Текст книги "Миры внутри нас. Сборник участников конвента «РосКон» (Международная литературная премия имени Александра Грина). Часть 1"

Яна Варшавская

Проживает в городе Томске с 1976 года, окончила Томский государственный университет, также имеет художественное образование.

Член Российского союза писателей и Интернационального Союза писателей, а также член Творческого Союза писателей имени Ф. М. Достоевского и Общества любителей русской словесности.

Лауреат 2-й премии национальной литературной премии «Писатель года» (2013).

Лауреат 2-й премии и победитель Международного поэтического конкурса «Золотая строфа» (2011-2015 гг.).

Кавалер медали им. С. Я. Надсона «За личный вклад в развитие российской культуры и литературы», медали «65 лет основания ИСП», медали им. Владимира Набокова «За вклад в зарубежную литературу», медали им. Бориса и Глеба «За искренность в литературе» и памятной медали «220 лет со дня рождения А. С. Пушкина».

В марте 2020 года удостоена медали «Анна Ахматова – 130 лет».

Заняла 1-е место в конкурсе поэзии им. Иннокентия Анненского на 34-м Международном фестивале «Аэлита» (2017).

Присуждено 3-е место в поэтическом конкурсе им. Марины Цветаевой на фестивале «РосКон» (2017).

Отмечена Специальной премией им. В. Белинского на фестивале фантастики «РосКон» (2019).

Автор 8 книг и 60 авторских сборников, вышедших в 2011-2020 годах.

Отмечена более чем 90 дипломами, благодарностями и грамотами на различных конкурсах и фестивалях.

Эта квартира – настоящее сокровище. Досталась мне по стечению обстоятельств, но обстоятельств самых невероятных. И чтобы до них докопаться, нужно вспомнить давнюю подругу, с которой нас свела судьба одним дождливым осенним вечером.

Сейчас, конечно, трудно понять и представить ту движущую силу, ежевечерне выталкивавшую меня из тёплого уютного жилища в моросящую непогоду… Однако таковых энтузиастов нашлось не так уж и мало!

Мойра, молоденькая розовощёкая студентка математического факультета, Сэми, выпускник физического факультета, я – окончившая всё тот же Массачусетский университет, но получившая диплом преподавателя биологии… Всего в наш класс записалось десять человек. Разных, но крайне талантливых и тщеславных. Эти качества и помогали нам, я уверена, выдержать четыре года обучения и не бросить занятия живописью и композицией помимо основных занятий и работы, у кого она была. Этот класс стал единственным за всю историю художественной школы, который в полном составе дошёл до финишной черты. И поскольку наше трио было особенно спетым, мы решили отпраздновать окончание вечерней школы торжественным запуском выпускных работ прямёхонько по реке Миссисипи.

Что говорить, зрелище было ещё то! Большие белые листы с карандашными портретами Давида и Аполлона, изрядно подмоченные и тяжёлые, сделав круг почёта, одновременно борясь с течением, медленно погрузились в тёмную прохладную воду.

Это был первый шуточный след, который мы оставили… Вернее, наши «бессмертные» творения.

Насколько дружными мы были в ту пору, настолько лёгким оказалось расставание. Как-то слишком быстро и далеко друг от друга оказались и Сэми, и Мойра, и я всего за какие-то год-полтора. Причём вспоминали мы друг о друге частенько, но перезванивались не чаще раза в год, а бывало и того реже.

Вот именно в такой осенний день, когда дождь моросил спозаранку и, похоже, до следующего утра он не собирался менять планы, Мойра позвонила мне на сотовый.

– У тебя те же проблемы с квартирой? – вместо приветствия спросила она.

– Миром правит стабильность или нет? – вопросом на вопрос ответила я.

– Ха-ха-ха!.. – устало улыбнулась она. И я почувствовала, что ей непросто говорить о деле, которое занимает теперь все её мысли.

Мы сидели в кафешке, которая располагалась прямёхонько через дорогу от школы искусств. Кроме художественной там была ещё и музыкальная школа, именно для тех из нас, кто, повзрослев, решил наверстать упущенное или то, к чему не лежало сердце либо попросту не шли ноги…

Мойра не прятала заплаканных глаз, вокруг которых темнели ещё и небольшие круги… Потерять сразу всю семью в нелепой автокатастрофе – это ли не самое худшее испытание, выпавшее на долю молодого человека, только-только устраивающего свою жизнь?..

