Текст книги "«Вся буржуазия говорит, что я помечен дьяволом»"

1900 г.

После обеда, вечерком для отдыха я, помню, регулярно брался за беллетристику и нигде не смаковал ее так, как в тюрьме. [55, 209].

Пометавшись после шушенского сидения по России и по Европе, я теперь соскучился опять по мирной книжной работе, и только непривычность заграничной обстановки мешает мне хорошенько за нее взяться. [55, 198].

1904 г.

Липа – это самое, самое любимое мною дерево! [Валентинов Н. Встречи с Лениным. // Вождь: (Ленин, которого мы не знали). Саратов, 1992. С. 26].

Все, уходящие от марксизма, мои враги, руки им я не подаю … [Валентинов Н. Встречи с Лениным. // Вождь: (Ленин, которого мы не знали). Саратов, 1992. С. 26].

Кажется, никогда потом в моей жизни, даже в тюрьме в Петербурге и в Сибири, я не читал столько, как в год после моей высылки в деревню из Казани. Это было чтение запоем с раннего утра до позднего часа. Я читал университетские курсы, предполагая, что мне скоро разрешат вернуться в университет. Читал разную беллетристику, очень увлекался Некрасовым, причем мы с сестрой состязались, кто скорее и больше выучит его стихов. Но больше всего я читал статьи, в свое время печатавшиеся в журналах «Современник», «Отечественные Записки», «Вестник Европы». В них было помещено самое интересное и лучшее, что печаталось по общественным и политическим вопросам в предыдущие десятилетия. Моим любимейшим автором был Чернышевский. Все напечатанное в «Современнике» я прочитал до последней строки и не один раз. Благодаря Чернышевскому произошло мое первое знакомство с философским материализмом. Он же первый указал мне на роль Гегеля в развитии философской мысли, и от него пришло понятие о диалектическом методе, после чего было уже много легче усвоить диалектику Маркса. От доски до доски были прочитаны великолепные очерки Чернышевского об эстетике, искусстве, литературе и выяснилась революционная фигура Белинского. Прочитаны были все статьи Чернышевского о крестьянском вопросе, его примечания к переводу политической экономии Милля, и так как Чернышевский хлестал буржуазную экономическую науку, это оказалось хорошей подготовкой, чтобы позднее перейти к Марксу. С особенным интересом и пользой я читал, замечательные по глубине мысли, обзоры иностранной жизни, писавшиеся Чернышевским. Я читал Чернышевского с «карандашом» в руках, делая из прочитанного большие выписки и конспекты. Тетрадки, в которые все это заносилось, у меня потом долго хранились. Энциклопедичность знаний Чернышевского, яркость его революционных взглядов, беспощадный полемический талант – меня покорили. Узнав его адрес, я даже написал ему письмо и весьма огорчился, не получив ответа. Для меня была большой печалью пришедшая через год весть о его смерти. Чернышевский, придавленный цензурой, не мог писать свободно. О многих взглядах его нужно было догадываться, но если подолгу, как я это делал, вчитываться в его статьи, приобретается безошибочный ключ к полной расшифровке его политических взглядов, даже выраженных иносказательно, в полунамеках. … По сей день нельзя указать ни одного русского революционера, который с такой основательностью, проницательностью и силою, как Чернышевский, понимал и судил трусливую, подлую и предательскую природу всякого либерализма. В бывших у меня в руках журналах, возможно находились статьи и о марксизме, например статьи Михайловского и Жуковского. Не могу сейчас твердо сказать – читал ли я их или нет. Одно только несомненно – до знакомства с первым томом «Капитала» Маркса и книгой Плеханова («Наши разногласия») они не привлекали к себе моего внимания, хотя благодаря статьям Чернышевского я стал интересоваться экономическими вопросами, в особенности тем, как живет русская деревня. На это наталкивали очерки В.В. (Воронцова), Глеба Успенского, Энгельгардта, Скалдина. До знакомства с сочинениями Маркса, Энгельса, Плеханова главное, подавляющее влияние имел на меня только Чернышевский, и началось оно с «Что делать?». Величайшая заслуга Чернышевского в том, что он не только показал, что всякий правильно думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и другое, еще более важное: каким должен быть революционер, каковы должны быть его правила, как к своей цели он должен идти, какими способами и средствами добиваться ее осуществления. Перед этой заслугой меркнут все его ошибки, к тому же виноват в них не столько он, сколько неразвитость общественных отношений его времени. Говоря о влиянии на меня Чернышевского как главном, не могу не упомянуть о влиянии дополнительном, испытанном в то время от Добролюбова – друга и спутника Чернышевского. За чтение его статей в том же «Современнике» я тоже взялся серьезно. Две его статьи, – одна о романе Гончарова «Обломов», другая о романе Тургенева «Накануне», – ударили, как молния. Я, конечно, и до этого читал «Накануне», но вещь была прочитана рано, и я отнесся к ней по-ребячески. Добролюбов выбил из меня такой подход. Это произведение, как и «Обломов», я вновь перечитал, можно сказать, с подстрочными замечаниями Добролюбова. Из разбора «Обломова» он сделал клич, призыв к воле, активности, революционной борьбе, а из анализа «Накануне» настоящую революционную прокламацию, так написанную, что она и по сей день не забывается. Вот как нужно писать! Когда. организовывалась «Заря», я всегда говорил Староверу (Потресову) и Засулич: «Нам нужны литературные обзоры именно такого рода». Куда там! Добролюбова, которого Энгельс называл социалистическим Лессингом, у нас не было. [Валентинов Н. Встречи с Лениным. // Вождь: (Ленин, которого мы не знали). Саратов, 1992. С. 39—42].

