Текст книги "Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России"

Александр Коробейников
Имперская трансформация публичной сферы
Печатное слово и публичный дебат как средство формирования общественных движений в Сибири

ВВЕДЕНИЕ

Знаменитая метафора В. Живова – «Просвещение – это петербургский мираж»[456]456
  Живов В. М. Государственный миф в эпоху Просвещения и его разрушение в России конца XVIII века // Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 449.


[Закрыть] – определила закат эпохи Просвещения в Российской империи концом XVIII века, на протяжении многих лет формируя одностороннее восприятие данного феномена. Однако пересмотр определения Просвещения И. Канта как «выхода человечества из собственной незрелости»[457]457
  Кант И. Ответ на вопрос: Что такое просвещение? // Кант И. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 8. М.: ЧОРО, 1994. С. 32.


[Закрыть] способствовал новому его пониманию не только в качестве исторического периода на рубеже XVIII–XIX веков, но и как предпосылки к формированию публичной сферы (общественности) и, соответственно, фигуры «человека письмен» (homme de lettres) или публичного интеллектуала[458]458
  Каплун В. Л. Общество до общественности: «общество» и «гражданское общество» в культуре российского Просвещения // От общественного к публичному: коллективная монография / науч. ред. О. В. Хархордин. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2011. С. 411.


[Закрыть] в Российской империи. Новый подход к пониманию Просвещения и связанные с ним концепции публичной сферы задают исследовательскую оптику данной статьи. Классическим примером в этом направлении является книга Р. Шартье «Культурные истоки Французской революции», в которой автор не только исследует роль и функцию политизирующейся литературы, но и описывает фигуру homme de lettres в качестве «проводника» просвещения и общественного мнения[459]459
  Шартье Р. Культурные истоки Французской революции / пер. с фр. О. Э. Гринберг. М.: Искусство, 2001. С. 22–48.


[Закрыть].

Период российского Просвещения конца XVIII – начала XIX века характеризовался различными исходящими «сверху» способами улучшения общества, направленными на благоустройство мира и народов, развитием «нового взгляда на общество и его переустройство»[460]460
  Там же. С. 27.


[Закрыть], а также ростом числа книг, газет и журналов, увеличением числа читателей. Одновременно с этим увеличивалось количество негосударственных кружков, в которых вырабатывались новые формы социальности; зарождался слой публичных интеллектуалов, воздействовавших на мнение людей, которые, в свою очередь, постепенно входили в общественные круги через печатное или письменное слово; создавались новые фигуры речи и выражения, характерные для формировавшегося дискурса[461]461
  Каплун В. Л. Понятия «публика» и «публичное» в культуре российского Просвещения. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2015. С. 9–11.


[Закрыть]. Согласно Ю. Хабермасу[462]462
  Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere: An Inquiry into a Category of Bourgeois Society. Massachusetts: Massachusetts Institute of Technology, 1991.


[Закрыть], публичная сфера – это прежде всего пространство частных лиц, которые образуют некоторую общественность – диалоговую область, направленную на критическое обсуждение определенных вопросов. Она состоит из социокультурных институтов, определяющих социальные практики в зависимости от иерархической системы символических значений, принятой в конкретном обществе. Воспроизводство публичной сферы, таким образом, происходит через коммуникативные действия, дискуссии в салонах и литературных кругах, печатные и публичные выступления. Подчеркивание морального и политического значения общественных клубов, салонов, кружков, университетов, театров и аналогичных учреждений/организаций можно рассматривать как часть общеевропейского и даже трансатлантического дискурса, связанного с социальными практиками «общественной коммуникации» XVIII, XIX и XX веков[463]463
  О развитии концепта «гражданского общества» в контексте Просвещения см.: Hoffmann S.-L. Civil Society, 1750–1914. New York: Palgrave Macmillan, 2006; Sebastiani S. The Scottish Enlightenment. Race, Gender, and the Limits of Progress. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2014. P. 45–71.


[Закрыть].

Появление политической публичной сферы происходит, по словам Хабермаса, из «литературной публичной сферы», в которой общественные мнения зарождались путем обсуждения актуальных проблем через печать. Важным критерием публики и публичного является уход от опеки государства и церкви[464]464
  Данное определение, в свою очередь, коррелирует с пониманием просвещения Канта.


[Закрыть]: механизмы публичной сферы предполагают наличие открытой дискуссии (дебата), критики государственно-властной линии, а также источника общественного мнения. С развитием «печатного капитализма»[465]465
  Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origins and Spread of Nationalism. London: Verso, 1983.


[Закрыть] и ростом интеллектуального капитала происходило постепенное зарождение публичных интеллектуалов – образованных людей, основными отличительными признаками которых были «профессионально развитые способности и умения пользоваться письменным (печатным) словом, понимать и создавать тексты, и искусство пользоваться словом в публичном пространстве, влиять на умы и сердца, действовать печатным словом „на сцене Истории“»[466]466
  Каплун В. Просвещение через призму интеллектуальной истории: формы мысли и рождение фигуры «публичного интеллектуала» в русской культуре конца XVIII – нач. XIX вв. // Регулярный семинар центра «Res Publica» Европейского университета в Санкт-Петербурге. Санкт-Петербург, 15 мая 2018. https://eusp.org/events/prosveshchenie-cherez-prizmu-intellektualnoj-istorii?vi=.


[Закрыть]. Они же, в свою очередь, участвовали в расширении пространства публичного как в дискурсивном, так и географическом отношении. Авторы и их тексты часто мигрировали из одной институционализированной системы в другую, приобретая в каждом новом контексте определенную, даже инструментальную функцию. Поэтому, применяя исследовательскую оптику, например, интеллектуальной истории[467]467
  См. методологические размышления о перспективах применения интеллектуальной истории к истории публичной сферы: Атнашев Т., Велижев М. Кембриджская школа: история и метод // Кембриджская школа: теория и практика интеллектуальной истории / сост. Т. Атнашев, М. Велижев. М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 40–41.


[Закрыть], можно проследить развитие и трансформацию текста и его значения для общества в новых контекстуальных условиях.

