Текст книги "Альманах «Истоки». Выпуск 12"

Ирина Антонова
Истоки № 12

На перекрёстках эпох

Ирина Егорова-Нерли

Как порой мы ловим себя на интуитивной способности говорить пушкинскими стихами и мечтать вместе с Александром Блоком о Прекрасной Даме – так исподволь два века русской литературы – Золотой и Серебряный становятся частью нашей души, а по определению, повторяя за Сати Спиваковой – настоящей «нескучной классикой». И можно ли, соединяя Пушкина и Блока в одном номере нашего альманаха, думать по-другому, если, отмечая и проживая новые памятные даты, мы меняемся, и в нас, как иногда кажется, промыслительно растёт пушкинская мудрость, непосредственность, ирония и беззащитная честность, а «Святое сердце Александра Блока», как – когда-то нараспев – произнесла Марина Цветаева, время от времени сжимается и гулко стучит уже в наших, нервных от надежды и отчаяния строчках. И спустя столетия подтверждается значимость напутствия А. С. Пушкина:

 
Веленью божию, о, муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспаривай глупца.
Лучше не скажешь! Да и муза по-другому не велит…
 

Итак, тема задана юбилеями наших классиков – 220 и 140 лет со дня рождения. Конечно, русская литература стала мировым брендом, давно вышла за рамки русского языка: сохранила и непримиримость в поиске идеала, и жажду справедливости, и христианское тепло вечной защиты, любовь к родному пепелищу, и ответственность за неслыханные перемены, невиданные мятежи. Всё это так. И великие наши предшественники пережили свои пограничные времена: восстания, войны, перевороты и революции. Из века в век происходит противостояние героя и толпы, человека и государства, поэта и власти.

Как и о чём писать – загадка, равная смыслу жизни.

Однако, именно Пушкин подарил нам и музыкальную форму повседневной речи, и безграничные возможности Слова, как носителя истории и менталитета страны – и свою, неповторимую палитру лирических откровений, характеров и сюжетных линий (Пушкин – наше всё!).

В свою очередь – Александр Блок продолжил традицию поэтического ремесла мелодичной игрой запоминающихся строк и неуловимой гармонией звуков. Эта запредельная чуткость к урокам ХХ века охватила поэта накануне «крушения старого мира». По сей день романтический универсальный и всё же оптимистический реализм Пушкина свободно соседствует с мистическим и пророческим символизмом Блока.

И можно ли найти в литературе подсказки и советы, четкие указания: Как надо жить и что-то изменить в этом мире?.. Не перекликается ли «музыка революции» А. Блока с нарастающим шумом бурной Невы, сметающей всё на своем пути? – мучительный лейтмотив «Медного всадника».

И доныне – не умирают главные темы русской литературы! Ведь действительно: какие цели могут оправдать человеческие жертвы?.. Имеют ли право царствующие особы, «властелины судьбы» класть на алтарь исторических задач жизнь простых людей? И до сих пор настойчиво, как и по всему ХХ веку, звучит пушкинский шёпот обезумевшего Евгения:

 
«Ужо тебе!..», а по мостовой —
За ним несется Всадник Медный
На звонко скачущем коне…
 

В этом бешенном ритме – «И я бы мог…» (мог быть с декабристами!), – повторяем мы вслед за Пушкиным: в этом угрожающем стуке «Трах-тах-тах!» и «державный шаг» солдат из поэмы «Двенадцать». Переломный момент истории России. Сгорело Шахматово. Александр Блок потерял человеческий уют, здоровье…, но остались достоинство и голая идея изменения строя: всё-таки непросто жить по-новому, а неоконченная поэма «Возмездие» – свербящая совесть поэта, ведь и «капля политики», как и «упоение в бою», не всегда означает путь до конца.

Поэзия требует не только напечатанного слова и его мелодии: поэты, балансируя у «бездны на краю» рискуют, конечно, и своей жизнью. Так – искупительно-драматична участь больших художников. Так современно и по-отечески горячо отвечает нам А. Блок в Прологе к поэме «Возмездие»:

 
… Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай.
Тебе дано бесстрастной мерой
Измерить всё, что видишь ты.
Твой взгляд – да будет тверд и ясен.
Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен.
 

