Текст книги "Мама, у меня будет книга! Как научиться писать в разных жанрах и найти свой стиль"

Инструкция
Денис Банников
Илья Наумов
Надежда Шмулевич

1. Одно из ключевых правил магического реализма – никогда не объясняй происходящее. Поэтому в тексте этого жанра так важны описания – хорошие описания, будь то человек или окружающий его мир. Вот хороший способ потренироваться в этом направлении. Самые обыденные вещи могут обнаружить магическую сущность.

2. Для магического реализма принципиален контекст. Один и тот же человек, оказавшись в разных ситуациях, и восприниматься нами будет по-разному. Зачастую магический реализм кроется не столько в сути происходящего, сколько в обстановке, которая должна одновременно напоминать нам знакомые реалии и самую малость (а то и не малость!) из них выбиваться. Фантастическое в магическом реализме присутствует как обыденный правомерный элемент окружающей действительности.

3. В жанре магического реализма огромную роль играют детали. Часто деталь становится символом, а символы оформляются в систему мотивов. Главное, каждая деталь должна пребывать в балансе – обращать на себя внимание, но ни в коем случае не перетягивать одеяло. Это особенно важно для магического реализма, где, сделав деталь чересчур броской, можно разрушить атмосферу.

4. В основе многих образчиков магического реализма лежит мифологическая подоплека. Например, рассказ аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса «Дом Астерия». Используйте реально произошедшую историю из вашего личного опыта или позаимствуйте ее из новостных заметок, перескажите ее таким образом, чтобы через нее «просвечивал» узнаваемый мифологический сюжет. Попробуйте действовать в другой последовательности: возьмите сюжетную схему из античной мифологии или фольклора, перенесите действие в современность, дополните реалиями нашего времени.

5. Воспользуйтесь техникой «а что, если». Например, кто на самом деле скрывается под маской начальника? Саламандр? Князь Фосфор? (Вспомните архивариуса из «Золотого горшка» Э. Т. А. Гофмана). Что, если у вас на кухне завелась кикимора? Куда ведет заколоченная дверь в старой пятиэтажке в обычном спальном районе? Что, если все книги мира подменены симулякрами?

6. Одним из важнейших элементов произведения в жанре магический реализм является своеобразный сеттинг, во многом задающий соответствующий тон всему тексту. Действие может происходить как на вымышленном пространстве, так и в реально существующем населенном пункте: главное, чтобы, несмотря на целостность и реалистичность этого мира, в нем все же присутствовал элемент магического – некая необычная деталь, определенный сдвиг в привычной нам схеме функционирования общества, неожиданное нарушение законов природы.

7. Жилище героя в магическом реализме нельзя просто списать с собственной квартиры: в новой вселенной действуют новые правила жизни. Представьте себе будничный день героя вашего произведения, а затем опишите его дом (комнату) так, чтобы не возникало диссонанса между местом жительства и образом жизни. Перегружать такое описание лишними деталями не стоит: достаточно обозначить главные элементы жилища.

Упражнения
Денис Банников
Илья Наумов
Надежда Шмулевич

1. Возьмите несколько слов из предложенного перечня: маршрутка, вставная челюсть, школьная доска, елочная игрушка, кудрявый парик, порванная струна. Сами по себе эти вещи ничто не объединяет, разве что в них нет ничего необычного. Ваша задача – за одно-два предложения создать такое описание каждой вещи, которое вызовет у читателя ощущение магического. Может, кудри парика растут сами собой? А что, если елочная игрушка сияет, когда рядом с ней кто-то лжет?

2. Откройте знакомый вам новостной сайт и возьмите любой заголовок. Пофантазируйте, как можно изменить этот заголовок, сделав его настолько же магическим, насколько реальным – он должен привлекать интерес к некоему событию, но при этом казаться необычным, практически невозможным. Напишите небольшой отрывок на основе этого заголовка. Расскажите историю, которую он скрывает.

