Текст книги "Научное рецензирование в гуманитарных дисциплинах. Жанр, исследования, тексты"

Проведенный нами анализ показывает, что рецензирование находится в нормальном состоянии кризиса жанра. Недовольство состоянием жанра и даже прогнозы о скорой смерти скорее говорят о его жизнеспособности, в пользу которой свидетельствуют и количественные параметры практики рецензирования, и многообразие ее форм, и способность встраиваться в новые режимы коммуникации. С точки зрения кризиса жанра показательно и осознание принципиальной противоречивости рецензионного высказывания (реферативность vs критика; значимость субъективной оценки vs неавторский статус текста; профессиональное высказывание vs внешняя оценка значимости научного вклада и т. д.). Перевод дискуссий о статусе рецензии в плоскость обсуждения профессиональной коммуникации открывает возможность рассмотрения практики рецензирования как показателя воспроизводства научного сообщества и, соответственно, соотношения функций рецензии с эмпирическими механизмами этого воспроизводства.

В ходе культурного поворота, который, как мы попытались показать, определяет направление развития анализа рецензий в различных дисциплинах, происходит осознание сложности социокультурной детерминации рецензионного акта, обращение к исследованию его культурной инфраструктуры. В связи с этим можно говорить о сглаживании противоречий между научными стандартами и культурной формой, которое в значительной степени и было предметом дискуссий о судьбе практики рецензирования. С одной стороны, мы наблюдаем «смягчение» жестких методик, позволяющее вписывать рецензии в горизонт наукометрического анализа, что, вероятно, будет сказываться на официальном статусе этого жанра. С другой стороны, исследование рецензий в перспективе научной коммуникации дает возможность применить формальный анализ текстов и социологическую характеристику организации рецензионной практики для анализа культуры научных сообществ, а стало быть, и для их профессиональной саморефлексии. Обращение к культурсоциологической перспективе позволит с большей систематичностью использовать рецензии для выявления конвенций оценивания в разных областях знания и национальных научных традициях, прослеживать воздействие практик оценивания на изменение представлений о науке[73]73
  Интересный опыт такого анализа представляет собой проект анализа образа классики в литературных рецензиях, предпринятый в свое время Абрамом Рейтблатом и Борисом Дубиным (Дубин Б., Рейтблат А. О структуре и динамике системы литературных ориентаций журнальных рецензентов (1820–1978 гг.) // Книга и чтение в зеркале социологии / сост. В. Стельмах и Н. Лобачёв. М.: Книжная палата, 1990. С. 150–176.
  Дубин Б., Рейтблат А. Литературные ориентиры современных журнальных рецензентов // Новое литературное обозрение. 2003. № 59. С. 557–570.


[Закрыть].

Из истории становления жанра

К.А. Ильина
Рецензирование диссертаций в российских университетах первой половины XIX века[74]74
  Данная статья представляет собой переработанный и дополненный текст, опубликованный ранее в журнале «Новое литературное обозрение»: Ильина К.А. Оценивание магистерских и докторских диссертаций в российских университетах первой половины XIX века // НЛО. 2018. Т. 150. № 2. С. 116–128.
  Статья подготовлена по результатам работы в рамках Программы фундаментальных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ) и с использованием средств субсидии в рамках государственной поддержки ведущих университетов Российской Федерации «5-100».


[Закрыть]

Оценивание является одной из важных функций университетов. Размышления ученых о репрезентативности источников, о результатах и методах исследовательской работы наиболее ярко отражаются в рецензиях – специальных текстах, написанных с целью оценки исследований коллег. Сегодня активно обсуждается статус жанра рецензии. С одной стороны, исследователи поднимают вопрос о функциональности рецензии и говорят об упадке жанра, связанном в том числе и с рутинизацией практики рецензирования. С другой стороны, ученые отмечают роль рецензии в развитии профессиональной коммуникации, формировании научных школ и сообществ[75]75
  См., например, большую дискуссию: Форум о форуме (или о состоянии дискуссионного поля науки) // Антропологический форум. 2009. № 10. С. 7–178; Климов И.А. «Сырое и приготовленное», или К апологии рецензий // Социальная реальность. 2008. № 1. С. 111–116; Academic Evaluation: Review Genres in University Settings / ed. by K. Hyland, G. Diani. London: Palgrave Macmillan, 2009.


