Текст книги "В начале – муравей. Поэты Литвы в переводах Георгия Ефремова"

В начале – муравей.
Поэты Литвы в переводах Георгия Ефремова

© Ефремов Г.А., 2012

* * *

Спасибо тем, кто помогал и помогает издавать серию

(привожу их сетевые псевдонимы):

ng68 · sulerin · vitum

В оформлении использован рисунок Леонардаса Гутаускаса.

Памяти Йонаса Стрелкунаса

Эта книжка придумана Юозасом Будрайтисом в 1999 году. С той поры она отлёживалась поначалу у меня в голове, потом – в ящике письменного стола, потом – в электронной папке компьютера. Немота в каком-то смысле шла ей на пользу – знаки и звуки выверялись и заменялись менее блёклыми, структура делалась жёстче. В какой-то момент возникла идея снабдить все тексты литовскими оригиналами – и тогда сборник пополнел вдвое. Сейчас я вынужден отказаться от двуязычного издания, на него попросту нет денег. Но в Интернете я выложу всё.

Время шло, книга хорошела в заточении и даже стала забывать о том, что где-то есть свет. Но как-то отец, страстный коллекционер литераторских автографов, сказал мне: «Ещё немного, и некому станет надписывать эту книжку». Уже нет в живых моего отца, у десяти авторов появилась не только дата рождения. Я понял, что следует поторопиться. И вот с помощью близких и любимых людей мы провожаем эти слова на волю. И я верю, что там – на свободе, на ветру, при свете – снова встретятся мои певчие и крылатые друзья.

Уйдём-уедем (дайна)

 
Уйдём уедем,
Терпеть не будем —
Тут всё чужое.
 
 
Тут хлеб спроворен
Из чёрных зёрен —
И мы как солома.
 
 
Ветра как вилы,
И нету силы
И нету правды.
 
 
Черны дубравы,
Поля суровы —
Ни зги, ни славы.
А только злоба —
Те сторонятся,
А те бранятся.
 
 
Малой да старый —
Всяк занят сварой,
И все с ножами.
 
 
Разбудят рано,
Отпустят поздно
И смотрят грозно.
 
 
Тут сохнут реки,
А человеки
Не разумеют.
 
 
Колосья сохнут,
Колёса стонут,
Полозья стынут.
 
 
Вчера уныло,
С утра постыло,
Всегда – как было.
 
 
И только слёзы:
Помилуй, мати!
Кругом одни тати.
 
 
О бедном брате
Всплакни, сестрица,
Когда не спится.
 
 
Мне молодому
Нет пути к дому —
И нет покоя.
 
 
Тут листья жолкнут
И птицы молкнут,
И люди гибнут.
 
 
Тут ядра воют
И пули свищут —
Поживы ищут.
 
 
Тут кони плачут
И сабли блещут,
Кровавые реки плещут.
 
 
А уйдём уедем
Вдогонку птице
Вдаль от хмельного света.
 
 
А там, где будем,
Беду забудем
На долгие лета.
 
 
Туда нас кличут
Старцы и девы:
Где же вы, где вы?
 
 
Зовут родные
И все соседи:
Где же вы, дети?
 
 
Тоскуют братья
И стонут кони
На горном склоне:
 
 
– Вы не печальтесь,
Вы возвращайтесь
Из той недоли.
 
 
– И вы не плачьте,
Сестры и братья,
Нам душу не раньте.
 
 
Яры да ямы —
Нам отцы и мамы,
Других не дождёмся.
 
 
Осенние птицы —
Вот наши сестрицы,
И те улетают.
 
 
Наплаканы плёсы,
Сырая водица.
В них небо глядится.
 

Антанас Страздас
1760–1833

Вот и солнце

 
Вот уже и солнце
Прогоняет стужу,
Любое веселье
Просится наружу!
 
 
По заре весенней
Светел первопуток,
А настанет осень —
Станет не до шуток!
 
 
Пёстрые кукушки
По рощам кукуют,
Во дворах и пущах
Голуби воркуют.
 