3. Взгляните на отрывок из произведения И. С. Тургенев «Муму»:

«Из числа всей ее челяди самым замечательным лицом был дворник Герасим, мужчина двенадцати вершков роста, сложенный богатырем и глухонемой от рожденья. Барыня взяла его из деревни, где он жил один, в небольшой избушке, отдельно от братьев, и считался едва ли не самым исправным тягловым мужиком. Одаренный необычайной силой, он работал за четверых – дело спорилось в его руках, и весело было смотреть на него, когда он либо пахал и, налегая огромными ладонями на соху, казалось, один, без помощи лошаденки, взрезывал упругую грудь земли, либо в Петров день так сокрушительно действовал косой, что хоть бы молодой березовый лесок смахивать с корней долой, либо проворно и безостановочно молотил трехаршинным цепом, и как рычаг опускались и поднимались продолговатые и твердые мышцы его плечей. Постоянное безмолвие придавало торжественную важность его неистомной работе. Славный он был мужик, и не будь его несчастье, всякая девка охотно пошла бы за него замуж… Но вот Герасима привезли в Москву, купили ему сапоги, сшили кафтан на лето, на зиму тулуп, дали ему в руки метлу и лопату и определили его дворником».

Мы предлагаем вам добавить в предложенный текст одну-две детали, которые работали бы на создание атмосферы магического реализма, но при этом не выбивались из общего тона повествования.

4. Расскажите одну и ту же историю от лица разных людей, используя характеры-антиподы: скептика-реалиста и романтика, который склонен дополнять реальность собственной фантазией. Не раскрывайте карты до конца! Пусть читатель сам решает, кому из героев верить, а кому нет.

5. Во фрагменте на 1500–2000 знаков постарайтесь описать место действия (это может быть как город, так и любой другой географический объект, который можно представить в качестве места обитания определенной группы людей), отмечая на его абстрактной карте (которую по желанию можно схематично изобразить на бумаге) необычные «достопримечательности», которые впишутся в сюжет и внесут свою магическую лепту в повествование.

Список рекомендованной литературы

1. А. Карпентьер «Царство земное»

2. М. А. Астуриас «Маисовые люди»

3. Х. Л. Борхес «Всеобщая история бесчестия», «Тлён, Укбар, Орбис, Терциус», «Вавилонская библиотека», «Лотерея в Вавилоне», «Дом Астерия»

4. Г. Г. Маркес «Сто лет одиночества»

5. Э. Кройдер «Общество с чердака»

6. Г. Казак «Город за рекой»

7. Н. В. Гоголь «Портрет», «Невский проспект», «Нос»

8. Э. Т. А. Гофман «Золотой горшок»

9. Е. Некрасова «Калечина-Малечина»

Ужасы

История жанра
Сергей Лебеденко

«Проявлением наибольшего милосердия в нашем мире является, на мой взгляд, неспособность человеческого разума связать воедино все, что этот мир в себя включает».

Так начинается «Зов Ктулху» – самый известный рассказ классика литературы ужасов Говарда Лавкрафта, рассказ об ужасе, до конца не объясненном и первобытном, как почти все человеческие страхи.

Кстати, о древности: пугать друг друга писатели начали еще в Античности. Один из самых ранних образчиков историй про «нехороший дом» можно найти уже у Плиния Младшего в письме к Луцинию Суре, там наличествует и громыхание цепями, и стойкий к запугиванию философ:

«Был в Афинах большой и роскошный дом, но ходила о нем дурная слава, и потому в нем никто не жил. В ночной тиши раздавались там странные звуки, стоны и лязг цепей, а если прислушиваться внимательнее, то звон оков слышался сначала издали, а затем совсем близко; затем появлялся призрак – худой, изможденный старик, с длинной бородой, со взъерошенными волосами; его ноги и руки были закованы в цепи, которыми он потрясал. Из-за этого жильцы проводили в страхе, без сна, мрачные и ужасные ночи: не было им покоя, их здоровье было подорвано и уныние поселилось в их сердцах. Страх рос, и приходила смерть, так как даже днем, хотя призрак и не появлялся, память о нем не покидала воображения, и ужас длился, хотя причина его исчезала. Потому дом был заброшен, обречен на безлюдье и полностью предоставлен этому чудовищу».

