Текст книги "Карл Роджерс и его последователи: психотерапия на пороге XXI века"

Итак, основная гиротеза данной главы заключается в том, что наши представления о природе человека должны быть центрированы не на Я и его актуализации, а на более продуктивной идее, что человек испытывает не столько потребность быть любимым, сколько потребность любить. Используя терминологию Роджерса, мы исходим не из аксиомы, что каждый имеет потребность в позитивном принятии себя другими, а из предположения, что каждый имеет потребность в позитивном принятии других.

Такая позиция не опровергает мысли о том, что люди вообще нуждаются в позитивном принятии. Мы обсуждаем здесь не столько различные теоретические посылки, сколько вопрос о фундаментальных принципах. В данной главе выдвигается предположение о том, что таким принципам может быть альтруистическая ориентация, а ее производной – саморазвитие. Такая трактовка противоречит традиционным представлениям о первичности саморазвития и вторичности социальных добродетелей. Изменение наших представлений о фундаментальной природе человека существенно меняет наши взгляды на то, чем именно должен заниматься терапевт. В мои намерения не входит анализ всех возможных выводов из новой теории, мне хотелось бы лишь привлечь внимание к некоторым трудностям, имеющимся в существующей теории, которые данная теоретическая переориентация, возможно, поможет разрешить.

Если тезис о врожденном альтруизме верен, тогда фрустрация данной потребности позитивно принимать других должна неизбежно приводить к ухудшению психологического здоровья. Фрустрация, следовательно, понимается не столько как неудача в сборе нарциссических атрибутов, сколько как несчастная жизнь человека среди тех, кто не восприимчив к его доброжелательности. Не вдаваясь в детали, проиллюстрируем эту мысль примерами, относящимися к различным этапам жизни.

Согласно классическим представлениям гуманистической и психоаналитической терапии, начало жизни соответствует стадии «первичного нарциссизма» (Freud, 1914), а постоянная потребность в «доказательстве самоценности» (Thorne, 1992, p. 31) нужна для поддержания растущего Эго человека. С нашей новой точки зрения мы понимаем это иначе. На самом начальном этапе жизни у новорожденного есть потребность видеть лицо матери. Мы не считаем, что это нужно ему для того, чтобы манипулировать ею с целью удовлетворения своих потребностей. Новая теория позволяет понять такое поведение как приносящее внутреннее удовлетворение, что фактически является зарождением «ориентации на другого», изначально присущей человеческой природе.

Что касается чуть более старшего возраста, то нам известно, что социальные работники порой приходят в сильное замешательство оттого, что дети, пережившие насилие в семье, продолжают верить в добродетель своих родителей. Родитель, отказывающийся от ребенка, зачастую занимает особое место в его чувствах. Трудно объяснить эти факты с помощью теории, в которой потребность быть позитивно принятым рассматривается как фундаментальная, но их легко понять, если таковой является потребность позитивно принимать других. Для пояснения предпримем следующее несложное рассуждение. Ребенок стремится делать то, что соответствует изначальной природе человека, и требуется сильное принуждение, для того чтобы изменить его поведение. Я полагаю, что психическая травма, от которой страдают дети, пережившие насилие, это не столько травма их Я, сколько травма, нанесенная самой возможности воспринимать своих родителей в позитивном ключе. Дети будут использовать всяческие ухищрения, чтобы вопреки всему сохранить доброе отношение к другому человеку, включая принятие на себя вины за совершенное над ними насилие. Я не хочу сказать, что нет иных способов объяснить такое поведение. Однако, по моему мнению, предположение о существовании первичной потребности в принятии других обеспечивает более емкое и, следовательно, более удовлетворительное с научной точки зрения объяснение.