 
Соловей трепещет
От песни бескрайней.
Радуется в небе
Жаворонок ранний.
 
 
Тетерев по лугу
Рассыпает рокот.
Все на свете птахи
Щебечут как могут.
 
 
Сколько их на свете —
Великих и малых!
На поляне россыпь
Росистых фиалок.
 
 
Колокольцы светят,
Вдоль тропы мелькая,
А в ограде роза —
Такая хмельная!
 
 
И смеётся путник
На подходе к дому,
Он в ответ кивает
Колосу ржаному.
 
 
Всякому, кто молод,
Млечный май по нраву.
Ветер овевает
Свежую дубраву.
 
 
Те, кто поумнее,
Лишнего не просят,
Господу за ласку
Похвалы возносят.
 
 
Ты послал нам, Боже,
Майское веселье —
Вешние забавы
Слаще новоселья!
 

Юргис Зауэрвейнас
1831–1904

Мы литвинами рождены

 
Мы литвинами рождены,
Мы литвинами быть должны.
Делу славному с колыбели
До могилы будем верны!
 
 
От вод балтийских до башен Вильно
Земля врагами осквернена,
Но храбрецами Литва обильна —
Литвинов гордых родит она.
 
 
Идут невзгоды – туча за тучей,
Гроза – громогласнее всех музык;
Пигмеи силятся в злобе жгучей
Искоренить наш древний язык.
 
 
Но жив литовец – не будет нем он
И в час урочный сбросит ярём,
Так величавый, могучий Неман
Не умолкает и подо льдом.
 
 
Благословенна Литва литвинов!
Родина, не предавайся тоске!
Стой, не колеблясь и страх отринув,
И говори на родном языке!
 
 
Пусть недруг ярится, не сознавая,
Что ропот наш – не простая блажь,
Мы клич надежды «Литва родная!»
Помним с рожденья, как «Отче наш».
 
 
Тот, кто литовец сердцем и родом,
Не осквернит любимую речь.
Лишь тот спасётся, кто и под гнётом,
Слово живое сумел сберечь.
 
 
Мы литвинами рождены,
Мы литвинами быть должны.
Делу славному с колыбели
До могилы будем верны!
 

Юлюс Анусавичюс
1832–1907

Кто сердце растерзанное исцелит (фрагменты)

 
Родина милая, ныне твой облик страшен.
Сколько же ты претерпела, земля родная?
Где были сады и сёла в обрамлении пашен, —
Над пепелищем ветер летит, рыдая…
 
 
О́тчина, благословенны выси твои и недра!
Вам, земляки мои, нету равных на свете, —
Взысканы Господом и обласканы щедро,
Жили вы мирно и были добры, как дети…
 
 
Тропку любую, изгородь, каждую крышу,
Девушек юных и старика-соседа —
Я неослабно люблю и ежечасно вижу,
И обращаюсь к ним, и не слышу ответа…
 
 
Крест на пригорке, ветер в зелёных кронах,
В облаке яблонь пасечная поляна, —
Край несравненный в очах моих неутолённых!
Память моя, ты – отворённая рана…
 
 
Годы вы, годы лихие, болью обильны,
Кровью полны и окурены едким дымом…
Снова людские сердца малы и бессильны,
Души открыты бедствиям неукротимым…
 
 
Родина, воля – нету иной награды.
Чтоб вороньё небес не затмило милых,
Встанем за наши сёла, за наши грады,
За братьев, что истлевают в лесных могилах!..
 
 
Мы встанем наперекор трусости и унынью
И не уступим ни пяди земли отцовой, —
Храброму не страшны никакие рвы и твердыни,
Ни говор орудий, ни пламя, ни град свинцовый!..
 

1868

Антанас Венажиндис
1841–1892

Песня старой девки

 
Ты про это знаешь, Боже:
Нам без мужиков негоже!
Ну а как дождаться свата —
Ничего-то им не свято!
 
 
Помоги, святой Антоний,
Безо всяких церемоний.
Вон соседушка при муже,
Ну а я-то почему же?..
 