[Закрыть]. Обретение навыков создания таких текстов и договор об их структуре и содержании являются частью академической культуры.

В этой статье мне хотелось бы сосредоточиться на внутренних, непубличных высказываниях и рецензиях, сделанных с целью допуска или отсеивания претендентов в академическое сообщество. В центре внимания будут как специально созданные с целью оценивания тексты, так и отдельные оценочные высказывания. Что провоцировало профессоров высказываться, каким образом выстраивалась рецензия, как и с какого периода процесс внутреннего рецензирования регулировался законодательно и в каком режиме это происходило? Изучение истории внутренних рецензий позволяет выявить обстоятельства запуска механизма оценивания научной продукции в университете, проанализировать формирование критериев научности, научных репутаций и авторитетов, проследить развитие оценочных риторических формул и общего формуляра рецензии.

Исследований, посвященных истории рецензирования, крайне мало. В литературоведческих работах поднимаются вопросы, связанные с историей литературной критики, исследованием роли журнальных рецензий, а также связи истории литературы, журналистики и критики и функции рецензирования в этом процессе[76]76
  Bloom E.A. «Labors of the Learned»: Neoclassic Book Reviewing Aims and Techniques // Studies in Philology. 1957. Vol. 54. No. 4 (Oct.). P. 537–563; Дубин Б., Рейтблат А. О структуре и динамике системы литературных ориентаций журнальных рецензентов (1820–1978 гг.) / Книга и чтение в зеркале социологии. М., 1990. С. 150–167; Хализев В.Е. Теория литературы. М.: Высшая школа, 1999. С. 119–120; Недзвецкий В.А. Русская литературная критика XVIII–XIX веков: курс лекций. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1994.


[Закрыть].

Рецензии на российские докторские и магистерские диссертации, а также причины их появления не обсуждались в литературе, посвященной истории ученых степеней. В исследованиях по истории научной аттестации, мне не удалось обнаружить сведений о практике рецензирования диссертаций, хотя упоминания об этом есть в юбилейных биографических словарях профессоров и преподавателей университетов и в публикациях по истории науки[77]77
  См., например: Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Казанского университета (1804–1904). Т. 1. Казань, 1904. С. 182; Азадовский М.К. История русской фольклористики. Т. 2. М., 1963.


[Закрыть]. Дело в том, что в поле внимания ученых чаще попадает регламент академической аттестации, а не анализ ее отдельных процедур. И даже в тех редких, но важных случаях, когда исследуются практики защиты (челябинские историки под руководством Н.Н. Алеврас и Н.В. Гришиной занимаются изучением так называемой диссертационной культуры историков второй половины XIX–ХХ вв.), мы получаем реконструкцию диспута, анализ речей соискателей, замечаний оппонентов, заключений совета, но не рецензий[78]78
  См., например: Алеврас Н.Н., Гришина Н.В. Диссертационная культура российских историков XIX – начала XX в.: замысел и источники исследовательского проекта // Мир историка: историографический сборник / под ред. В.П. Корзун, А.В. Якуба. Вып. 6. Омск: Изд-во Омского гос. ун-та, 2010. С. 9–21; Они же. Российская диссертационная культура XIX – начала XX веков в восприятии современников. К вопросу о национальных особенностях // Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. М., 2011. Вып. 36. С. 221–247; Они же. Диссертации историков и законодательные нормы (1860–1920-е гг.) // Российская история. 2014. № 2. С. 77–90.


[Закрыть].

Изучение архивных фондов, связанных с историей университетов и образования, позволяет предположить, что рецензирование развивалось отдельно внутри факультетов и дисциплин. Публикации Е.А. Вишленковой и З.С. Гатиной о медицинских рецензиях показали специфику развития этой дисциплинарной области. Они обнаружили в двух университетских архивах почти 300 аттестационных дел по медицине, из которых 122 содержат письменный отзыв на диссертационное исследование[79]79
  Вишленкова Е.А., Гатина З.С. «Изложить предмет сциентифически»: русские врачи и их полевые исследования (первая половина XIX века) // Российская история. 2015. № 3. С. 157–158.


[Закрыть]. В таком объеме сохранившихся отзывов можно усмотреть свидетельство ранней профессионализации медиков. Вполне вероятно, хорошая сохранность объясняется тем, что врачебные факультеты не только присуждали степени, но и утверждали в них. После этих открытий актуальным остался вопрос о том, как и когда зародилась практика рецензирования среди представителей немедицинских специальностей.