Поскольку клиентоцентрированный подход предлагает теорию развития человека, он тесно связан с идеей доказательства самоценности. А так как потребность быть позитивно принятым рассматривается в качестве аксиомы, то удовлетворение этой потребности будет считаться главным подкреплением в процессе обучения растущего человека. «Наша способность позитивно относиться к себе напрямую зависит от качества и постоянства позитивного принятия, которое демонстрируют нам другие люди, и там, где оно является избирательным (в некоторой степени это обстоятельство затрагивает всех нас), мы оказываемся жертвами того, что Роджерс описывал как Доказательства самоценности» (Thorne, 1992, p. 31). Однако, основываясь на нашей новой гипотезе, мы снова спрашиваем: почему улыбка родителя так необходима ребенку? Традиционная теория объясняет это так: ребенок угождает родителю для того, чтобы его позитивно принимали. А согласно новой теории, ребенок просто хочет, чтобы родителю было приятно. Мы не должны предполагать какую-либо неискренность со стороны ребенка.

Мы знаем также, что в конце жизни многие пожилые люди, думая, что они больше не приносят пользы, впадают в отчаяние. Согласно нашей новой теории, нам не следует считать, что желание быть полезным обусловлено «заботой о своем физическом состоянии», или считать, что люди обслуживают свою невротическую потребность, желая сохранить за собой роль, привлекательную для других. Можно просто принять этот факт как нормальную и здоровую человеческую реакцию.

Человеческий взгляд всегда обращен вовне, и благополучной можно назвать такую жизнь, в которой этому взгляду позволено сохранять свою позитивность. В середине жизни отношения между партнерами, как правило, становятся более ожесточенными не столько потому, что один или оба партнера не могут получить всю любовь, в которой они нуждаются, сколько потому, что любовь, которую они дарят, не принимается другим.

Как в таком случае развивается Эго? Я полагаю, что его развитие осуществляется за счет того же набора стратегий, которые используются ребенком с целью сохранения первичной альтруистической позиции перед лицом тех аспектов жизни, которые демонстрируют неприятие. Здесь мы в каком-то смысле противоречим теории Кохута (Kohut, 1971). Как и он, мы считаем, что развитие характера является следствием разочарований, которые, однако, понимаются нами не столько как недостаток эмпатии со стороны родителей, сколько как ситуации, вынуждающие ребенка проявлять изобретательность и находчивость, чтобы сохранить свою позитивную позицию. На протяжении всей своей жизни люди борются за то, чтобы вопреки всей негативной информации сохранить положительный взгляд на мир. Представленная здесь теория по-новому освещает знаменитое высказывание Фрейда, согласно которому «мы вынуждены уйти в болезнь, если вследствие фрустрации лишаемся способности любить» (Freud, 1914, р. 78).

Тейлор (Taylor, 1989), проанализировав результаты многочисленных исследований, опровергает мнение о том, что депрессия является результатом нереалистического взгляда на мир. В действительности именно психически здоровые люди склонны воспринимать мир более позитивно, чем он есть на самом деле. Для человеческой природы более естественно воспринимать прежде всего светлую сторону жизни.

Итак, если разочарование не слишком велико, ребенок будет стараться справиться с ним. Негативная информация будет воспринята и интегрирована в репертуар позитивного принятия. Именно эта совокупность стратегий, я полагаю, и составляет Эго. Таким образом, Эго становится средоточием тех средств, которыми овладевает человек и с помощью которых он восстанавливает позитивное видение жизни в неблагоприятных обстоятельствах. Чем более разнообразными и многосторонними являются эти средства, тем большей силой характера обладает человек. Зрелость проявляется в способности противостоять несчастьям, в умении сохранять достоинство в трудных условиях, быть нравственным даже тогда, когда самые серьезные обстоятельства препятствуют базисной потребности видеть других людей и окружающий мир позитивно. Между прочим, следует заметить, что религиозность – хороший пример такого позитивного взгляда.

Мы знаем, что многие наши клиенты сильно страдают от негативной самооценки и чувства вины. Причины этого коренятся в раннем жизненном опыте. Почему такое отношение к себе проявляется столь часто? Если основная потребность растущего человека заключается в том, чтобы быть позитивно принятым, почему же недостаток такого принятия усиливает у ребенка чувство вины? Исходя из нашей теории, становится понятным, что проблема ребенка сводится не к тому, чтобы добиться доброго отношения родителей, а к тому, чтобы сохранить свое собственное позитивное представление о них. Принятие вины на себя – одно из средств достижения этой цели. Оказывается, человек может добровольно взять вину на себя для того, чтобы сохранять позитивное принятие других. Положительное самопринятие может быть принесено в жертву, если это необходимо для поддержания более фундаментальной потребности принимать позитивно других. Таким образом, принимая вину на себя, дети просто следуют своей природе. Это, конечно же, несправедливо, но в рамках нашей новой теории это легко понять.