Пушкин и Блок – оба – через век повторили судьбу поэта в России. Так произошло соединение чувств, соударение звуков, содружество мыслей и рукопожатие двух гениев на бесконечном фронте творчества.

Как бы ни менялась страна – редакция «Истоков» пытается сохранить Слово и, отталкиваясь от исторической, подвижнической сути альманаха, сбирает деятелей и пропагандистов живого языка, чтобы со страниц всероссийского издания звучала и укреплялась внутренняя мощь подсознательной общности народов России, которая так же, как и в предыдущие века рождает из своего людского моря поэтов и художников, писателей и литературоведов – всех, кто не мыслит своё существование без жизни в Слове и кому дана связь с великой традицией и не обузданное рамками своего времени желание говорить и писать по-своему – самозабвенно лепить образ Родины:

На исходе года театра в России – в альманахе «Истоки» графика соединяет наших любимых поэтов – Пушкина и Блока. На фоне Пушкина снимается каждое семейство (Конечно, прав Булат Окуджава!), но и сейчас портреты Александра Блока – не менее достойный фон для любого поэта и писателя. Да будет так. Постараемся оправдать их доверие: пусть иллюстрации и заставки дополнят все недосказанное, что делает их поэзию великой и родной…

Ирина Егорова-Нерли
Из книги-альбома «Сквозные отражения» ©

Александру Блоку

 
…Пока не выплеснет задоры
Чудная задумь, что в груди —
Небес ночные заговоры
У зыбкой зорьки отсуди:
Бери цветов пьянящий роздых
И клейкой зелени ослеп —
Пусть глянут дни, где поля роздаль
Встречала юношу в седле.
Где билось ветра сокрушенье
За вздымом призрачных стогов
И кобылицей на мгновенье
Летели сны из тьмы веков.
Где от Непрядвы гулкий вихорь
Гремел грозою за окном
И отчий дом в преддверье лиха
Палили красным петухом.
Где шалый жах мужицких песен
Хлестал по горлу кипятком
За хворь истерзанных полесий,
За взгляд с бодрящим огоньком,
За всё изнеможенье весен
До заточенья в колкий лед,
За взрыв привычных равновесий
Из века в век, из гола в год,
За это зарево сожженья,
Когда душа как буй-река
Затребует освобожденья
Пурпурной удалью платка.
 

Александру Воронкову

 
О, не о том писать охота,
Что нас к трагедиям ведёт:
Но снова «тайная свобода»
Сказать по-пушкински зовёт.
И если выстрадано право —
Поспорить с временем холстом,
То стычка с Властью, Боже правый,
В душе отметится Крестом…
Предвидя горькие годины,
Рисует твёрдая рука
Пиры, убийства и руины
В бесовском вое сквозняка.
Былых соблазнов наважденья
Волнуют музыку строки,
И поле нового сраженья
Готовят давние грехи.
Как искушения бездонны,
Как преступленья велики —
Вольготно царствуют Додоны,
Возмездье кличут петухи…
29 ноября 2007 года, РАХ
 

А. А. Бичукову

 
Много ль помнится «чудных мгновений»
В суете, окружающей нас?..
Вечный Пушкин – нечаянный гений,
Что ты в Мехико ищешь сейчас?
Реет факелом долгая стела,
Пышет радостью бронзовый бюст.
И как будто с иного предела
Сей огонь несгорающих чувств.
От его многолетнего зова
Сквозь века длится пламенный рай,
Тайный жар вдохновенного слова
Осеняет воинственный край.
Видно Мексики небо седое
Охраняет в просторах своих
Всей России чело золотое
И божественный пушкинский стих.
 

6 июня 2009 года

Поэзия

Ирэна Сергеева

 
В ночь! Прочь от первых поцелуев,
от непорочных лет лицейских!
Фонтанка. Театр. Мост Поцелуев…
Коломна… Снег… Мост Полицейский…
Нет, нет и нет! Ещё не этот —
январь шагов твоих последних!
Не тот! Не этот. И не этот…
А кто стихов твоих наследник?..
 