Последние исследования, связанные с концептами публичной сферы и гражданских пространств (civic spaces), фокусируются на общественной активности преимущественно в локальной перспективе центра и западных окраин Российской империи как «наиболее развитых» регионов[468]468
  См., например: Bradley J. Subjects into Citizens: Societies, Civil Society, and Autocracy in Tsarist Russia // The American Historical Review. 2002. № 4 (107). P. 1094–1123; Idem. Voluntary Associations, Civic Culture, and Obshchestvennost’ in Moscow // Between Tsar and People. Educated Society and the Quest for Public Identity in Late Imperial Russia / ed. by E. W. Clowes. Princeton: Princeton University Press, 1997. P. 133–143; Hafner L. «The Temple of Idleness»: Associations and the Public Sphere in Provincial Russia // Russia in the European Context, 1789–1914: A Member of the Family / ed. by S. McCaffray, M. Melancon. London: Macmillan Press, 2005. P. 141–160; Sereda O. Imperial Cultural Policy and Provincial Politics in the Russian «South-Western Province»: The Kyiv City Theater, 1856–1866 // Kulturpolitik und Theater. Die kontinentalen Imperien in Europa im Vergleich / ed. by P. Ther. Wien: Oldenbourg; Böhlau, 2012. P. 233–245; Rolf M. «Approved by the Censor»: Tsarist Censorship and the Public Sphere in Imperial Russia and the Kingdom of Poland (1860–1914) // Underground Publishing and the Public Sphere: Transnational Perspectives / ed. by J. C. Behrends, T. Lindenberger. Vienna; Berlin: LIT, 2014. P. 31–75; Волков В. Формы общественной жизни: публичная сфера и понятие общества в Российской Империи: дис. канд. соц. наук: 22.00.00: Кембридж, 1995; Шевченко М. М. Конец одного Величия: власть, образование и печатное слово в Императорской России на пороге освободительных реформ. М.: Три квадрата, 2003; Смит Д. Работа над диким камнем: масонский орден и русское общество в XVIII веке. М.: Новое литературное обозрение, 2006; Сагинадзе Э. Реформатор после реформ: С. Ю. Витте и российское общество. 1905–1915 годы. М.: Новое литературное обозрение, 2017.


[Закрыть]. Имперский и пространственный повороты[469]469
  См.: David-Fox M., Holquist P., Martin A. The Imperial Turn // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. № 4 (7). P. 705–712; Ghosh D. Another Set of Imperial Turns? // The American Historical Review. 2012. № 3 (117). P. 772–793; Finnegan D. The Spatial Turn: Geographical Approaches in the History of Science // Journal of the History of Biology. 2008. № 2 (41). P. 369–388; Rolf M. Importing the «Spatial Turn» to Russia: Recent Studies on the Spatialization of Russian History // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2010. № 2 (11). P. 359–380; Baron N. New Spatial Histories of Twentieth Century Russia and the Soviet Union: Surveying the Landscape // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2007. № 3 (55). S. 374–400.


[Закрыть] в современной историографии внесли значительный вклад в понимание роли и функционирования различных групп, регионов и дискурсов вне политических центров (Санкт-Петербурга и Москвы), которые тем не менее были тесно с ними связаны. Несмотря на промышленную и социальную отсталость некоторых областей Российской империи, развитие коммуникаций и горизонтальных социальных пространств привело к распространению механизмов публичной сферы (или ее зачатков/элементов) даже в отдаленные части империи. Одной из таких частей была и Сибирь. В этой связи, применяя заданные концепции в качестве исследовательской рамки к сибирскому пространству, в настоящем исследовании я рассмотрю происхождение и развитие общественного движения в Сибири и его влияние на «инородческую»[470]470
  Общее значение термина «инородцы» было введено Михаилом Сперанским указом 1822 года, затем этот термин трансформировался в классификацию этнических групп в Российской империи. К концу XIX века инородцами зачастую обозначали любых представителей нерусского населения. В контексте дореволюционной Сибири этот термин имел как этническую, так и социальную идентификацию. См.: Slocum J. Who, and When, Were the Inorodtsy? The Evolution of the Category of «Aliens» in Imperial Russia // The Russian Review. 1998. № 2 (57). P. 173–190; Ssorin-Chaikov N. The Social Life of State in Subarctic Siberia. Stanford: Stanford University Press, 2003; Бобровников В. О., Конев А. Ю. Свои «чужие»: инородцы и туземцы в Российской империи // Ориентализм vs. ориенталистика: сборник статей / отв. ред. и сост. В. О. Бобровников, С. Дж. Мири. М.: ООО «Садра», 2016. С. 167–206.


[Закрыть] самоорганизацию в XIX – начале XX века.

Данная статья прослеживает эволюцию институтов публичной сферы в Российской империи, подчеркивая значение имперского пространства и, в частности, роль региональных акторов, которые пытались интегрировать Сибирь в современные гражданские практики и дискурсы. Помимо этого, рассматриваются отношения между региональной самоорганизацией, политико-административным контролем и механизмами цензуры, которые, несомненно, ограничивали функционирование публичной сферы, но никогда полностью не разрушали автономию общественных пространств с момента их образования и распространения по всей империи. История сибирской публичной сферы является наглядным примером того, как идея социальной коммуникации была усвоена сибирскими студентами в Санкт-Петербурге, а затем ретранслирована в местный контекст. Как, таким образом, трансформировалась российская публичная сфера в XIX веке применительно к сибирскому пространству? Уникальна ли «сибирская публичная сфера» в контексте имперских преобразований? Какова была роль местных акторов за пределами политического центра в XIX веке в Российской империи? Насколько региональную активность сибиряков можно измерить с точки зрения создания публичных (общественных) или гражданских пространств?

