий камень, перед лавкой золотых дел мастера, смотря со вниманием, что этот мастер делает, сказанный мастер меня спросил, кто я такой и какое мое ремесло: на что я сказал, что работаю немного в том же самом искусстве, которым занят и он. Этот честный человек сказал мне, чтобы я вошел к нему в лавку, и тотчас же дал мне работу, и сказал такие слова: «По твоему славному виду я заключаю, что ты честный и хороший». И он выложил передо мной золото, серебро и камни; а когда я отработал мой первый день, то вечером он привел меня в свой дом, где он жил пристойно с красивой женой и детьми. Вспомнив о том горе, которое мог иметь из-за меня мой добрый отец, я ему написал, что я живу у очень доброго и честного человека, какового зовут маэстро Уливьери делла Кьостра, и выделываю у него много прекрасных и больших работ; и чтобы он был спокоен, что я прилежно учусь и надеюсь этими знаниями вскоре принести ему пользу и честь. <…>

Джироламо Кардано
(1501–1576)

Итальянский медик и математик, философ, инженер и писатель, автор знаменитого энциклопедического труда «о тонких материях», нескольких десятков тысяч изобретений и решенных научных, инженерных, медицинских проблем. Считая себя в основном медиком, Кардано оставил тем не менее обширное научное наследие в математике и других науках и искусствах.

Свою автобиографию Кардано писал в возрасте 75 лет, уже после смерти сына в 1560 г. и после тюремного заключения в 1570 г. Работая над собственным жизнеописанием, он решал вопрос: неудачник ли он или, напротив, его жизнь «удалась»? Джироламо глубоко убежден в детерминированности своей жизни, он верил в предопределенность судьбы. Эта вера побуждала его разобраться в своей биографии и объяснить течение своей жизни. Склонность к медицине еще больше усиливала потребность в самопознании и самоанализе. Кардано был склонен размышлять о превратностях своей судьбы, опираясь на мельшайшие факты своей жизни, каждый из которых получал свое место в общей картине и свое объяснение. Параллельно с произведением «О моей жизни» (“De vita propria”) Кардано работал над сочинением «О собственных книгах» (“De libris propriis”). В одном он осмыслял собственную жизнь, в другом – собственное творчество218218
  Фрагменты автобиографии Кардано, относящиеся к его детству, приведены в переводе с латинского Ф. А. Петровского по изданию: Кардано Д. О моей жизни. Ст. и коммент. В. П. Зубова. М., 1938. С. 1–135.


[Закрыть].

Имея в виду, что из всего того, что может быть достигнуто человеческим умом, нет ничего отраднее и достойнее познания истины и что ни одно из созданий смертных людей не может быть завершено, не подвергнувшись хотя бы в малой степени клевете, – мы, по примеру мудрейшего и, без сомнения, совершеннейшего мужа Антонина Философа219219
  Имеется в виду «К самому себе», сочинение римского императора Марка Аврелия (II в.).


[Закрыть] решили написать книгу о собственной жизни. Мы заверяем, что ничего не внесли в нее ради хвастовства или из желания что-нибудь приукрасить, но составили ее, изложив в ней, насколько было возможно, как те события, свидетелями коих были наши ученики – главным образом, Эрколе Висконти, Паоло Эйфомиа и Родольфо Сельватико, так и записанные нами исторические события…

Сделать это, не заслуживая никакого порицания, допустимо не только Иудею220220
  Иосиф Флавий (I в.), историк, составил свое жизнеописание, приложив его к сочинению «Об иудейской войне».


[Закрыть], но и всякому человеку; что же касается меня, то хотя события моей жизни не представляют собою чего-нибудь исключительно важного, однако многие из них поистине достойны удивления.

Сочинение наше, без всяких прикрас, не предназначенное никому служить поучением и заключая в себе рассказ об истинных происшествиях, является описанием подлинной жизни и изложено без всякого беспорядка… Мы следуем примеру древних, а не затеваем чего-либо нового или нами самими измышленного. <… >

Итак, я родился – а вернее, был извлечен из чрева матери – с курчавыми черными волосами и без признаков жизни; меня привели в чувство лишь ванной из теплого вина, что для другого могло бы оказаться гибельным; но тем не менее я выжил. Мать моя мучилась родовыми схватками целых три дня подряд.

… У меня обнаружились неправильности только в половых органах: случилось так, что я в возрасте от двадцати одного до тридцати одного года оказался неспособен к совокуплению с женщинами и часто горько оплакивал свою участь, завидуя судьбе других людей. И хотя, как я сказал, во всем моем гороскопе господствовала Венера и в асценданте221221
  Разъяснения основных астрологических терминов (асцендант, аспект и др.), используемых Кардано, см. в примечаниях в книге: Кампанелла Т. Город Солнца. М.; Л., 1934. С. 145–148.