Моя подруга ничего не стала менять в апартаментах своей экстравагантной бабули, пожелавшей перебраться на склоне лет из уютного нью-йоркского особняка в самый высокий небоскрёб Сингапура.

Направляясь к окну, я не с первого раза, тыкая в три большие кнопки на овальном позолоченном пульте, раздвинула шторы. Подошла ближе и замерла от восторга, увидев внизу лёгкие облака, больше похожие на диковинных белых птиц, медленно плывущих не в бескрайнем и бездонном небе, а между самыми высокими домами, образующими круг. Это зрелище настолько потрясло меня, что я вновь ощутила тот творческий голод, который заставляет, бросив всё, хвататься за кисти…

И эта картина за окном моего нового жилища, больше напоминавшего музей модерна, не шла ни в какое сравнение с видом из иллюминатора трансатлантического лайнера.

Теперь я взяла за правило каждое утро, как только проснусь и приготовлю ароматный кофе, подолгу сидеть у окна и наблюдать за сменой фантастических картин, написанных на холсте бездонного неба. И я могу поклясться, что никогда ещё они не повторились… То небо было свинцово-синее, то облака такие невесомые и прозрачные, что напоминали лишь лёгкое быстрое касание невидимой божественной кисти небесного художника.

Я пила кофе, смотрела вдаль и представляла, как, наверное, это здорово – перекинуть верёвочный мост и прошагать по нему прямо в облаках, чтобы войти в такое же окно небоскрёба, который можно было рассмотреть только в солнечную погоду… Высоченный дом, стоявший напротив, манил, как далёкая пристань влечёт усталого моряка. Как-то вечером, разбирая старые вещи, я наткнулась на огромный ящик с загрунтованными холстами и коробкой масляных красок… Эта находка меня порадовала. Но, не найдя нигде ни одной кисти, я, быстро собравшись, отправилась в художественную лавку, которую заприметила сразу после переезда. Оказавшись рядом с магазином, поняла, что совершенно выпала из времени, было уже около полуночи, и рассчитывать на то, что кто-то продаст мне кисти, было по меньшей мере самонадеянно и глупо.

Я машинально и без всякой надежды позвонила, нажав на старую позолоченную кнопку. За дверью послышались ворчание и шарканье чьих-то неторопливых ног.

Когда дверь приоткрылась, я увидела старого китайца с удивительно молодыми глазами… В них был блеск, свойственный лишь очень увлечённым натурам, всецело поглощённым какой-то безумной, с точки зрения простого обывателя, идеей.

– Нося здеся, сего звониша? – проворчал седобородый старик.

– Простите! Простите, пожалуйста… Я просто ещё не привыкла. Наверное, зайду завтра, вы не против? – взглянув на него с мольбой, произнесла я.

– Зафтра? Приходить зафтра. А можна сиводня, – распахнув огромную тяжёлую дверь, ответил он.

– Правда? Вот спасибо!

Я последовала за китайцем в едва освещённую, но очень просторную лавку. Он включил ещё один светильник и спросил, что за нужда привела меня в его магазин посреди ночи. Но, заметив мой интерес у витрины с колонковыми и беличьими кистями, просто ждал, когда я выберу и подойду к кассе. Кисти были первоклассные и, судя по всему, дорогие. Но я всё же взяла их с десяток и ещё несколько из свиной щетины.

– Мадама художника или мадама делать подарок? – прищурив левый глаз, спросил добрый джинн-продавец.

– Мадама сошла с ума, глядя на небо! – подмигнув ему, ответила я и протянула всю наличность, рассчитывая на снисхождение старого лавочника.

Он пересчитал доллары и, несколько раз проведя слегка сжатой ладонью по длинной бороде, сказал:

– Принеси мне первую картину. Где твоё небо. Не нада доллар.

– Вы – волшебник! Обязательно принесу, – радостно ответила я и поспешила назад, к своему окну.

