Текст книги "Антология современной израильской драматургии"

Антология современной израильской драматургии

Совместный проект издательского дома НЛО и Посольства Государства Израиль в РФ.

Издание приурочено к 30-летию возобновления дипломатических отношений между Израилем и Россией

© The Hanoch Levin Institute of Israeli Drama

© Авторы, 2021

© Переводчики, 2021

© С. Тихонов, дизайн обложки, 2021

© Д. Годер, предисловие, 2021

© ООО «Новое литературное обозрение», 2021

* * *

Дина Годер
Предисловие к антологии израильской драматургии

Израиль – не самая театральная страна. Если говорить о современном танце, то да, тут мощное влияние американской и европейской новой хореографии, соединившись с традициями народных танцев Ближнего Востока, да и всех стран рассеяния, откуда в страну в ХX веке явились евреи, дало удивительное явление израильского контемпорари данс, осененное гением Охада Наарина. В драматическом театре все иначе: театров мало, выживают они трудно, государство их поддерживает скудно, поэтому почти нет экспериментальной сцены, а репертуарная сцена главным образом рассчитана на коммерческие постановки, приучив к ним не самого требовательного зрителя. Успешные театры, вроде тель-авивского Камерного, имеют много сцен и играют одновременно на всех, работая почти как заводы. Израильские искушенные театралы ругают театр своей страны: репатрианты из России, Польши, Франции вспоминают старые впечатления, а те, кто родился здесь, говорят, что за настоящим театром они едут в Берлин. Но израильская драматургия существует. И она важна для своей страны тем, что продолжает рассуждать на острые и насущные темы об истории, религии, политике и социальных проблемах, о которых спорят израильтяне, а зарубежным читателям и зрителям многое объясняет в пристрастиях, обидах, гордости и комплексах израильтян, их особенном патриотизме и специфике исторической памяти, делая явным то, что на самом деле волнует горячую интеллигенцию страны.

Собирая пьесы для этой антологии, я хотела показать достаточно широкий спектр драматургии, которую сегодня ставят в Израиле: тексты драматургов разных поколений, разных направлений и жанров, традиционные и экспериментальные, коммерческие комедии и драмы, рассчитанные на понимающего зрителя, те, что уже считаются классикой, и те, что написаны всего пару лет назад, с остро актуальным сюжетом и с рассказом об исторических событиях, хоть и не очень давних. Главным для меня было одно: я хотела показать израильскую драматургию как современную, которую и сегодня было бы интересно читать, ставить и смотреть на российской сцене.

Одно из самых известных имен израильской драматургии в своей стране и за рубежом, включая Россию, – Ханох Левин. Его слава и скандалы, связанные с его пьесами, которые воспринимались в Израиле как политические и провокативные, при жизни Левина (а он рано умер от рака, в 1999 году) до России не докатились. Его пьесы на российской сцене неоднократно ставили уже после смерти драматурга, но их социальный заряд здесь не считывался. Они воспринимались как парадоксальные и абсурдистские, а герои, увиденные безжалостными глазами сатирика, по русской традиции, превращались в печальных и несчастливых евреев, возможно, смешных, но скорее достойных жалости, чем издевки. Одна из самых значимых пьес Левина для отечественных театралов – «Крум», но не потому что в России ее много ставили, а благодаря знаменитой польской постановке Кшиштофа Варликовского, в 2006 году привезенной на гастроли в Россию и со временем обросшей легендами.

«Крум», написанный в 1975‐м и сразу же поставленный самим драматургом в городском театре Хайфы, не раз ставился в Европе уже в двухтысячных, что укрепило Левина на позиции классика – европейское и американское признание всегда много значило для израильской культуры, не лишенной провинциальных комплексов. Но для российского театра, как мне кажется, эта пьеса про человека, обещавшего много и не исполнившего ничего, влюблявшего в себя других, но не любившего, мечтавшего написать великую книгу, но даже не приступившего к ней, – встраивается в свой драматургический ряд начиная с чеховского «Платонова» до вампиловской «Утиной охоты» и более поздних героев – амбициозных, но не состоявшихся. Для этой пьесы особенно существенно ощущение затягивающей и удушающей провинциальной жизни, из которой не выбраться, – это частый мотив для Левина, также отзывающийся в русской драматургии.