1906 г.

Весело жить в такое время, когда политической жизнью начинают жить народные массы. [13, 174].

1908 г.

Против того, что я считаю ересью у своих друзей, я выступаю так же решительно, как против вас. [17, 257].

1911 г.

Без книг тяжко. [48, 85].

Если не можешь больше для партии работать, надо уметь посмотреть правде в глаза и умереть так, как Лафарги. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 176].

1912 г.

Глупый народ – чехи и немчура. Английских перьев нет, только «своего» изделия, дрянь страшная. [55, 204].

Из Парижа я нынешним летом забрался очень далеко – в Краков. Почти Россия! И евреи похожи на русских, и граница русская в восьми верстах (…), бабы босоногие в пестрых платьях – совсем как Россия. [55, 328].

1913 г.

Резолюции, говорят, из всех видов литературы самый скучный. Я слишком въевшийся в резолюции человек. [48, 155].

Борьбы не бывает без увлечения. Увлечение не бывает без крайностей; и, что до меня, я всего больше ненавижу людей, которые в борьбе классов, партий, фракций видят прежде всего «крайности». Меня всегда подмывает – извините – крикнуть этим людям: «по мне уж лучше пей, да дело разумей». [23, 52].

Вас пугают и печалят «крайности», а я с восторгом наблюдаю борьбу, в которой на деле зреет и мужает рабочий класс России, я беснуюсь только от того, что я – посторонний, что я не могу ринуться в сердцевину этой борьбы … [23, 53].

Надо доедать все, а то хозяева решат, что дают слишком много и будут давать меньше. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 100].

1914 г.

Знаете, как я люблю мюнхенское пиво? Во время конференции в Поронине я узнал, что верстах в четырех-пяти, в одной деревушке, в пивной появилось настоящее мюнхенское. И вот, бывало, вечерами после заседаний конференции и комиссий начинаю подбивать компанию идти пешком за пять верст выпить по кружке пива. И хаживал, бывало, по ночному холодку налегке, наскоро. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 99].

Голландский язык я понимаю приблизительно на 30—40%. [49, 74].

[Из письма к одному из деятелей II Интернационала – К. Гюисмансу]: Выражения, которые Вы употребили в Вашем письме («увиливание», «политика оттягивания» и т.д.) оскорбительны, и Вы не имеете никакого права употреблять их по отношению к товарищу. Поэтому я вынужден просить Вас безоговорочно взять обратно эти выражения. Если Вы этого не сделаете, то я пишу Вам в последний раз. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 118].