Имперские видения (visions) наряду с растущей географией власти и внутренней колонизацией[471]471
  См.: Bassin M. Imperial Visions: Nationalist Imagination and Geographical Expansion in the Russian Far East, 1840–1865. Cambridge: Cambridge University Press, 1999; Remnev A. Siberia and the Russian Far East in the Imperial Geography of Power // Russian Empire: Space, People, Power, 1700–1930 / ed. by J. Burbank, M. von Hagen, A. Remnev. Bloomington: Indiana University Press, 2007. P. 425–454; Etkind A. Internal Colonization: Russia’s Imperial Experience. Cambridge: Polity Press, 2011.


[Закрыть] оказали значительное влияние на распространение проектов и идей, возникших в ядре Российской империи. Рост межрегиональной коммуникации, а также появление новых образовательных возможностей для студентов по всей империи в XIX веке привели к значимой трансформации региональных гражданских пространств, которые к началу XX века становились инструментами региональной самоорганизации. Сибирь с ее разнообразным населением также была частью этих процессов благодаря появлению местной интеллигенции, которая настойчиво пыталась интегрировать Сибирь в модерные дискурсивные практики, используя в том числе механизмы публичной сферы. Их деятельность не только повысила уровень региональной самоидентификации сибиряков, но и повлияла на развитие «инородческих» (национальных) пространств.

Функционирование «классической» публичной сферы зависело от ряда обстоятельств, в силу которых существовало несколько типов публичных сфер. Одним из таких типов была так называемая «плебейская публичная сфера»[472]472
  Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere. P. 14–26. См. также о плебейской модерности: Gerasimov I. Plebeian Modernity: Social Practices, Illegality, and the Urban Poor in Russia, 1906–1916. Rochester, NY: University of Rochester Press, 2018.


[Закрыть], которая, опираясь на модели «буржуазной публичной сферы», отличалась слабым развитием капитализма, а также плохой организацией (или зарождением) общественности. Будучи одним из проектов «долгого девятнадцатого века», публичная сфера, наряду с популяризацией науки, стремлением к нравственному совершенствованию мира посредством социальных реформ и подъемом национализма, была важным механизмом в руках как правящих элит, так и интеллигенции в Российской империи. Пространственная и социальная трансформация публичной сферы, а также развитие у формирующихся местных интеллектуалов понимания регионального самосознания привели к включению публичной сферы в ранее маргинализированные пространства таких отдаленных регионов, как Сибирь. Однако была ли сибирская публичная сфера «классической» или это был лишь сибирский мираж?

РАЗВИТИЕ ПУБЛИЧНОЙ СФЕРЫ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

Как и многие проекты и инновации «долгого девятнадцатого века», публичная сфера в Российской империи была результатом государственной инициативы, творческого мышления, социокультурных и политических трансферов. Несмотря на промышленную и социальную отсталость, а также самодержавные подозрения в отношении независимых (автономных) пространств и обществ к концу XVIII века, в Российской империи происходило зарождение публичной сферы: появлялись клубы, научные и литературные институции, театры, салоны и т. д.[473]473
  Бекасова А. В. Отцы, сыновья и публика в России второй половины XVIII в. // Новое литературное обозрение. 2012. № 113. С. 101–103; Смит Д. Работа над диким камнем. С. 9.


[Закрыть] Начинал формироваться новый социокультурный слой «образованной публики»[474]474
  Каплун В. Л. Понятия «публика» и «публичное» в культуре российского Просвещения. С. 12.


[Закрыть], появление которой во многом было инициировано «сверху». Зарождалась фигура человека письмен: примером служит деятельность Н. Муравьева[475]475
  Каплун В. Л. Общество до общественности. С. 479; Он же. «Жить Горацием или умереть Катоном»: российская традиция гражданского республиканизма (конец XVIII – первая треть XIX вв.) // Неприкосновенный запас. 2007. № 5. С. 199–200.


[Закрыть]. К началу XIX века постепенно стал развиваться и академический слой: сотрудники Академии переводили тексты с латинского, устраивали публичные лекции на русском языке, предварительно сообщая об этом в газетах. Развитие такого варианта публичности началось при Екатерине II, но в большей мере проявилось в александровскую эпоху, начиная постепенно расширяться географически от центра к крупным городам.

Тема политического все еще была табуирована, наибольшее внимание публичных интеллектуалов привлекали общественные нравы и идеи об их постепенном формировании через текст. Однако с появлением ряда «декабристских» организаций публичное пространство стало претерпевать некоторые изменения. Отталкиваясь от идеи о возможности трансформации общества через публичный текст, ранние тайные общества, по словам Ю. Лотмана[476]476
  Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни // Литературное наследие декабристов / под ред. В. Г. Базанова, В. Э. Вацуро. Л.: Наука, 1975. С. 27–29; Он же. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб.: Азбука, 2014.


[Закрыть], сделали основную ставку именно на деятельность публичного характера. На декабристов оказал значительное влияние пример революционной Франции и Соединенных Штатов Америки, у которых они позаимствовали и активно использовали в публичном поле ряд политический идей, включая федерализм и конституционное устройство[477]477
  Помимо проекта Муравьева существовала «Русская правда» Пестеля, в которой деятель определил развитие России после предполагаемой революции в качестве «национального» государства с центром в Великом Новгороде. Развитие и распространение конституционных проектов связывались с активным интересом публики к понятию «нация», которое переводилось на русский язык как «народность», «народ» и вводилось в публичную сферу, из-за чего правительство было вынуждено вытеснить «нацию» из официального дискурса. См. об этом: Миллер А. Нация, или Могущество мифа. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2016. С. 59.


[Закрыть]. К примеру, в ряде своих статей, публиковавшихся подпольно, декабрист Г. Батеньков критиковал «русский колониализм» и рассматривал возможное отделение Сибири как приемлемый способ реорганизации российского политического порядка[478]478
  Быконя Г. Взгляды Г. С. Батенькова на русское заселение Сибири в XVII–XVIII вв. // Декабристы и Сибирь / под ред. О. Н. Вилкова. Новосибирск: Наука, 1977. С. 68–69.