Сколько времени прошло после этой ночной прогулки, одному Богу известно. Я писала и ночное небо, подсвеченное огнями огромных реклам, и рассвет, тронувший алым густые облака…

Мне хотелось написать раннее утро, невероятно свежее и прозрачное, купающее огромные небоскрёбы в золоте лёгких перистых облаков. Но вдруг кисть сама подсказала мне, где сделать небольшой штрих, и я провела эту тоненькую, еле заметную линию… Словно это была нитка, на которую нанизаны белые облачные бусины. На другой картине, уже порядком осмелев, нарисовала приоткрытое окно в доме напротив, к которому бежала светлая дорожка от моего открытого окна.

Это ведь какое-то безумие. Я даже не знаю, кто живёт за этим стеклом, и живёт ли вообще.

Следующим утром, вспомнив о своём обещании, я завернула в покрывало уже просохший холст, на котором, как и просил старый китаец, были небо и золотые облака, и отправилась в лавку.

Он долго смотрел на картину и молчал.

Я, уже подумав, что разочаровала его окончательно, повернулась к дверям, чтобы уйти…

– Остановися. Это осень нрависа. Ты должна принести ещё две картин.

Он разрешил мне взять масло, краски и кисти. А я попросила ещё и несколько холстов.

Целый месяц пролетел, наверное, судя по тому, что количество картин, прислонённых к длинной стене огромной студии, просилось на персональную выставку. Собственную выставку…

Раньше я мечтала о заброшенном старом маяке. Там бы я хотела устроить свою мастерскую. На самом верху, на самой высоте. С огромными окнами вместо стен, чтобы в них лился солнечный свет и входила чёрная ночь с миллиардами ярких звёзд…

Как же это было давно! Мой маяк-мастерская оказался просто совершенно несбыточной мечтой. Вместе с ним на какое-то время ушла и живопись.

А теперь?.. Мой верёвочный мост или просто облачная дорожка, ведь это же даже не заброшенный маяк. Это сумасшествие чистой воды…

Я подошла к окну. В небе ни облачка. В окне напротив мелькнул силуэт. Может, и показалось. Неудивительно. Если есть окно, значит, есть и жилец. Тоже мне, новости дня! Демонстративно задвинув шторы, я включила музыку и неожиданно для себя самой стала танцевать. Я представила себя в белом струящемся платье, в перчатках выше локтя и… вальсирующей в огромном нарядном зале. Кто мой кавалер? Конечно же, молодой зеленоглазый брюнет, кто же ещё?! С этим переездом и поиском работы я совершенно забыла, что когда-то строила планы, и в них было место для прекрасного принца… Ладно-ладно, просто для того, кто для меня им станет. Конечно, всё так и будет когда-нибудь.

А пока нужно вернуть долги.

Что же ему отнести?

Почему-то захотелось именно эти. Те, на которых едва заметная тропинка тонула в утреннем тумане, слившемся с плотными, как сугроб, белыми облаками.

Как и в первый раз, старик долго всматривался в картины, словно искал на холсте какой-то ответ. Потом, видимо, вспомнив обо мне, коротко приказал:

– Иди. Он ждёт!

– Кто? – изумлённо подняв на него глаза, спросила я.

– Принса. Кто ещё…

Ноги стали ватные, ужасно хотелось пить. Купив бутылочку воды в ближайшем супермаркете, я осушила её тут же, у дверей магазина.

«А теперь я совершу глупость», – подумав так, я направилась искать тот дом, который вырастал словно сверкающий гигантский исполин, в точности повторяя все архитектурные особенности небоскрёба, где волею судеб я оказалась теперь.

Должна признаться, что я тот ещё топограф и могу заблудиться в трёх соснах… Но где-то же этот дом должен быть! Я озиралась, задирала голову, но никакого небоскрёба-близнеца поблизости просто не было. Изрядно поплутав, снова прошла мимо торгового центра и, поглощённая мыслями о здании-призраке, не заметила, как оказалась дома.

– Ты будешь жить в самом высоком небоскрёбе на планете! Весь мир будет у твоих ног! Подумай только… и соглашайся, – вдруг вспомнила я слова Мойры, произнесённые тогда в нашей кафешке. Но ведь она же не сказала, что я буду жить в одном из самых высоких…

Значит, это какой-то оптический обман. А лучше всего взять и открыть карту центрального района, и вот именно сейчас. Прямо на телефоне.

