Текст книги "Клинические лекции по Кляйн и Биону"

Изгнание средств познания реальности заметно контрастирует с другим стремлением, возникающим, как считает Бион, очень рано, со стремлением не только любить (L)^* или ненавидеть (H)^† объект, но также знать его и быть познанным им (K)^‡. Именно это базисное человеческое стремление знать и стремление к тому, чтобы знали тебя, ведет к попыткам переносить фрустрацию. Такая толерантность ведет к тому, чтобы не использовать проективную идентификацию для избавления от фрустрации, а напротив, к тому, чтобы выдерживать состояние «без груди» – как Бион часто называет его, и это состояние является зачаточным «мышлением».

^* L (love) – любовь.

† H (hate) – ненависть.

‡ K (knowledge) – познание.

В главе 8, «Удержать в голове», Бриттон показывает, что, согласно бионовской модели мышления, способность выдержать отсутствующий объект, выдержать «без груди» может возникнуть лишь, если младенец в самом начале ощущает (и может выдерживать это ощущение), что объект способен позволить проекцию; то есть объект, который можно ненавидеть или как угодно провоцировать и который может достаточно долго выдерживать это и быть в состоянии ответить таким образом, чтобы у младенца появилось ощущение, что какие-то его плохие, спроецированные чувства были смягчены матерью. Если мать может дать это и если младенец способен почувствовать, что подобный опыт «контейнирует» его, он со временем сможет интроецировать эту функцию, равно как и специфический материнский ответ. Именно это Бион называет «альфа-функцией» – основной составляющей зачаточного мышления. Бриттон отчетливо иллюстрирует, что происходит, когда в младенчестве нет такого объекта.

Идеи Биона о контейнировании и отсутствии контейни-рования способствуют большему пониманию аналитиком того, что происходит на аналитической сессии, поскольку эти идеи позволяют рассматривать проективную идентификацию как примитивный, но вполне нормальный способ общения между младенцем и матерью, а в анализе между анализандом и аналитиком. В конце Бриттон рассматривает мнение Биона о том, к чему может приводить неудачное контейнирование. Подобно О’Шонесси, Бриттон отмечает, что Бион придавал значение как генотипу, так и окружению. Что касается психотических пациентов, то здесь, он считает, почти наверняка конституциональный фактор проявляется в виде зависти к контейнирующим функциям матери, и заключает, что во многих случаях у младенца был невосприимчивый объект, неспособный чувствовать его проекции. Бриттон делится также собственными идеями относительно влияния отца на то, будет ли ситуация развиваться во благо или во вред.

Идея о том, что желание «знать» свой объект является базовым импульсом, рассматривается далее Рут Ризенберг Малколм в главе 9, «„Как будто“: феномен незнания», в центре внимания которой находятся представления Биона о мышлении и познании. Бион говорит о знании (К) как об определяющей связи между Я и объектом; и так же, как завистливое отношение к объекту может поменять связь любовью на связь ненавистью, завистливое отношение к объекту, касающееся знания, может превратить желание знать в желание не знать, сменить К на то, что Бион называет «минус К». Первичный объект, в котором преобладает минус К, воспринимается не как мать или грудь, которая хочет знать и понимать психическое состояние младенца, а как объект, лишающий переживания младенца всякого смысла. Имея такой психический мир, младенец, а при сохранении положения и взрослый, не способен обучаться на опыте, что показывает

Ризенберг Малколм на клинических примерах нескольких пациентов, вкладывающих всю силу в то, чтобы удерживать анализ в неподвижном состоянии. В дополнение она вводит и рассматривает разновидность защитного расщепления, названного ею «разрезание», и проводит различия между ним и фрагментацией.

Манера письма Биона находится под сильным влиянием его идей о природе языка, и он пытается различными способами модифицировать свое общение с читателем, что превращает реальное чтение его работ в трудное и зачастую дезор-ганизующее занятие. Частое использование алгебраических записей: PS вместо параноидно-шизоидный», D вместо «депрессивный», К вместо «знание», «бета-элементы» вместо «хаотичные переживания», «альфа-функция» вместо «зачаточное мышление» – предназначено, по его словам, для того, чтобы избежать нежелательных ассоциаций и информации, выражающей чувства. Можно поспорить, действительно ли это полезно, но таков стиль его письма, и это то, с чем сталкиваются читатели, когда хотят понять его работу. Есть надежда, что беглый взгляд на его идеи через клиническую работу трех современных аналитиков поможет читателю, по крайней мере, увидеть, что многие считают его открытия очень полезными для своей практики.