Завязка довольно типичная для жанра ужасов: на тему о сверхъестественном задумывались и другие античные писатели. К примеру, восставший из мертвых легендарный Ипполит становится героем драмы Еврипида, а Плутарх в одной из глав «Жизни благородных греков и римлян» рассказывает историю мстительного призрака некоего дворянина, которого самого жестоко убили в термах в Хиронее.

И все же какой-либо устойчивой традиции этот дионисийский гран-гиньоль не породил. Куда более важным источником вдохновения для будущих «крипипаст» стал фольклор. Истории об упырях, привидениях, оборотнях, кикиморах сопровождали отказ от языческого сознания в пользу сознания христианского – и тогда древние боги становились демонами, которые притаились во мгле лесов и в высокой траве полей, на погостах и в заброшенных церквях, дожидаясь заблудившегося праведника. Мир за околицей был чужим, враждебным. Границу селения, деревни, города лучше было не переступать.

В одном селе была девка – лежака, лентяйка, не любила работать, абы как погуторить да побалакать! И вздумала она собрать к себе девок на попрядухи. А в деревнях вестимо уж лежаки собирают на попрядухи, а лакомки ходят. Вот она собрала на ночь попрядух; они ей прядут, а она их кормит, потчует. То, се, и разговорились: кто из них смелее? Лежака говорит: «Я ничего не боюсь!» – «Ну, ежели не боишься, – говорят попрядухи, – дак поди мимо погосту к церкви, сними с дверей образ да принеси». – «Хорошо, принесу; только каждая напряди мне по початку». А это чувство-то в ней есть, чтоб ей ничего самой не делать, а чтоб другие за нее делали. Вот она пошла, сняла образ и принесла. Ну, те видят – точно образ от церкви. Надо теперь несть образ назад, а время уж к полночи. Кому несть? Лежака говорит: «Вы, девки, прядите; я сама отнесу, я ничего не боюсь!»

Пошла, поставила образ на место. Только идет назад мимо погосту и видит: мертвец в белом саване сидит на могиле. Ночь-то месячная, все видно. Она подходит к мертвецу, стащила с него саван; мертвец ничего не говорит, молчит – знать, время не пришло еще ему говорить-то. Вот она взяла саван, приходит домой. «Ну, – говорит, – образ отнесла, поставила на место, да вот еще с мертвеца саван стащила!» Девки – которые спужались, которые не верят, смеются. Только поужинали, легли спать, вдруг мертвец стучится в окна и говорит: «Отдай мой саван! Отдай мой саван!» Девки перепугались – ни живы ни мертвы; а лежака берет саван, идет к окну, отворила: «На, – говорит, – возьми!» – «Нет, – отвечает мертвец, – неси туда, где взяла!» Только вдруг петухи запели – и мертвец исчез.

Неизвестность, угроза, первобытный страх – вот характерные черты знакомого нам жанра. Важная деталь: фольклор свободен от границ и некоего «канона», знакомого нам по устоявшимся традициям авторской литературы. Фольклорные герои никогда не знают, с чем именно столкнутся. Открывая «Интервью с вампиром» Энн Райс, вы представляете себе вампира как внешне привлекательного мужчину с бледной кожей и аристократическими манерами, который имеет странную причуду спать днем в гробу, но в общем прикольный чувак. Но наших предков на проселочных дорогах поджидали упыри, которые не слышали ни об Энн Райс, ни о Брэме Стокере, ни о каком-либо каноне вообще. Сегодня они пьют кровь, завтра их интересует не кровь, а медовуха, а послезавтра они оборачиваются в волков и разрывают на куски целые стада овец, чтобы на следующий день самим обернуться овцами и обманывать селян.