[Закрыть] был Юпитер, тем не менее я был обездолен судьбой: я оказался несколько косноязычен; кроме того, у меня обнаружилось предрасположение (как говорит Птолемей222222
  Имеется в виду «Тетрабиблос» Клавдия Птолемея, одно из основных астрологических сочинений древности.


[Закрыть]), среднее между холодным и гарпократическим223223
  Гарпократический – обладающий ясновидением, даром озарения.


[Закрыть], то есть способность к стремительному и необузданному угадыванию будущего; эта моя особенность (которую называют более лестным словом «предвидение») обнаруживалась во мне с немалой силой, так же как и способность к другим видам гадания. А благодаря тому что Венера и Меркурий находились под лучами Солнца, сообщая ему всю полноту своей силы, из меня мог бы выйти весьма незаурядный человек, даже при такой (как указывает Птолемей) несчастной и неблагоприятной генитуре224224
  Генитура – положение светил в момент рождения человека. В зависимости от того, какое из своих «мест» занимает та или иная планета в момент рождения, как считалось, определялись наклонности и судьбоносные черты личности.


[Закрыть], если бы только Солнце не оказалось в совершенном упадке, заходя в шестом месте и низвергаясь со своей высоты.

В результате всего этого мне остались присущи некоторая хитрость и отсутствие свободы духа, а вместе с тем склонность к опрометчивым и необдуманным решениям. Одним словом, из меня вышел человек, лишенный телесных сил; у меня было мало друзей, незначительное наследство и множество врагов, многих из которых я даже не знаю ни по имени, ни в лицо; мне недоставало житейской мудрости, память у меня была слаба, и только предусмотрительности было у меня несколько больше. Поэтому мне непонятно, почему мои свойства, которые должны считаться значительно ниже свойств моей семьи и предков, врагами моими признавались выдающимися и даже вызывали их зависть. <… >

Помимо вспыльчивости, оба мои родителя имели еще ту общую черту, что они были мало постоянны в своей любви к сыну, хотя оба были снисходительны ко мне до такой степени, что мой отец позволял мне, или даже прямо приказывал, не вставать с постели раньше второго часа дня225225
  Восемь часов утра по современному счислению.


[Закрыть], что содействовало в значительной мере сохранению моей жизни и укреплению моего здоровья. Позволю себе еще добавить, что отец казался более добрым ко мне и более нежно любил меня, чем мать. <… > … Нет ничего такого, что не было бы единственным в своем роде.

Итак, я родился в Павии, и мне еще не минуло и одного месяца, когда я потерял свою кормилицу, умершую (как я слышал) от чумы в первый же день болезни. Ко мне вернулась мать, а у меня на лице вскочило пять нарывов, расположенных в виде креста, причем один приходился на кончике носа. На тех же местах, где были нарывы, три года спустя появилось такое же число прыщей, называемых оспинами. Еще не истек второй месяц моей жизни, как меня, голого, после ванны из теплого уксуса, Исидоро деи-Рести, павийский патриций226226
  Дворянин из г. Павии, покровитель Кардано. В его доме Кардано появился на свет.


[Закрыть], передал кормилице, которая увезла меня с собою в Мойраго (местечко, расположенное в семи милях от Милана на большой дороге, ведущей из нашего города прямо на селение Бинаско и оттуда в Павию). Так как я там стал сверх меры худеть, причем, однако, живот мой вздулся и стал твердым, и так как было признано, что причиной этого является беременность кормилицы, – я был передан другой, более подходящей; я был отнят от ее груди на третьем году. На четвертом году я был перевезен в Милан, где пользовался более внимательным уходом на руках то матери моей, то моей тетки Маргариты – ее сестры, женщины, которая, я уверен, была совершенно лишена желчи227227
  Как считалось, особенности характера и темперамента человека определялись соотношением в нем четырех жидкостей – крови, желчи, черной желчи, флегмы.


[Закрыть]. Это, однако, не мешало тому, что меня иной раз либо отец, либо мать секли безо всякой причины, после чего я всегда заболевал с опасностью для жизни. Наконец я достиг семилетнего возраста, и мои родители (которые тогда еще не жили вместе)228228
  Джироламо был внебрачным сыном вдовы Клары Микери от Фацио Кардано, доктора права и медицины, который был на 22 года старше матери Джироламо (ему было 56 лет, когда родился мальчик). Лишь более чем через 7 лет Фацио стал жить вместе с матерью Кардано, ее сестрой и Джироламо в одном доме, который снял для них в Милане. В брак он так и не вступил.


