Текст книги "Лучшая фантастика"

С. Л. Хуанг[21]21
  © S.L. Huang, 2019; © пер. Н. Нестеровой, 2020.


[Закрыть]

С. Л. Хуанг (slhuang.com) – писательница, автор бестселлеров, с успехом продающихся на Amazon.com. Окончила Массачусетский технологический институт по специальности математика и использовала свои познания в этой сфере для написания серии эксцентричных романов о супергероине-математике. В серию о приключениях Кэс Рассел вошли книги Zero Sum Game («Игра с нулевой суммой»), Null Set («Нулевое множество») и Critical Point («Критическая точка»). Недавно вышел ее новый, не связанный с данной серией роман – Burning Roses («Горящие розы»). Ее рассказы публиковались в различных научно-фантастических журналах и антологиях, в том числе в «AnalogScience Fiction and Fact», «Strange Horizons», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction» и многих других. А кроме того, Хуанг работает каскадером в Голливуде и снималась в трюковых сценах в различных телесериалах, в том числе в «Звездном крейсере «Галактика»» и «Воспитывая Хоуп». Особенно запоминающейся была сцена сражения с актером Нейтоном Филлионом. Хуанг стала первой в киноиндустрии женщиной-специалистом по огнестрельному оружию, она работала с такими актерами, как Шон Патрик Фрэнери, Джейсон Момоа и Дэнни Кловер, а также выступала в качестве эксперта по оружию при создании реалити-шоу «Лучший стрелок» и «Охотники за реликвиями».

Последнее, что осталось в мире этом

Толпа протестующих разрасталась и упрямо двигалась сквозь метель, люди все сильнее сжимались в комочки от холода, пока не стали похожими на целеустремленных жуков. Они то шли вперед, то разворачивались и брели назад, покачиваясь и петляя, их головы были наклонены, чтобы защититься от ветра, но голоса звучали пронзительно, когда они начинали скандировать:

 
Не убивайте детей, уничтожьте ракеты!
Пока не погибли на свете все мы!
 

С чердака, находившегося на высоте третьего этажа, Нима наблюдала, как они брели и кричали. Она невольно ловила себя на мысли, что они даже не потрудились придумать хорошую кричалку. К слову «ракеты» было не так уж и сложно подобрать рифму: «планеты», «ответы», «беды»…

Нима прислонилась лбом к оконному стеклу. Оно было таким холодным.

Она еще не знала, что ее наставник стоял в дверном проеме у нее за спиной. Тедж уже несколько раз открывал рот, чтобы заговорить, но вместо этого лишь глотал ледяной воздух. Тедж был не из тех, кто при первой удачной возможности прибегает к самообману, но ему тяжело было расстаться со всеми иллюзиями, чтобы одержать победу в моральной борьбе с самим собой.

И он проиграл эту битву.

– Тебе не стоит смотреть на это, – сказал он Ниме. О, великий мир, как же на чердаке было холодно! Он спрятал руки в рукавах своей мантии, удивляясь тому, что Нима даже ни разу не вздрогнула.

Дети всегда были выносливыми. Слишком выносливыми.

– Теперь это моя обязанность, – сказала Нима в оконное стекло, и ее слова повисли туманом на стекле.

– Так не должно быть. – Теперь, когда он окончательно сдался, слова вылетали изо рта Теджа так, словно он хотел, чтобы они проникли в самое сердце девочки и не выпустили бы ее отсюда. – Ты ведь понимаешь это, верно? Ты можешь… ты можешь отказаться.

Нима знала. Наставники внушали ей, что у нее всегда будет выбор. Но они также объясняли, почему ее обязанности были так важны, и почему их должен был исполнять кто-то совсем юный: если не она, то кто-нибудь из ее одноклассников.

И она верила им. Она верила в Орден и во все, за что они выступали.

Смерть пугала ее. Сильно пугала. Само это понятие было таким всеобъемлющим и мрачным, что просто не умещалось у нее в голове. Но оно пугало ее не настолько, чтобы обмануть доверие, особенно после того, как было названо именно ее имя.