Как раз истории об оборотнях и легли в основу многих произведений средневековой литературы, например, одной из поэм поэтессы XII века Марии Французской. В раннее Новое время героями повествований о человеческой жестокости становятся и реальные исторические личности: в XV веке московский дипломат Федор Курицын собирает анекдоты о правлении валашского князя Влада III Цепеша в переполненный жуткими подробностями сборник «Сказания о Дракуле», а венгерская графиня Эржебет (Елизавета) Батори-Надашди вдохновила монаха-иезуита Ласло Туроци на трактат Tragica Historia 1729 года – в нем графиня описывалась как жестокая убийца, которая принимала ванны из крови девственниц, чтобы продлить себе жизнь. С истории графини (судя по всему, с исторической точки зрения все-таки неповинной в приписываемых ей преступлениях) и начался жанр готического ужаса.

Примерно в это же время в землях австрийской монархии свирепствовала так называемая «вампирская эпидемия»: по стране прокатилась волна сообщений о загадочных смертях и покойниках, которые на третий день после погребения почему-то сохраняют подозрительно здоровый цвет лица, а их тела раздуваются, словно брюхо насытившегося комара. Конец «эпидемии» положил придворный хирург Генрих ван Свитен: он провел официальное расследование, по результату которого вампиры были признаны несуществующим видом. По мнению Свитена, удивительная сохранность тел покойников объяснялась особенностями почвы, которая затрудняла процесс ферментации, и недостатком кислорода в могилах – в результате процесс разложения замедлялся. Истории о вампирах он назвал «пустыми россказнями». Был издан декрет, запрещающий разорять могилы и осквернять останки усопших. «Эпидемия» ушла в прошлое, но подарила Восточной Европе немало фольклорных историй о вурдалаках.

Войны, голод, экономическая и социальная нестабильность, религиозный раскол – все это подогревало страхи людей перед окружающим миром, который продолжал оставаться опасным местом. В этот момент фольклор берут на вооружение поэты-романтики. В «темных» народных сказаниях они черпали вдохновение для своих произведениий, в которых доказывали простой тезис: просветительская этика, целью которой было улучшить жизнь людей, обречена на поражение. Просветители не понимают, насколько мрачной может быть человеческая природа. Так рождается готический жанр. «Готический» первоначально означало «дикий, варварский» – еще один намек на первобытную жуть, которая лежит в глубинах бессознательного. Писатели художественными средствами изучают явления психики, которые опишет Фрейд лишь сто лет спустя. Темами готических произведений становятся прелюбодеяния (поэма Готфрида Бюргера «Ленора»), семейное проклятие, часто связанное с инцестом («Замок Отранто» Хораса Уолпола), алчность и тщеславие («Франкенштейн» Мэри Шелли). Жанр ужасов с самого начала оказывается тесно связан с темой нарушения запретов, перехода границ нормы и табу.

«Собрав все свои силы, я поднял глаза и увидел Аврелию, стоявшую на коленях у врат алтаря. О Господи, она сияла несказанной прелестью и красотой. Была она в белом брачном уборе, – ах, как в тот роковой день, когда ей предстояло стать моей. Живые розы и мирты украшали ее искусно заплетенные волосы. <…> «О Боже!.. о святые заступники! Не дайте мне обезуметь, только бы не обезуметь!.. спасите меня, спасите от этой адской муки… не допустите меня обезуметь… ибо я совершу тогда самое ужасное на свете и навлеку на себя вечное проклятие!» Так я молился в душе, чувствуя, как надо мной все больше и больше власти забирает сатана. <…> Не Христову невесту, а грешную жену изменившего своим обетам монаха видел я в ней… Неотвратимо овладела мною мысль – заключить ее в объятия в порыве неистового вожделения и тут же ее убить!» (Э. Т. А. Гофман «Эликсиры сатаны»)