[Закрыть] решили впредь меня не сечь, даже если бы я того и заслуживал. Однако даже после этого злая участь не миновала меня, и хотя характер моих злоключений изменился, но они не прекратились. Отец мой, наняв дом, поместил меня в нем вместе с моей матерью и теткой; теперь он начал настаивать на том, чтобы я повсюду сопровождал его, несмотря на слабость моего телосложения, на мое малолетство и на неблагоприятное действие, какое мог оказать на меня такой переход от полнейшего покоя к усиленному и почти беспрерывному движению; тогда мне едва минуло семь лет; понятно, что я заболел жестоким поносом с лихорадкой; болезнь эта в нашем городе была в то время эпидемической, хотя и не заразительной; а я еще украдкой объелся большим количеством незрелого винограда… Я выздоровел как раз в то время, когда французы, победив на берегах реки Адды венецианские войска229229
  Победа французов при Аньяделло (в 20 км от Милана, между реками Аддой и Серио) 14 мая 1509 г.


[Закрыть], устроили по случаю своей победы празднества, на которые мне позволено было смотреть из окна нашего дома. Одновременно прекратилась и обязанность моя всюду сопровождать моего родителя, и связанное с этим постоянное напряжение сил. Но так как гнев Юноны еще не был удовлетворен230230
  Намек на начальные стихи «Энеиды» Вергилия, в которых упоминается о злоключениях Энея, преследуемого гневом Юноны.


[Закрыть], то, не оправившись как следует от перенесенной болезни, я свалился с лестницы (мы жили тогда на улице Майнов), причем ударился головой о молоток, вследствие чего верхняя левая часть лба была сильно ушиблена и рассечена, с повреждением черепа; шрам от этого ранения остался и до настоящего времени. Едва только я оправился после этого несчастного случая, как на меня, когда я сидел на пороге нашего дома, упал сорвавшийся с высокой крыши соседнего дома камень, размером с крупный грецкий орех, но не тяжелый, вроде как пробка; он сорвал мне кожу на темени слева, там, где волосы росли более густо, чем в других местах. Считая, что дом, где мы жили, приносит одни несчастья, мой отец, когда мне пошел десятый год, обменял его на другой, насупротив, на той же улице; здесь я прожил целых три года.

Но и с переменой дома участь моя не изменилась; вследствие странного упорства – чтобы не сказать жестокости – моего отца, он снова стал таскать меня всюду за собой как слугу; однако, если принять во внимание то, что случилось со мной впоследствии, это произошло скорее по божественному соизволению, чем по вине отца, тем более что моя мать и тетка были с ним вполне согласны231231
  Джироламо снимает ответственность с отца за все перипетии своей дальнейшей судьбы.


[Закрыть]. Впрочем, он стал обращаться со мной снисходительнее, когда взял к себе одного за другим двух своих племянников; благодаря тому что они ему прислуживали, мое положение стало гораздо легче, так как мне или совсем не приходилось ему сопутствовать, или же я сопровождал его вместе с одним из них. <… >

Из болезней, перенесенных мною по несчастной случайности, первою следует назвать чуму, которую я захватил, когда мне было всего два месяца. Во второй раз я заболевал ею, не помню точно – на восемнадцатом году или же после того как мне исполнилось восемнадцать лет; знаю только, что случилось это со мной в августе месяце и что я три дня оставался почти без всякой пищи, бродя по предместьям и садам, а вечером возвращался домой; дома я лгал, уверяя, что я обедал у друга моего отца Агостино Лавициарио. В течение этих трех дней, я не сумею сказать, какое количество воды я выпил232232
  Описания симптомов (отказ от пищи и пр.) не вполне соответствуют именно чуме. Вероятно, этим словом Джироламо обозначил какую-то иную инфекционную болезнь.


[Закрыть]. <… >

Припадки у меня были разнообразные. Укажу прежде всего на то, что с семи до двенадцати лет я с криком просыпался ночью, произнося непонятные слова, и если бы мать или тетка, между которыми я спал, не держали меня, я часто сваливался бы на пол. После этих припадков меня сильно било в сердце; но оно вскоре успокаивалось, когда я прижимал его рукой; это является признаком расширения сердца. В тот же период моей жизни и вплоть до восемнадцатилетнего возраста со мной происходило следующее: как только я пытался идти против ветра, в особенности холодного, у меня захватывало дыхание; если же я из предосторожности задерживал дыхание, то это проходило. В это же время, с того часа, как я укладывался в постель, и до конца шестого часа мне никогда не удавалось согреть ног ниже колен; вот почему моя мать, особенно в разговорах с другими женщинами, считала невероятным, чтобы я прожил долго. Кроме того, в некоторые ночи, после того как я согревался, у меня появлялась по всему телу такая горячая и обильная испарина, что те, кто об этом слышали, отказывались этому верить.