 
Я уж так тебя молила,
Громче всех тебя хвалила,
Ну а ты не обиходишь —
Женишонка не находишь!
 
 
Нынче мужа не добуду —
Завтра вовсе жить не буду.
И на что мне эта доля —
Как берёзке среди поля?
 
 
Да, мамашка наша Ева
Твоего не знала гнева,
А увидела Адама —
И случилось много срама.
 
 
Я ведь Евиного рода,
Так пошли мне хоть урода:
Пусть он будет греховодник,
Но по крайности – работник!
 
 
Сколько мучиться невесте?
У меня ведь всё на месте
(Тьфу ты, что же я плету!):
Сердце есть, ума немного,
Да, видать, озлила Бога,
Коли мыкаю беду!
 

«Как ты красив, ты красив, дальний ночной небосвод!..»

 
Как ты красив, ты красив, дальний ночной небосвод!
Господи, что за тропа в поднебесье ведёт?
 
 
Скоро ли, неуязвим для земной тревоги,
Ввысь я уйду за Тобою по звёздной дороге?
 
 
Скоро ли, душу мою окрыляя и тело моё леденя,
Вечной короною Ты увенчаешь меня?
 
 
Скоро ли я, оказавшись в юдоли загробной,
Лик Твой увижу безоблачный, солнцеподобный?
 
 
Скоро ли Ты, Всемогущий, бестрепетною рукой
Сдунешь меня от земли, словно стебель сухой?
 
 
Слабый, печальный – я брёл через чёрную пустошь,
Шёл и надеялся: Ты к себе меня впустишь.
 
 
Грешного человека, былинку, щепотку золы
В светлом чертоге укрой от мятущейся мглы!
 

Винцас Кудирка
1858–1899

Народная песнь (по мотивам)

 
Край возлюбленный, Литва,
Гордый, сердцу милый!
Нас прошедшие века
Наделили силой!
 
 
Пусть о чести и добре
Мы не позабудем,
Пусть послужим не себе —
Родине и людям.
 
 
Пусть рассеется беда,
Брат обнимет брата,
Утвердятся навсегда
Свобода и правда.
 
 
Пусть любовь родной земли
Не покинет сына.
Родина, цвети в веках
Вольна́ и едина!
 

Майронис
1862–1932

На озере Друкще

 
Ропщу, хоть это и грешно:
Идти мне было суждено
По жизни одному;
И я плутал, судьбой влеком,
Не зная отзыва ни в ком,
Не нужен никому.
 
 
И вдруг в ночи твои слова!
Так светит черная листва,
Слетевшая с высот.
И только плеск весла тяжёл,
А мы вдали от многих зол,
И лодка нас несёт.
 
 
В моей руке твоя рука,
И ты глядишь за облака
В глаза самой луне.
И мне светло в моём пути:
В мечтанье, в памяти, в груди
Ты навсегда во мне.
 

1913

Йонас Мачис-Кекштас
1867–1902

В трудный час

 
Хотелось мне мир неоглядный любить,
Делиться с другими заботливой силой,
Мечталось мне землю ручьями омыть
Любви милосердной, любви негасимой,
 
 
Что жгла мою душу во всякую пору —
В полуденный зной и в полночную стынь…
Не друга обрёл я, но злобную свору
Врагов. И насмешки горчат, как полынь.
 
 
Хотелось мне светлые слезы ронять:
Так дерево раненое лесное
Точащейся влаги не может унять
И соком прозрачным исходит весною.
 
 
И думалось мне: этой влагою слёзной,
Бегущей из всех опечаленных глаз,
От крови, от гноя, от жижи навозной
Отмоется почва в назначенный час.
 
 
Не внемля сомнениям и суеверьям,
Одной торопливой мечтой обуян,
Я грезил, что слажу с таящимся зверем,
Но встретил презренье, укор и обман.
 
 
Две капли, как ягоды налитые,
Скатились на землю с пылающих щёк,
Так падают звёзды в долины пустые,
Чтоб вихрь остудил их и ливень иссёк.
 
 
Замкнулся я в муке моей огневой,
От мира таился я в кельях укромных —
Так прячется в травах цветок полевой
От рук своевольных, от гроз вероломных.
 