[Закрыть]. Декабристские идеи федеративного переустройства дали толчок к развитию подобных идей в дальнейшем[479]479
  Mohrenschildt D., von. Toward a United States of Russia: Plans and Projects of Federal Reconstruction of Russia in the Nineteenth Century. East Brunswick, NJ; London; Toronto: Fairleigh Dickinson University Press; Associated University Press, 1981. P. 21–23.


[Закрыть] применительно к различным областям и регионам империи (или к общегосударственной области) в качестве одной из альтернатив постимперского развития России.

В рамках рассматриваемого теоретического поля российскую «официальную» публичную сферу традиционно ограничивают правлением Александра I[480]480
  Каплун В. Что такое Просвещение? – Рождение публичной сферы и публичной политики в России // Публичное пространство, гражданское общество и власть: опыт развития и взаимодействия / ред. А. Ю. Сунгуров. М.: РОССПЭН, 2008. С. 338.


[Закрыть]. Однако, несмотря на реакционную политику нового императора Николая, усиление цензуры и государственного давления, сформировавшиеся общественные пространства продолжили свое функционирование, приобретая новые структуры и свойства[481]481
  К примеру, де Кюстин, описывая николаевский Петербург, обращает внимание на отсутствие привычных для Европы социокультурных институций – кофеен, где велись оживленные дискуссии, или регулярных газет для расширения критического пространства. См.: Кюстин А., де. Россия в 1839 году: В 2 т. М.: Крига, 2008. Т. 1. С. 350. См. также: Смит Д. Работа над диким камнем. С. 86.


[Закрыть]. Трансформация публичной сферы «сверху» привела к ее активизации «снизу». Согласно концепции М. Могильнер[482]482
  Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа. М.: Новое литературное обозрение, 1999. С. 19–20.


[Закрыть], из‐за цензуры и государственного давления общественная активность, обсуждения и критика переходили в область «подпольной России», где появлялся новый формат студенческих (философских) кружков, рождались новые идеи и группы[483]483
  Калугин Д. Я. История понятия «общество» от Средневековья к Новому времени: русский опыт // От общественного к публичному / науч. ред. О. В. Хархордин. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2011. С. 368.


[Закрыть]. Студенты получили возможность активного участия в «публичном» дебате, который в первое время редко выходил за пределы обществ, но с появлением таких публичных фигур, как В. Белинский, стал частью публичного дискурса через прессу, в том числе и на политические темы[484]484
  Там же. С. 375.


[Закрыть].

Помимо философских кружков и неофициальных обществ, к середине XIX века стали появляться радикальные подпольные пространства, члены которых требовали изменений в политическом устройстве Российской империи[485]485
  Ely C. Underground Petersburg: Radical Populism, Urban Space and the Tactics of Subversion in Reform-Era Russia. DeKalb, IL: Northern Illinois University Press, 2016. P. 7–9.


[Закрыть]. После Крымской войны, в эпоху Великих реформ и особенно с отменой крепостного права в областных центрах Российской империи появились предпосылки для создания самоорганизованных местных обществ (local society), члены которых встречались друг с другом, образуя круг общественных объединений. К объединениям добавились созданные в 1864 году органы самоуправления – земства[486]486
  Которые в то же время являлись важными инструментами русификации. См., например: Thompson R. The Zemstvo and Politics, 1864–1914 // The Zemstvo in Russia: An Experiment in Local Self-Government / ed. by T. Emmons, W. Vucinich. New York; Cambridge: Cambridge University Press, 1982. P. 133–176.


[Закрыть], а также существующие неформальные кружки и салоны[487]487
  Hoffmann S.-L. Civil Society, 1750–1914. P. 66.


[Закрыть]. Как и в Западной Европе, существовали частные общества популяризации науки, например «Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии», основанное в 1863 году. Одной из целей, закрепленных в уставе общества, была «демократизация и доступность знаний»[488]488
  Bradley J. Subjects into Citizens: Societies, Civil Society, and Autocracy in Tsarist Russia. P. 1114.


[Закрыть]. Другим примером «запроса» на социокультурную трансформацию и реформы может служить движение художественной самодеятельности – еще один распространенный феномен конца XIX века. Его российские сторонники, выходцы исключительно из образованного слоя, надеялись с помощью самодеятельных представлений в деревне способствовать политическому и моральному воспитанию неграмотного населения[489]489
  Thurston G. The Popular Theatre Movement in Russia, 1862–1919. Evanston, IL: Northwestern University Press, 1998.


[Закрыть]. В этот период также возникли народнические организации, ставящие своей целью распространение знаний и «сближение» интеллигентских сил с народом. Несмотря на неудачу народнической инициативы, в некоторых регионах империи ее элементы дали толчок к деятельности локальных общественных акторов[490]490
  Находясь на каторге или принудительном поселении в Сибири, многие народники вовлекали местное население в практики общественности, см. об этом подробнее: Eklof B., Saburova T. A Generation of Revolutionaries: Nikolai Charushin and Russian Populism from the Great Reforms to Perestroika. Bloomington: Indiana University Press, 2017. P. 145–166.


[Закрыть].

Оппозиционность общества по отношению к государству, столь важная для западноевропейских обществ XIX века, не воспроизводилась в Российской империи на протяжении века. Только к концу XIX века постепенно зарождался аналог «гражданского общества» в пространствах Российской империи[491]491
  Смит Д. Работа над диким камнем. С. 88.


[Закрыть]. Критика политического режима являлась результатом появления образованной, читающей и пишущей публики и недопуска последней к принятию властных решений[492]492
  Хархордин О. От засилья общественности к силе публичного действия? // От общественного к публичному. С. 523.


[Закрыть]. Ключевую роль в этом процессе сыграло увеличение образовательных учреждений и в целом распространение знаний. В контексте кризиса и революционного момента происходил выход на сцену действий критически настроенной группы, которая привела к трансформации политического режима в Российской империи в начале XX века[493]493
  О социальной самоорганизации общества в позднеимперский период см.: Gerasimov I. Modernism and Public Reform in Late Imperial Russia: Rural Professionals and Self-Organization, 1905–1930. New York: Palgrave Macmillan, 2009.


[Закрыть].