Еще один классик израильской драматургии из нашей антологии – Нисим Алони, он был старше Левина, менее плодовит и тоже предпочитал сам ставить свои пьесы. Алони, как и Левин, умер в самом конце XX века, но его пьесы продолжают ставить – это поэтический и абсурдистский театр, часто далеко уходящий от местных реалий в выдуманный мир, что для израильских пьес нетипично. Впрочем, пьеса 1967 года «Невеста и ловец бабочек», где неврастеничный человек с сачком встречает в парке сбежавшую со свадьбы невесту, как будто полна отсылок к обыденной жизни (как пишут, бедный и живописный южный Тель-Авив, где родился Алони, всегда был для него источником вдохновения), но кажется, что именно от реальности его герои и мечтают сбежать. Не даром в самой пьесе говорится, что она навеяна картинами еврейского сюрреалиста Йоселя Бергнера.

Из драматургов старшего поколения в антологии есть пьеса недавно ушедшего из жизни Йосефа Бар-Йосефа, пожалуй, больше всех ставившегося в России, у него даже двадцать лет назад в издательстве «Текст» выходил сборник «„Трудные люди“ и другие пьесы». Бар-Йосеф, автор романов и больших драм, построенных на семейных конфликтах и сложных характерах, как мне кажется, особенно любим в России за то, что в его текстах речь всегда идет о людях и их взаимоотношениях, в них всегда есть яркие характеры и хорошие роли для артистов, что для театра немаловажно. Среди героев пьесы 1982 года «Кнопка», которая публикуется в этом сборнике, кроме пары давно разошедшихся супругов, между которыми теперь возобновляются напряженные и противоречивые отношения, есть пациент психиатрической клиники подросток Рафи, который никак не может взять в толк, что здесь происходит, но пытается отвоевать свое место при докторе. В израильской драматургии образ человека с ментальными и психическими особенностями встречается очень часто, давая возможность как бы через него с другой стороны взглянуть на происходящее, это перекликается с традицией юродивых в русской литературе.

В пьесе еще одного патриарха израильской драматургии, Иегошуа Соболя, «Деревушка», написанной в 1995‐м, главный герой, от имени которого ведется рассказ, – дурачок Йоси, работающий могильщиком на деревенском кладбище и разговаривающий с животными. Соболь знаменит политическими и социальными драмами, один из самых известных его текстов – большая многофигурная пьеса «Гетто», действие которой происходит в Вильнюсском гетто в 1941–1943 годах. Но для этой антологии выбрали пьесу более камерную, хотя ее события тоже происходят во время войны, только в Палестине, которая не так далека от боев Второй мировой на севере Африки. В пьесе беспрестанно говорят о войне и слышны отзвуки Холокоста, но оттого, что все это увидено глазами простодушного Йоси, трагические события как будто уходят на задний план, а жизнь наполняется надеждой на лучшее. И кажется, что смысл этой надежды в скором создании на месте патриархальных палестинских деревень независимого Израиля, которое должно спасти гибнущий в Европе еврейский мир.

Эдна Мазия, одна из самых признанных и успешных сегодня израильских драматургов, в этой антологии представлена острой пьесой «Игры на заднем дворе», идущей широко во всей Европе и по подходу к проблеме очень актуальной сегодня в России, несмотря на то что написана в 1993 году. Речь в ней идет о подростковом насилии, в центре сюжета – документальная история о групповом изнасиловании пятнадцатилетней девочки. Но существенно еще и то, что параллельно с рассказом, как это произошло, мы видим ход судебного разбирательства, полного подтасовок и выглядящего столь же опасным и манипулятивным, как разговоры подростков на заднем дворе с испуганной девчонкой, которая хотела выглядеть крутой. В пьесе этой, написанной умно и жестко, есть сильный феминистский заряд, и, как пишут, еще во времена первой израильской постановки почти тридцать лет назад ее считали серьезным аргументом против объективации женщин.