Долго искать не пришлось. Вот она, подробная карта. Улица Орчард-роуд, что в переводе означает «Дорога, ведущая к фруктовому саду»… Но, разрази меня гром, нет тут ни одного повторяющегося дома. Нет моего дуплета-дубля-двойника-призрака-небоскрёба. Нет, и всё!

Раздвинув шторы, я подошла вплотную к окну и стала вглядываться в облака. Боже! В них, прямо как на моих картинах, прятался еле заметный верёвочный мост…

Что, чёрт возьми, происходит? Не поверив своим глазам, но почти поверив в своё безумие, я отошла от окна. Медленно прошла в ванную комнату, умылась прохладной водой и долго не отрывала белого махрового полотенца от лица.

Если в жизни происходит что-то слишком невероятное, значит, этому есть простое объяснение. И если я сейчас умру, пытаясь пройти по воображаемому облачному мосту, то хотя бы пусть это будет красиво!

Я распахнула шкаф и, отыскав там светлое платье с широкой юбкой, надела его, а ещё лёгкие туфли. Чуть-чуть косметики. И… вуаля!

Наверное, ветер снесёт меня сразу же, едва я открою створку высоченного окна, не дав мне выбраться наружу.

И как это чёртово окно открывается?.. И открывается ли вообще?..

20.01.2020

Амир Гаджи

Родился в 1949 году в Алма-Ате. После получения высшего юридического образования в Омске служил в уголовном розыске. Работал в комсомоле и различных государственных органах Казахстана. Ходил первым помощником капитана на судах загранплавания (порт приписки – Владивосток). Жил и работал в Китае. Со времён перестройки и до пенсии – частный предприниматель. Более тридцати лет изучал различные эзотерические техники. Практиковал с шаманами Западной Сибири, Тывы, Бурятии, Непала, Мексики, Гавайских островов, Аляски и Седоны (США), Перу, Боливии, Рапануи (остров Пасхи). Посетил около ста стран мира и Антарктику. В 2018 году стал лауреатом литературной премии имени святых Бориса и Глеба и награждён медалью «За оригинальное мышление и духовное воспитание современного русского народа». В 2019 году – лауреат международного конкурса «Новый сказ» памяти П. П. Бажова. В настоящее время живёт в Монреале (Канада).

Роман «Тайные свидетели Азизы» состоит из двух книг. Книга вторая, «Аделъ autem gloria – conaturae» («Во славу женщины – венца природы»), относится к жанру метафизической реальности.

Мелхиседек, Царь Салима, священник Бога Всевышнего, – тот, который встретил Авраама и благословил его, которому десятину отделил Авраам от всего. Он Царь мира, без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, пребывает священником навсегда.

Апостол Павел

По иудейской традиции на праздник Песах – в день памяти об исходе евреев из Египта – одному из приговорённых преступников даруется жизнь. В тот день был выбор между проповедником Иешуа из Назарета и вором и убийцей Вараввой. Толпа, буйствовавшая за стенами иерусалимского дворца царя Ирода, превращённого в резиденцию римских прокураторов, отдала свой голос в пользу Вараввы. Среди этого необузданного скопища, жаждавшего немедленного распятия Иешуа, поведение трёх человек «с глазами санпаку» отличалось от остальных. Их рты орали те же проклятия самозванцу, что и другие рты. Их руки, сжатые в кулаки, как и кулаки любого из толпы, были готовы в любую минуту размозжить лжепророку голову При этом взгляд этой троицы меченых не выражал ни гнева, ни сострадания. Они следили за каменным лицом Наблюдателя, ожидая его приказа. Несмотря на горячую атмосферу события, стоявший в стороне Наблюдатель оставался беспристрастно-холодным, а его внимательные «санпаку» сканировали лица людей, определяя их намерения. Наблюдатель знал, что «зажечь» народ, превратившийся в толпу, легко и управлять ею нетрудно. Он держал ситуацию под контролем и в любую минуту мог направить энергию этой, на первый взгляд, неуправляемой массы в нужное русло. В то же самое время во дворце иудейские вожди ждали от Понтия Пилата ответа на свой вопрос: утверждает ли он – римский прокуратор Иудеи – решение Синедриона о смертной казни преступника и самозванца Иешуа из Назарета? Стражник передал записку для прокуратора от его жены Клавдии Прокулы: «Не делай ничего Праведнику тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него». Для Понтия Пилата мнение Клавдии было решающим, он так бы и поступил, но, к сожалению, было поздно, решение уже принято.