Научная аттестация сопровождалась производством специфических текстов, зафиксировавших полемику и подготовку к ней. Центральными документами в диссертационном деле были диссертация и извлеченные из нее «тезы» (т. е. тезисы, положения). За полстолетия диссертация превратилась из заключительного этапа письменного экзамена в самостоятельное научное сочинение[80]80
  См. подробнее: Вишленкова Е.А., Ильина К.А. Об ученых степенях и о том, как диссертация в России обретала научную и практическую значимость // Новое литературное обозрение. 2013. № 4. С. 84–107.


[Закрыть]. Будущий магистр писал ее после успешно сданных экзаменов; соискатель степени доктора должен был предоставить текст на «предварительный искус» (обсуждение декана и двух профессоров).

Утверждение самоценности диссертации отразилось на ее внешнем виде. Если в начале столетия это были короткие рукописные тексты на синей бумаге размером в четвертушку, то уже к середине 1830-х годов диссертации представляли собой отпечатанные или, по крайней мере, начисто переписанные объемные трактаты.

В 1840-е годы в университетской среде обсуждалась необходимость издания диссертационной рукописи. Казанские словесники ратовали за это: «Не обнародовать диссертаций значило бы показать страх суда публики и желания скрыть свои недостатки. <…> Молодым ученым, которых работы были бы печатаемы, открылся бы способ вступать достойным образом под покровительством одобрительных мнений факультета в мир литературы и не страшиться воплей критики. <…> И даже в таком случае, когда бы судея был слишком строгим, наука будет иметь преимущество оживленным и более тонким разбором предмета»[81]81
  НА РТ. Ф. 977. Оп. Историко-филологический факультет. Д. 394. Л. 1 об.


[Закрыть]. То есть в противостоянии «воплей критики» и «мнения факультета», рецензент, представляющий «разбор предмета», должен был сыграть роль арбитра.

Протоколы защит в Московском университете в первой трети XIX в. чаще всего содержат фиксацию этапов академической аттестации (прошение, экзамен, одобрение и защита диссертации). Нет оценочных суждений – лишь регистрация факта прочтения диссертации всеми членами отделения и ее одобрения[82]82
  См., например: ЦГАМ. Ф. 418. Оп. 496. Д. 1. Л. 8 об.–9, 12–12 об., 25, 28.


[Закрыть]. Пометки «читал» часто делались прямо на титульном листе диссертации и заверялись подписью профессора или адъюнкта. Позднее на специальном заседании отделения проходило устное обсуждение диссертации, после которого голосованием выносилось решение («одобрили» или «не одобрили»).

В противоположность Московскому университету, в котором присуждение степеней происходило регулярно[83]83
  Чтобы оценить динамику присуждения ученых степеней, например, по историко-филологическому факультетам см.: Кричевский Г.Г. Магистерские и докторские диссертации, защищенные на историко-филологических факультетах университетов Российской империи (1755–1918): справочное пособие. Изд. 3-е, испр. и доп. Ставрополь: Ставропольсервисшкола, 2004.


[Закрыть], профессора Казанского университета чувствовали необходимость договориться о соответствии ожиданий от своих первых «профессорских воспитанников» и полученных в итоге научных результатов. Так, 29 ноября 1824 г. декан отделения словесных наук профессор Ф.И. Эрдман доносил в совет университета о результатах совместной экспертизы и обсуждения диссертации кандидата Ф.Е. Кондакова «О складе языка российского». «Сочинение сие, – уверял он, – хотя не во всех частях в желаемом виде обработано, не вполне удовлетворяет требованиям излагаемого им предмета; имеет много промежуточных мыслей, кои стороною только касаясь его материи, прерывают, некотором образом, связь главных идей; да и по терминологии слог оного тяжел и недовольно вразумителен; но, как при изложении такового рода материй, требующих ученых, глубоких разысканий не всегда можно удержаться в пределах строгой точности, а тем менее молодому человеку, желающему ознакомиться с своим предметом; а равно весьма трудно сохранить чистоту слога, при недостатке в языке нашем терминов, до наук относящихся; то факультет, принимая в уважение похвальный труд кандидата Кандакова, в котором при всей обширности материи, умел он показать, с здравым суждением, весьма хорошие сведения и обширную начитанность, полагает, признав его достойным степени магистра словесных наук, допустить к публичному защищению своей диссертации»[84]84
  НА РТ. Ф. 977. Оп. Совет. Д. 924. Л. 1–1 об.