В книге делается попытка дать представление о некоторых главных идеях Кляйн и Биона и показать, как они используются и развиваются некоторыми аналитиками в их повседневной клинической работе. Многие идеи Кляйн и Биона не были рассмотрены, и многие современные разработки были обойдены вниманием, но я надеюсь, что настоящая подборка пробудит читательский интерес.

Робин Андерсон

Детский анализ и понятие бессознательной фантазии

Патрисия Дэниэл

Введение

В этой главе я остановлюсь на первом этапе творчества Мелани Кляйн, примерно с 1919, когда она работала в теоретической модели Фрейда и Абрахама, по 1934 год, когда стала создавать собственные теории. Указанный период отмечен двумя основными линиями развития: клинической – разработкой игровой техники детского анализа – и теоретической – расширением фрейдовского понятия бессознательной фантазии. Эти две линии развития, как часто происходит в психоанализе, были тесно связаны.

Основой вклада Мелани Кляйн в психоанализ является ее работа с детьми. С самого начала она была убеждена, что полноценный фрейдовский анализ маленьких детей возможен и, как пишет Ханна Сигал (Segal, 1979), гений Кляйн позволил ей понять, что для ребенка игра является естественным способом разыгрывания фантазий и переработки конфликтов. Я опишу ее игровую технику и попытаюсь показать, как эта техника дала доступ к проективным и интроективным фантазиям, активно действующим в психике очень маленького ребенка. Фрейд и Абрахам начали разрабатывать концепцию интроектов, то есть частей и свойств других людей, помещенных внутрь и действующих в психике в виде бессознательных фантазий. Игровая техника Кляйн, подобно новому инструменту, позволила ей продолжить их работу и показать значимость этих интроектов для психического развития. Понимание того, как действуют бессознательные фантазии в психике маленького ребенка, открыло богатство и живую природу внутреннего мира объектов. Эти открытия со временем привели ее и ее коллег к углублению и расширению понятия бессознательной фантазии и к разработке идей о том, как, начиная с рождения, постепенно выстраивается психический мир младенца. Я приведу примеры того, как действуют бессознательные фантазии, появляясь в анализе детей и взрослых.

Открытие психоаналитической игровой техники

Принято считать, что, помимо «Маленького Ганса», анализ которого проводил под руководством Фрейда отец мальчика (1909), первые попытки психоаналитической работы с детьми были сделаны доктором Хильди Хуг-Хельмут. Она же обучала и Анну Фрейд, которая пришла в детский анализ, имея за спиной опыт преподавания. В то время и Хуг-Хельмут, и Анна Фрейд работали лишь с детьми латентного возраста, от 6 до 12 лет; вербальные ассоциации этих детей были скудны и случайны, и поначалу обе они пытались справиться с этой трудностью с помощью игры и наблюдения за ребенком в кругу семьи, с тем чтобы узнать о его повседневной жизни и отношениях. Эти пионеры детского анализа порой анализировали собственных детей и детей своих друзей и коллег, не вполне осознавая, возможно, силу переноса у детей.

Важный шаг в развитии игровой техники Кляйн был сделан в анализе ее самой маленькой пациентки Риты, которой было 2 года и 9 месяцев. У Риты были ночные страхи, подавлена игровая активность, и она страдала от чрезмерной вины и тревоги. Поскольку анализ такого маленького ребенка был новым рискованным предприятием, Кляйн (1955) приступила к делу с некоторым беспокойством, и ее опасения как будто подтвердились во время первой сессии, когда она осталась вдвоем с Ритой в ее детской. Рита была молчалива и тревожна и попросила разрешения выйти в сад. Они вышли, и под открытым небом Рита казалась менее напуганной. В саду Кляйн интерпретировала негативный перенос Риты, сказав ей, что она боится того, что Кляйн может сделать с ней, и связала это с ее ночными страхами. После этих интерпретаций страх Риты уменьшился, она смогла вернуться в детскую и играть. Именно во время этого анализа Кляйн пришла к выводу, что возникновение и сохранение истинно трансферной ситуации возможно лишь в том случае, если ребенок ощущает, что комната, игрушки и весь анализ отделены от его обычной домашней жизни. Поэтому для следующей своей пациентки, еще одной маленькой девочки, она приготовила коробку мелких игрушек, которыми могла пользоваться во время аналитических сессий только она.