Анат Гов, журналистка, драматург и сценаристка, уже, к сожалению, покойная, тоже работавшая с феминистскими темами (она была среди основателей организации, поддерживающей жертв сексуального насилия), участвует в этом сборнике с написанной в 2008 году пьесой на двоих «Боже мой!», которую, наверное, можно назвать коммерческой интеллектуальной комедией (или драмой). Исходная ситуация выглядит парадоксально: к психологу Элле, имеющей частную практику, на прием приходит Бог, нуждающийся в утешении и оправдании, и все действие – это их разговор, споры и рассуждения на религиозные темы с позиции атеиста. Для Израиля, где религия не отделена от государства и связанные с ней вопросы стоят очень остро, особенно в интеллигентской среде, это весьма неожиданный поворот.

Еще три писателя, чьи пьесы входят в сборник, принадлежат к следующему, более молодому театральному поколению. Гур Корен, актер, режиссер и успешный автор, работающий сегодня драматургом в Камерном театре Тель-Авива, имеет явный талант видеть смешное, а еще отличное практическое знание театра, что помогает ему писать очень выигрышные и привлекательные для актеров роли. В пьесе «Пять кило сахара», написанной в 2009 году и впервые поставленной Евгением Арье в театре «Гешер», автор отдал главному герою свое имя и даже сам его сыграл. Фантастическая история, где к говорливому раздолбаю-герою постоянно является покойный дедушка, на короткое время заселяясь в тела случайных встречных, и сама по себе забавна. Но, конечно, настоящая радость и вызов для актеров, играть персонажей любого пола, возраста и рода занятий, которые вот сейчас были кем угодно – подростком, проституткой или любым прохожим на улице – и в одну секунду, не меняясь внешне, превратились в ироничного, витального и настырного деда, пересыпающего речь идишскими словечками. Корен крепко держится за реальность: как тельавивец он наполняет рассказ именами улиц и знаковых мест города, как выпускник театральной школы – цитатами, названиями пьес и именами драматургов, так что его комедия, если ее снабдить комментариями, может неплохо ввести в курс израильской жизни.

Майя Арад Ясур имеет репутацию новатора в израильской драматургии и вместе с тем постоянно работает с острыми социальными проблемами. Ее пьеса «Амстердам», написанная в 2018 году, строится как спор перебивающих друг друга голосов, которые не то припоминают, что происходило с героиней – беременной скрипачкой, израильтянкой, живущей в Амстердаме, – не то на ходу сочиняют ее историю. А может быть, это голоса, звучащие внутри нее – женщины на грани нервного срыва, постоянно ощущающей панику, разрываемой комплексами мигранта и не проходящего еврейского страха перед антисемитизмом. Майя Арад Ясур несколько лет училась и работала в Голландии, в ее пьесе чувствуется знание страны и ее реалий, но куда важнее именно это чувство еврейки, которая везде чужая, которой в спину дышит ужас Холокоста, воспоминаниями о котором полна даже съемная квартира, а в лицо – BDS (антиизраильское движение «бойкот, изоляция и санкции»), требующее признания вины всякого, кто родился в Израиле, за его сегодняшнюю антиарабскую политику. Весь этот сложный комплекс чувств очень понятен израильтянину, особенно левому интеллигенту, кем обычно являются люди искусства, – человеку, в своей стране оказывающемуся в оппозиции к действиям власти, а за пределами страны вынужденного отвечать за эти действия перед негодующими европейскими леваками. В России эта двойственность выглядит особенно узнаваемо, но и на европейские театры горячечная скороговорка пьесы Майи Арад Ясур произвела впечатление: она переведена на десяток языков и перед карантином ее приняли к постановке на многих европейских сценах.