* * *

 
Полюбить лицеиста – не думать
о судьбе его и о стихах…
Шёлк волос его – счастье в руках,
одуванчик, так хочется дунуть,
но от невского ветра сберечь
прелесть, юность, свободную речь.
 

* * *

 
Этот кот уже учёный,
по цепи не ходит он…
А народ, хотя крещёный,
сказки любит, сладкий сон…
Александр Сергеевич Пушкин,
наш любимейший поэт,
знал, почто стреляли пушки,
ошибался, чаще – нет…
И суда на это нет.
 

В таборе Пушкина

наверняка, называли,

как своего, Алеко

 
Смотрел коня он на базаре.
Пришли – прослышали о нём —
цыгане: «Одари нас, барин,
тебе и спляшем и споём».
И в таборе, в степи молдавской,
кудряво-смуглый, как цыган,
он чудной любовался пляской,
от бубна и от пенья пьян.
И отдал деньги – всё, что было,
и жадно повторял напев,
и полюбил с мгновенной силой
одну из огнеоких дев.
Но вот луна уже сменилась.
В ночи у дымного костра,
иной любовью сердце билось,
прося бумаги и пера.
Ему повеял ветер века,
По-русски боль пронзила грудь…
И поняли: «Прощай, Алеко!
Иди один, твой долог путь».
 

Юрий Влодов

I

 
Светильники… Гербы…
Ночные менуэты…
Осенняя земля, —
Что вечная ладья!..
Как Вечные Жиды
Курчавятся поэты,
Как вечный идол, прям
Земных затей судья.
«Ужо вам, писаря!
Арапы! Графоманы!..»
В стеклянной тишине:
«К барьеру, певчий трус!!»
Сквозь долгие снега
И длинные туманы —
Рабочий звон курка
И пристальное: «Ну-с!..».
Как вечные рабы
Курчавятся поэты.
Как вечный идол, прав
Земных забав судья!
Светильники. Гробы.
Ночные менуэты…
А зимняя земля, —
Что вечная ладья!
Весенняя земля…
Но где-то в чужедальней
Степи моей родной —
Над бренною душой —
Играет мой кузнец
С огромной наковальней…
О, сладостный кузнец,
Поэта брат меньшой!
 

III

 
О, балы мои далёкие!
Колокольца снежный звон!
Неопознанные локоны
В бликах ёлочных окон…
Зажигали свечи чистые…
Заполняли синевой…
Полонезами лучистыми
Плыли зимы над Невой.
И на санные излучины —
В запах милый, меховой —
Опускался кто-то мученый
С эфиопской головой…
И взлетали галки снежные
Из-под санного ножа!
И была метель мятежная
Оглушительно свежа!
 

IV

 
Светлело, а гусиное перо
Резвилось, как младенец неразумный,
И глаз косил безбожно и хитро
На этот мир – застенчивый, но шумный.
Пищала птаха, тихо зрел ранет,
Сварливый клён под окнами возился…
«Ужо тебе!» – воскликнул вдруг поэт,
И кулаком чернильным погрозился.
«Ужо тебе!» – и весело со лба
Смахнул волос воинственную смуту…
Не знала Русь, что вся её судьба
Решалась в эту самую минуту.
 

V

 
Монарх изрек:
«Что всуе Смерть?..
Палач – для этикету…».
И пояснил:
«Всё должно сметь!»
И подмигнул поэту.
И прояснил: «Нам жизнь дана
На вящую удачу!
А тут альбом: «Взойдет она…»
Сей стих подобен плачу!..
Уж коли глиняный колосс —
Не место быть страданью…»
И кольца пушкинских волос
Взъерошил нервной дланью…
Басы опробовала медь,
И отпрыск Ганнибала
Вскочил с колен!
Забыл про смерть!
И ждал ночного бала…
 

VI

 
На тебя за неделю четыре доноса! —
Потерпи, – за талант, за стихи…
Бенкендорф не донёс табакерку до носа,
Оглушительно гаркнул: «Апчхи!»
Пушкин взвился, ощерился, фалды трубой!
Побелел негритянской тягучей губой:
– Как? Чтоб склочная бездарь поэтов чернила?! —
Разгоню, как помойных ворон!
Самой белой бумаги! Перо и чернила!
Покупайте их оптом, барон!
 