[Закрыть]. В данном тексте оценен вклад соискателя в научную разработку темы и сформулированы требования к академическому письму. Через несколько лет министерство поручит факультетам озаботиться «чистотой языка и правильностью выражения <…> мыслей» в квалификационных сочинениях[85]85
  РГИА. Ф. 733. Оп. 49. Д. 653. Л. 16 об.


[Закрыть].

В то же время зимой 1823–1824 гг. чиновников Министерства народного просвещения, которые с 1819 г. проверяли на соответствие пунктам Положения о присуждении ученых степеней[86]86
  Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. 2-е изд. Стб. 1247–1258.


[Закрыть] документы соискателей, заинтересовали не только экзаменационные протоколы, но и тексты диссертаций. Попечители учебных округов и университетские советы получили циркулярное письмо министра, которое уведомляло о необходимости представить в министерство в случае публикации диссертации 10 напечатанных экземпляров, либо один письменный[87]87
  ЦГАМ. Ф. 418. Оп. 461. Д. 11. Л. 6.


[Закрыть]. Со второй половины декабря 1823 г. присланные из университетов диссертации передавались на экспертизу в Ученый комитет главного правления училищ. На основании мнения членов Ученого комитета, а также проверки соответствия проведенных экзаменов Положению Главное правление училищ утверждало соискателей в ученых степенях[88]88
  РГИА. Ф. 732. Оп. 2. Л. 149, 158 об., 161 об., 164.


[Закрыть].

Однако в 1829–1830-х годах члены Ученого комитета столкнулись с тем, что они не в состоянии своими силами оценить присланные из Виленского университета диссертации из-за их языковой специфики (они были написаны на польском языке). Тогда несколько диссертаций по физике, химии, астрономии и архитектуре по решению министра Ливена были направлены на физико-математическое отделение Санкт-Петербургского университета[89]89
  См.: РГИА. Ф. 733. Оп. 62. Д. 974, 977; Там же. Оп. 66. Д. 50; ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 2. Д. 33, 34, 56, 59, 77, 112, 189; LVIA. F. 21. Ap. 1. B. 801, 804, 805, 806, 807; LVIA. F. 567. Ap. 2. B. 3034.


[Закрыть].

Это обстоятельство, судя по всему, было одной из причин ликвидации Ученого комитета, в качестве преемников которого в деле экспертизы научных сочинений министр рассматривал Академию наук и Санкт-Петербургский университет[90]90
  См.: Рождественский С.В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802–1902. СПб.: Гос. тип., 1902. C. 175; Георгиевский А.И. К истории Ученого Комитета Министерства народного просвещения. СПб.: Сенатская тип., 1902. C. 8.


[Закрыть]. От идеи использовать Академию наук в качестве экспертной институции по проверке диссертаций Ливен в конце концов отказался, возложив это бремя на профессоров столичного университета.

Так, профессора юридического факультета в середине 1830-х годов проводили экзамены на степень и обсуждали диссертационные тексты студентов-правоведов, подготовкой которых по II Отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии руководил М.М. Сперанский. Так, после долгой подготовки 8 февраля 1835 г. произошла первая защита: К.А. Неволин блестяще защитил диссертацию «О философии законодательства у древних» на трех языках (русском, латинском и немецком)[91]91
  РГИА. Ф. 733. Оп. 22. Д. 61. Л. 36.


[Закрыть]. Известно также, что в ноябре 1835 г. профессора факультета рассматривали диссертацию еще одного студента Сперанского – А.А. Благовещенского[92]92
  Там же. Л. 24 об.


[Закрыть].

В 1839 г. в столичном университете защищали диссертации В.С. Порошин и Н.А. Безобразов. Выпускник второго набора Дерптского профессорского института Порошин представил в факультет докторскую диссертацию «Критические исследования об основаниях статистики», которая «согласно с отзывом подробно рассматривавшего ее ординарного профессора Устрялова, признана факультетом вполне соответствующею цели, для коей написана»[93]93
  РГИА. Ф. 733. Оп. 30. Д. 290. Л. 55–55 об.


[Закрыть].