[По поводу одобрения германскими социал-демократами военного бюджета в рейхстаге]: Это конец II Интернационала. С сегодняшнего дня я перестаю быть социал-демократом и становлюсь коммунистом. [Багоцкий С. Ю. Ленин в Кракове и Поронине. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 2. С. 327].

1916 г.

Вот, она, судьба моя. Одна боевая кампания за другой – против политических глупостей, пошлостей, оппортунизма и т. д. Это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, а я все же не променял бы сей судьбы на «мир» с пошляками. [49, 340].

1917 г.

О хлебе я, человек, не видавшей нужды, не думал. Хлеб являлся для меня как-то сам собой, нечто вроде побочного продукта писательской работы. [34, 322].

Я все еще «влюблен» в Маркса и Энгельса, и никакой хулы на них выносить не могу спокойно. Нет, это – настоящие люди! У них надо учиться. С этой почвы мы не должны сходить. [49, 378].

1918 г.

Звезды. Какие звезды сегодня!.. А я в ранней юности очень хорошо знал все созвездия, теперь начинаю забывать. Некогда … [Коллонтай А. М. Звезды.. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 3. С. 169].

Ничего не знаю лучше «Appassionata», готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка, я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю вот какие чудеса могут делать люди! [Горький М. В. И. Ленин. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 2. С. 263].

Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которая, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя – руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-гм, – должность адски трудная. [Горький М. В. И. Ленин. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 2. С. 263].

Я очень понимаю юмор, но не владею им. [Горький М. В. И. Ленин. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 2. С. 247].

Ну, что стихи легче прозы – я не верю! Не могу представить. С меня хоть кожу сдерите – двух строчек не напишу. [Горький М. В. И. Ленин. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 2. С. 268].

Некоторые упрекали меня за ультиматум. Я его ставлю в крайнем случае … [35, 369].

Они рассуждают с точки зрения шляхтича, а я – с точки зрения крестьянина. [36, 22].

Это что такое? Как же вы могли допустить?.. Смотрите, что пишут в газетах?.. Читать стыдно. Пишут обо мне, что я такой, сякой, все преувеличивают, называют меня гением, каким-то особым человеком, а вот здесь какая-то мистика… Коллективно хотят, требуют, желают, чтобы я был здоров… Так, чего доброго, пожалуй, доберутся до молебнов за мое здоровье… Ведь это ужасно!.. И откуда это? Всю жизнь мы идейно боролись против возвеличивания личности, отдельного человека, давно порешили с вопросом героев, а тут вдруг опять возвеличивание личности! Это никуда не годится. Я такой же, как и все… Лечат меня прекрасные доктора. Чего же больше!.. Массы не пользуются таким вниманием, таким уходом, лечением, мы еще не успели дать им все… А тут стали меня так выделять… Ведь это же ужасно. … пожалуйста, поезжайте поскорее и прекратите сейчас же это безобразие… В какие-то герои меня произвели, гением называют, просто черт знает что такое! [Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о В. И. Ленине. 1917 – 1924 гг. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 3. С. 322].

А мало я знаю Россию. Симбирск, Казань, Петербург, ссылка и – почти все! [Горький М. В. И. Ленин. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 2. С. 255].

1919 г.

Послушайтесь моего испытанного совета. Не ложитесь спать, а примите-ка хорошую горячую ванну, потом холодный душ, позавтракайте как следует и пройдитесь до начала заседания. [Штейнгардт К. Встречи с великим Лениным. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 5. С. 180].