IX

 
Слетают листья с Болдинского сада,
И свист синицы за душу берёт.
А в голубых глазах у Александра
Неяркое свечение берёз.
Суров арап великого Петра!
А внуку – только детские забавы…
Он засмеётся белыми зубами
Под лёгкий скрип гусиного пера.
«Ребятушки! Один у вас отец!..»
И на крыльце – Пугач в татарской бурке…
А на балах, в гранитном Петербурге
Позванивает шпорами Дантес…
На сотни вёрст глухой и гулкий лес…
Тебя, Россия, твой изгнанник пишет…
Вот он умолк… А, может быть, он слышит
Прощальный крик гусей из-под небес?!..
Она все ближе – тёплая зима,
Где выстрелы, как детские хлопушки,
Где в синий снег падёт руками Пушкин,
И из-под рук вдруг вырвется земля…
И Натали доложат: «Он убит».
Ей кто-то скажет: «Вы теперь свободны».
И с белых плеч сорвется мех соболий,
И медальон на шее задрожит.
Пробьётся луч весенний, золотой.
И будут бить на празднике из пушки.
И только под Михайловским, в церквушке,
Звонарь встревожит колокол литой…
Ну, а пока – туманная пора.
Всё в липкой паутине бабье лето.
И небо – в голубых глазах поэта!
И нервный скрип гусиного пера…
 

XI

 
Под чугунным небосводом,
Над крестьянским Чёрным бродом,
Где болотом пахнет муть,
Где ночами лезет жуть,
Над безвинной русской кровью,
Над захарканной любовью
Пушкин плачет у ольхи:
Жизни нет, а что – стихи?!..
 

XII

Смерть Пушкина

 
Порвал с двусмысленным признаньем, —
С глухим, докучливым дознаньем,
Встал на победном рубеже!
И врач-пруссак следит со знаньем
За полыхающим сознаньем
Поэта – мёртвого уже…
 

* * *

 
Слепые силуэты Петрограда…
Густой туман, как дым пороховой…
А он поник белесой головой
Над столиком трактира «Эльдорадо».
Совсем не «Эльдорадо»… Нет, не то…
Пульсирует заточенная жилка.
Роняет блики смрадная коптилка
На чёрное старинное пальто.
Шарманка задыхается за дверью,
Надсадно и застуженно сипит…
И деревяшка адская скрипит.
И чья-то рожа смотрит в окна зверем…
Его рука немыслимо бела,
Нет, он не спит, он только стиснул веки.
Как трудно быть мужчиной в этом веке,
Когда зовут в ночи колокола!
А над кабацкой стойкой Незнакомка
Кокоткой размалёванной грустит…
А он – руками белыми хрустит…
А он смеётся коротко и ломко…
Потом встаёт и падает стакан,
И он ногой ступает на осколки.
И сразу в грудь ударит ветер колкий,
И двинется над городом туман.
Он у мальчишки спросит папиросы,
А впереди – неясные, как сны,
Горят в тумане красные костры,
Шагают гулко красные матросы.
 

* * *

 
Дежурной улыбкой лучится
С кого-то срисованный бог.
И мечется огненной птицей
За тёмными окнами Блок.
Он светлые видит аллеи…
Он слышит волшебный рояль…
Воздушное платье алеет…
Пугливо взлетает вуаль…
А тот, волосатый и дикий,
За Музой шагнёт в листопад…
И Муза с глазами Юдифи
Лицо запрокинет назад…
Срастаются намертво брови.
Крылатая тень на стене.
Нелепо расплющенный профиль
На тонком холодном стекле.
 