В пятницу утром отвергнутый народом Палестины и приговорённый иудеями к смерти иври Иешуа из Назарета начал свой крестный ход от башни Антония в центре Старого города до Лобного места с еврейским названием Голгофа, что находится за стенами Иерусалима на северо-западе. Здесь казнят опасных преступников, всенародно распиная их на кресте. В это же самое время в скромной кошерной мисаде, приютившейся напротив Судных Врат, на пересечении базарной улицы Сукхан эз Зайн и дороги, по которой водят приговорённых на казнь, неприметный горожанин в поношенном традиционном халате и вязаной кипе на голове получил свой обеденный заказ. Это были: запечённый карп (гефилтэ фиш) с гарниром из жареной моркови с черносливом (цимес), выпечка, сдобренная мёдом (тэйгэлэх) и свежевыжатый гранатовый сок в простой керамической кружке. Посетитель ел не спеша и с удовольствием. Закончив трапезу и расплатившись с хозяином, уверенной походкой он вышел на улицу. Навстречу ему приближалась шумная процессия, сопровождавшая осуждённого преступника. Вместе с возбуждённым народом шагал Наблюдатель, стараясь оставаться неприметным. Он увидел выходившего из харчевни человека ещё издалека. Наблюдатель узнал его, хотя и видел впервые. Это был Мелки-Цедек, или, как его называют в миру, Мелхиседек. У Наблюдателя было задание не допустить его встречи с Иешуа. Но Мелхиседеку удалось протиснуться в толпе между Наблюдателем и Иешуа. Избитого, окровавленного, с терновым венком на голове, преступника Иешуа, нёсшего огромный деревянный крест, охраняло каре римских легионеров. Если бы не они, этот улюлюкавший, плевавший, горланивший проклятья и в бессильной злобе потрясавший кулаками обезумевший сброд человеко-животных в праведном гневе разорвал бы самозванца на куски. Этот народ, сейчас объединённый первородным рептильным инстинктом, жаждал крови несчастного Иешуа, приговорённого к смерти за присвоенный себе статус пророка и вольнодумные речи о милосердии и всеобщем человеколюбии. Но Рим не допустит власти толпы. Рим чтит закон, согласно которому этот человек будет публично распят на кресте в назидание другим. Он будет висеть на кресте несколько дней, а потом о нём все забудут навсегда. Сгорбленный под тяжестью собственноручно изготовленного креста, преступник неожиданно споткнулся и упал. Под одобрительные возгласы толпы Иешуа медленно встал и поднял на Мелхиседека залитое кровью и потом лицо. В его глазах читались скорбь и отчаяние, а сердце кричало о сокровенном. «Именно такой его страдальческий образ сохранят люди в своей памяти навечно», – подумал Мелхиседек. Их взгляды встретились лишь на одно мгновение, и этого бесконечно долгого времени было достаточно, чтобы передать Иешуа уверенность в правильности его поступков. Внешне казалось, что Мелхиседек остался равнодушным к безмолвным мольбам Иешуа, ибо каждый должен достойно нести свой крест, и потому, не глядя в лицо приговорённому к смерти, он пошёл вслед за ним, смешавшись с неистовствовавшей толпой. Наблюдателю не понравился их перегляд, и надо было что-то предпринять. В это время процессия сделала остановку. Сегодня для Иешуа это была уже девятая остановка. Пользуясь случаем, Наблюдатель негромко сказал: «Раздеть его. Преступник должен быть голым». Трое меченых громко поддержали эту идею. Толпа, словно ожидавшая сигнала, немедленно разразилась: «Голым, голым, голым! Преступник должен быть голым!». Не дожидаясь особого приглашения, добровольцы скопом набросились на Иешуа, сорвали последние одежды и брезгливо швырнули их в подворотню. Вид голого иври-лжепророка вызвал у экзальтированной толпы неописуемый восторг, граничивший с экстазом. Сотнеголовая толпа куражилась над несчастным, гогоча, приплясывая и тыкая в него пальцами, поэтому никто не заметил, как Мелхиседек бережно поднял окровавленные лохмотья, спрятал их за полами своего халата и скрылся в первом же переулке. Это увидел Наблюдатель, который последовал за ним. Он шёл за Мелхиседеком вплоть до Силоама в Восточном Иерусалиме, к югу от Старого города со стороны Кедрона, но упустил его из виду на Великой лестнице, ведущей к Храму, недалеко от Силоамского источника. Наблюдателю помешали многочисленные прокажённые, совершавшие очищение в купели после выздоровления. Обычно здесь такая толкучка бывает лишь в еврейский праздник Суккот. Наблюдатель пробежал все шестьсот метров этой ступенчатой улицы и обследовал несколько близлежащих переулков, прежде чем понял, что сегодня ему предстоит неприятный разговор с теми, кто послал его следить за этим человеком.