К 1923 году принципы и техника детского анализа были разработаны.

Мелани Кляйн считала, что игра ребенка выражает то, что его заботит, его конфликты и фантазии; а ее техника заключается в том, чтобы анализировать игру точно так же, как анализируют сновидения и свободные ассоциации, интерпретируя фантазии, конфликты и защиты.

Часто особенно информативными являются рисунки ребенка и его ассоциации к ним.

(Segal, 1979, p. 42)

В игровой технике комната, игрушки и аналитик являются окружающей средой. Кляйн отдавала предпочтение очень мелким игрушкам, поскольку маленьким детям легко обращаться с ними. В наши дни, когда мы анализируем детей с серьезными нарушениями, маленькие игрушки к тому же безопасней, если ребенок расшвыривает их. Они по возможности должны быть неопределенного вида, чтобы не подтолкнуть к тематическим играм. Важен выбор игрушек, поскольку свободная игра ребенка выполняет функцию свободных ассоциаций в анализе взрослых. Обычно это кубики, несколько фигурок животных и людей двух размеров, чтобы использовать их как взрослых и детей, несколько маленьких легковых и грузовых автомобилей, несколько маленьких мячей и контейнеров, а также бумага, карандаши и цветные мелки, клей, ножницы, веревка и пластилин. Если нет проточной воды, дается кувшин с водой и тазик. Все эти предметы необходимы для того, чтобы предоставить ребенку максимальный простор для творческой игры. В комнате есть стол, по крайней мере, два стула и кушетка. Мебель расставлена так, чтобы ребенок мог свободно проявлять свою агрессию, не подвергая опасности себя и не причиняя вреда окружению. У каждого ребенка фиксированное время сессий и их частота – пять раз в неделю по 50 минут.

Есть интересная иллюстрация техники Кляйн, описанная во всех подробностях в главе 2 второго тома сочинений Мелани Кляйн под названием «Техника раннего анализа» (Klein, 1932, р. 17). Питер в возрасте 3 лет и 9 месяцев был робким, трудноуправляемым ребенком, неспособным переносить фрустрации, с подавленной игровой активностью. У него был младший брат. Анализ планировался как профилактическая мера. В начале первой сессии Питер ставит игрушечные повозки и машинки сначала друг за другом, потом бок о бок, а затем чередует расстановки. Во время одной из перестановок, когда две запряженные лошадьми повозки сталкиваются и ноги лошадей бьются друг о друга, Питер говорит: «У меня появился братик, его зовут Фриц». Кляйн не расспрашивает его о маленьком брате, внешней реальности; ее интересует внутренняя реальность, она задает вопрос: «Что делают повозки?» Он отвечает: «Это нехорошо», – перестает сталкивать их, но затем принимается снова. И снова ударяет друг о друга двух лошадок. Кляйн делает первую интерпретацию; она говорит: «Посмотри, лошади – это два человека, которые ударяются друг о друга». Питер говорит: «Нет, это нехорошо», и вслед за этим: «Да, это два человека, которые ударяются друг о друга, а теперь они собираются спать». Он накрывает их кубиками и говорит: «Сейчас они совсем мертвые; я похоронил их». На второй сессии он в прежней последовательности расставляет машинки, тележки, повозки и два поезда. Появляется новый материал. Он ставит рядом двое качелей, показывает Кляйн свисающую вниз длинную внутреннюю деталь и говорит: «Смотри, как она болтается и ударяется». Тогда появляется ее интерпретация. Она показывает на болтающиеся качели, на поезда, повозки, лошадей и говорит, что каждая пара игрушек – это два человека, «папа и мама ударяются своими штуковинами». Обычно она заранее узнавала у родителей, какими словами ребенок называет гениталии, фекалии, мочу – все телесные отправления. Сначала Питер возражает: «Нет, это нехорошо», – но при этом продолжает ударять повозки друг о друга, а затем говорит: «Вот как они ударяются своими штуковинами». Затем снова говорит о своем братике. В оставшееся на этой сессии время Питер продолжает игру, обнаруживаются новые подробности его фантазии о родительском половом акте, о его желании принять в нем участие и о том, как он и брат вместе мастурбируют. Поскольку Кляйн сопровождает его игру интерпретациями, у Питера появляется дополнительный материал.