Магистерскую диссертацию кандидата Безобразова рецензировал профессор по кафедре общенародного права и дипломатии Санкт-Петербургского университета и выпускник Профессорского института И.И. Ивановский[94]94
  Там же. Л. 60–62


[Закрыть]. Его донесение, написанное по поручению факультета, фактически представляет собой краткий пересказ диссертации и заканчивается констатацией: «Рассуждение это, /хотя я и не во всем согласен с автором/, по моему мнению, совершенно соответствует своему назначению»[95]95
  Там же. Л. 62.


[Закрыть].

В 1840–1842 гг. столичные юристы выступали экспертами по диссертациям, написанным вторым набором студентов М.М. Сперанского. Представленные в конце 1840 г. в юридический факультет столичного университета докторские диссертации Я.И. Баршева и А.И. Кранихфельда сразу же были переданы для рассмотрения профессорам В.В. Шнейдеру и барону Е.В. Врангелю[96]96
  Там же. Оп. 22. Д. 61. Л. 103.


[Закрыть]. В феврале 1841 г. барон Врангель в своем представлении отмечал, что соискателем «богатые материалы тщательно собраны и с критикою и умением обработаны», а также обращал внимание на полезность сочинения не только для науки, но и для «государственных людей»[97]97
  ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 3. Д. 13956. Л. 9 об.


[Закрыть]. В мае 1842 г. попечитель представил министру тексты этих диссертаций, отметив работу Кранихфельда, «содержащую обзор исторического развития российских финансов, замечательную не только в ученом отношении, но и в приложении практическом, [которую] положено отпечатать на счет университетских сумм, по недостатку оных в нынешнем, в 1843 году»[98]98
  РГИА. Ф. 733. Оп. 22. Д. 61. Л. 107.


[Закрыть].

Любопытно, что присланные из Московского (С.И. Баршева), Харьковского (И.В. Платонова) и Киевского (А.А. Федотова-Чеховского) университетов диссертации были также отправлены на рассмотрение профессорам юридического факультета Санкт-Петербургского университета и найдены «вполне достаточными для присвоения сочинителям их степеней доктора прав»[99]99
  Там же. Л. 114–114 об.


[Закрыть].

В РГИА сохранился отзыв на докторскую диссертацию профессора по кафедре энциклопедии законоведения и русского государственного права П.Д. Калмыкова «О символизме права вообще и русского в особенности», написанный 30 ноября 1842 г.[100]100
  Там же. Л. 115–116.


[Закрыть] профессором И.И. Ивановским. Рецензент подробно анализировал структуру и содержание диссертации. Он отмечал научный вклад в развитие темы, который заключался в широком сравнительном характере исследования, объяснении «бывших до сих пор темными, терминов нашего древнего права»[101]101
  Там же. Л. 115 об.


[Закрыть], а также в опровержении точки зрения варшавского профессора римского права В.-А. Мацеёвского о происхождении некоторых славянских обычаев от немцев. «Автор с необыкновенным трудом собрал множество исторических фактов, рассеянных по различным источникам, – поощрительно писал Ивановский, – с величайшею разборчивостью соединил их в одно систематическое целое, и сделанным им основательными выводами и догадками оказал большую услугу не только для истории русского права, но и раздвинул пределы науки права вообще; и что эта диссертация, по моему мнению, вполне достаточна для дополнения экзамена на степень доктора»[102]102
  Там же. Л. 116.


[Закрыть].

Профессорам юридического факультета Уваров переправлял спорные диссертации из других университетов. Например, весной 1839 г. юристу В.В. Шнейдеру, хорошо зарекомендовавшему себя при работе с юными правоведами Сперанского, было поручено отрецензировать защищенную в Казанском университете, но вызвавшую подозрение местного попечителя, диссертацию Л.Ф. Камбека[103]103
  О защите Камбека также см.: Вишленкова Е.А., Ильина К.А. Об ученых степенях… С. 98–100. Тексты рецензии см., например: НА РТ. Ф. 977. Оп. Юридический факультет. Д. 120. Л. 5–6 об.; НА РТ. Ф. 92. Оп. 1. Д. 4826. Л. 157–158 об.


[Закрыть].