Рассмотренные примеры подкрепляют основную мысль данной главы, вынесенную в ее заголовок. Многие способы аргументации, используемые обычно для того, чтобы показать, как социализированное поведение может быть сведено к эгоистической мотивации, должны быть пересмотрены, и психотерапевты, я полагаю, станут слушать и слышать своих клиентов совершенно иначе. Функция терапии, таким образом, может состоять в том, чтобы создать для клиента ситуацию, в которой он сможет вернуться к естественному, альтруистическому существованию. Клиент в психотерапевтической ситуации видит внимательного терапевта, который на глубинном уровне напоминает ему о способе жизни, не замкнутом на собственное Я.

Поскольку данное предположение является довольно радикальным, я предлагаю обратиться теперь к рассмотрению теории Я для того, чтобы обсудить данный вопрос с другой стороны.

Рассуждая о том, что лучше способствует исцелению и саморазвитию – самопринятие или принятие других, – не лишне будет обратиться к вопросу о том, что же имеется в виду под понятием «Я», или самости.

Когда мы обращаемся к данной проблеме, сразу же становится очевидным, что термин «Я» и его варианты, такие, как Эго и самость, настолько по-разному используются различными теоретиками, что зачастую их очень трудно сопоставить. Биполярная самость Кохута, трансцендентное Эго Гуссерля, организмическое Я Роджерса, Я, Оно и Супер-Я Фрейда лишь весьма приблизительно сходны по своим значениям. Для Юнга жизненное путешествие заключается в продвижении Эго к самости (Stevens, 1990). В буддизме Эго и Я считаются синонимами и трактуются как пагубные и разрушительные сущности (Gyatso, 1986, р. 264–282). В гуманистической психологии нас призывают любить самих себя. В традиционном христианстве Я понимается как нечто смертное (Лойола И. Подражание Христу. Гл. 3), и тем не менее нас призывают также «возлюбить ближнего как самого себя» (Евангелие от Матфея. 19.19). Обычно считают, что термин «Эго» восходит к Фрейду, но в действительности он был введен его переводчиками, поскольку сам Фрейд говорил только о Я («das Ich»). «Термин “Das Selbst” встречается в трудах Фрейда очень редко» (McIntosh, 1986). Терминология настолько запутана, что часто трудно понять, находятся ли два каких-либо теоретика в согласии или в оппозиции друг к другу. «Современная неразбериха» (Redfearn, 1983, p. 102), когда «термины “ego” и “self”… используются… подчас то таким, а то прямо противоположным образом» (там же, p. 105), берет свое начало отчасти в истории возникновения и развития различных психологических школ, однако на более фундаментальном уровне она обусловлена таинственной природой самого предмета исследования.

Данный предмет представляется сложным даже на уровне обыденной речи, в которой слово «Я» (self) может употребляться в значении существительного и притяжательного местоимения, что дает почву для путаницы. Когда я говорю, что принтер моего компьютера обладает функцией «самозагрузки», я вовсе не считаю, что он имеет душу или психику. Когда же мы беседуем о любви к себе, неясно, имеем ли мы в виду следование трансцендентному принципу, образующему сущность нашего бытия, или же слабость перед еще одним куском шоколадного торта, или же потакание склонности к мастурбации.