 
Но если взовьётся, как пыль по дорогам,
Стенанье селян, иссушенных нуждой,
И во поле взгляд набредёт ненароком
На лица, распаханные бедой, —
 
 
Вновь слёзы, крупнее рассветной росы,
Из глаз моих грянут обильно и дробно,
Вновь сердце замрёт в ожиданье грозы
И в тесной груди затрепещет неровно…
 
 
Но, вновь окружён темнотою смердящей,
Скрываться я вынужден, словно чумной,
Что вечно идёт непролазною чащей
И отклика ищет у твари лесной…
 
 
Тоскою душа моя сокрушена.
Отвергнув ничтожество в ярких личинах,
Я жажду, как отдыха, смертного сна
Среди корневищ и прозрачных песчинок…
 

1902

Юргис Батрушайтис
1873–1944

Шелест полевицы

 
Поклонись травинке у тропы и внемли
Тихой полевице, пробившей суглинок, —
И глухому сердцу поведают стебли
О судьбе единой людей и былинок…
 
 
Вас отец всесильный взрастил неслучайно:
И соединились в живоцветном чуде
Две равные доли, две земные тайны
Травы полевые и смертные люди…
 
 
Тот, кому понятен шёпот полевицы,
Не страшится чёрной вековечной бездны,
Знает: в царстве мира не сыскать границы
Меж землёю пыльной и твердью небесной…
 

Пранас Вайчайтис
1876–1901

«Я думал: коснусь налитых изумрудин…»

 
Я думал: коснусь налитых изумрудин,
А тронул росою осыпанный мох,
Я думал: мой путь неизбит и нетруден, —
А к счастью приблизиться так и не смог.
Я страха не ведал и умысла злого,
Не верил, что даль чернотой налита,
Я жаждал посеять заветное слово
В бесплодные слитки сердечного льда.
Над миром грядущие грозы нависли,
Но верю, что в душах, подвластных беде,
Живут благородные чувства и мысли,
Как светлые перлы в глубокой воде.
 

[1900]

Винцас Стонис
1893–1986

Летний вечер

 
Гаснущего солнца
Тающий клочок.
Песенку ночную
Пробует сверчок.
 
 
Проступают звёзды
Среди редкой тьмы.
Кутаются в дымку
Поле и холмы.
 
 
Дремлет у дороги
Пыльная трава;
Ветер побоится
Тронуть дерева.
 
 
Звонкие колёса
Укатили прочь:
Скоро всю округу
Укачает ночь.
 

1908

Винцас Миколайтис-Путинас
1893–1967

Беззвучье и мрак

 
В доме моём этой ночью беззвучье и мрак,
Дом – как руины святилища – пуст и постыл.
Колокола тишины, леденея, гудят на ветрах.
Жертвенный камень остыл.
 
 
Пусть позабыли жрецы об огне алтаря —
Ты погасить одиночество в сердце не мог.
Жди, одинокий: ещё не восстала заря
Грозная, будто клинок.
 
 
Звёзды задув, ты бы мчался, не ведая вех.
Пусть и душа остывает во мраке, оцепенев.
Ветры хаоса пусть вырвут из сердца навек
Муку, печаль и гнев.
 
 
Море услышишь и пламенный говор гор.
Горький напев оживёт: словно звезда, обуглен.
Жди, одинокий: нескоро зажжётся простор,
Острым клинком разрублен.
 

1922

Казис Бинкис
1893–1942

«Ворчит профессура, путаясь в поводах…»

 
Ворчит профессура, путаясь в поводах:
Талантлив местами, но как несерьёзен!
А мне – если честно – повсюду паводок,
И в каждом моём кармане по сотне вёсен.
 
 
Выходишь – и кругом наводнение, —
Затоплены все сердечные взгорья.
Словом, такое всеобщее помутнение, —
Что же теперь: дряхлеть и трухляветь с горя?
 
 
Столько пенсне и мантий – что делать голому?
У них о любой весне имеется притча.
Тут одному роса окропила голову, —
Он сразу стричься.
 