Мелхиседек не думал о слежке за собой, он спешил уединиться. Уже в три часа пополудни он сидел, закрывшись в номере дешёвой гостиницы. За окном накрапывал дождь – символ соединения Земли и Неба. Мелхиседек внимательно рассматривал одежды Христа. Наконец он нащупал то, что искал. Мелхиседек осторожно достал зашитую за подкладку перламутровую пластинку. Он знал о её существовании. Он знал, что это такое, и, разумеется, знал, что она значила для Иисуса Христа. В эти самые минуты распятый на кресте Спаситель человечества знал о том, что эту пластинку нашли. Сердце его наполнилось счастьем выполненного долга, потому что он знал, в чьих руках она сейчас находится. Мелхиседек держал в руках перламутровую панагию. На ней рельефной резьбой был создан искусным эмальером образ мудреца, сидящего на ступенях лестницы Иакова[1]1
  Лестница Иакова (Ветхий Завет, быт. 28) – Бог не отвергает нас от Себя после нашего грехопадения. Лестница является символом, соединяя нас с Богом.


[Закрыть], извивающейся, уходящей высоко вверх. Мудрец держит в руках Мать-Книгу всезнаний. У него в ногах сидит ангел – восхищённый ученик. Маленькая панагия размером пять сантиметров в длину и три сантиметра в ширину обладала огромной созидательной силой. Это был ключ к памяти предков и квинтэссенция собственных перерождений. Тысячелетиями передаваемая от одного избранника Бога к другому, панагия наполняла их силой духа и мудростью, чтобы пророк человечества до конца исполнил своё божественное предназначение.