При обращении к терминам типа “самовосприятие”, “Я-концепция” или “самопринятие” мы попадаем на «минное поле». Так, для некоторых людей понятие «Я» подразумевает нечто неизменное. В таком понимании Я – это самость, которая проходит сквозь поток жизни, и это понятие ассоциируется с традиционной идеей бессмертия души. Понятно, что это не та Я-концепция, которую имел в виду Роджерс, когда писал: «Индивид имеет внутри себя огромные ресурсы для самопонимания, для изменения Я-концепции, установок и контролируемого им поведения» (см.: GRR, р. 135). То, что выдерживает испытание временем, не может быть изменено, хотя даже здесь самость и Я-концепция, возможно, не эквивалентны. С другой стороны, из этого утверждения Роджерса следует, что Я-концепция есть нечто скорее меняющееся время от времени, нежели существующее непрерывно, но возможно – если вы еще следуете за моими рассуждениями – Роджерс не имел при этом в виду саму самость.

В традиции Роджерса мы различаем Я-концепцию и переживания, или организмическое Я. Является ли организмическое Я равнозначным тому, что аналитики относят к бессознательной сфере, остается спорным вопросом. Столь же неясно, является ли Я активным фактором, определяющим поведение человека, или же оно является просто объектом либо конструктом восприятия.

Эти загадки привлекают внимание к главной дилемме любой психотерапии, направленной на осознание. Эта дилемма такова. Осознание – это всегда осознание объекта. «В обычном, повседневном поведении мы забываем о наших Я» (Murakami, 1990, р. 3). Но даже в рефлексивном созерцании невозможно осознавать самого субъекта осознания. Субъект осознания может быть объективирован и рассмотрен, но к тому времени, когда это будет сделано, он перестанет быть субъектом и станет объектом. Повторим то же самое на более простом языке: я могу воспринимать объекты.

Осознание состоит из восприятия объектов. Я может быть рассмотрено как объект и воспринято. Когда Я рассматривается как объект восприятия, должно существовать другое Я (субъект), Я воспринимающее. Я, которое воспринимает, непосредственно не познаваемо. Следовательно, для нас всегда характерно воспринимать «другого» – даже тогда, когда мы думаем, что сосредоточены на самих себе. Даже при рассмотрении собственного Я оно должно быть объективировано, чтобы быть видимым. Можно сказать, что полноценно функционирующий человек – это тот, кто в действительности смотрит на объекты, а не на свое Я. Человеку внутренне присущ взгляд, направленный вовне.

Следовательно – по крайней мере в той степени, в которой мы апеллируем к нашему опыту, – в центре нашего бытия находится пустота, ибо, что бы ни означал термин «центр нашего бытия», он обозначает воображаемую точку, из которой осуществляется восприятие, точку, которая никогда не может оказаться в пределах нашей видимости. На первый взгляд, эта идея пустоты в центре материальных вещей представляется несколько странной, однако она стоит в одном ряду со многими современными теориями, в которых даже галактики рассматриваются как вихри, образованные вокруг пустого центра.

Человек организован таким образом, чтобы смотреть за пределы своего Я. Действительно, мы можем получить представление о своем Я, только делая его чем-то, что находится вовне, например встраивая его в другого. Я является скорее чем-то абстрактным, чем конкретным объектом наблюдения.

Естественному функционированию человека свойственна ориентация на другого, а не на самого себя. Оно может быть направленным на себя только тогда, когда мы начинаем видеть Я в другом человеке. Такое Я-как-другой является Я-концепцией, но это не Я самого себя и даже не может им когда-либо стать. Идея, согласно которой Я-концепция совпадает с самим Я, опирается на положение о его неизменности в процессе становления, что весьма маловероятно.

Если естественное функционирование человека ориентировано на другого, тогда терапия должна помогать людям оставаться в таком состоянии или возвращаться в него. Конечно же, этот подход сильно отличается от установок большинства терапевтов.

Роджерс говорит, что «то, как человек воспринимает самого себя, является самым значимым фактором в предсказании будущего поведения» (Rogers, 1986, см.: CRR, p. 209). Но воспринимаемое Я не может быть одновременно и воспринимающим. Процесс объективации может основываться на непосредственном личном опыте или может быть вычленен через восприятие других людей (ср.: James, 1890). Так, кто-то, может быть, думает, что он слаб здоровьем, поскольку замечает повторяющуюся физическую боль. Кто-то может представлять себя важной персоной, потому что слышал об этом от своих поклонников. В любом случае ясно, что Я-концепция – это понятие. Этот конструкт выстроен из мнений и суждений, а не из чего-то, что воспринимается непосредственно через органы чувств. Таким образом, это понятие трактуется с некоторой степенью произвольности. Действительно, человек вполне может иметь несколько разных Я-концепций (Rowan, 1990).