Аналитическая работа с детьми, среди которых были тяжело больные, убедила Кляйн в том, что ребенок образует перенос и что его игра служит символом бессознательной фантазии и является эквивалентом свободной ассоциации взрослых. Поэтому она считала, что единственное, что должен делать аналитик, – это как можно более полно интерпретировать бессознательные фантазии и конфликты, основываясь на том, что говорит и делает маленький пациент, так же как и в анализе взрослых. Эти принципы, лежащие в основе кляйнианского подхода к детскому анализу, сохраняются и сегодня, и многие из них в той или иной степени принимаются британским детским психоанализом. Но в 1920-е годы это были революционные идеи, возбуждавшие разногласия в психоаналитических обществах. Различия в технике были связаны с несовпадением теоретического подхода. Анна Фрейд (Freud A., 1927) и ее последователи придерживались мнения, что ребенок не может развить невроз переноса, поскольку еще зависит эмоционально от своих родителей; они считали также, что Эго и Супер-Эго ребенка слишком незрелы для формирования полноценного аналитического процесса, и потому аналитик, по их мнению, должен осуществлять поддерживающую роль, направляя Эго и усиливая Супер-Эго. В тот период Анна Фрейд считала также, что работа с детьми может принести пользу лишь при наличии позитивного переноса, поэтому нужно избегать переноса негативного.

Кляйн, со своей стороны, обнаружила богатый, населенный внутренними объектами образный мир бессознательной фантазии, наполняющей психику маленького ребенка. Фантазийные внутренние объекты отличаются от настоящих родительских объектов, хотя взаимодействуют с ними и находятся под их влиянием. По мнению Кляйн, именно этот мир внутренних фантазийных объектов, живой и активный, является основой переноса, и именно он способен меняться посредством интерпретации. В отличие от Анны Фрейд того периода, Кляйн пришла к заключению, что примитивное Супер-Эго чрезвычайно грубо и жестоко, но обнаружила также, что его мощь может быть ослаблена интерпретациями, особенно интерпретациями тревоги и вины, лежащих в его основе.

Ее первые статьи по детскому анализу изобилуют подробным описанием игры и вербальных ассоциаций детей, простыми и прямыми формулировками интерпретации. Поразительна острота наблюдений и клиническая проницательность, которые позволяли ей постигать смысл бессознательных фантазий, раскрывающихся в игре, и находить в них перенос. Более того, она тонко чувствовала тревоги своих маленьких пациентов и стремилась адресовать интерпретации к точке максимальной тревоги, поскольку убедилась, что разрешение тревоги приводит к прогрессу в анализе и в развитии ребенка. Она наблюдала, слушала и всерьез принимала тревоги очень маленьких детей, как делал Фрейд в отношении взрослых, страдавших психическими расстройствами. В 1920-е и 1930-е годы ее открытия сделали доступной неведомую до того область в понимании детей.