В это же самое время Наблюдатель стоял у неприметной двери в высоком заборе, заросшем кустами разноцветной лантаны навечно безлюдной тупиковой улицы холма Ир Давид. Над дверью хамса – защитный амулет в форме ладони, какие есть в каждом доме. Мало кто бывал за этой дверью, и никто не знает, кому принадлежит этот дом, скрытый от посторонних глаз вековыми платанами. В небольшой нише в заборе, справа от двери, был выставлен старинный бронзовый канделябр в виде перевёрнутой пентаграммы с пятью зажжёнными свечами – тайный сигнал Наблюдателю, что его здесь ждут. На двери латунный кнокер в виде отвратительной химеры, вызывающей ужас и панический озноб. Это был крылатый дракон с косматой головой овцебыка, непропорционально большим носом и толстыми губами дромадера. Его живот имел короткую шерсть, а спина была покрыта ромбической рыбной чешуёй, превращённой в колючку. Две лапы, напоминающие человеческие ладони, имели по пять четырёхфаланговых пальцев без ногтей. Длинный чешуйчатый хвост заканчивался моржовым пенисом с огромным чёрным когтем на конце. В своих лапах это латунное чудище держало большую рыбу с головой собаки. Через полторы тысячи лет этот кнокер – символ нечисти – сорвётся с места и, переходя из рук в руки, начнёт свой разрушительный поход по городам и странам планеты, ломая души людей, неся им вирус сомнения, страха, раздора и ненависти к ближнему, до тех пор, пока не остепенится, найдя приют на стенде Метрополитен-музея в Нью-Йорке, столице мира. А сейчас Наблюдатель дрожащей от страха рукой трижды ударил кованым когтем пениса по металлической подложке. Через минуту дверь открыл угрюмый слуга в сопровождении двух чёрных как смоль псов древней африканской породы басенджи. Хозяин дома не любил болтунов, поэтому держал породу собак, не умеющих лаять, и глухонемого слугу, который, наверное, уже лет сто без слов понимает, чего от него ждут. Все трое знали Наблюдателя в лицо, поэтому сразу проводили его в ажурную беседку на берегу небольшого искусственного пруда в глубине роскошного, ухоженного сада. Слуга указал Наблюдателю на пуфик перед ширмой из эбенового дерева, отделанного великолепным китайским шёлком. Он сел лицом к ширме, по обе стороны которой, не сводя с него зловещих глаз, сели готовые к атаке басенджи. Ширма не столько скрывала лицо хозяина от посетителя, сколько подчёркивала разницу между ними. Вы разговариваете не с человеком, а с ширмой или с собаками, если вас это больше устраивает. Через несколько минут Наблюдатель услышал, как по другую сторону ширмы пришёл человек. Вернее, Наблюдатель понял, что за ширмой кто-то или что-то появилось. Выдержав паузу, Наблюдатель подробно рассказал о событиях последних дней, происходивших вокруг Иешуа из Назарета. Но, вероятно, его доклад не произвёл должного впечатления на то, что находилось за ширмой, потому что в течение рассказа это бесполое нечто не проронило ни слова. У Наблюдателя сложилось впечатление, что оно всё уже знало и без него. Даже знало больше, чем сейчас услышало. Поэтому Наблюдатель умолк на полуфразе. Ширма тоже молчала. Молчание длилось долго и даже стало тягостным. Вдруг ширма ровно и медленно заговорила. Именно ширма, потому что этот сиплый бесцветный звук мало походил на человеческий голос. Он шёл не из гортани смертного, рождённого женщиной, а аспидом выползал из глубокого колодца преисподней и, цепляясь за острые выступы каменной кладки, создавал небольшое эхо. У Наблюдателя от страха язык прилип к нёбу.

– Нельзя допустить, чтобы Мелхиседек вновь вручил панагию человеку.

В ответ Наблюдатель молчал. Он физически не мог говорить, у него просто-напросто не открывался рот. Но в его словах не было необходимости. Ширма легко читала все его мысли.

– Очень скоро власти предержащие познают свойства и силу толпы и, уверовав в свою безнаказанность, будут в своих меркантильных интересах беззастенчиво манипулировать безмозглой массой, направляя её на смертоубийство. Человек как личность исчезнет, и человечество уничтожит самого себя. На Земле воцарятся мир и гармония.

Ширма на минуту умолкла. Наверное, сама осмысливала то, что сейчас наговорила Наблюдателю и двум несчастным собакам. Сейчас Наблюдателю было трудно представить себе будущую картину мира, которую живописала ширма, но не верить ей он не мог только потому, что то, что находится за ширмой, на самом деле управляет этим миром. Наблюдатель на секунду усомнился в правоте услышанного сейчас прогноза – уж слишком он был невероятен. Из ступора размышлений его вернул сиплый голос ширмы:

– В головах и сердцах мужчин и женщин главными словами останутся: «я», «мне», «мой», «моё», «меня». Человек будет одержим только самим собой и перестанет замечать находящихся рядом. Мы расторгнем единение людей с Богом, и из всех природных ощущений, присущих человеку, останется единственное чувство – чувство полного одиночества… – Ширма сделала короткую паузу, давая Наблюдателю возможность глубже осознать только что услышанное. – Человечество, уверовав в то, что Бог создал человека, а не наоборот, неспособно к преображению. Люди до сих пор цепляются за земную жизнь, не понимая, что это и есть главный источник всех их зол. Они убеждены в наличии двух противоположностей: Добра и Зла. Эти люди не в состоянии осознать, что за пределами этого мира, где Добро и Зло перестают существовать, и наступает настоящее блаженство. Таких тупиц надо физически уничтожить, и в этом есть высшая справедливость. Человек в теперешнем его виде не созрел для претворения в жизнь высоких замыслов Создателя. Нам надо закрыть очередной цикл – очистить эту планету от такой скверны, как люди. Искалеченная земная природа постепенно восстановит свой естественный баланс, и Земля снова станет раем для всего живого, какой она была до появления здесь человека. Повторяю: нельзя допустить, чтобы панагия попала в руки людей. Иначе они снова начнут пытаться преображать это негодное человечество. Человечество физически должно быть уничтожено. Тебя зовут Тонинадер. Запомни: Тонинадер. Смотри, Тонинадер, и наслаждайся лилой – игрой Судьбы, торжеством всех пороков. Пришло время, когда всё выворачивается наизнанку, и картины разложения этого человечества из Зазеркалья выходят наружу. Пришло время, когда блистательный Люцифер становится для людей Богом.