В противоположность утверждению Роджерса мы считаем, что то, как человек воспринимает других, – наиболее значимый фактор, предсказывающий его будущее поведение, и можем доказать, что это утверждение имеет широкое применение. Многие люди, которых спрашивали, что они думают о себе, имели о себе самое слабое представление. Были даже такие, которые просто не понимали, о чем их спрашивают. В то же время не было ни одного человека, неспособного немедленно сказать что-нибудь о своем отношении к другим людям, исключая, конечно, тех, кто, находясь под сильным прессингом, отмалчивался. Отношение человека к самому себе является производным от его отношения к другим, а не наоборот.

Выражение своего отношения к другим людям – естественное проявление человеческой активности, а выражение своего отношения к самому себе – искусство, которому следует учиться и которое требует некоторой искушенности: оно является в меньшей степени частью человеческой природы.

В современном обществе каждому из нас необходимо иметь одну или несколько Я-концепций и быть готовым излагать или отстаивать их в определенных социальных ситуациях. Парадоксально, но для меня очевидно, что Я-концепция существует не столько для того, чтобы способствовать самоактуализации, сколько для того, чтобы осуществлять социальный контроль. Это подтверждается тем фактом, что мы обычно должны носить с собой документы, удостоверяющие личность. Самопринятие – это скорее социальный, нежели индивидуальный артефакт. Принятие другого – это человеческая природа.

Хотя общество вынуждает нас иметь Я-концепцию, наиболее личными и приносящими наибольшее удовлетворение являются те ситуации, в которых мы забываем о том, кем являемся. Это глубоко личные, интимные, ситуации, в которых мы проявляем искренние чувства, неподдельный интерес к другим людям и окружающей природе. Вероятно, человек воспринимает жизнь наиболее остро, когда соприкасается с другим человеком или находится в прямом общении с природой, и в полной мере ощущает реальность своего существования, когда вовлечен в деятельность, имеющую очевидную личностную ценность.

С другой стороны, когда кто-то какое-то время занимается исключительно собой, у него возникает явственное ощущение нереальности и отчужденности. Жизнь самых богатых и избалованных членов общества, обладающих всем, что только может пожелать человеческое Я, вовсе не доказывает, что они – самые счастливые люди, а человека, живущего в мире, практически полностью созданном из проекций Я, мы объявляем сумасшедшим и считаем достойным наибольшего сожаления. Когда люди только потребляют заботу, но не проявляют ее по отношению к другим, у них появляется ощущение утраты смысла жизни, и это зачастую ведет к роковым последствиям. Ни одно из этих явлений не может объяснить теория, базовым принципом которой является самопринятие, но все они становятся достаточно понятными, если предположить, что первичным является принятие другого человека.

Мое предложение, таким образом, состоит в том, что человеку следует меньше думать о себе и больше о себе забывать. С этой точки зрения термин «самоактуализация» является довольно неудачным. Полноценно функционирующий человек не создает нечто единое, что называется Я, – он слишком погружен в жизнь. Полноценно функционирующий человек «существует здесь-и-теперь с минимальным осознанием самого себя». Это точка, где «Я как объект стремится к исчезновению» (Rogers, 1961, p. 147).

Сила характера накапливается с опытом, в ходе постоянных усилий по поддержанию первичного альтруизма, невзирая на жизненные перипетии. Если мы нуждаемся в обобщенном понятии для обозначения стратегий, компенсирующих такую изменчивость, то мы можем использовать слово Я или Эго. Следует, однако, учитывать, что такое понятие обозначает скорее вторичный феномен, нежели нечто основополагающее для нашей теории. Может быть, здесь более уместен старый добрый термин «характер».