 
А я ненароком, почти незаметно я
Карман или рот приоткрою, —
И вырываются вёсны – орда несметная —
Вся заливая жаркой зелёной кровью.
 
 
Поздновато жалеть, и вопить панически,
И взятки совать: весна бескорыстна!
Видать, что недуг приключился хронический —
И теперь никуда от него не скрыться…
 

1923

Юлюс Янонис
1896–1917

Зимой

 
Рябина в инее с утра —
Как вылита из серебра,
Земля и небо всё белей,
И снег летит поверх полей.
 
 
Снега повсюду. Ближний лес
Стоит нахмурен и белес,
И я один иду в лесу —
Нестынущую боль несу.
 
 
Я спрашиваю у сосны —
Не далеко ли до весны,
Не скоро ясень и ветла
Дождутся солнца и тепла?
 
 
Сугробы всюду. Не могу
Тропинку различить в снегу;
А хлопья белые, легки,
Летят, летят как мотыльки.
 
 
Один бреду. И на ветру
В глухом заснеженном бору
Я слушаю угрюмый шум —
И сам спокоен и угрюм.
 

6. II.1915

Балис Сруога
1896–1947

«Рута у дома. В лугу полевица…»

 
Рута у дома. В лугу полевица.
Дремлет на солнце девушка в белом.
Зрячие травы. Роса искрится.
Утром недвижным и онемелым —
Дремлет на солнце девушка в белом,
Вздрагивает на щеке ресница,
Тихо прильнула к руке полевица
Стеблем несмелым.
 

1917

Из цикла «Гимны в честь гостьи лазурной»

 
Сумерки светятся, падая,
Как голубые клубки.
Мука взмывает крылатая —
Взмахи, как ночь, глубоки.
 
 
Мука является затемно,
Как поджигатель ночной.
Разве рыдать обязательно,
Чтоб ты смирилась со мной?
 
 
Сумерки не сберегли меня —
Криком лечу в синеву.
Нежную гостью по имени,
Пьяный от муки, зову.
 
 
Крик мой призывный беснуется
Над чернотой бытия, —
Нищая доля-безумица,
Как мне оплакать тебя?
 
 
Мука рождается затемно
В жалящем колком огне.
Разве рыдать обязательно,
Чтоб ты ответила мне?
 

Саломея Нерис
1904–1945

«Сосны и пена, как снег…»

 
Сосны и пена, как снег.
Даль, синева, белизна.
Лодка и в ней человек.
И на душе тишина.
 
 
Колокол плачет в груди.
Колокол стонет в земле.
Я отпускаю – иди.
Пусто в лесной полумгле.
 
 
Плыть от любимой земли
Больно и радостно мне.
Солнце погасло вдали.
Сказка мерцает на дне.
 
 
Скроют песок и быльё
Скрипку в сосновом бору.
Сгину я – имя твоё
Кто пропоёт на ветру?..
 

1926

Лето пролетело

 
Лето отсмеялось, отцвело, умолкло,
Закружили ветры в поле опустелом,
Осень обступила и бормочет в окна:
«Лето пролетело, лето пролетело!..»
 
 
Пойте, пойте, ветры, в помертвелом поле
Об осенней доле, о последней боли.
Спойте мне о малом – счастье небывалом —
О последнем солнце, золоте усталом.
 

1927

«Ближе, ближе… С острых крыш…»

 
Ближе, ближе… С острых крыш
Прянули грачи.
Там Литва. О чём молчишь
Сердце? Не молчи!
 
 
Не даёт идти земля,
Нет пути из мглы,
Белорусские поля
Так тебе милы?..
 

1944

«Дни красны и скоры…»

 
Дни красны и скоры.
Чёрен перегной.
Голые просторы
Вспаханы войной.
 
 
Сказочно красива
Даль в огне зарниц.
И растёт крапива
Из пустых глазниц.
 

1943

Антанас Мишкинис
1905–1983

Наш роман

 
Наш роман завершился успехом:
Ты ушла без причин и помех.
Ты ушла со слезами и смехом,
И со мной только вечер и снег.
 