В детском анализе мы стремимся понять и в полном объеме интерпретировать бессознательную фантазию, которая, как обнаружила Кляйн, всегда присутствует в обычной игре ребенка. Я хочу привести конкретный клинический пример вполне ординарного детского материала, где маленькая пациентка не делает ничего драматичного. Она просто играет, как всегда. Это 6-летняя девочка с навязчивыми состояниями, в анализе она несколько лет; у нее есть сиблинг – сестра, старше ее на 15 месяцев. Первую часть второй сессии после летнего перерыва она проводит, сидя неподвижно в кресле в углу комнаты, отвернувшись от меня. Она молчалива и настороженна и время от времени окидывает комнату быстрым взглядом. Мало-помалу она начинает все чаще поглядывать на меня, на комод и на свой выдвинутый из него ящик. Она не подает признаков того, что слышит меня, когда я говорю, что она боится меня, боится комнаты, хотя и хочет посмотреть вокруг; что она чувствует, что ей надо контролировать и себя, и меня, чтобы не случилось ничего страшного или неожиданного. Наконец она осторожно пробирается к своему ящику, добрых 10 минут исследует его, вероятно отыскивая кубики, завалявшиеся в беспорядочной куче предметов. Она раскладывает на столе все кубики и две сумки с деревянными фигурками и животными. Проверяет содержимое сумок, затем осматривает кубики и возвращается к ящику в поиске новых. Находит два маленьких кубика и кладет в мусорную корзину несколько помятых рисунков, сделанных ею еще до перерыва. Затем группирует все 24 кубика по форме и цвету и складывает их в предназначенную для них сумку. Кладет две другие сумки обратно в ящик. Проверяет время по своим большим наручным часам и высыпает все кубики на стол; минуту или две выглядит очень неуверенно. Затем располагает четыре кубика так, что между ними образуется квадрат, и чуть позже кладет туда тонкий синий брусок; поскольку мне не совсем понятно, что она сделала, я подхожу поближе, чтобы рассмотреть, но она все разрушает. Затем строит невысокую стену из кубиков и со своей стороны стены пристраивает плоский квадрат, помещая внутрь него маленький цветной брусок. С моей стороны стены, но на расстоянии от нее она строит колонну из кубиков, на верхушку которой кладет округлые цветные бруски. Обводит взглядом оба сооружения и смотрит на меня, ожидая интерпретации. Все это без единого слова.

В силу ее обсессивности первоначальная защита от тревоги, вызванной моим присутствием, снова проявляется в том, чтобы сдерживать и контролировать нас обеих. Интерпретация ее страха ослабляет тревогу, и тогда в ее поведении и игре постепенно появляется элемент бессознательной фантазии.

Думаю, это примерно так. Во-первых, ее тревожит, не забрали ли у нее чего-нибудь в то время, когда она из-за отпуска аналитика была выкинута вон, как смятые рисунки, отправленные ею в мусорную корзину. Следующая тревога о том, что происходило в комнате и внутри меня, пока ее не было: квадратные пространства из кубиков символически изображали меня и комнату. Есть ли там младенец? Есть ли в квадрате синие бруски? Она не уверена, как не уверена я, когда подхожу поближе, чтобы посмотреть, а она подозревает, что есть.

Я думаю, башня позади стены символизирует мужской член, который, как она подозревает, проник внутрь и сделал ребенка, но сейчас он, по ее мнению, где-то снаружи. Кляйн первой поняла бессознательную драму, содержащуюся в таком обычном поведении и в игре, и оценила богатство и силу этих инфантильных фантазий в психике детей и взрослых.

Внутренний мир

Не однажды было сказано, что Фрейд открыл во взрослом вытесненного ребенка, а Кляйн открыла в ребенке вытесненного младенца. Она видела, что и дети, и взрослые находятся во власти бессознательного фантазийного отношения к родительским частям, таким как грудь или половой член, интро-ецированным во время оральной стадии младенчества и подвергшимся вытеснению уже в раннем детстве. Эти отношения к частям и к целостным людям составляют бессознательное ребенка и отличаются характерными особенностями и индивидуальностью, поскольку их можно рассматривать как любящие, благодарные, наполненные ненавистью или жадностью, завистливые и т. д. Кляйн считала, что с самого начала жизни младенец фантазийно интроецирует материнскую грудь и постоянно разделяет ее хорошие и плохие свойства с тем, чтобы интроецировать хорошие и проецировать и уничтожать плохие. То, что младенец, а в анализе пациент мало-помалу интернализует в основном благоприятную картину своей матери или аналитика, имеет, по мнению Кляйн, фундаментальное значение, поскольку это формирует основу всех любящих, прочных реконструктивных отношений в будущем. Действие этого доброкачественного процесса можно наблюдать у маленькой 2-летней девочки, пытающейся справиться со своей первой разлукой с родителями. На третий день она, прижав к себе плюшевого мишку, провела все утро у окна, высматривая на улице своих родителей. Она становилась все печальнее, а затем почувствовала физическое недомогание и поэтому с облегчением согласилась пойти в кровать. Она устало поднималась по лестнице, волоча за собой медвежонка, и можно было слышать, как она утешает его: «Бедный Мишка, он такой больной; бедный, бедный медвежонок». Она спроецировала в медвежонка свою несчастную часть; но была и хорошая, заботливая внутренняя мать, способная сочувствовать, с которой маленькая девочка идентифицировала себя.