Таким образом, инициированное «сверху» пространство диалога и обсуждений на протяжении первой половины XIX века трансформировалось ввиду изменения политических обстоятельств и смены сценария власти. Зародившись в официальных кругах, публичная сфера не была изолированным пространством, напротив, число людей, входивших в нее, увеличивалось с каждым годом. Несмотря на политическое давление и цензуру во время правления Николая I, фигура публичного интеллектуала приобрела окончательную независимость от монарха и двора, а также получила профессиональный статус, что способствовало существенному расширению тематик публичного обсуждения. К середине XIX века параллельно с «ослабленной» официальной публичной сферой сформировалась «подпольная публичность»: некоторые механизмы общественности использовались студентами столичных университетов в неофициальных кружках. Ввиду развития транспортной и коммуникативной систем, а также доступности образовательных возможностей сформировавшаяся публичная сфера претерпевала пространственные изменения, становясь важным элементом региональной социокультурной, а также политической жизни в Российской империи. Эта тенденция охватила многие пространства империи, что привело к интеллектуальному развитию регионов, в том числе и территории Сибири.

ЗЕМЛЯ БУДУЩЕГО: СИБИРСКАЯ ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ В XIX ВЕКЕ

В начале – середине XIX века Сибирь представляла собой политический, экономический придаток Российской империи. Реформы Сперанского (Устав об управлении инородцами 1822 года и др.) определили начало «короткого XIX века Сибири»[494]494
  Ремнев А. В. «Короткий» XIX век Сибири: сибирское время и пространство // Изобретение века. Проблемы и модели времени в России и Европе XIX столетия / ред. Е. Вишленкова, Д. Сдвижков. М.: Новое литературное обозрение, 2013. С. 229.


[Закрыть], который можно назвать веком ожидания реформ. Сперанский не только сформировал специальную форму управления для сибирского региона, но и определил административно-правовое обособление Сибири от остальной империи, что впоследствии будет восприниматься как преграда для реформ и препятствие для интеграции региона в пространство Российской империи[495]495
  Сибирь в составе Российской империи / ред. А. В. Ремнев, Л. М. Дамешек. М.: Новое литературное обозрение, 2007. С. 99–101; Ремнев А. В. Российская власть в Сибири и на Дальнем Востоке: колониализм без министерства колоний – русский «Sonderweg»? // Imperium inter pares: роль трансферов в истории Российской империи (1700–1917): сборник статей. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 153.


[Закрыть].

В результате высылки осужденных «декабристов» в Сибирь появилось новое социально-политическое явление – политическая ссылка[496]496
  См.: Gentes A. Exile, Murder and Madness in Siberia, 1823–1861. Basingstoke; New York: Palgrave Macmillan, 2010. P. 91–117; Beer B. The House of the Dead: Siberian Exile Under the Tsars. London: Penguin Books, 2016; Badcock S. A Prison Without Walls? Eastern Siberian Exile in the Last Years of Tsarism. Oxford: Oxford University Press, 2017.


[Закрыть]. Принудительное переселение политических ссыльных повлекло за собой перемещение языка просвещения, а также элементов общественности, которыми владели осужденные акторы. Деятельность политических ссыльных активизировала интерес центра к Сибири: рост литературных произведений способствовал трансформации консервативного образа региона[497]497
  Slezkine Y., Diment G. Introduction // Between Heaven and Hell: The Myth of Siberia in Russian Culture / ed. by Y. Slezkine, G. Diment. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 1993. P. 10–14; Ремнев А. В. «Короткий» XIX век Сибири. С. 230.


[Закрыть]. «Декабризм» также повлиял на культурное развитие сибирского пространства: например, первыми, кто организовал библиотеки в Якутской области, были декабристы. В переписке и сочинениях декабристов впервые происходила актуализация проблем колониального угнетения и неравноправия в Сибири (Г. Батеньков), а также сравнение освоения Сибири с Северной Америкой – идея отделения Сибири от метрополии за счет собственных ресурсов (И. Пущин)[498]498
  Ремнев А. В. Российская власть в Сибири и на Дальнем Востоке. С. 156.


[Закрыть]. Подобны и культурные интенции А. Бестужева-Марлинского, который одним из первых стал вводить коренные народы Сибири в область высокой литературы[499]499
  Slezkine Y. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1994. P. 89. См. перевод: Слезкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 96.


[Закрыть]. Большое значение для региона оказали польские восстания 1830 и 1863 годов, которые привели к наполнению пространства Сибири политическими активистами, также сыгравшими роль в формировании общественных движений в конце века[500]500
  Gentes A. The Mass Deportation of Poles to Siberia, 1863–1880. Cham, Switzerland: Palgrave Macmillan, 2017. Многие из ссыльнопоселенцев стали заниматься этнографией, приглашая в качестве проводников знаний местное «инородческое» население. Glebov S. Siberian Ruptures: Dilemmas of Ethnography in an Imperial Situation // An Empire of Others: Creating Ethnographic Knowledge in Imperial Russia and the USSR / ed. by R. Cvetkovski, A. Hofmeister. Budapest: CEU Press, 2014. P. 281–310.


[Закрыть].

Появление интеллектуальной прослойки в Сибири напрямую связано с развитием «подпольной публичности» в Петербурге. В период между 1850–1860‐ми годами в столичные университеты поступало большое количество студентов из провинций, одними из которых стала группа сибиряков[501]501
  Малинов А. В. Сибирский земляческий кружок в Петербурге – первая организация сибирских областников // Областническая тенденция в русской философской и общественной мысли: к 150-летию сибирского областничества. СПб.: Изд. дом СПбГУ, 2010. С. 116–139; Шиловский М. В. Сибирские областники в общественно-политическом движении в конце 50‐х – 60‐х годах XIX века. Новосибирск: Издательство Новосибирского университета, 1989; Он же. Сибирское областничество в общественно-политической жизни региона. Новосибирск: Сова, 2008.