 
Я не всё до копейки истратил:
Эти окна – в морозных цветах,
И стихи из потёртой тетради
Той, где осень и что-то не так.
 
 
Ну а ты отпустила поводья,
Весела от любви и вина.
А в глазах у тебя половодье —
Так над лугом вода зелена.
 
 
От волос, от одежды и кожи
Веет страстью, и всё как в дыму.
Пусть кого-то пьянит и тревожит
Этот запах. А мне ни к чему.
 
 
Та любовь завершилась успехом:
Поднялась и ушла без помех.
Но осталась слезами и смехом,
И цветами, что брошены в снег.
 

Стасис Англицкис
1905–1999

Утро

 
Сумерки. Тёмные кроны
Скрыли галдящих ворон.
Солнце торопят вороны —
Солнце бело, как творог.
 
 
Вот уже на́ небе глянец,
Рдеют зарницы кругом —
И по земле, разрумянясь,
Солнце идет босиком
 
 
Или плывет, пламенея
Жарче, сильней и светлей…
Мне это утро нужнее
Огненной вечности всей.
 

Бернардас Бразджёнис
1907–2002

Взываю

 
Взываю к потрясённому народу,
Затравленному сворой ГПУ:
Зову избрать незримую дорогу,
Где злым ветрам не оборвать листву.
 
 
Зову литовца вместо звучных гимнов
Расслышать сердце в родственной груди,
Чтобы в ночи кромешной не погибнув,
Однажды на рассвете расцвести.
 
 
Из тьмы, из мрака разглядите волю,
При свете сердца различите храм,
Рабам оставьте горестную долю! —
Дух пращуров, я вновь взываю к вам.
 
 
Зову народ, живой в любом смятенье,
Хранящий свет в растерзанных сердцах,
Прекрасный, как цветение сирени
В бушующих принеманских садах,
 
 
Зову крестьян, что даром слов не тратят,
Чья песня тает в тундре и в степи, —
Пускай тайга и мерзлота подхватят:
«Утихни, злоба! гибель, отступи!..»
 
 
Набатный гром разбудит миллионы;
Не на столетья воцарилась тьма.
Не на погост зову, не в тюрьмы и загоны, —
Пускай грядущий свет заполнит закрома.
 
 
Взываю к вам над чернотой провала
Я, голос деревень и древних крепостей:
Не мстите, чтобы злая кровь не пала
Проклятием на ваших внуков и детей!..
 
 
Кричу: «Грядущей жизни недостоин,
Кто устрашится нынешнего дня,
Кто ненависти служит-тот не воин,
Он рыцарь вероломного огня.
 
 
Я сонм богов, я покаянный трепет
И свет крещенья, озаривший храм.
Пребудьте вечны и сильны, как солнце в небе!
Дух пращуров, я вновь взываю к вам.»
 

1941

Моленья наши

 
Все надежды наши, все терзанья:
Мы когда-нибудь в родимый дом
От бескрайней стужи мирозданья
К очагу знакомому придём.
 
 
Лишь о родине моленья наши:
Господи, иных не надо нег,
Только отхлебнув из этой чаши,
Сможем успокоиться навек.
 

Костас Корсакас
1909–1986

Сибирская берёзка

 
Сирая берёзка,
тонкая как свечка.
Пустота морозна.
Мерзлота извечна.
Задувает ветер
лиственное пламя.
Поле, поле, поле
без конца и края.
И куда ни глянешь —
вправо или влево:
голое пространство,
серое как небо.
И в окне вагона
вид один и тот же —
поле да берёзка,
тонкой свечки тоньше.
 

1942

Генрикас Радаускас
1910–1970

Собачьи пересуды

 
Меж телеграфных меркнущих опор
С дороги, как с распахнутой ладони,
Я вижу хуторов бесхитростный набор
На дымчатом осеннем фоне.
 
 
За пестротой берёз, за лавой льна
Пастушьи переклики в зарослях пугливых.
Ленивый ливень, как луна,
На конских гривах.
 