Разумеется, в новостях утверждалось, что она не имела права выбирать подобную жизнь, а Орден проклинался за следование старым методам. «Десятилетки еще слишком малы, чтобы принимать подобные решения; они не способны самостоятельно делать выбор; это бесчеловечно!» Некоторые хотели, чтобы Орден был распущен. Другие – чтобы их указам следовали только взрослые, люди, которые уже переступили через магический порог, позволявший им сказать «да» спасению мира.

В тех же новостях, но уже не таким уверенным тоном, обсуждался вопрос – означало ли уничтожение традиций, связанных с Орденом, ликвидацию национального запаса серийных ракет.

– Ты учил меня этому, – сказала Нима Теджу. – Что это важно. Наша роль важна.

«Но твоя жизнь важнее!» – хотел крикнуть ей Тедж. Ему хотелось обнять ее как свою дочь, а не как одну из учениц, пусть это и стало бы предательством всего, за что он сражался.

– Это не обязательно должна быть ты, – с трудом выдавил он из себя. – Мы не знали, что так выйдет. Ты можешь отказаться. Можешь сказать ему «нет».

Нима отвернулась от окна, ее веснушки напоминали темные кляксы на белой коже, а огромные глаза занимали половину лица.

– Он страшный, – прошептала она. – Ты пойдешь со мной? На встречу с ним?

Теджу пришлось отвернуться, потому что Ниме не стоило видеть, как один из ее наставников плачет.

Никто не думал, что Отто Хан выиграет выборы. Он был тихим кандидатом-аутсайдером. По данным всех опросов, сначала он плелся где-то в конце списка, но затем неожиданно стал набирать популярность после того, как остальные кандидаты утомили всех своими пустыми обещаниями.

Вначале Орден даже не переживал особенно на его счет – этой чести удостоилась другая кандидатка – она увлекалась демагогией и стремилась раздуть пламя военных настроений, чем приводила своих сторонников в дикий экстаз. Но она сгорела ярче и быстрее, чем тот костер ярости, который ей удалось разжечь в народных массах. Напряжение в Ордене немного спало, когда ее популярность сошла на нет, хотя после своего ухода она оставила следы сажи в виде рассерженных демонстрантов, которые кричали: «У нас есть ракеты, мы должны использовать их!»

Они ничего не понимали, эти люди. Они забыли. Но Орден был создан для того, чтобы ничего не забывать.

Все началось, когда за две недели до выборов репортер спросил Отто Хана его мнение по поводу серийных ракет. «Я думаю, что если они так важны, с военной точки зрения, то для защиты нашей страны мы должны использовать все имеющиеся у нас средства, – ответил он. – Мы ведем войну. А значит, нужно рассматривать все варианты развития событий».

Ответ посеял панику в Ордене, но не получил широкой огласки. Старейшины Ордена связались со средствами массовой информации и стали просить других журналистов надавить на Хана и задать ему другие важные вопросы, пока еще не было поздно:

«Как вы можете оправдывать применение оружия, способного в одно мгновение превратить в пар целый город: здания, детей, больницы, военнопленных, миллионы ни в чем не повинных гражданских, все, что находится на территории в сотни миль? Разве это не военное преступление?»

«Как вы можете согласиться с тем, что вы войдете в историю как единственная страна в мире, использовавшая против людей серийное оружие? Как вы можете совершить то, что мы всегда считали немыслимым?»

И еще один, наиболее важный для десятилетней девочки из Ордена, а также всех, кто ее знал:

«Вы правда, настолько сильно хотите использовать это оружие, что поступите так, как требует того закон, и своими руками убьете ребенка – вашего соотечественника, чтобы получить доступ к этому оружию?»

Но на все это не нашлось времени. Никто не задал Хану этих вопросов, пока он не был избран.

Чаще всего Нима перечитывает стихотворение, написанное Акутой Миссоутои двести лет назад, когда он потерял всю свою семью во время разрушения Столицы.

 
Снег падает в пустоту,
Я хотел бы принести благовония к трем маленьким могилам,
Но у эха не бывает могил.
 