[Закрыть]. Усвоив такие механизмы публичности, как критические обсуждения социально-политических и литературных текстов, дискуссии, публичные выступления, студенты организовали кружок сибирских патриотов, разбирая проблемы экономической, политической и культурной отсталости Сибири. Помимо этого, они критиковали правительственные меры, ходили на демонстрации, беседовали о революции и реформах в империи[502]502
  Некоторые из участников состояли в других подпольных кружках Санкт-Петербурга. Сибирь в составе Российской империи / отв. ред. Л. М. Дамешек, А. В. Ремнев. М.: Новое литературное обозрение, 2007. С. 303–305; Слезкин Ю. Арктические зеркала. С. 134.


[Закрыть]. Важное интеллектуальное влияние на них оказали А. Герцен, Н. Чернышевский, их народнические идеи и труды, анархо-федералистские представления М. Бакунина, «свободолюбивая лирика» Т. Шевченко, а также «племенной федерализм» и автономизм профессора Н. Костомарова[503]503
  Ремнев А. В. Западные истоки сибирского областничества // Русская эмиграция до 1917 года – лаборатория либеральной и революционной мысли. СПб.: Европейский дом, 1997. С. 145; Сибирь в составе Российской империи. С. 304.


[Закрыть]. Однако наибольшее влияние на формирование групповой самоидентификации оказала концепция «областности», федерации самоуправляющихся областей А. Щапова, идеи которого основывались на примере колонизации Сибири.

В Петербурге были сформированы принципы будущей областнической концепции[504]504
  Подробнее о сибирском областничестве см.: Малинов А. В., Пешперова И. Ю. Областничество в исторической ретроспективе // Новое литературное обозрение. 2015. № 133. С. 101–111.


[Закрыть] на основе сравнения колониального опыта Сибири, Северной Америки, Австралии и Канады. Таким образом, сибирское областничество сформировалось из встречи молодой колониальной элиты и «просвещенной» метрополии[505]505
  Глебов С. В. Революция гибридности и ее альтернативы: постимперское воображение в Сибири и на Дальнем Востоке // XXV Большие Банные чтения «„Время, назад!“ Реинтеграция прошлого и кризис воображения будущего». Москва. 1 апреля 2017. https://www.youtube.com/watch?v=BRINpcfUFCc.


[Закрыть]. Механизмы публичной активности, используемые сибирскими студентами в Петербурге, были усвоены ими и перенесены на пространство Сибири. Воодушевленные студенческими движениями столицы, народническими интенциями и общей лихорадочной обстановкой, молодые сибиряки возвращались в родной край с надеждой на мгновенные изменения: знаменитое «Дело об отделении Сибири от России и образование республики подобно Соединенным Штатам» 1865 года[506]506
  См. подробнее: Шиловский М. В. Дело сибирских областников 1865 г. // Известия Омского государственного историко-краеведческого музея. 1998. № 6. С. 229–246.


[Закрыть] ослабило радикальные интенции молодых сибирских патриотов. По признанию будущего лидера областничества Н. Ядринцева, «Дело» было следствием не сепаратизма, но истинной любви к Сибири и ее благам[507]507
  Ядринцев Н. М. Дело о «сибирском сепаратизме» // Русская мысль. 1904. № 1.


[Закрыть], хотя другой лидер областников Г. Потанин признавал, что идеи отделения действительно присутствовали в умах сибиряков. Радикализм и желание мгновенной трансформации Сибири не принесли желаемого результата – многие участники были осуждены и высланы за пределы региона.

Несмотря на административный контроль и цензуру в Сибири, «Дело» ознаменовало изменение активности сибиряков: из революционно-подпольной она превратилась в общественную, публичную деятельность, характерную для североамериканских интеллектуалов[508]508
  В письме Джефферсону Д. Адамс указывает: «Революция происходила в умах людей… Протоколы тринадцати законодательных собраний, памфлеты, газеты всех колоний за это время удостоверяют, как общественное мнение постепенно было просвещено и осведомлено относительно власти парламента над колониями» (цит. по: Бейлин Б. Идеологические истоки Американской революции. М.: Новое издательство, 2010. С. 16). Опираясь на пример Северной Америки, Ханна Арендт также придерживается мнения о возможности ненасильственного изменения путем развития общественных институтов. См.: Арендт Х. О революции. М.: Европа, 2011. С. 15–17.


[Закрыть]. Находясь под влиянием североамериканской колониальной модели, областники также старались воспитать в сибиряках элементы критического мышления:

Переворот умов [в Сибири] и пополнение пустоты в [сибирских] головах – вот роль, нам предстоящая. А потому рядом с изучением материализма изучайте социальные доктрины и занимайтесь чтением исторических и публицистических сочинений, изучайте законы революции и реакции и политических переворотов, клонящихся как к объединению народностей, так и к сепаратизму, и главное при этом чтении – приравнение ко всему прочитанному судеб нашей родины – Сибири[509]509
  Цит. по: Ремнев А. В. Западные истоки сибирского областничества. С. 148. Помимо развития просвещения в Сибири молодой Г. Н. Потанин в 1863 году призывал в том числе и к сепаратизму.


[Закрыть].

В последней трети XIX века в областнической среде происходил поиск языка самоописания, характеризовавшийся гибридным состоянием – с одной стороны, русские, с другой – колониальные элементы[510]510
  Глебов С. В. Революция гибридности и ее альтернативы.


[Закрыть]. В противовес унификаторским тенденциям имперских элит областники разработали региональную программу, используя инструменты и категории теорий колониализма и национализма, а также опыт интеллектуалов Российской империи[511]511
  Ремнев А. В. Российская власть в Сибири и на Дальнем Востоке. С. 158.


[Закрыть]. Помимо объявления Сибири колонией, программа закрепляла фактор особой «сибирско-русской народности», а также важную роль инородческого вопроса.

Для того чтобы добиться региональной идентификации (сибирского патриотизма[512]512
  Ядринцев Н. М. Письма Николая Михайловича Ядринцева к Г. Н. Потанину. Красноярск: Изд. редакции журнала «Сибирские записки», 1918. С. 160.