Потратив немало труда на исправление записей моей речи, я вынужден обратиться с убедительной просьбой ко всем товарищам, которые записывать мои речи для печати. Просьба состоит в том, чтобы… никогда не печатать записи моих речей. Вместо записи… пусть напечатают отчеты о них. Я видал в газетах такие отчеты о своих речах, которые бывали удовлетворительные. Но я ни единого раза не видал сколько-нибудь удовлетворительной записи моей речи. Отчего это происходит, судить не берусь, от чрезмерной ли быстроты моей речи, или от ее неправильного построения или от чего другого, но факт остается фактом… Потому я и прошу: никогда никаких записей моих речей не печатать. [38, 73].

Сознаюсь, что если меня употребление иностранных слов без надобности озлобляет (ибо это затрудняет наше влияние на массу), то некоторые ошибки пишущих в газетах совсем уже могут вывести из себя. [40, 49].

1920 г.

Я не в силах считать произведение экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости. [Цеткин К. Воспоминания о Ленине. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 5. С. 12—13].

Если я знаю, что знаю мало, я добьюсь того, чтобы знать больше. [41, 305].

Вандерлип попросил у меня портрет с надписью. Я отклонил, потому что, когда даешь портрет, пишешь: «Товарищу такому-то», а написать «товарищу Вандерлипу» нельзя… как написать – я не знаю. Давать заведомому империалисту свой портрет было бы нелогично. [42, 65].

Вся буржуазия говорит, что я помечен дьяволом. [42, 65].

1921 г.

Однажды я [Луначарский А. В.] прочел ему по телефону очень тревожную телеграмму, в которой говорилось о тяжелом положении учительства где-то в северо-западных губерниях. Телеграмма кончалась так: «Шкрабы голодают». «Кто? Кто?» – спросил Ленин. «Шкрабы, – отвечал я ему, – это новое обозначение для школьных работников». С величайшим неудовольствием он ответил мне: «А я думал, это какие-нибудь крабы в каком-нибудь аквариуме. Что за безобразие – назвать таким отвратительным словом учителя! У него есть почетное название – народный учитель. Оно и должно быть за ним сохранено». [Луначарский А. В. Один из культурных заветов Ленина. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 4. С. 180].

Когда я сам был эмигрантом (больше 15 лет), я несколько раз занимал «слишком левую» позицию (как я теперь вижу). В августе 1917 г. я… внес в Центральный комитет нашей партии слишком «левое» предложение, которое, к счастью, было начисто отклонено. [52, 14].

Вы ошибаетесь, повторяя (неоднократно), что «Цека – это я». Это можно писать только в состоянии большого нервного раздражения и переутомления Старый Цека (1919—1920) побил меня по одному из гигантски важных вопросов… несть числа случаям, когда я бывал в меньшинстве… Зачем же так нервничать, что писать совершенно невозможную, совершенно невозможную фразу, будто Цека – это я. Это переутомление. [52, 100].

[из анкеты]: Если вы неверующий, то с какого возраста: с 16 лет. [44, 503].

Я человек недоверчивый [42, 251].

Злобы много, но только непохоже, любезный гражданин Аверченко! Уверяю вас, что недостатков у Ленина и Троцкого много… Только, чтобы о них талантливо написать, надо их знать. А вы их не знаете. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 132].

[Рассказывает К. Цеткин]: – Послушайте, товарищ Ленин, у нас председатель какого-нибудь собрания в каком-нибудь уездном городишке боялся бы говорить так просто, так непритязательно, как вы. Он боялся бы казаться «недостаточно образованным». Я могу сравнить ваше искусство говорить только с одним: с великим искусством Толстого. У вас та же крупная, цельная, законченная линия, то же непреклонное чувство правды. В этом – красота. Может быть, это специфическая отличительная черта славянской натуры?

– Этого я не знаю, – ответил Ленин. – Я знаю только, что, когда я выступал «в качестве оратора», я все время думал о рабочих и крестьянах как о своих слушателях. Я хотел, чтобы они меня поняли. Где бы ни говорил коммунист, он должен думать о массах, он должен говорить для них. Впрочем, хорошо, что никто не слыхал о вашей гипотезе по части национальной психологии. Могли бы сказать: вот-вот, старик дает себя опутать комплиментами. Мы должны быть осторожны, чтобы не вызвать подозрения, будто оба старика составляют заговор против «левых». «Левые» ведь совсем не занимаются интригами и заговорами. [Цеткин К. Воспоминания о Ленине. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 5. С. 30—31].