Мрачная тоска, наполняющая это стихотворение, еще больше укрепляла ее в тех убеждениях, которые в ней воспитывали, и подтверждала правоту Ордена.

Теперь последняя строчка непрерывно крутилась у нее в голове, отзываясь глухим эхо. Над ней будто нависал высеченный из гранита образ президента Отто Хана, он стоял, сжимая нож, и руки его были обагрены алой кровью – ее кровью.

Нима крепко сжала руку Теджа. От страха все ее чувства обострились.

Это ведь было нормально – бояться? Когда ты выполняешь свой долг? Шрам на груди, на том месте, где хирурги вставили капсулу, болел. Это произошло еще месяц назад, после выборов, но до вступления Хана в должность. За это время Нима привыкла к боли, она стала неотъемлемой частью ее существования.

Они с Теджем шли вместе под длинной аркой по направлению к Столице, их окружали вздымающиеся в небо сияющие конструкции из металла и камня. Высокий темнокожий мужчина и маленькая бледная девочка. И сложно сказать, кто их них крепче сжимает руку другого.

Когда они подходят к Башне, новый президент не заставляет их ждать. Группа красиво одетых сотрудников без промедления проводят их внутрь, даже не спрашивая, кто они такие. Хотя их одежда ничего не говорила о том, кем они являлись, их лица здесь уже знали.

Отто Хан встал из-за своего стола и приветствовал их сдержанным вежливым поклоном. Тедж в ответ поклонился так же вежливо.

«В жизни он гораздо больше», – немея от ужаса, подумала Нима. И еще у него был такой суровый и неприступный вид. И ей казалось, что стоит к нему притронуться, и ее рука сломается.

– Старейшина Рокайя, – сказал он Теджу, и эти его слова послужили чем-то вроде приветствия. – А это, должно быть, мой курьер?

– Да, сэр, – ответила Нима. – Меня зовут…

– Я не хочу знать твоего имени. – Он повернулся к Теджу. – Вы, священники Ордена, просто животные! Это варварство.

– Ее зовут Нима, – тихо сказал Тедж, но его мысли были не такими спокойными: «Ракеты – вот настоящее варварство. И вы принимаете решение, становиться на этот варварский путь или нет, а не мы». Президент мог бы сейчас сказать, что он не станет использовать оружие, которое бросает вызов основам гуманизма и может погубить всю жизнь на Земле. Он мог бы заявить, что Ниме ничего не угрожает, и что она станет выполнять исключительно церемониальные функции, как и было в прошлом.

Однако он не стал этого делать.

– Меня ввели в курс дела, – ответил Хан. – И я сказал моим генералам, что прошло уже несколько столетий, и мы, разумеется, могли бы найти способ получше. Но вы продолжаете сохранять приверженность букве ваших законов, не так ли?

– Сэр, мы считаем, что так будет лучше. – Это сказал не Тедж, а Нима. Во рту у нее пересохло, и она с трудом произносила слова. «Ты должна поговорить с президентом, должна воздействовать на его разум, на отношение к жизни». Слова наставника барабанной дробью звучали в ее голове.

Хан сосредоточил на ней свое внимание, и Нима вся сжалась от страха.

– Разумеется, вы так считаете, – сказал он, а затем обратился к Теджу: – Ваши люди научили ее этим словам. И теперь, если мне понадобится код доступа к оружию, которое может всех нас защитить, мне нужно будет убить ее, чтобы извлечь этот код из ее тела. Это так подло.

Теджу с трудом удавалось сохранять бесстрастное выражение лица.

– Вы знаете, что сейчас, прямо сейчас творится на южных территориях, что делают с нашими людьми выходцы с Бэронских островов? Вы знаете, что они обещали сделать с жителями Койву и Микаты? У Койву есть свои серийные ракеты. Если островитяне получат эти технологии… поверьте мне, они не станут вынуждать своих лидеров убивать маленьких девочек, чтобы получить к ним доступ. Но даже если такая необходимость возникнет, их лидеры не станут колебаться.