Рои Хен, писатель, переводчик с нескольких языков (включая русский) и глава драматургической части в театре «Гешер», дал для этого сборника пьесу 2019 года «Так же как я», рассказывающую о подростковом отделении психиатрической клиники, куда приходит новая преподавательница театрального кружка. Эта пьеса, на мой взгляд, звучит для отечественной сцены актуально, хотя наши психоневрологические диспансеры, больше похожие на тюрьмы, очень далеки от израильских. Но подростки из пьесы Хена, страдающие самыми разными расстройствами, более всего травмированы отсутствием любви и понимания родителей, не желающих принять «не таких» детей, стыдящихся их перед родней и желающих их «исправить» или спрятать подальше. Это, видимо, общая проблема, и, как рассказывает Рои, после того как пьесу стали играть в «Гешере», какие-то из его идей о работе с подростками, придуманных для пьесы, вошли в практику молодежных отделений израильских психиатрических больниц. После представления публика остается, чтобы откровенно поговорить на волнующие ее темы, это становится частью события и уже очень похоже на то, как проходят спектакли на острые темы в российском новом театре.

Сегодняшняя российская драматургия развивается иначе: она движется в первую очередь людьми совсем молодыми, у нас много драматургических конкурсов и объединений, каждый год открываются новые имена, но все это в первую очередь обращено к новому, экспериментальному театру с юной публикой. Израильская современная драматургия работает прежде всего с традиционными театрами с большими залами и солидными зрителями. У нас такой театр тоже есть, и он всегда заинтересован в современной драматургии, не радикальной, но говорящей о сегодняшнем дне. В этом сборнике, впервые представляющем такой разнообразный набор современных израильских пьес, есть из чего выбирать.

Ханох Левин
Крум

Пьеса с двумя похоронами и двумя свадьбами

По вопросам постановки обращаться:

Марк Сорский

ул. Арье Кремер 2, кв. 8, 72279 Рамле, Израиль

тел. 0523-490-407 (Звонок в Израиле)

[email protected]

Skype – marksorsky

Действующие лица

Крум

Мать, мать Крума

Шки́та

Тугáти

Дольче

Фелиция, жена Дольче

Тахти́х

Терýда

Дýпа

Цви́ци

Бертольдо

Д-р Швойген

Санитар, парикмахер, медсестра, жених, невеста, фотограф, могильщик

ПЕРВЫЙ АКТ

Первая картина

Аэропорт. Вечер. Мать, Шкита.

Мать: Сообщили, что самолет уже приземлился… Скоро я увижу сына… Вот он идет!

Входит Крум с чемоданом в руках. Обнимает мать.

Крум: Мама, за границей мне ничего не удалось. Ни денег не заработал, ни счастья не нашел. Не развлекся, не продвинулся, не женился, не обручился и ни с кем не познакомился. Ничего не купил, ничего не привез. В чемодане только мои старые вещи, мыло, бритва, зубная щетка. Точка!.. Я все рассказал, а теперь оставь меня, пожалуйста, в покое!

Мать (взглянув на чемодан): Понимаю. Ты приготовил мне сюрприз.

Крум: Нет.

Мать: Ну-ну!.. Сюрприз для мамы.

Крум: Нет! Нет!

Мать: Чего ты развопился?! Кому-то от тебя чего-то нужно?! Ты что, вернулся домой, чтобы гавкаться?! (Плачет.)

Крум: Ну, началось… Твое счастье, что я не хочу орать в аэропорту. Привет, Шкита. (Указывает на плачущую мать.) От радости. А почему Тугати не пришел?

Шкита: Ему нездоровится. Он тебя ждет у себя дома.

Крум: Пошли.

Выходят.

Вторая картина

Балкон квартиры Тугати. Рядом – балкон Дольче и Фелиции. Вечер. Тугати сидит на балконе.

Тугати: Господин Дольче! Господин Дольче! (Дольче выходит на балкон.) Извините за беспокойство, тут в газете написано, что плач освобождает диафрагму и поэтому каждый здоровый человек должен время от времени плакать.