 
Забыл про дробь рассыпчатую дятел.
Ночная туча как веретено.
Мир очертания утратил.
Темно.
 
 
Куда иду – лишь немота и сон там.
Плесканье черных луж. Запретный зов.
И далеко, за горизонтом,
Ночные пересуды псов.
 

Барышне, которой нет

 
Она: святой небесный пух
И акварельное дрожанье,
А у меня – спиртовый дух,
И черти (или каторжане).
 
 
Она… Она совсем не та —
Не Маргарита, но блондинка.
Невинность, нежность, чистота.
Несовременность поединка.
 
 
Живу с газетой. Например:
С Богемией, учётной ставкой,
Трухой сценических премьер,
Самоубийственной удавкой.
 
 
Её глаза глядят с полос,
Из нонпарели и петита.
И смех её – белей волос…
Блондинка – но не Маргарита[1]1
  Героиня Гётевского «Фауста».


[Закрыть].
 

Начальник станции

 
Ни валко, ни шатко
Служа колесу и прогрессу,
Пунцовая шапка
Выходит навстречу экспрессу.
 
 
Весь в месиве снега и дыма,
Немыслимый скорый
Проносится мимо
Хрипящей искрящейся сворой.
 
 
Начальник, бедней погорельца,
Взирает, нахохливши плечи, —
На два эти рельса,
На злые железные плети.
 
 
Не надо провидца, —
Вся жизнь улетает в безвестье.
И в небе кривится
Луна и ветвится созвездье.
 
 
С пустого перрона
Посмотришь: ни жарко, ни зябко.
Фонарный желток. И ворона.
Пунцовая шапка.
 

Рождение песни

 
Не строю, не вершу великие дела, —
Сижу, а надо мной акация бела,
 
 
И ветер облачный в её ветвях ютится,
И вьёт своё гнездо щебечущая птица,
 
 
И есть мелодия древесной той тиши:
Прислушивайся к ней и на песке пиши.
 
 
Я дудочку беру и песню подбираю,
Играю ветру в тон, и дереву, и краю,
 
 
И облако звучит – окраски неземной —
Над песенным холмом, акацией и мной.
 

Дождь

 
Дождь на стеклянных тонких ножках
Бежит по саду, тяжелея.
Вся влага – в лепестковых плошках.
Восторженно хрустит аллея.
 
 
Над рощей старая берёза
Развесила дырявый купол,
И над водой пучки рогоза
Торчат безрадостнее пугал.
 
 
Гром с каждым разом говорливей,
И молнии уже не в ножнах.
По всей вселенной скачет ливень
На тоненьких стеклянных ножках.
 

Утерянный рай

 
Мы слышим в ночи беспредельной,
Как плачет колодезный ворот,
И этой тоске журавельной
Сердца негасимые вторят.
 
 
Вдали разорённой Европы
Мы гарь мировую вбираем.
Но наши просёлки и тропы
Мерцают утерянным раем.
 
 
Он с нами повсюду: в Канаде
И в южной хмельной серенаде,
В Каире, в золе и во зле,
В Бомбее, Сиднее, Гранаде,
Везде – на земле и в земле.
 

Времена года

Весна

От любви соловьиной оглохнув, ручей разрыдался.

Лето

Груша, упавшая с ветки, кузнечика навсегда прервала.

Осень

Листья леса кру́жатся на ветру, будто безумные бе́лки.

Зима

Даже гений белым по белому живописать не может.

Механический ангел

 
Механический ангел – не слишком трудная должность:
Молнии направлять, разживаться вином и хлебом,
Глядеть за окно, где пожар перебегает по стенам,
Беседовать с лампами о былых временах.
 
 
Механический ангел – не слишком трудная должность:
Раз в столетье подбрасывать пищу химерам на башне,
Двигаться медленно, чтобы металл не звякал,
Озябшие кариатиды укутывать мглой.
 
 
Механический ангел – не слишком трудная должность:
Двери замкнуть, не впускать в помещения Гибель,
А если войдёт, указать на спящего брата,
Пусть убедится: души за ним нет.