Тедж мог бы часами спорить по каждому из этих пунктов. Он мог бы обратить внимание на необходимость соблюдать равновесие между силой и моралью, объяснить основное убеждение Ордена, что никто по приказу властей не может нажать на кнопку, убив тем самым тысячи незнакомых детей, которые находятся где-то далеко, если они не видят оснований для казни одного-единственного ребенка, который находится прямо перед ними.

Ведь без этого груза ответственности ни один президент не сможет в полной мере осознать, на что он идет, когда просит о возможности совершить подобный поступок.

– Мне сказали, что она станет моим личным помощником, – сказал Хан. – И я не могу отказаться.

– Совершенно верно, сэр, – ответил Тедж. Курьер всегда должен находиться в непосредственной близости от президента на случай, если, да избавит нас от этого Мир, в ней возникнет необходимость. Это зависело от президента. Однако она могла наладить с ним эмоциональный контакт и таким образом спасти не только себя, но и жизни миллионов. А в этом уже заключалась задача Ордена.

– Ну хорошо, Старейшина, вы можете идти. Не так ли, Нима? – Он с грозным видом остановился, возвышаясь над ней.

– Да, сэр.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я не хочу этого.

Нима не знала, как ответить. Хотела ли она, чтобы так произошло лишь потому, что выбрали именно ее? Хотел ли этого Орден, или они просто делали то, что необходимо? Хотел ли этого вообще кто-нибудь?

Ей вспомнились другие строки из того же самого стихотворения Миссоутои:

 
Я слышу по радио, что мы сдаемся.
«Нет у нас выбора», – говорят они.
И они повторяли то же, когда мы шли воевать.
 

Нима сидела в углу президентского офиса в Башне и грызла кончик своего стилуса. Это была дурная привычка, учителя старались отучить ее, но у них ничего не вышло. Теперь она носила ливрею, как и все сотрудники башни, ее тонкие волосы были заплетены в аккуратные косички, как и у остальных ассистентов и слуг, но тем не менее всем про нее было известно: она замечала, как люди обходили ее стороной и перешептывались, стараясь не смотреть в ее сторону.

– О чем это ты так призадумалась?

Нима подскочила от неожиданности. Она старалась как можно больше общаться с Отто Ханом, но он по возможности избегал ее и совсем мало с ней разговаривал. Президент благодарил ее, когда она приносила ему документы, напитки или его личные вещи, и никогда ни о чем не спрашивал.

– Пытаюсь придумать рифму, сэр, – честно ответила она.

– Рифму? Для чего?

– Мне нравится поэзия. – Она закрыла свой блокнот и повернулась, чтобы он мог смотреть ей в лицо со своего места за широким президентским столом. – Я знаю, не у всех стихов бывает рифма. Но я не настолько хорошая поэтесса, чтобы сочинять стихи без рифмы.

– Так ты поэтесса? Ну ладно, прочитай мне что-нибудь свое.

Румянец разлился по шее Нимы. Наставники в Ордене всегда поощряли ее интерес к поэзии – они говорили, что это хорошо, если курьерами становились разносторонние люди; о детях, обладающих индивидуальностью, будут особенно горевать в случае их гибели; к тому же всегда оставалась надежда, что даже те, кого в итоге выберут курьерами, смогут вырасти и стать взрослыми. Однако Нима никогда еще не читала вслух свои стихотворения.

Большинство написанных ею стихов были совсем бесцветными. Еще вчера она написала стихотворение под названием «В следующем году?». Там были строки: «Древо персика стряхивает лепестки / Радостным розовым снегом / Крепко я их прижимаю к груди / Как последнее, что осталось в мире этом».

Президент по-прежнему казался ей слишком грозным, и она боялась читать ему свои стихи. А вдруг он накричит на нее? Или хуже того, проигнорирует или посмеется над ней – ведь он был тем самым человеком, от которого зависело все.

– Вот стихотворение, которое я написала, пока мы посещали одно аграрное государство несколько недель назад, – сказала она, быстро решив, что этот стих абсолютно безобиден и его можно прочитать. – Про милые фермы, которые мы спасаем. – Она вздохнула и прочитала его, прежде чем от волнения лишилась дара речи.