Дольче: Вы что же хотите, чтобы я поплакал вместе с вами? Мы с женой как раз сейчас уходим на свадьбу.

Тугати: Я хотел вас попросить, чтобы вы поставили какую-нибудь грустную пластинку. От грустной музыки у меня немедленно слезы наворачиваются на глаза.

Дольче: Вам придется плакать очень быстро. Мы вот-вот выходим.

Тугати: Может, оставите мне ваш проигрыватель ненадолго? Я не сломаю.

Входит Фелиция.

Фелиция: Вы же знаете, что мы не выносим из дома проигрыватель ни по какой причине, кроме переезда.

Дольче: Но из нашей квартиры можете слушать. Окна как раз открыты.

Фелиция: Ой, поставь ему уже чего-нибудь. Время идет!

Тугати: Если можно, то, пожалуйста, вокал. Когда голосит певец, мне легче разрыдаться.

Фелиция: Поставь ему итальянца.

Дольче выходит.

Тугати: Спасибо. Я чувствую, что если мне удастся освободить диафрагму…

Фелиция: Слышали уже.

Возвращается в дом. Слышится грустная музыка и пение итальянского вокалиста. Тугати пытается заплакать. Музыка прекращается. На улицу выходят из дома нарядные Дольче и Фелиция и оглядываются на Тугати.

Тугати: Не получилось. Я не успел.

Дольче: Прошу прощения, но мы не можем опоздать к столу.

Фелиция: Он будет радоваться под нашу музыку, плакать под нашу музыку, а я буду плясать под его дудку?! Только бы урвать! Нет проигрывателя – пусть привыкает рыдать в тишине!

Уходят. Тугати пытается сам себе напеть только что услышанную мелодию, но ему это не удается, и он замолкает.

Третья картина

Тугати дома. Вечер. Входит Крум.

Крум: Привет, Тугати. Я вернулся.

Тугати: Ну, что повидал?

Крум: Ничего. Больше спал. «Вот за границей – это жизнь!..» – только чего-то я ее там не нашел. Очевидно, мне больше нравится думать о поездке, чем ездить. Ты же меня знаешь: хотеть-то я много чего хочу, но только так, чтобы ничего не делать. Все жду, что роман века напишется сам собою и что однажды на улице, как ты сам понимаешь, – совершенно случайно – встречусь с богатой красавицей, которой нужен буду я… Только я…

Тугати: Понятно, что не я. Я тебе не конкурент. Я болею.

Крум: А еще я жду, что однажды, каким-то чудесным образом, обнаружу себя вдали от этого квартала, за городом, далеко от смога и автобусов, в белой уютной вилле, окруженной садом, рядом с соблазнительной красавицей женой и парой ребятишек.

Тугати: Одного назови моим именем.

Крум: Но ты должен признать, что кое в чем мне до сегодняшнего дня все-таки повезло, несмотря на мою лень: я не женился. Потому что жениться и завести детей в этом поганом квартале, да еще с моей зарплатешкой мелкого служащего – означало бы зачеркнуть навеки собственную мечту. Взгляни, на кого здесь все похожи! Позор! Но, нет! Только не я. Засяду-ка я на годик-другой за роман об этом вонючем квартале, сделаю на нем кучу денег и распрощаюсь со всеми вами. Счастливо оставаться, дорогие господа, я заработал деньжат на вашей долготрудной и многострадальной жизни и – ухожу. Чтоб вы все сдохли. (Пауза.) Вот только мать мне жалко. Стареет. До внуков хочет дотянуть.

Тугати: Крум…

Крум: А что тут без меня происходило?

Тугати: Ничего. Слыхал уже, наверно, что Теруда встречается тут с одним. Зовут Тахтих. Университет закончил. Или заканчивает.

Крум: Я только свистну – и Теруда моя. Просто сейчас мне не до нее.

Тугати: Крум, я хочу спросить тебя кое о чем.

Крум: Этот вопрос я больше слышать не хочу.

Тугати: В последний раз, Крум!..