Рецензент отнес работу соискателя к сочинениям, написанным «без особенных успехов для учености», и обнаружил в ней обширные заимствования из работ немецких правоведов. Местами диссертация представляла собой «буквальный перевод мест, часто даже целых страниц, заимствованных из сочинений Савиньи, Швеппе и других юридических писателей, – возмущался рецензент. – Извлеченные эти места соединены иногда даже без надлежащей связи, а иногда г[осподин]н Камбек, желая казаться самостоятельным, переделывает их не самым выгодным для них образом. <…> Один взгляд на рассуждение г[осподи]на Камбека удостоверит и не юриста в том, что оно есть просто только компиляция, ибо пестрота слога и разбросанные там и сям мысли рождают легко во всяком случае несколько опытном читателе предположение, что он имеет пред собою смесь отрывков из разных писателей»[104]104
  НА РТ. Ф. 977. Оп. Юридический факультет. Д. 120. Л. 5.


[Закрыть].

Для доказательства оппонент представил в виде таблицы результаты параллельного анализа текстов диссертации Камбека и перевода изданий, из которых он заимствовал обширные фрагменты. Отзыв содержал убийственное заключение: «Приведенные мною примеры, кажется, достаточны для того, чтобы составить себе понятие о достоинстве компиляции, для которой подробнейшая ученая критика была бы совершенно излишняя»[105]105
  Там же. 20. Л. 6 об.


[Закрыть].

Получив в канцелярии факультета известие об отказе в утверждении докторской степени «на основании рецензии», Камбек подготовил для заседания юридического факультета особое представление-ответ на рецензию[106]106
  Копию представления адъюнкта Логина Камбека в юридический факультет Казанского университета см.: РГИА. Ф. 733. Оп. 30. Д. 290. Л. 84–87 об.


[Закрыть]. Соискатель упрекал оппонента в поспешности и неосновательности экспертного суждения. Оскорбленный адъюнкт считал, что единственным выходом является издание его собственного сочинения и «критики» Шнейдера с тем, чтобы «вся ученая публика» беспристрастно могла сравнить их. Сетуя на отсутствие поддержки и права публично возражать рецензенту, Камбек беспокоился о том, «чтобы сохранить неприкосновенным свое доброе имя в мнении тех членов университета, которые, к сожалению, не знают моего произведения, а знают одно только о нем произнесенное суждение»[107]107
  Там же. Л. 85.


[Закрыть]. Получив упрек рецензента в пересказе труда знаменитого профессора Берлинского университета, специалиста по истории римского права и основателя исторической школы права Фридриха-Карла Савиньи, Камбек недоумевал: «Как мало заботился я скрыть свой источник, равно как столь же мало опасался того, что его откроют, это явствует из моих ссылок, <…> [одна из них, ] прямо указывающая на моего автора и намеренно обращающая читателя к тому, в какой мере считал своею обязанностью обогатить свой труд лучшим украшением – вставкою мест из такого ученого, творения которого доселе не имели в России переводчика, тогда как знакомство с ним, в этом случае, для большей части читателей должно бы скорее казаться одобрительным приношением в область знания»[108]108
  Там же. Л. 85 об.


[Закрыть]. Данный пассаж явно фиксирует расхождение взглядов на критерии научности и сущность диссертации у рецензента и рецензируемого.

Обвиняя столичного профессора в нежелании и даже несостоятельности привести подробные примеры упрекам в «пестроте слога», соискатель с апломбом заявлял: «Рассматривая эту бездоказательную рецензию, неудивительно, если кто-нибудь подумает, что рецензент писал ее руководствуясь не беспристрастным обсудом моего сочинения, а как бы личностью, в ученом сословии нетерпимою»[109]109
  Там же. Л. 87.


[Закрыть].

Упомянув, что его сочинение было одобрено «надлежащим судилищем» (курсив мой. – К. И.), Камбек выражал надежду на заступничество министра, который «как беспристрастный ценитель труда и усердия, конечно не оставит оградить меня своим покровительством против рассмотрения моего рассуждения сказанным рецензентом»[110]110
  Там же. Л. 87 об.


[Закрыть].

Переправляя донесение Камбека в совет университета, профессора-юристы, приводя список изданий, в которых помещены похвальные отзывы на сочинения соискателя, прибавляли, что факультет «руководствовался не одним только достоинством диссертации, но принимал в уважение, что г[осподин] Камбек, носивший уже звание доктора прав Кёнигсбергского университета, приступил к сему делу пред окончанием назначенного срока, вопреки унизительному мнению г[осподина] Шнейдера, диссертацию Камбека отнюдь нельзя лишить ученого достоинства, и некоторые мнения Савиньи и Швеппе, приводимые в ней, отнюдь не обращают ее в простую Компиляцию, напротив того, диссертация сия написана отчетливо, с знанием новейшей литературы права и с новыми взглядами на науку. Факультет приняв все сие в уважение не мог не сделать снисхождения на счет худого языка, коим писана диссертация»[111]111
  НА РТ. Ф. 92. Оп. 1. Д. 4826. Л. 61 об.