После этих слов из-за ширмы раздалась какофония – дикая, немыслимая смесь звуков: железа по стеклу, плача капризного ребёнка, шипения змеи и воя собаки. От этого противоестественного звука Тонинадера стошнило. Он мгновенно вспотел, и его тело покрылось «гусиной кожей». Неожиданно для себя Тонинадер опорожнился. Вокруг него образовалось облако неоднородного месива запахов рвоты, пота и человеческих фекалий. Почувствовав исходящий от Тонинадера адский запах, ширма рассмеялась с новой силой. Эта дьявольская какофония была смехом ширмы, который продолжался, к счастью, недолго. Потом за ширмой всё стихло. Перед Наблюдателем предстал глухонемой слуга, делая знак рукой: «следуй на выход». Басенджи зарычали, давая понять, что аудиенция закончена.

Мелхиседек подошёл к пещере ровно в полночь. Сквозь щель увидел, что тело Иисуса светится. Это было едва заметное мерцание, словно тело было покрыто тонким слоем флуоресцентной краски матово-белого цвета. Мелхиседек сел неподалёку от входа в пещеру в удобную позу лотоса и приготовился проводить Иисуса Христа в самый важный путь его жизни – к самому себе. Он был единственный, кто наблюдал за свечением, которое постепенно меняло свой цвет. Вначале оно было бледно-розовым и буквально на глазах изменилось до красного. Затем свечение стало оранжевым, как заходящее солнце в долине Нила, а через несколько минут приняло цвет шаронского лимона. При каждой смене цвета возрастала яркость свечения. Вот оно стало зелёным, потом голубым и синим. Наконец всё тело Иисуса засверкало фиолетовым цветом чистого аметиста. Помимо смены цвета тело ещё и уменьшалось в размерах. Мелхиседек не впервые наблюдал подобное, но всякий раз был заворожён этим зрелищем. В этот момент тело Иисуса засветилось семицветной радугой. Примерно через час радуга, изгибаясь синусоидой, начала подниматься над плащаницей. В своей амплитуде краски радуги переплетались, скручиваясь в спираль. Их спектр при слиянии давал белый цвет. Радуга над телом начала вращаться вокруг своей оси, постепенно увеличивая скорость. Этот энергетический смерч – семицветная энергия Иисуса Христа – поднялся на двухметровую высоту и, пройдя сквозь каменный свод пещеры, превратился в ослепительно-белый столб, вокруг которого начало вращение одновременно в трёх направлениях огромное восемнадцатиметровое энергетическое поле сакральной Меркабы Иисуса Христа. Для Мелхиседека исчезли очертания Иерусалима. Земля вокруг города до самого горизонта слилась с ночным небом в нечто единое. Мелхиседек, чувствуя себя в безвоздушном пространстве, наблюдал на фоне звёздной бескрайности всё возрастающее вращение Меркабы. Вдруг Мелхиседек собственными глазами увидел, как небеса разверзлись, принимая белый энергетический смерч, который, растворяясь в таинственной бесконечности ночного неба, постепенно увлекал за собой радужное тело Сына Божия Иисуса Христа – Повелителя Вселенной, Вседержителя, Пантократора. Через час тело Христа вознеслось, оставив на плащанице собственный образ. Иисус Христос осознанно и добровольно принёс себя в жертву ради благодати Господней – освобождения человечества от греха. Он навсегда сделал Иерусалим священной столицей мира.