Крум: Ни за что.

Тугати: Будь человеком, Крум. Ты же видишь – я болен. Коротенький вопрос, малюсенький ответ. Скажи мне только да или нет.

Крум: О господи!.. Зачем я вернулся!..

Тугати: Когда мне лучше делать зарядку, утром или вечером?

Крум: Утром.

Тугати: Погоди!.. Дай мне сначала рассказать тебе про все за и против!

Крум: Я наизусть уже знаю все твои за и против!..

Тугати: Я расскажу тебе все это в последний раз, а ты дашь мне окончательный и бесповоротный ответ. Ни для кого не секрет, что все мои беды со здоровьем только из‐за того, что я до сих пор сомневаюсь: когда мне лучше делать зарядку, утром или вечером.

Если делать утром, до работы, то есть опасение, что зарядка меня утомит и я на работе буду уставшим, а если делать ночью, перед сном, то есть боязнь, что зарядка меня взбодрит и я не смогу заснуть. О том, чтобы делать зарядку в середине дня, – вообще не может быть и речи. Я человек бескомпромиссный, у меня – либо утром, либо вечером. Кроме этого, возникают и сопутствующие проблемы, например: когда принимать душ? Если я решу делать зарядку по утрам и после этого принимать душ, то что же мне делать после рабочего дня: снова лезть в ванну?.. Это нереально, особенно зимой. Если же делать зарядку и купаться ночью, перед сном, то тогда нет ни малейшего смысла мыться утром. Теперь возникает новый вопрос: говорят, что утренний душ помогает проснуться, следовательно, зарядка предпочтительнее утром… Пятнадцать лет я ломаю над этим голову, и каждый раз, когда я принимаю какое-либо решение, я тут же натыкаюсь в газете на статью, которая убедительно доказывает обратное. Почему бы не собрать международный медицинский конгресс по этой проблеме и не принять кардинальное и твердое решение, раз и навсегда?! Господа врачи, вы нас убиваете!.. Да!..

Теперь ответь мне коротко и ясно, но с условием, что ты принял во внимание все мои доводы.

Крум: Утром.

Тугати: А если я устану?

Крум: До свидания.

Тугати: Ответь, ответь мне!.. Ты же видишь, как я страдаю, я же не для удовольствия тебя спрашиваю!.. Эти вопросы жгут мне душу!.. Ну!.. Отвечай!.. Утром или вечером?..

Крум: Тугати, ты свихнувшийся ипохондрик, и у меня нет больше на тебя сил. Вот такой мой окончательный ответ.

Тугати: Стало быть, ты ответил «утром» только для того, чтобы отвязаться от меня? Как же мне принимать твои ответы всерьез?.. На что ты опирался, говоря «утром»?.. А?.. Ты что – доктор?!.

Крум: Спокойной ночи. (Выходит.)

Тугати (самому себе): Вот потому-то я и болен, что мне сомнения сгрызли все здоровье. О какой зарядке теперь может идти речь?.. Я даже плакать – и то уже не могу.

Четвертая картина

Вечер. Уличное кафе. За столиком сидят Теруда и Тахтих. За соседним столиком – Шкита. Входит Крум.

Крум: Привет, Теруда. Я вернулся.

Теруда: Я вижу.

Крум: Хотел тебе написать…

Теруда: Вы знакомы? Это Тахтих, а это Крум.

Крум: Можно к вам присоединиться?

Теруда: Мы как раз собирались уходить.

Крум: Еще и десяти нет.

Теруда: Я устала. (Теруда и Тахтих встают.) Спокойной ночи. (Поворачивается, чтобы выйти.)

Крум: Я приду к тебе попозже.

Теруда и Тахтих останавливаются.

Тахтих: Пусть он тебя проводит.

Теруда: Зачем?

Тахтих: Затем. Пусть он проводит.

Крум: Почему бы и нет? Проводить? (Обращаясь к Тахтиху.) Приятно было познакомиться.

Тахтих: Не сомневаюсь, что приятно. (Подсаживается к Шките.)