Нима смогла прочитать все пять строф, но в самом конце голос ее дрогнул. Отто Хан улыбался. Она и не знала, что он умел улыбаться.

– Это все ты сама сочинила? – спросил он, когда она закончила.

– Да, сэр.

– Ну надо же! – Он встал, подошел к ней и посмотрел в окно Башни на освещенное солнцем лоскутное одеяло Столицы внизу. – Нима, я люблю наш народ. Ты можешь это понять?

– Думаю да, сэр. – Нима тоже любила свой народ. Ее учили истории страны с тех пор, как она научилась ходить. – Мне кажется, что я люблю всех людей. Но особенно мне нравится, что для нас также очень важны жители всех остальных стран.

– Ох уж этот твой Орден. – Он положил свою короткую шершавую ладонь ей на плечо. – Я по-прежнему не согласен с ним. Но я буду очень рад, если ты сможешь вырасти и поспорить со мной по этому вопросу.

– Сэр?

Его губы задрожали.

– Я не должен этого говорить, но ты заслуживаешь того, чтобы знать об этом. Война идет хорошо. Все идет хорошо. Сегодня мы получили известие о том, что… хмм… скажем так, скорее всего мне не придется принимать решения, которое вообще никому не следовало бы принимать.

Странное приятное чувство легкости охватило вдруг Ниму.

– И все равно я считаю, что твое присутствие здесь – это варварство, – продолжал Хан.

Набравшись мужества, Нима вскочила и схватила президента за руку.

– Что вы там видите? – спросила она. – Когда вы смотрите в окно на Столицу, на всех этих людей и дома, что вы видите?

Он взглянул на нее с нескрываемым удивлением.

– Думаю, я вижу… прогресс. Процветание. То, что стоит защищать.

– В Ордене нас учили смотреть на город и представлять… то, что случилось два столетия тому назад, – сказала Нима. – Они говорили нам не думать обо всем городе, потому что он слишком большой. Нужно смотреть на отдельные маленькие фрагменты. – Она указала на улицы, которые пересекались внизу под ними. – Например, на ту женщину в зеленом пальто. Вот она здесь, и вдруг… исчезала. Пара, которая держится за руки и напоминает влюбленных голубков. И они тоже исчезают. Все птицы, вся улица, магазин, который торгует цветами, и дети, играющие перед ним. А потом мы должны были подумать о своей семье. Если у вас есть родители, или друзья, или те, кого вы любите, то они тоже могут исчезнуть. Все сразу. – Нима облизнула губы. Она никогда еще не говорила с президентом так долго. – Весь город. Вот что случилось двести лет назад. Хейвиниты сделали это с нами. Вот, что я вижу. И я не вынесу, если это еще раз с кем-нибудь случится.

В глубине души она ожидала, что он сейчас начнет упрекать вечно лезущих не в свои дела взрослых, которые научили ее только этой ерунде. Но ничего такого президент не сказал. Вместо этого он спросил:

– Нима, у тебя есть семья?

Вопрос удивил ее.

– Мои родители состояли в Ордене, сэр. Они воспитали меня в традициях Ордена, но когда я была еще маленькой, трамвай, на котором они ехали, попал в аварию, и они погибли. Меня вырастили Старейшины. И дали мне хорошее образование.

– За которое тебе приходится расплачиваться. Старейшины разрешали тебе заводить друзей?

– Конечно. Друзьям не позволено часто навещать меня здесь, но мы пишем друг другу. – В последнее время письма приходили все реже, и у Нимы сжималось сердце при мысли об этом. Похоже, одноклассники не знали, как теперь с ней общаться, после того как выбрали ее, а не кого-нибудь из них. – А еще я дружу с некоторыми моими наставниками. Например, с Теджем.

Хан промычал что-то невнятное, а затем спросил:

– Скажи мне, Нима. Ты пишешь обо всем этом стихи?

– Да, сэр.

– Конечно, ты не должна верить всему, что я тебе говорю, но мне кажется… мне кажется, тебе стоит продолжать писать стихи. Ты согласна со мной?