Сергей Телюк

То чудится тебе… А. С. Пушкин

 
Светает. Тихо за окном.
Ещё не наступило утро,
ещё живу вчерашним днём,
в котором (призрачном как будто)
я вижу рощу – но не здесь —
деревья, мальчик между ними.
И так шумит наивный лес,
что явно называет имя…
Да зря. Подсказок не терплю.
Я знал, кто назначает встречу
в том достопамятном краю,
спроси – и я тебе отвечу,
кто по тропинке той шагал…
О, сколько прелести в начале —
когда судьбой своей назвал
тревоги, горести, печали.
 

Март 1984

Евгения Славороссова

 
О снег той дальней волости,
О мех медвежьей полости,
Объятья без помех.
О скрип, о вскрик, о смех!
 
 
Шепнуть: «Умчу из терема»,
«Перчатка? Ах, потеряна!»
О страсти на ушко.
И страшно, и легко!
 
 
Мечтание, катание,
Цыганское гадание:
«Любовь во цвете лет,
Дорога и валет».
 
 
Ах, брови эти чёрные,
Ах, лошади проворные.
«Но, мёртвая, балуй!»
И вздох, и поцелуй.
 
 
Укрыть мехами бурыми,
Дурачить каламбурами…
А ночью стол, свеча,
Не спать, стихи шепча.
 
 
Как знать, что с нами станется?
Но навсегда останется:
Тот смех и плач пурги,
И в комнате шаги.
 
 
Писать и верить: «Сбудется!»
И мне так ясно чудится
Та ночь и белый снег,
И рифм летящий бег.
 

Ксения Наровчатова

 
Я ясно помню —
Он сидел один
За круглым небольшим столом.
Серые тесные стены
Окружали его пустотой.
Я была рядом —
Он этого не замечал —
Время стояло между нами.
Он ждал, долго ждал,
Глядя напряжённо перед собой,
Чтобы кто-нибудь пришёл к нему.
Но никто не приходил.
Тьма сгущалась
И охватывала его.
Только стеклянные двери блестели.
Послышались шаги,
Показалась женщина —
Его юная жена.
Пушкин подался вперёд,
Взгляд распахивал двери,
Но она прошла мимо,
Он опустил глаза
И поднял их вновь.
Никого не было,
Сон отступил.
На полках стоят
Залитые светом книги.
 

Ольга Бондаренко

 
Мы все любили жизни гам!
И шум, навеянный Отчизной,
Бросали весело к ногам,
Как песню юности капризной.
 
 
Но все любили мы не зря
Стихи, как песни ветровые,
Музыку слов благодаря
За слёзы первые… живые.
 

Анри Маркович

 
Вхожу в музей Захарово
Жил мальчик Пушкин здесь.
Музей отстроен заново,
Покрашен краской весь.
В старинном стиле комнаты,
Начищен самовар,
И кирпичи расколоты.
Повадки русских бар.
Буфет, напитки разные,
Бутылок старых пыль.
О, как потом он праздновал
И до рассвета пил.
Диван, часы каретные,
Картины на стене…
Шептал слова заветные
Французские во сне.
Переводил из Байрона
В неполных восемь лет.
Я вижу на проталинах
Сапожек резвый след.
Подскажет жизнь поместная
Дубровского портрет,
Мелькнёт канва чудесная,
Проявится сюжет.
Спесивца Троекурова
Он подсмотрел в селе.
Иду, погода хмурая,
И лужи на земле.
Гляжу на столик ломберный,
Картёжник был поэт.
Кладу цветок я сорванный
На Пушкинский портрет.
 

 
Цветные стёкла мезонина,
Окно, распахнутое в сад…
В привычном сумраке гостиной
Портреты прадедов висят.
 
 
Неярко освещает лампа
Собранье книг под потолок…
Где фейерверк, салютов залпы? —
Здесь люстра лишь в один рожок.
 
 
Письма раскрытая страница —
Каллиграфическая вязь…
Чьё сердце юное томится,
В веках не прерывая связь?
 