Если бы нам в 1917 году сказали, что мы три года выдержим войну со всем миром и в результате войны два миллиона русских помещиков, капиталистов и их детей окажется за границей, а мы окажемся победителями, то никто бы из нас этому не поверил. Вышло чудо … [42, 360].

1922 г.

[4 марта 1922.]: Каждый революционер, достигши 50 лет, должен быть готовым выйти за флаг: продолжать работать по-прежнему он больше уже не может, ему не только трудно вести какое-нибудь дело за двоих, но и работать за себя одного, отвечать за свое дело ему становится не под силу. Вот эта-та потеря трудоспособности, потеря роковая, и подошла незаметно ко мне: я совсем стал не работник… Не могу читать так, как читал раньше – я ведь прямо проглатывал книги. … Видно мне уже никогда не будет под силу решать различные проблемы государственного строя, как решались они раньше – без труда, без особых усилий… Моя песня уже спета, моя роль сыграна, свое дело я должен буду кому -то передать другому … [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 176].

[23III1922]: Мое ходатайство: освободить меня от участия в пленуме по болезни (и заседания на пленуме и доклада на съезде я не осилю). [45, 60].

Моя болезнь, которая несколько месяцев не дает мне возможность непосредственно участвовать в политических делах и вовсе не позволяет мне исполнять советскую должность, на которую я поставлен. [45, 6].

[О детях]: Вот эти будут жить уже лучше нас; многое из того, чем жили мы, они не испытают. Их жизнь будет менее жестокой… А все-таки я не завидую им. Нашему поколению удалось выполнить работу, изумительную по своей исторической значительности. Вынужденная условиями, жестокость нашей жизни будет понята и оправдана. Все будет понято, все! [Горький М. В. И. Ленин. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 2. С. 262].

[30 мая 1922 года, И. В. Сталину]: Теперь момент, о котором я Вам раньше говорил, наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь22
  По словам М. И. Ульяновой, «Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яду. Врач Кожевников зафиксировал: «Приезжал Сталин. Беседа о суициде». [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 177].


[Закрыть]. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 177].

[На консультации врачей 24 июня 1922 года при обсуждении вопроса, чем пациенту можно заниматься, один из них предложил ему играть в шашки, но с плохими игроками, на что Ленин очень расстроился и не спал всю ночь]: Это они меня за дурака считают. [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 180].

1923 г.

Для меня всегда была важна практическая цель. [45, 374].

Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известным через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. 5 марта 1923 года. С уважением Ленин. [54, 275].

[Зима 1923 г.]: Мне уже много лет назад один крестьянин сказал: «А ты, Ильич, помрешь от кондрашки», и на мой вопрос, почему он так думает, он ответил: «Да шея у тебя уж больно короткая». [Мельниченко В. Е. Феномен и фантом Ленина. М., 1993. С. 184].

Вот, говорят, и Мартов тоже умирает … [Крупская Н. К. Воспоминания о Ленине. // Воспоминания о Ленине. В 5-ти тт. М., 1984., Т. 1. С. 592].

Ленин о других

Авенариус Р.

Авенариус, великий любитель ученой игры в новые термины … [18, 39].

Теория Авенариуса… есть теория мысли без мозга. [18, 76].

Андреева М. Ф.

А знаете вы его [Горького] жену, Андрееву? Знаете, у Горького есть один рассказ, где какой-то из его героев, говоря своему товарищу о лешем, так характеризует его: «Леший, вишь, вон он какой – одна тебе ноздря» … – «Как ноздря?» – спрашивает удивленный собеседник. – «Да так… просто ноздря и больше ничего, – вот он каков леший-то» … Так вот Мария Федоровна похожа именно на горьковского лешего, ха-ха-ха!.. [Соломон Г. А. Ленин и его семья (Ульяновы). М., Москвитянин. 1991. С. 35].