Работая со многими маленькими детьми, Кляйн открыла первичную эдипову ситуацию и основы Супер-Эго в новом мире сложных фантазий и тревог ребенка, связанных с материнским телом. Среди них фантазии о том, что материнское тело полно хороших вещей, таких как молоко, еда, магические фекалии, младенцы и отцовский член, будто бы оставленный матерью внутри во время полового акта, который вначале ребенок считает оральным. В фантазии это тело вместе с его богатствами является объектом желаний, на него нападают, его грабят, и разрушительные и завистливые атаки на него чаще вызваны ненавистью, нежели желанием. Есть также фантазии о заживлении и восстановлении материнского тела. Кляйн считала, что первичные тревоги преследования у детей и взрослых зарождаются во время оральной и анальной стадий развития, в этом самом первом отношении к материнскому телу, в котором, согласно фантазии, содержится отцовский член. Позже, когда отца начинают представлять в основном как отдельного человека, фантазия ребенка создает то, что Кляйн назвала объединенной родительской фигурой, поскольку обратила внимание на то, что в игровом материале ее маленьких пациентов оба родителя во время полового акта образуют одну фигуру. Хотя подобная картина помогает ребенку отрицать удовольствие, которое, как он полагает, родители получают друг от друга, тем не менее зависть и ревность проецируются на эту объединенную фигуру.

Это является основой страшных детских снов о многоголовых и многоногих чудовищах. Тревоги младенца, связанные с материнским телом, по интенсивности сопоставимы с тревогами взрослых психотических пациентов. Эти тревоги являются также движущей силой в смещении интереса с материнского тела на окружающий мир и толкают ребенка к развитию интереса к внешнему миру.

Понятие бессознательной фантазии

Ранняя работа Кляйн сделала возможным переформулирование понятия бессознательной фантазии. Для нее основой понимания бессознательной фантазии является то, что она рассматривает создание символа как связь между бессознательной фантазией и реальностью. Символизируя с помощью слов или игры, ребенок выражает и видоизменяет свои фантазии, имея дело с реальностью. Любая деятельность и детей, и взрослых, даже тех, кто больше ориентирован на внешнюю реальность, также выражает и содержит их фантазии. Внешняя реальность оказывает влияние на наши фантазии, как и фантазии влияют на наше восприятие внешней реальности. Центром внимания аналитической работы Кляйн и ее коллег было обнаружение и интерпретация содержания бессознательных фантазий и бессознательной деятельности Эго, что позволило им расширить понятие фантазии. Они пришли к убеждению, что первичным содержанием всех психических процессов являются бессознательные фантазии и что эти фантазии создают основу всех бессознательных и сознательных процессов мышления (Isaacs, 1952). Именно это имеет в виду Джулия Митчел (1986), говоря о кляйнианском понимании фантазии:

Фантазия приходит изнутри и придумывает, что снаружи; она предлагает бессознательный комментарий к жизни инстинктов, связывает чувства с объектами и из всего этого создает нечто новое – мир воображения. Благодаря способности фантазировать младенец тестирует и примитивно «обдумывает» то, что происходит с ним внутри и снаружи. Внешняя реальность может постепенно оказывать влияние и изменять сырую гипотезу, запущенную фантазией. Фантазия одновременно и деятельность, и продукт этой деятельности.

(Mitchell, 1986)

Надеюсь, мой краткий рассказ о двух первых сессиях Кляйн с 3-летним Питером и материал 6-летней девочки дали представление о том, как дети используют игрушки и игру для символизации своих фантазий. Приведу пример из того периода анализа взрослой пациентки, когда инфантильная эдипова фантазия о прерывании родительского коитуса и о том, чтобы занять место одного из родителей, доминировала в ее внутреннем мире и в том, что происходило в выходные дни и на сессии в понедельник. Я ограничу свой рассказ рамками поставленной задачи – показать отношение пациентки к ее инфантильной фантазии.