Валерий Дударев

Сотри случайные черты…

А. Блок

 
Повсюду в этой мастерской
Недорисованные лица,
Глухая вечность и покой.
Здесь можно снова повториться
Печальный дол, осенний парк,
Дорога, сердцу дорогая…
Художник здесь Васильев-Пальм
Рисует, время отвергая.
Черты случайные сотрет,
Штрихи счастливые добавит, —
Поймёт, придумает, восславит,
Прекрасно зная наперед,
Что не дождаться похвалы
И ничего не повторится…
Но как печальны и светлы
Недорисованные лица.
 

Андрей Шацков

 
На камень положен тюльпанов букет.
(А лучше бы были лесные фиалки) …
Неужто тут дом, где Великий Поэт,
Провидя Неправду, не ведал о Калке?
Себе на погибель Любовь он привез,
И сколько бы лет ни прошло после свадьбы,
Сожрал революции красный цирроз:
Здоровье, и книги, и стены усадьбы!
Лишь лип вековых непосеченный строй,
Засадной дружиной овраг занимая,
Шуметь на ветру принимался порой,
Чтоб нового в схватке низринуть Мамая.
Россия, пока не исчерпан исток,
Пока не замглилося «Ярое Око»,
Замри на коленях, где ранее Блок
Вершил на холме без царя и без Бога!
И поле его Куликово – здесь!
И Чёрная речка с водою Непрядвы.
И весь он Российский, и праведный весь.
И даже «ДВЕНАДЦАТЬ» – апостолы правды!
 

17.03.1994 г.

«Шахматово

Наталья Божор
Чеканною рифмой

 
Мой Пушкин
Ушёл
Молодым
Прекрасным
И северным
Утром
Он
В Небе
Растаял
Как дым
Чеканною
Рифмой
Воспета
Его улетела
Душа
И звёздное
Сердце
Поэта
На Землю
Глядит
Не спеша
Мой Пушкин
Бесстрашное
Сердце
И Воля
Его
И Покой
Чеканною
Рифмой
Чудесной
Он звёзды
Раздвинул
Рукой
Прекрасным
И северным
Утром
Он
В Небе
Растаял
Как дым
Стихом
Несказанным
И мудрым
Мой Пушкин
Ушёл
Молодым
 

 
В том
Краю
Где встают
Голубые
Туманы
И рассветы
Венчают
Строкой
Горизонт
Где встречают
Поэтов
Волшебные
Страны
Там
Прекрасная
Дама
И звёздный
Чарующий
Сон
Неземные
Стихи
Неземные
И звёздные
Песни
Там
Прекрасная
Дама
Туманом
Встаёт
Вдалеке
Где встречают
Поэтов
Забытые
Песни
И зелёные
Замки
На звёздном
Песке
И Прекрасная
Дама
Проходит
Звездой
Бездыханной
В том
Краю
Где рассветы
Венчают
Строкой
Горизонт
Где встречают
Поэтов
Волшебные
Страны
Там
Прекрасная
Дама
И звёздный
Чарующий
Сон
 

Традиции и современность

Ирина Егорова-Нерли

* * *

 
Бездонна грешной силы прорва,
Безмерен звёздный путь времён…
Но камень в камне – не разорван,
И Образ в образе спасён.
Повсюду – топот, шум и шёпот,
И сильный сильному под стать.
А поединка смелый опыт
Итожит страсть и Благодать.
От слов остались междометья:
Их смысл – Промысла печать.
И бык летит через столетья,
Предупреждая нас опять…
 

Этот экспромт родился на выставке «Здесь и сейчас» в Большом Манеже (26.07–25.08.2019) – возник сразу при первом беглом просмотре. Стихи определили для меня уже мою идею в проекте «Атлас творческих студий Москвы». Ошибается тот, кто думает, что произведение современного искусства имеет одну – верную – трактовку. Не вдаваясь в детали, спешу заметить: сделать проект о творчестве в столичном мегаполисе – смело и своевременно! Двенадцать павильонов-лабораторий продемонстрировали, на мой взгляд, любопытную по своей концепции часть творческого образования Москвы.