<… > С самого раннего возраста я утвердился в решении заботиться об устроении своей жизни. Занятия же медициной скорее и ближе вели к намеченной мною цели, чем профессия юриста; кроме того, медицина одинаково пригодна для всего земного шара и для всех веков; она опирается на доказательства более ясные и менее зависящие от мнения отдельных людей, сообразные с разумом, то есть с вековечным законом природы; вот почему я и посвятил себя ей, а не юриспруденции. <… >

Мне небезызвестно, что природа создала меня вспыльчивым, непосредственным и любострастным; из этих свойств, как из источника, проистекли, между прочим, гордость, упорство в спорах, суровость, неосторожность, склонность к гневу и чрезмерная мстительность; последняя побуждала к таким поступкам, которые многие (правда, только на словах) предают проклятью, но

Жизни приятней самой представляется радость отмщенья.

<… > В раннем детстве, когда мне было около девяти лет, мой отец обучал меня дома началам арифметики и некоторым тайным знаниям, неизвестно откуда почерпнутым им. Вскоре после того он начал учить меня и арабской астрологии и, вместе с тем, пытался искусственным образом развить мою память, но я оказался совершенно неспособен к этому упражнению. По наступлении двенадцатилетнего возраста он же заставил меня изучать первые шесть книг Евклида, но при этом не трудился объяснять мне то, что я мог понять сам. Вот те знания, которые я приобрел без помощи школьного обучения и без знания латинского языка233233
  Затем Джироламо обучался в Павийской академии, где уже в 21 год стал сам вести занятия.


[Закрыть]. <… >

Первым признаком, свидетельствовавшим о моей природной, так сказать, аномалии, было самое появление мое на свет с длинными черными и курчавыми волосами; в этом, конечно, не было особого чуда, но тем не менее это было явно ненормально; но самым существенным было то, что я явился на свет без признаков жизни.

Второй признак сказался на четвертом году моей жизни и проявлялся в течение почти трех лет. По предписанию отца я оставался в постели до третьего часа дня, а если просыпался раньше, то все время, остававшееся до указанного срока, проводил в блаженном созерцании всегда и неизменно являвшихся мне образов. Образы эти были разнообразны и являлись в виде каких-то воздушных тел, они казались состоящими из каких-то мельчайших воздушных колечек вроде колечек кольчуг, хотя я тогда еще ни разу не видал кольчуги. Они поднимались с правого угла в ногах моей кровати, медленно сходя полукругом к левому углу, и здесь пропадали совершенно. Появлялись замки, дома, животные, всадники верхом на лошадях, растения, деревья, музыкальные инструменты, театры, люди, одетые в разнообразные одежды и разного вида, главным образом трубачи, как будто игравшие на трубах, но не издавая при этом никакого звука; затем видел я воинов, толпы народа, поля и такие предметы, которых я и по сей день никогда не встречал; луга, леса и множество других вещей, которых я уже не могу и припомнить; и хотя одновременно скоплялось множество образов, но так, что они не смешивались, а лишь спешили сменить друг друга. Все они были прозрачны, так что могло казаться, что их вовсе нет, и вместе с тем они были и не настолько плотны, чтобы сквозь них не было ничего видно. Сами кольца, из которых они казались составленными, были темнее, а пространство между ними было прозрачно. Я с большим увлечением предавался этому созерцанию и с таким напряженным вниманием следил за возникавшими чудесными образами, что как-то тетка моя спросила меня, уж не вижу ли я чего-нибудь? Как ни был я еще мал, но сообразил, что, если я признаюсь, она может рассердиться, запротестует против этого великолепия и лишит меня этой радости: ведь мне являлись и всякие цветы, и животные, и всевозможные птицы, хотя и были они лишены окраски, так как состояли из воздуха. Поэтому я, никогда не имевший привычки лгать, ни в юности, ни в старости, долго молчал, прежде чем ей ответить. Тогда она опять спросила меня: «На что же это ты, сынок, так пристально смотришь?» Не помню уж, что я ей ответил, а вернее даже совсем ничего не сказал234234
  В сочинении «О тонких материях» («De subtilitate») Кардано описал имевшиеся у его отца видения, подробно указывая рост, характер одежды и даже обуви семи явившихся к Фацио мужчин, содержание их рассуждений о душе, которыми они обменялись с отцом Джироламо.


[Закрыть].