– Да, сэр. – Она и не думала бросать это занятие.

В день своего двенадцатилетия Нима сопровождала президента вместе с официальными лицами в дипломатической поездке. Когда на следующей неделе она вернулась, Тедж принес на их классные занятия коробку с пирожными.

– Ты не забыл! – с радостью воскликнула она. Сотрудники Башни в соответствии с протоколом преподнесли ей в день рождения традиционные праздничные пирожные, приготовленные профессиональным поваром. Но получить подарок от того, кто помнит о тебе, это совсем другое.

– Как прошла поездка? – поинтересовался Тедж.

Нима закрыла коробку и отставила ее, очень осторожно, чтобы не испачкать рукав в сахарной пудре. Недавно она попросила, чтобы ее не заставляли больше носить униформу сотрудников башни, так как в этом не было необходимости, и теперь она с удовольствием сама выбирала для себя наряды. Разумеется, под бдительным надзором обслуживающего персонала.

К тому же Нима была рада найти еще какое-то увлечение, позволявшее отвлечься от окружавшей ее гнетущей атмосферы.

– Нима?

– Знаешь, в новостях не всегда говорят правду. По поводу войны. – Она теребила край рукава и не смотрела на Теджа. – Но я всегда знаю, когда дела идут плохо, потому что он перестает со мной разговаривать.

«Трусость», – хотел сказал Тедж, но не стал этого делать. Они все надеялись, что война закончится еще два года назад. Но ее завершение все затягивалось и затягивалось.

И теперь тихое бормотание переросло в громкие выкрики, в прессе все чаще стала появляться фраза «наземное вторжение». Их страна уже двести лет не переживала военных конфликтов на своей территории.

Тедж считал, что они смогут обрести состояние равновесия, если будут стремиться к миру. Но соотечественники не разделяли его уверенности. В то время как Нима слышала, о чем говорили в прессе, а также могла улавливать настроение президента, Тедж следил за тем, что происходило в народе – массы бурлили гневом и недовольством. И этого он боялся сильнее всего.

– Нима, – сказал он, – пока тебя не было, я кое о чем подумал. Ты все еще пишешь?

Она с удивлением подняла голову.

– Ты хотел узнать, пишу ли я стихи? Разумеется.

– Мне кажется, – сказал Тедж, – нам стоит опубликовать некоторые из них. Сборник.

– Моих стихов? Но я… – «Пишу недостаточно хорошо, я все еще ребенок, все еще учусь?» – Я не уверена, я… конечно, я мечтаю о том, чтобы меня опубликовали, но, Тедж, я даже не знаю, наберется ли у меня стихов на целый сборник. И мне уже стыдно за то, что я писала год назад.

– Те стихи, которые ты показывала мне в прошлом году, когда я попросил тебя написать сочинение, произвели на меня большое впечатление, – искренне сказал он. – Конечно, было видно, что стихи написал ребенок, но эмоции, заключенные в их строках, потрясали до глубины души. Мы пригласим редактора, который поможет тебе. Что скажешь?

– Я не… то есть я… я… – Это казалось ей неправильным, хотя она не могла объяснить, почему именно. Если бы она не была президентским курьером, она посвящала бы больше времени творчеству, оттачивала бы свое мастерство и тренировалась до тех пор, пока ее стихотворения не привлекли бы внимание профессионалов, правда ведь?

Но если бы она не была президентским курьером, у нее на все это была бы целая жизнь! Много, много лет впереди.

– Хорошо, – сказала она Теджу. Все это казалось Ниме реальным и нереальным одновременно, волнующим… и неинтересным. Столько ощущений в тот миг перепуталось у нее в душе, как нитки в клубке.

Он тут же улыбнулся ей натянутой улыбкой.

– Хорошо. Знаешь, Нима, на войне бывают нужны не только солдаты.

Она удивленно моргнула.

– Но островитяне даже не смогут прочитать мои стихи. Если только их не переведут или что-нибудь в этом роде.

– Это не единственная война, в которой мы ведем сражение.