Здесь представлены графика, живопись, архитектура, мозаика, скульптура, фотография, танец, мода, кино, уличное искусство и новые технологии. Можно сказать, что мы листаем книгу, написанную о всех видах творчества, а вернее – о процессе зарождения и создания произведения искусства. Анализируя классику – платформу мастерства – мы прикасаемся к заготовкам, эскизам, наброскам, макетам: к импровизациям и репетициям того действа, которое предшествует появлению совершенства – свободного высказывания формы, оплодотворенной уже найденным содержанием.

Теперь подробно остановлюсь на трактовке одного из символов выставки: бык, как и положено быку, «вбегает на арену» и привлекает всеобщее внимание…

В современном искусстве всегда подразумевается больше, чем предлагается автором, и наше представление не исчерпывается одним мнением. Если в графическом павильоне (Британская высшая школа дизайна Виктора Меламеда) анимация приобретает оформительский характер, и бык как часть животного мира, заключённого в танцующий орнамент, сохраняет тягучее пятно цвета и узнаваемый силуэт, то в мастерской Д. А. Крымова (ГИТИС) бык становится центром театральной постановки. Во имя чего бык оказался в красном защищающем круге сцены? Что в сознании режиссёра допустимо для толкования, а что всё-таки останется тайной?

Версия обгоняет версию: каждый посетитель, балансирующий в седле быка, борется за равновесие на сцене и уступает своё место – следующему. «А приручить его попробуй и оседлать его сумей! – Чур, меня», – слышится в павильоне. И впрямь – чёрный бык с красными рогами, красным седлом и в красном круге (популярный цвет Д. А. Крымова) готовится к схватке. Бык крутится и наклоняется в разные стороны в зависимости от того, как его оседлал человек, а яркий круг – его территория, мастерство или, может, и высшая сила? Так что же будет в итоге? Кто для нас актёр: избранник, жертва или герой?

Про себя я подумала о многом, но с этой загадкой театра мне не по силам справиться одной… В окружающем нас прохладном воздухе было то, что ещё не заметили мои собеседники: за нами наблюдала муза – покровительница всех искусств. Муза торопила события, чтобы мы успели высказаться и творческие студии могли реализоваться как будущие музеи и центры в один дом и под одну крышу Москвы. Ведь московскому пространству нужна ДУША, а по сути – незаконное и любимое дитя каждого художника – ЗВУЧАЩЕЕ ПОЭТИЧЕСКОЕ СЛОВО! А как – через звукопись слов дать жизнь своей мысли в строчках?..

 
Не ручная – дикая,
Жалящая страсть —
По вселенной мыкая,
Приучает красть:
Белизну у облака,
Холод у реки,
С вдохновеньем об руку —
Голод у строки;
У безумных – кликости,
У влюбленных – сон,
Пульсом многоликости
Отбивая звон…
 

Муза на стороне художников, и всё случайное неслучайно.

Интуиция – самый лучший попутчик в творчестве! Театр богат подтекстом: театр – метафора человеческой жизни, а бык – способ существования актёра. Бык – агрессия силы, как и желание ответить. Поэтому и был готов мой ответ Дмитрию Анатольевичу Крымову – ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС!

 
Спектакль – Эзопова притча,
Истории громкий наказ:
Под маской меняя обличья
Случается ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС.
Как скрыть до поры суть развязки
И вольной игрой для повес
Разжечь обаяние сказки
И вызвать живой интерес?
Ведь в том, добровольческом плене
Театр – проверка и знак:
Что весело видеть на сцене,
То в жизни – безрадостный мрак.
Где мысль задыхается в форме,
Там зритель в актёрской душе
За страстью в пьянящем содоме
Предчувствует жизнь в мираже.
И пьеса смешит без раздумья,
И вдруг обостряется ум:
Художник на миг от безумья —
Пророк в состязании дум.
 