Это тяжело больная молодая женщина с бредовыми переживаниями в отношениях с окружающими и в переносе. В очень раннем возрасте она перенесла много лишений, и сейчас ее реакции отличаются повышенной жадностью. Она не замужем, у нее есть сестра и брат, на два и на три года моложе ее. Пациентка собиралась пропустить сессии в пятницу и в понедельник, поскольку не работала в эти дни и хотела провести время с родителями, живущими за городом. Она пропустила сессию в пятницу, но в понедельник пришла раньше на несколько минут. Она начинает сессию словами, что чувствует себя ужасно из-за того, что не предупредила меня звонком, что лишь по дороге сюда подумала, что должна была сначала позвонить мне. После паузы она высказывает предположение, что я раздражена, поскольку до сих пор ничего не сказала; она чувствует, что помешала мне и что не должна была приходить. Она действительно должна была предупредить меня, а теперь, она уверена, я сильно злюсь на нее.

Когда она ожидала в приемной, она представила, будто ко мне зашел мой приятель и мы болтали, пока она (пациентка) не прервала нас. Теперь атмосфера довольно неловкая, и постепенно нарастает ощущение тайны. Она намекает, почему вернулась в Лондон, косвенно давая понять, что плохо провела время, будучи обвиненной в том, что все пошло наперекосяк в выходные, но так и не говорит, что произошло на самом деле и что именно пошло наперекосяк. После прояснения этого она рассказывает, как обнаружила, что сестра решила носить ее любимое платье и повесила его в своей комнате. Пациентка в ярости унесла его обратно и отдала зашедшей в гости подруге, чтобы сестра не смогла забрать его назад. Затем отец обвинил ее в том, что она не оставила снаружи ключей от дома для матери, возвращавшейся поздно ночью. Пациентка уехала из дому с ключами, так как они нужны были ей самой. До сих пор она расстроена, и теперь начинает путаться в том, кто обвинял, кто ревновал, кто был злым и кто кого ненавидел. Когда кое-что из этого удалось прояснить, она сообщила, что чувствовала себя очень несчастной и решила вернуться в Лондон в воскресенье вечером. Она не вернулась к себе, вместо этого отправилась ночевать в родительский дом, надеясь там успокоиться. Но там она снова расстроилась, обнаружив сестру с другом, поэтому закончилось все тем, что она спала в родительской спальне, в постели матери. Она подчеркнула, что родители не любят, когда кто-то спит в их спальне, а мать терпеть не может, когда кто-то, кроме нее (пациентки), спит в ее постели.

Я полагаю, что в данном случае расставание на выходные разбудило инфантильную фантазию об изгнании из удовольствия родительского секса, имевшего место за городом, как она была изгнана из аналитического секса.

Ее страхи потерять свое место и ценную для нее собственность символически представлены любимой одеждой и сессией, но в порыве мести она упускает и то, и другое. Ее все больше охватывает ревность и ненависть, она запирает меня (в пятницу), мать (в субботу вечером) и забирает себе член, символически представленный ключами. Но затем чувствует вину и осуждение сердитым отцом/Супер-Эго/мной. Все более приходя в отчаяние и чувствуя себя несчастной, она устраняет отца и сама проникает внутрь матери, которую символически представляет ее постель, а затем в понедельник – внутрь сессии и на кушетку.

Так примитивные импульсы и желания, в полную силу выраженные в бессознательной фантазии, повлияли на то, как пациентка в течение нескольких дней действовала во внешней реальности и в анализе и как ее осознанные чувства и восприятие людей были искажены этой фантазией.

Кляйн установила, что наличие и действие бессознательной фантазии всеобъемлюще, и этим заложила основу для последующих радикальных изменений психоаналитического понимания. Намного более раннее начало эдиповых фантазий привело к переформулированию и пересмотру периода возникновения эдиповой ситуации, а свидетельство того, что у очень маленьких детей имеется преследующее Супер-Эго, позволило осознать, что и Супер-Эго имеет намного более ранние корни в психике ребенка. Эти открытия предзнаменовали ее последующие формулировки параноидно-шизоидной и депрессивной позиций. Понимание всех этих явлений стало возможным благодаря тому, что в ранний период творчества она постигла вездесущность, фундаментальную природу и деятельность бессознательной фантазии и то, что эта фантазия является основой внутреннего мира каждого из нас.