Еще одна важная веха: в середине XVIII века английский философ Эдмунд Берк ввел в литературу термин «возвышенное» (sublime). Он обозначал примерно то же, что Аристотель называл «катарсисом», а Эдгар По – «эффектом»: сильное эмоциональное воздействие на читателя, которое производят угрожающие герою обстоятельства или персонажи. По Берку, «возвышенное», то есть что-то ужасное, непонятное, действует сильнее, чем «простое» чувство эстетического.

Этим приемом активно пользовалась готическая литература со времен Уолпола и романов Энн Радклифф. Для готического романа был характерен мрачный неуютный сеттинг – дело чаще всего происходило в замке, поместье или заброшенной церкви. В таком окружении героев преследовало древнее проклятье и загадочные предначертания, персонажи (чаще – молодые и прекрасные девушки) умирали от странных болезней, а потом воскресали из мертвых и в призрачном обличье терроризировали своих обидчиков.

Русскую готику отличало использование двух важных источников: заимствований из западной литературы и народного фольклора. В русской готической традиции работали Николай Гоголь, Осип Сенковский, Василий Одоевский, Антоний Погорельский, Орест Сомов, Михаил Загоскин, Алексей Толстой с легендарными повестями «Упырь» и «Семья вурдалака» – список достаточно обширный, чтобы признать тезис «в России никогда не писали ужасы» несостоятельным.

«– Мой доклад сочинен на бумаге, – отвечал нечистый дух журналистики. – Как вашей мрачности угодно его слушать: романтически или классически?.. То есть снизу вверх или сверху вниз?

– Слушаю снизу вверх, – сказал Сатана.

– Я люблю романтизм: там все темно и страшно и всякое третье слово бывает мрак или мрачный – это по моей части». (О. Сенковский «Большой выход у Сатаны»)[3]3
  Цит. по: Бабенко В. Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века. М.: Бослен, 2016.


[Закрыть]

Классик хоррора Эдгар По отошел от романной формы готического повествования. Фактически это он придумал жанр рассказа ужасов. Согласно теории, изложенной По в «Философии творчества», главный способ воздействия на читателя – создание эмоционального эффекта. А проще всего его достичь на короткой дистанции, поскольку эффект требует «единства впечатления». «Если чтение будет происходить в два приема, то промежуточные житейские дела сразу отнимут у произведения его цельность», – считал По. Поэтому все новеллы По строятся по схожей схеме: в начале перед читателем медленно разворачивают экспозицию, затем вводят героя, герой производит различные действия в готическом антураже и встречает загадочных персонажей второго плана, после чего новелла завершается мощным событием-эффектом. Оцените исповедь убийцы в рассказе «Черный кот»:

«Сердце мое билось так ровно, словно я спал сном праведника. Я прохаживался по всему подвалу. Скрестив руки на груди, я неторопливо вышагивал взад-вперед. Полицейские сделали свое дело и собрались уходить.

Сердце мое ликовало, и я не мог сдержаться. Для полноты торжества я жаждал сказать хоть словечко и окончательно убедить их в своей невиновности.

– Господа, – сказал я наконец, когда они уже поднимались по лестнице, – я счастлив, что рассеял ваши подозрения. Желаю вам всем здоровья и немного более учтивости. Кстати, господа, это… это очень хорошая постройка (в неистовом желании говорить непринужденно я едва отдавал себе отчет в своих словах), я сказал бы даже, что постройка попросту превосходна. В кладке этих стен – вы торопитесь, господа? – нет ни единой трещинки. – И тут, упиваясь своей безрассудной удалью, я стал с размаху колотить тростью, которую держал в руке, по тем самым кирпичам, где был замурован труп моей благоверной».