[Закрыть].

Тем не менее, рассмотрев донесение Камбека, представления советов юридического факультета и университета, а также донесение попечитель учебного округа, Уваров не счел нужным изменить вынесенный приговор.

Среди историков и филологов наблюдалась подобная же тенденция. Общеизвестен казус с первой магистерской диссертацией Н.И. Костомарова «О причинах и характере Унии в Западной России». В апреле 1842 г. помощник попечителя князь Н.А. Цертелев в специальном донесении обратил на нее внимание чиновников министерства. Составить «разбор содержания» Костомарова было поручено профессору российской истории Н.Г. Устрялову. Рецензент отнес диссертацию «к разряду тех произведений современной литературы, в которых молодые, малоопытные писатели, увлекаясь примером полуученых софистов, заботятся не о подтверждении или лучшем развитии давно признанных истин /по их мнению устаревших/, а о новости воззрения на предмет, стараются блеснуть остроумием или особенным взглядом, дозволяют себе странные парадоксы и впадают в непостижимые противоречия»[112]112
  РГИА. Ф. 733. Оп. 50. Д. 164. Л. 7–7 об.


[Закрыть]. Устрялов ставил в вину автору недоказанность и опрометчивость суждений, противоречивость аргументации и недостаточное внимание к источникам[113]113
  Там же. Л. 8–9 об.


[Закрыть]. В результате в Харьковский университет ушло предписание министра о том, что подобная постановка исследовательской проблемы не одобряется. Факультету была поставлена «на вид несообразность такого с их стороны распоряжения, с подтверждением быть впредь в подобных случаях осмотрительнее»[114]114
  Там же. Л. 6 об.


[Закрыть], а соискателю приказано уничтожить тираж диссертации и написать новую.

Судя по всему, на рецензию столичным специалистам передавалось достаточно много работ. Профессора вынуждены были выкраивать время на чтение этих текстов. Так, 26 января 1843 г. профессор славянских наречий П.И. Прейс жаловался своему коллеге-слависту из Харьковского университета И.И. Срезневскому на дефицит времени из-за чтения и экспертизы диссертационных сочинений: «Обе рукописи [одна из них – магистерская диссертация В.И. Григоровича. – К. И.] получили: damnatur. Эти, хотя и лестные, поручения министра довольно неприятны. Оскорбляешь самолюбие людей. Сколько предвижу, этим поручениям не будет конца <…>»[115]115
  Петровский М.П. Григорович и Прейс. К истории славяноведения на Руси // ИОРЯС ИАН. 1897. Т. II. Кн. 3. С. 743–744.


[Закрыть].

В то же время подобные поручения и специфический статус, видимо, порождали у петербургских профессоров эйфорию избранности, уверенность в собственной научной непогрешимости. Осенью 1842 г. казанский попечитель М.Н. Мусин-Пушкин послал Уварову рукопись магистерской диссертации слависта В.И. Григоровича «Опыт изложение литературы словен в ее главнейших эпохах». Уваров поручил профессору П.И. Прейсу, одному из самых ярких славистов первой половины XIX в., разобрать диссертацию. Прочитав сочинение Григоровича, профессор написал достаточно объемную рецензию, которая представляла собой пересказ основных выдвинутых Григоровичем положений, снабженный едким оценивающим комментарием. Рецензент, руководимый, вполне вероятно, профессиональной ревностью, задался целью найти в диссертации все существующие недостатки научного труда:

Автор не заботился о ясном, отчетливом и последовательном изложении; <…> он, говоря или терминами философскими, или выражениями слишком общими, едва представляет читателю возможность догадаться, на какой именно факт автору хотелось указать. К тому еще следует присоединить неточность языка, беспрестанные отступления от главного предмета и постоянные повторения одних и тех же мыслей <…> Григорович вместо свободного, непринужденного исследования, руководствовался подготовленным взглядом; <…> передавая мнения других, не подвергает их самостоятельной критике; <…> рассматриваемое рассуждение не может выдержать строгого разбора. Причина неудовлетворительности диссертации находится отчасти в выборе самой темы обширной, чрезвычайно сложной и неразработанной. О многих памятниках литературы автор мог говорить только по сказам других. Эти памятники еще не напечатаны или очень редки, следовательно о них до времени нельзя иметь самостоятельного мнения. Некоторых книг, изданных разными учеными в разные времена <…> Григорович не имел под рукою, и таким образом не мог ими воспользоваться в надлежащих местах. <…> Григорович изложил избранный им предмет не полно, не везде ясно, частию поверхностно; <…> автор нередко жертвовал истиною в пользу философских предубеждений; <…> рассматриваемое рассуждение есть большею частию сборник чужих мнений, неисследованных критически. Основываясь на таком выводе, я полагаю необходимым предложить <…> Григоровичу вновь заняться пере[ис]следованием предмета и, если можно, отложить изложение его до времени, когда автор будет иметь под рукою все источники, относящиеся к предмету его рассуждения[116]116
  Петровский М.П. Указ. соч. С. 728–730. О Григоровиче и его вкладе в славяноведение см., например: Макарова Н.И. Из истории первых университетских научных школ славяноведения в Казани: наследие В.И. Григоровича // Ученые записки Казанского университета. Сер.: Гуманитарные науки. 2007. Т. 149. № 2. С. 24–35.


[Закрыть].

Критическая рецензия была передана Уварову, а министр отослал ее как анонимный отзыв столичного эксперта Мусину-Пушкину с требованием ознакомить с ней Григоровича, чтобы тот при печати своей диссертации постарался учесть высказанные замечания. 19 марта 1843 г. письмо министра было получено в Казани, а 2 июля Григорович написал на имя попечителя ответ, в котором обвинял рецензента в пристрастности и в нежелании давать конструктивную критику.

Григорович последовательно ответил на все замечания рецензента, в том числе на обвинение Прейса в недостаточном знакомстве с исследованиями по предмету и о некритическом отношении к литературе Григорович парировал:

Мне кажется, мой труд заслуживал, по крайней мере, столько снисходительности, чтоб показать какие именно эти сочинения. Две строки лишние не убавили бы вероятно ни в чем строгости, какую г[осподин] Ученый хотел придать своему мнению. Не стыжусь сознаться, что не могу догадаться, какие именно сочинения, когда наука, которой посвящаюсь, так еще нова, а материалы так редки. Г[осподин] ученый верно не захочет упоминать о сочинениях, которые вовсе приобресть невозможно или которые вышли в свет в последние два года. <…> Чужими мнениями воспользовался я так, как все пользуются. Если они признаны истинами, то перестают быть чужими и делаются общим достоянием. Как обратил их я в пользу, видно из приведенных ссылок. Я ничего не утаил, в этом меня никто не уличит. Смею сказать, что мой Опыт заключает результаты исследований известных ученых, подведенные под общие начала. Мне кажется, есть разница между приведением результатов и повторением чужих мнений[117]117
  Петровский М.П. Указ. соч. С. 739, 741.


[Закрыть] [курсив автора. – К. И.].

В заключение Григорович, отмечая еще раз несправедливость рецензии, писал: «Своим мнением он [рецензент. – К. И.] слишком дал мне заметить, какого судью встретил мой труд. Произносить приговор без приведения оснований, решать судьбу труда, не потрудившись сделать хотя несколько указаний на требования, какие делает наука и не исполняет мой Опыт – может лишь тот, кто ставит себя непогрешимым авторитетом. Авторитету, конечно, не стоит труда – в нескольких словах уничтожить то, о чем снисходительный критик, может быть, выразился бы отчетливее. Весьма вероятно, что г[осподин] ученый имел свои поводы обращать свое мнение лишь в таком тоне к моему опыту, но я с своей стороны вынужденным нахожусь доложить, что это лишило возможности найти в его мнении полезные замечания и что хотя и сам я признал мой труд слабым, чувствую однако ж, я не заслужил безотчетливого осуждения в деле науки»[118]118
  Петровский М.П. Указ. соч. С. 742.


[Закрыть].

Видимо, Уваров удовлетворился подобным ответом от уже утвержденного в степени магистра Григоровича. А профессор Прейс, узнав, что его рецензия не повлияла на ход аттестации, требовал отмены магистерства Григоровича.