То ли из-за бедственного положения, то ли из сострадания, то ли по каким-то своим идеологическим мотивам, но народ с жадностью проглотил книжку стихов, озаглавленную как «Девочка в башне». В прессе поднялся громкий шум, который еще долго не утихал, постоянно допечатывались новые тиражи, а имя Нимы было у всех на устах, пусть и произносилось оно с большой осторожностью.

Ниме казалось, что она уже привыкла к пристальным взглядам и перешептыванию за спиной, но теперь вся общественность сосредоточила на ней свое внимание, словно хотела накрыть ее сокрушительной волной. Сотрудники коммуникационного центра постоянно отклоняли многочисленные запросы на интервью. Несколько автобиографических очерков, написанных Нимой, тут же разлетелись по разным изданиям и наделали много шума. Ее фотографии, казалось, были повсюду – почти на всех она была запечатлена в полумраке с угрюмым выражением лица в платье цвета морской волны. К тому же на этих снимках она казалась ужасно худой. Ниме они не нравились, но жизнерадостные фотографии, где на ней были золотистые или розовые одежды, на которых ее освещало солнце, а сама она радостно смеялась, не подходили для задач, которые ставили перед собой СМИ.

Теперь протестующие называли ее по имени. Она была уже не абстрактным «ребенком-курьером», о котором они рассуждали и упоминали в своих лозунгах, а Нимой – Поэтом из Башни, девушкой, заслуживавшей того, чтобы дожить до старости. Она стала ярким символом, сплотившим всех, кто выступал против серийных ракет.

Президенту Хану это совсем не понравилось.

Он был, в общем, хорошим человеком и не стал срывать свою ярость на Ниме, хотя не раз бросал в ее сторону сердитые взгляды после того, как интервьюеры спрашивали его, может ли он себе представить, как втыкает нож между ее ребер и пронзает сердце. Но он вызвал к себе Теджа.

– Вы используете ее. Это низко.

Тедж сложил на груди руки, надеясь, что его безмятежный вид еще больше разъярит президента.

– Нима верит в то, что мы делаем. Неужели вы настолько бессердечны, что лишите ее возможности высказывать свое мнение?

– Черт бы вас побрал! Вы думаете, я когда-нибудь воспользуюсь этой злосчастной штуковиной, если у меня будет другой выбор? А вы хотите, чтобы мы оказались в тисках меж двух зол: истреблением из-за океана и кровавой баней на нашей территории в случае, если мне придется замарать руки так, как к этому вынуждаете меня вы? Думаете, этот день и без того не станет самым тяжелым в моей проклятой жизни?

– Я вряд ли посочувствую вам, – сухо сказал Тедж, – ведь этот день станет последним для Нимы.

Если бы Нима услышала этот разговор, он только усилил бы негодование, которое росло в последнее время в ее душе в отношении двух этих людей. Это чувство засело у нее в горле безрадостным комком. Она по-прежнему немного боялась президента, хотя и провела с ним много времени, но гнев заглушал страх, и это было совершенно новое чувство. Ведь таково было ее предназначение, правда? Но какое Хан имел право так злобно реагировать на то, что она рассказала всем о своих чувствах?

Неужели она не заслужила возможности быть самой собой, и не важно, сколько времени ей осталось жить?

Ее неприязнь к Теджу была намного сложнее. Она знала, что он заботился о ней; и он всегда очень осторожно напоминал ей о том, что у нее всегда есть выбор, и возможности этого выбора даже намного шире, чем у остальных Старейшин. Но… ей не хотелось быть загнанной в угол несчастной душой, которая просто выйдет из игры, спутав ему все карты.

Нима сама не понимала, почему так вышло, но после того, как она открыла свое сердце стольким людям, она чувствовала себя так, словно у нее не было больше голоса.

* * *

Через два месяца после того, как Ниме исполнилось тринадцать, посреди ночи послышался рев сирен, и первые снаряды пролетели над Столицей.