[Закрыть]) со стороны населения, областники прибегли к использованию механизмов публичной сферы. За счет формирования местной прессы, публицистики, литературы, истории, живописи, музыки, поиска знаковых исторических фигур, организации публичных выступлений, лекций и кружков происходило зарождение общественного мнения среди читающей сибирской публики[513]513
  Ремнев А. В. Российская власть в Сибири и на Дальнем Востоке. С. 159.


[Закрыть], которая, по мнению областников, должна была расширяться с каждым годом. Необходимым условием было требование от имперских властей регионального самоуправления, сибирского университета и решения инородческого вопроса, которое направлялось через печать (не случайно печатный орган областников «Восточное обозрение» находился в столице) и циркулировало в формировавшемся публичном пространстве. Подобная форма публичности была способом легитимации областнических идей и включения сибирских «национальных» окраин в общественное пространство. Одним из инструментов публичности стала разработка сибиряками альтернативного сценария празднования трехсотлетнего юбилея присоединения Сибири[514]514
  Данное событие стало первым публичным обращением Российской империи к Сибири и ее жителям. Официальная версия была изложена Катковым. См.: Катков М. Н. Трехсотлетний юбилей присоединения Сибири // Московские ведомости. 1882. 10 декабря. № 342. См. анализ политического сценария празднования «присоединения» Сибири: Ремнев А. В. 300-летие присоединения Сибири к России: в ожидании «нового исторического периода» // Культурологические исследования в Сибири. 2007. № 1. С. 34–50.


[Закрыть], в котором областники попытались заявить об отсталости Сибири, ее нуждах и развитии: не обошли стороной пример Америки, считая процесс индустриализации Соединенных Штатов идеальным для успеха «сибирского эксперимента»[515]515
  См. подробнее: Ремнев А. В. «Короткий» XIX век Сибири. С. 239.


[Закрыть]. Одним из итогов стала публикация ведущей работы Ядринцева «Сибирь как колония»[516]516
  Ядринцев Н. М. Сибирь как колония. К юбилею трехсотлетия. Современное положение Сибири, ее нужды и потребности, ее прошлое и будущее. СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1882.


[Закрыть], получившей небывалое распространение как в Сибири, так и в столичных научных и общественных кругах.

Вопрос о строительстве сибирской железной дороги значился одним из центральных для обсуждения в сибирской публичной сфере. Действительно, в качестве линии коммуникации, трансфера технологий и дискурсов железная дорога играла важную роль во внутренней саморегуляции Сибири второй половины XIX – начала ХХ века[517]517
  Marks S. Road to Power: The Trans-Siberian Railroad and the Colonization of Asian Russia, 1850–1917. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1991. P. 21–23; Wolmar C. To the Edge of the World: The Story of the Trans-Siberian Express, the World’ s Greatest Railroad. New York: Public Affairs, 2013. P. 33–34.


[Закрыть]. Являясь имперским проектом, транссибирская железная дорога одновременно «сокращала» имперское пространство, предоставляя возможности для развития мобильности, и расширяла границы сфер влияния на востоке империи. Между 1850‐ми и 1870‐ми годами вышло более ста выпусков газет, в которых обсуждалось строительство магистрали[518]518
  Шенк Ф. Б. Поезд в современность. Мобильность и социальное пространство России в век железных дорог. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 91.


[Закрыть]. Изначально областники в лице Ядринцева высказывались однозначно негативно, считая, что железнодорожное сообщение послужит имперскому центру только в качестве механизма транспортировки ресурсов, однако в дальнейшем и Ядринцев, и Потанин описывали развитие железнодорожного сообщения в положительном ключе[519]519
  Потанин Г. Н. Нужды Сибири // Сибирь, ее современное состояние и нужды: сборник статей / под ред. И. С. Мельника. СПб.: Издание А. Ф. Девриена, 1908. С. 266.


[Закрыть].

Несомненно, элементы просвещения и публичной сферы прослеживаются в деятельности сибирских областников: расширяя пространство публичного на окраины Российской империи, Ядринцев и Потанин представляли собой аналогов людей письмен, способных печатным словом и публичной речью сформировать общественные настроения в Сибири. Однако речь не идет о функционировании классической публичной сферы: слабое развитие капитализма в Сибири, отсутствие или зарождение публики, недостаток общественных институций, административный контроль, усилившийся после «Дела», а также негомогенность пространства говорят скорее о плебейском типе публичной сферы; из‐за узости тем и круга лиц такую активность можно назвать подпольной. Несмотря на попытки областников активизировать сибирское общество, это не привело не только к отделению Сибири от метрополии по примеру Североамериканских штатов, но и даже к зарождению революционной сибирской группы – в таком случае самоуправляющаяся (независимая) Сибирь, воображаемая сибиряками на страницах печати, являлась лишь миражом.

Изолированность и отсталость Сибири создавали условия региональной активности: зарождение общественной деятельности происходило заново, взяв в основу модели и опыт центра империи. «Сибирский тип», создаваемый областниками, представлял большую общность, которая могла быть достигнута благодаря просвещению[520]520
  Калугин Д. Я. История понятия «общество» от Средневековья к Новому времени. С. 362.


[Закрыть]. Несмотря на неклассическое функционирование сибирской публичной сферы, данный концепт важен в качестве объяснительной модели роста и циркуляции знания через публицистику, газеты, литературные произведения, публичные выступления, организацию кружков, а также зарождения представления о Сибири как о колонии, обособленной от имперского пространства. Посредством публичной сферы происходил процесс просвещения местных жителей (прежде всего городских) и их постепенное вовлечение в трансформировавшиеся социально-политические реалии. Данная активность привела к географически локальной, но идейно глобальной трансформации механизмов публичности региональными сибирскими (областниками) и в том числе «инородческими» (национальными) интеллектуалами. Областничество существовало скорее как общий язык и комплекс проблем, нежели как политическая или общественная партия. Риторика социально-политической и культурной деятельности и «инородческий вопрос» в программе областников привлекали группы «инородцев» Сибири и находили отражение в активности киргизских (казахских), бурятских и якутских интеллектуальных деятелей периода кризиса и распада Российской империи[521]521
  См.: Sablin I., Korobeynikov A. Buryat-Mongol and Alash Autonomous Movements before the Soviets, 1905–1917 // AlterNative: An International Journal of Indigenous Peoples. 2016. № 3 (12). P. 211–223; Коробейников А. Якутская автономия: постимперские политические проекты якутской интеллигенции, 1905–1922 гг. // Ab Imperio. 2017. № 3 (18). С. 82–85.