Во второй половине XIX века на смену романтикам пришли реалисты – исследованные мастерами ужаса потаенные уголки человеческой души углубили портрет современника, который стал главным героем реалистической прозы. Традиция реализма привносит в жанр ужасов психологизм и социальный контекст – важнейшие особенности жанра сегодня. Повесть Роберта Стивенсона «Доктор Джекил и мистер Хайд» с психологических позиций исследует феномен «двойничества» – один из источников чувства «жуткого», по Фрейду[4]4
  В детстве ребенок учится отличать себя от другого, и это умение может проявляться в том числе в вытесненном на границу сознания страхе двойника, то есть страхе встретить самого себя.


[Закрыть]. Этот же мотив становится одним из ключевых в «Портрете Дориана Грея» Оскара Уайльда. Особенности человеческой психики и воздействие на нее событий в социальной жизни лежат в основе хоррор-новелл Амброза Бирса – американского журналиста, писателя, ветерана Гражданской войны. Перу Бирса принадлежит знаменитая новелла «Случай на мосту через Совиный ручей», в котором рассказчик погружает читателя в сознания умирающего, и при этом читатель до последнего предложения не догадывается, что перед ним разворачивается картина галлюцинаций человека, перешедшего порог между жизнью и смертью.

Социальный контекст и психология окончательно «добивают» готический жанр. Человека конца XIX века сложно напугать замком на отшибе, потому что он этот замок купил и ничего там особенно страшного не обнаружил. Но чувство сверхъестественного, вера в то, что где-то на границах нашей реальности поселилось нечто жуткое, не отпускает писателей. В «Призраке Оперы» Гастона Леру под парижской Оперой живет омерзительный убийца Призрак, беглец из цирка уродов, а в «Повороте винта» Генри Джеймса служанка пытается спасти детей от привидений, но для читателя остается открытым вопрос – имело ли место сверхъестественное явление на самом деле.

«Лебединой песней» готики становится «Дракула» Брэма Стокера – роман о том, как современные технологии и рациональное действие побеждают первобытный ужас. Помимо осинового кола, распятия, святой воды и цветов чеснока в бой с нечистью вступают паровоз, телеграф, револьвер и пишущая машинка.

«Это удивительная машина, но она до жестокости правдива. Она передала мне мучения вашего сердца с болезненной точностью. Никто не должен больше услышать их повторение! Видите, я старалась быть полезной; я переписала слова на пишущей машинке, и никому больше не придется подслушивать биение вашего сердца, как сделала это я». (Б. Стокер «Дракула»)

Однако в действительности оказалось, что технологии сами могут стать источником ужаса – уже не литературного. Аэропланы, химическое оружие, военные машины, концентрационные лагеря – все самое страшное по-прежнему придумывали не вурдалаки из фольклора, а человечество.

После Первой мировой войны появляются литературные журналы, специализирующиеся исключительно на фантастике. В отличие от «толстых» журналов, издававшихся раз в год, эти журналы издавались ежемесячно, были намного тоньше и всегда выходили с красочной обложкой, на которой космические путешественники сражались с какой-нибудь инопланетной нечистью. С этих журналов начинали свою карьеру большинство фантастов и авторов хоррора начала века: их герои искренне стремятся открыть тайны вселенной, но при этом много размышляют, философствуют; они очень невротичны. В неврозе пребывает все послевоенное общество: никто и помыслить не мог, что человечество способно так безжалостно уничтожать само себя, и никто не дал рецепта, как примириться с этим фактом. К тому же на волне эпидемии «испанки» и глубокого экономического кризиса росли недоверие людей к чуждым культурам и идеологиям, неуверенность в будущем и тотальный страх перед миром, который таит невообразимые, неописуемые опасности.