Нима поступила так, как они много раз повторяли на учениях, действовала быстро и на автомате, сердце глухо стучало о ребра, и этот бешеный пульс гнал прочь любые эмоции. Через несколько минут она уже сидела, сжавшись комочком, в бомбоубежище. На Ниме все еще была ночная рубашка, по одну сторону от нее находился военный министр, по другую – начальник транспорта. Она обхватила себя руками, но никак не могла согреть ладони.

Военного министра вызвали в соседнюю комнату на совещание с президентом. Нима прижалась спиной к стене. Окон не было. «Как в тюремной камере, – подумала она. – Мы заперты в ловушке собственной безопасности».

Но Нима не была здесь в безопасности. Она пребывала в мучительном ожидании собственной смерти, после которой все вздохнули бы с облегчением и обрели защиту.

Было в этом нечто поэтическое, но она не могла сосредоточиться и понять, что именно.

Нима положила руку на свое громко стучащее сердце. Ей стало интересно, сможет ли она нащупать капсулу с кодом доступа к серийным ракетам?

Однако в ту ночь президент не вызвал ее. И на следующую тоже. И в ту, что последовала за ней, когда снова завыли сирены противовоздушной обороны. Прошло семьдесят четыре дня, за время которых были сданы стратегически важные рубежи и оккупационные войска вторглись на полуостров, когда он позвал ее к себе.

Войдя в комнату, Нима увидела, что президент был один, и он плакал.

Он взял ее за руки. Его ладонь была мокрой от слез, но Нима словно оцепенела.

– Прости, – сказал он, прерывисто дыша, – мне так жаль.

В этот момент у Нимы стало покалывать лицо. Ей хотелось, чтобы напоследок ее посетила какая-нибудь глубокая и важная мысль, но в голове было пусто.

Она заставляла себя дышать. Это было тяжело.

– Если тебе нужно… немного времени, чтобы попрощаться с кем-нибудь или…

– Пожалуйста, закончите с этим поскорее. – Если он сделает все прямо сейчас, она сможет быть смелой. Ей не хотелось прожить еще один день в гнетущем предчувствии скорого конца.

Президент как будто с неохотой отпустил ее руки. Он подошел к столу и открыл украшенную орнаментом церемониальную шкатулку.

Внутри лежал кинжал. Его блестящее лезвие приковало к себе взгляд Нимы, и она не могла отвести его.

Президент нажал на кнопку звонка. В кабинет вошли несколько советников и генералов. Высокие, серьезные, с хмурыми лицами.

– Свидетели, – пробормотал президент. – Согласно постановлению совета…

Он взял кинжал за рукоятку. Его рука дрожала.

Нима не испытывала к нему сочувствия. Она лишь надеялась, что его рука не будет дрожать так же сильно, когда он ее опустит.

А потом это случилось… он это сделал.

Кинжал со стуком упал на стол.

– Найдите мне другой выход! – Его слова разорвали тишину и, словно мяч для боулинга, ворвались в ряды генералов. Никогда еще Нима не видела президента таким сердитым. Он повернулся к ней: – Убирайся!

Она убежала.

Она остановилась, лишь когда оказалась в своей комнате, ее ноги подкосились, она зашаталась и упала навзничь на покрытый плетеным ковром пол. Ее всю трясло, грудь тяжело и быстро вздымалась, затем ее вздохи переросли в ужасные, душераздирающие рыдания, и дрожь все никак не унималась.

«Он позовет меня обратно, он позовет меня обратно, он позовет меня обратно, и он сделает это…»

Только он не позвал. Солнце село, но Нима не смогла уснуть, а на следующий день ее навестил Тедж.

Он ворвался в ее комнату и сжал в таких крепких объятиях, что она не могла вздохнуть.

– Нима, я… я все слышал, я пришел, как только мог…

Она высвободилась из его объятий. Она не хотела больше плакать и не могла утешать теперь еще и его.

Тедж смотрел на нее глазами загнанного зверя.

– У меня есть… есть план. Я – один из Старейшин, которые… когда президент был избран и определен новый курьер, так вот, код, который мы должны были создать и заложить его в новую капсулу… у меня есть к нему доступ. Нима, ты можешь спастись от всего этого. Я помогу тебе. Мы можем сделать это сегодня вечером.