[Закрыть], которые также заимствовали механизмы просвещения и публичной сферы для развития внутрирегиональной деятельности.

Н. М. ЯДРИНЦЕВ И Г. Н. ПОТАНИН: ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ, ОБЛАСТНИЧЕСКАЯ ТЕНДЕНЦИЯ И ИНОРОДЧЕСКИЙ ВОПРОС В СИБИРИ

В общественном пространстве сибирские областники репрезентировались в качестве просветительного движения, призванного пробудить внутренние силы населения и «инородцев» Сибири[522]522
  Сибирь в составе Российской империи. С. 305–309.


[Закрыть]. Философия понималась ими как высшая форма народного самосознания, артикуляция которого принадлежала интеллектуалам. Приобщение сибирского населения к европейской культуре, науке, литературе и философии, согласно областникам, было основным механизмом духовного развития человека. Это являлось одним из аргументов, циркулировавших в сибирском дискурсе, – человек (группа, община, нация) независим в стремлении организовать собственную жизнь. Не случайно Потанин указывал, что «население всякой территории, особенно если она крупная, желает не только устранить недостатки своей общественной жизни, но и вообще быть само творцом собственной судьбы»[523]523
  Потанин Г. Н. Областническая тенденция в Сибири. Томск: Паров. типо-литография Сибирского товарищества печатного дела, 1907. С. 32.


[Закрыть]. По признанию Потанина, программа и идейная составляющая областничества (областная идея и концепция автономии) исходила из философских воззрений И. Канта:

…человек сам себе цель; он не может служить средством. Идеал государственного строя заключается в том, чтобы все личности в государстве являлись вполне развитыми индивидуальностями. Из этого же положения Канта вытекает ряд свобод: свобода личности, свобода организации и общественных группировок, свобода органов самоуправления; отсюда же вытекает автономия волостей, уездных и губернских собраний, автономия областей[524]524
  Потанин Г. Н. Областничество и диктатура пролетариата // Сибирская жизнь. 1917. 18 июля. № 153.


[Закрыть].

Вопрос об «инородцах» в программе областников[525]525
  Потанин Г. Н. Областническая тенденция в Сибири. С. 17.


[Закрыть] инициировал появление интереса последних к проблеме колониальности и ознаменовал формирование региональной (национальной) интеллигенции. Областники способствовали изучению жизни инородцев, взаимодействию с ними и их просвещению. Уже в середине XIX века один из идейных вдохновителей областничества историк Щапов заявлял:

…пора в 8‐ми миллионах инородцев признать земские права наравне со всеми; только при равноправном и дружном, всецелом и всеобъемлющем самовыражении всех составных самобытно-общественных сил, интересов, может быть истинный, разумно-человечный и, по возможности, ровный прогресс общества и народа[526]526
  Цит. по: Ядринцев Н. М. Народное-областное начало в русской жизни и истории // Восточное обозрение. 1884. № 9.


[Закрыть].

Ключевыми проблемами, повлиявшими на «несправедливое» положение инородцев, по мнению областников, являлись штрафная колонизация, пьянство и земельный вопрос[527]527
  Ядринцев Н. М. Сибирь как колония. СПб: Типография М. М. Стасюлевича, 1882; Потанин Г. Н. Областническая тенденция в Сибири.


[Закрыть]. По свидетельству Потанина, «количество земли, захваченной русскими кортами у инородцев, было, конечно, не велико, но с годами оно постепенно увеличивалось с постоянным ростом русской колонизации»[528]528
  Потанин Г. Н. Нужды Сибири. С. 279.


[Закрыть]. Колонизация была важным элементом в кристаллизации национальной самоидентификации. Колониальный вопрос и его критика стали активно циркулировать в сибирском и центральноазиатском регионах благодаря содержательному труду Ядринцева, а также посредством организации областниками культурного и публичного пространства для дискуссий по поводу имперской политики на окраинах.

Важным общественным центром стал открытый в 1888 году Томский университет, объединивший разрозненное сибирское интеллектуальное пространство и служивший площадкой для деятельности областников[529]529
  Ремнев А. В. Университетский вопрос в Сибири XIX столетия // Регион в составе Российской империи: историческое эссе о Сибири. М.: Новое издательство, 2013. С. 122. Потанин надеялся, что с вливанием в ряды сибирской интеллигенции «просвещенного сибирского крестьянства» наступит желательный порядок в культурном пространстве Сибири. Потанин Г. Н. Признания сибирского патриота // Сибирская жизнь. 1912. 8 января. № 6.


[Закрыть]. Увеличение количества публикаций, печати и выступлений, по мнению областников, способствовало развитию интереса к Сибири и ее проблемам: «…областной орган печати должен обсуждение узко местных нужд предоставить газетам, издающимся в губернских и уездных городах…»[530]530
  Потанин Г. Н. Пробуждение областничества в Казани // Сибирская жизнь. 1912. 4 ноября. № 245.


[Закрыть]. В переписке Потанин не раз подчеркивал главную цель газеты – «сплочение сил области»[531]531
  Письма Г. Н. Потанина: В 5 т. Т. 2. Иркутск: Изд-во Иркутского университета, 1988. С. 81; Письма Г. Н. Потанина. Т. 1. 1987. С. 48–49.


[Закрыть]. Однако считал большим недостатком газет то, что в них не рассматривались вопросы автономии провинции, в то время как сибиряки хотели жить самостоятельно, «иметь свои нравы и законы, читать и писать, что нам хочется, а не что прикажут из России…»[532]532
  Письма Г. Н. Потанина. Т. 1. С. 58–59.


[Закрыть].