«Неописуемое» – один из ключевых элементов творчества Говарда Лавкрафта. Изобретатель «космических ужасов» писал: «Страх есть древнейшее и сильнейшее из человеческих чувств, а его древнейшая и сильнейшая разновидность есть страх перед неведомым». Лавкрафт не гнался за литературными трендами и решительно шагнул в ту сторону, которую наметил Джозеф Конрад в «Сердце тьмы»: описать мир таким, какой он есть. Непознаваемым, странным, «темным». То, что у менее талантливых писателей ужасов обязано облечься в физическую форму, у Лавкрафта не имеет четкого образа, расплывается, размывается в параноидальном сознании рассказчика, и когда он доходит до крайней степени нервного возбуждения, в это действительно веришь. Когда рассказчик «Твари на пороге» осознает, что в теле его друга поселилось нечто омерзительное, читателю этот ужас передается непосредственно:

На пришельце было надето пальто Эдварда, его полы почти волочились по земле, а рукава, хотя и были завернуты, все равно закрывали кисти рук. На голову была нахлобучена широкополая фетровая шляпа, нижнюю часть лица скрывал черный шелковый шарф. Когда я сделал неверный шаг вперед, фигурка издала хлюпающий звук, как тот, что я слышал по телефону – буль… буль… Его рука протянула мне на кончике длинного карандаша большой плотно исписанный лист бумаги.

Писателей хоррора все больше интересуют особенности человеческой психики, девиации сознания. В 1959 году опубликован фрейдистский роман «Психо» Роберта Блоха, основанный на реальной истории маньяка-убийцы. Позже эта книга вдохновит Альфреда Хичкока, и он введет термин «саспенс» – особенное напряжение, которое рождается, когда читатель/зритель точно знает, что герою угрожает опасность, а герой – не всегда.

Таким образом, хоррор становится жанром социальным и психологическим. Ужас больше не ютится по замкам и деревням. Ужас – среди нас, в головах маньяков-убийц, затравленных жертв школьного буллинга, в политиках, убивающих журналистов. Сверхъестественный элемент уходит в кино, становится частью продукции студий Universal и Hammer и практически перестает быть страшным: если сверхъестественное существо наделить неким базовым набором правил, по которым оно действует, оно перестает быть страшным. Стереотипный вампир – не страшный вампир.

Однако вскоре сверхъестественное вернулось в литературу. Оказывается, чтобы его можно было пугаться, сверхъестественному нужно придать черты, известные еще с древности, – непредсказуемость, загадочность, способность пугать. Сверхъестественное становится способом исследовать социальные и психологические явления. Феномен подростковой жестокости, травли в школе становится главной темой «Кэрри», дебютного романа Стивена Кинга. Страшное обнаруживается в повседневности, там, где совершается несправедливость, где семейные конфликты приводят к появлению жутких монстров.

«И он прошел четыре ступеньки вниз, в самый подвал, – сердце, теплый бьющийся молоточек, ушло у него в пятки, волосы на затылке встопорщились, глаза горели, а руки были ледяные, – уверенный, что вот сейчас дверь подвала распахнется сама собой, закрыв белый свет, проникающий из кухни, и потом он услышит ЕГО, нечто похуже всяких комми и убийц на свете, хуже, чем японцы, хуже, чем варвар Аттила, хуже, чем что-либо в сотне фильмов ужасов. ОНО ползает где-то в глубине подвала – он слышит рычание в доли секунды, перед тем, как ОНО набросится на него и выпустит ему кишки». (С. Кинг «Оно»)

Сегодня хоррор – признанное в западной литературе направление, и его элементы заимствуются уже литературой внежанровой. «Лучшие хорроры <…> заставляют нас размышлять, сталкивают нас с идеями, которые мы бы скорее проигнорировали в реальной жизни, и испытывают на прочность наши предрассудки. Хоррор напоминает нам, что мир не такой безопасный, каким кажется, и что немного здоровой бдительности никогда не помешает», – отмечает литературовед Элизабет Барретт.

Уверены, что хоррор из нашей подборки как нельзя лучше иллюстрирует этот тезис.