Да, на подмостках сцены дано понять театр жизни. Хотя, как в испанской корриде, если бык не понравился залу – его убьют! А в нашем случае – бесследно уйдет актёр, погибнет роль и само предназначение театра? Вслед за моей мыслью в тишине павильона будто повисает не озвученный вопрос Д. А. Крымова… Конечно, оседлать быка может любой зритель, но кто удержится в седле?..

Из театральной студии я попадаю в мир монументального искусства. Это авторская школа мозаики Александра Корноухова – международный полигон творческих поисков и находок на базе МГХИ имени В. И. Сурикова и Российской Академии художеств. По замыслу руководителя мастерской доисторический бык – не только символ, но ещё и движение образа во времени.

 
А жизнь, меняя очертанья,
Следит за играми быков,
И от борьбы до состраданья
Дорога, вера и любовь.
 

Теории художника-монументалиста А. Корноухова созвучны и моему поэтическому настрою. Я вижу: отчётливый силуэт быка – поперечные камни, как столетия (наслоение культур!), движутся в определённой форме. Бык растёт и совершенствуется – преодолевает горизонты века. Как планеты и звёзды, бык в движении, во времени – в мозаике: скульптура в скульптуре.

 
Если время оформилось в камень —
Значит, время и камень сошлись.
 

Иначе – двигаясь сквозь смену и развитие цивилизаций – родился образ и окаменело слово. Так в России сакральное искусство мозаики прошло тысячелетний рубеж от XI века (Древняя Русь) до наших дней.

Посещая студии-павильоны всемирно известных деятелей культуры, я неожиданно поняла, что их творческие методы и системы находятся в поле зрения моего вдохновения:

 
Садись в седло, хватай быка за холку
И крепко за ремень держись,
И сущность слова не теряй без толку —
И тёмный зал прослушивай, как жизнь!
 

ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС происходит наша земная жизнь. Мы стоим на своей сцене, держим оборону и готовимся к встрече с судьбой. Только сильному по плечу сильные чувства: прозрение и победа над собой земным во имя себя «бессмертного». Пьедестал или поражение, слава или изгнание – всё учит и, расширяя поток образов, зажигает энергией творчества, ведёт к результату – к новой ступени и закрытой двери, за которую предстоит заглянуть. Таким образом, театр – мгновение, в котором протекает жизнь ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. А кто сможет выдержать это состязание – побывает в одиночестве прозрения и бесстрашно вернётся обратно.

Я и мы. Артист и зрительный зал. Художник и окружающая реальность. Картина и бесконечное кино жизни. Миг театра и мозаика в камне. Итак – сравнивая и сочетая масштабы разных состояний, мы видим, что единица входит в массы и массы выталкивают из себя одиночек, а в итоге всё равно поединок одного человека и общества, одержимого индивидуалиста и пассивного большинства продолжается всегда. И если, усваивая правила и какие бы то ни было законы этой борьбы, смельчаки приобретают уверенность в себе – то провидцы, открывшие недоступное и прикоснувшиеся к невозможному, уже не боятся сцены, а говорят на равных с темнотой зала, с бездной и остаются в искусстве.

ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС – тема для будущих диалогов: для Москвы, вобравшей в себя калейдоскоп всей России с её мощью, пространством, её народами, противоречиями и достижениями. Человек – гражданин – житель Москвы может стать и личностью, и лидером: оседлать «быка публичного театра» и быть на равных с неизвестностью, которая соединяет жизнь и судьбу.

Человеку дан выбор: быть в толпе, в зале – случайным зрителем – или выйти на трибуну в красное огневое облако страха: шагнуть и остаться поэтом, высекающим искры из тьмы, слова из немоты, изображения из пустоты.

 
Талант не боится измены,
Но зрительский глаз – не пустяк:
Боюсь не предательства сцены,
А жизнь проживать просто так…
Мы здесь не затем существуем,
Чтоб прошлому плакаться вслед.
Мы ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС торжествуем
В преддверии трудных побед.
 

ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС – значит навечно, ибо «то, что происходит сейчас – это и есть вечная жизнь», – когда-то утверждал Мераб Мамардашвили и, конечно, должно быть услышано и увидено теперь.