Крум направляется к Теруде, она слегка отстраняется.

Теруда: Ты меня не любишь, и я пытаюсь тебя забыть. Зачем ты приходишь снова и снова?!. (Пауза.) Ты все-таки меня немножко любишь?

Крум: Нет.

Теруда: Зачем ты меня мучишь?!.

Крум: Что поделать, я тоже из‐за этого страдаю. (Утыкается лицом ей в грудь.)

Теруда: Что я делаю… Что я делаю… Опять… Все это закончится очень грустно.

Крум тянет ее за руку. Выходят.

Тахтих (Шките): Я и он… Ничего особенного, просто знакомый. Какое мне дело? Они когда-то были вместе, да? (Пауза.) Да? (Пауза.) Жизнь – дрянь. Особенно для человека, не верящего в то, что он заслуживает. Ты когда-нибудь ощущал собственную жизнь не внутри себя, а как бы снаружи, где-то на спине, как горб? (Пауза.)

Ощущал? (Пауза.) Ты со своим молчанием, очевидно, чувствуешь себя очень мудрым. Китайским философом. Мечтаешь о репутации знаменитого молчуна? Ничего не выйдет, тебя опередили. В этом квартале успели уже помереть и болтуны и молчуны. (Пауза.)

Я и сам иногда часами молчу, но не выпендриваюсь. (Поднимается.) Пойдем погуляем.

Шкита: Я посижу.

Тахтих: Я тоже. (Садится.)

Пятая картина

Дом Теруды. Ночь. Крум и Теруда одеваются.

Теруда: Тахтих в меня влюблен по уши и не дает мне покоя, чтобы я вышла за него замуж. (Крум пытается ласкать ее грудь.) Нет, мне надоело. Перестань забавляться моей грудью и не смей разрушать мою жизнь. Я хочу, чтобы ты, наконец, принял решение.

Крум: Я не могу жениться. Не сейчас. Это спутает мне все планы. Я собираюсь начать писáть, регулярно и ежедневно. А посему мне крайне необходимы на некоторое время тишина, покой и независимость. В финансовом плане – тоже. Вот потом…

Теруда: Не будет никакого «потом». Я выйду замуж за Тахтиха, переедем с ним в новый район, родим ребенка. А когда я тебя встречу, шагающим под ручку со своей мамашей, ничуть не изменившегося, все в тех же штанах и с теми же прожектами, то просто рассмеюсь тебе в морду.

Крум: Ты рассмеешься мне в морду, и эта сцена войдет в мой новый роман.

Теруда: Роман!.. Не понимаю, чем мне так нравится все это дерьмо!

Крум обнимает ее.

Крум: Теруда.

Теруда: Ты же сам не веришь ни единому собственному слову. И даже не пытаешься меня убедить. Ты знаешь, что я твоя. Просто приходишь и берешь.

Крум: Теруда.

Теруда: Ты холодный. Господи, какой же ты бесчувственный!.. Но когда тебя окатывают помоями, ты приходишь ко мне отмываться.

Крум: Я подлец и мерзавец, я знаю. Но я стараюсь, правда, ты же видишь. К кому я прихожу, когда мне плохо, если не к тебе? В чью постель я забираюсь, когда нет другой, если не в твою? И кого я все время безуспешно пытаюсь полюбить, если не тебя? Я и вправду – подлец и мерзавец. Дай мне по роже!

Теруда со всего плеча отвешивает ему звонкую пощечину.

Потаскуха. Больше ты меня здесь не увидишь. Минуту назад я хотел предложить тебе пожениться, но теперь все кончено. (Выходит.)

Шестая картина

Улица у дома Теруды. Ночь. Тахтих. Из дома выходит Крум, видит Тахтиха, останавливается.

Тахтих: Да, Тахтих. Стоит и ждет внизу, пока ты там развлекаешься с Терудой. Видел, видел. Сначала в окнах был свет, потом выключили на часок, потом снова зажгли.

Крум: Чего ты хочешь?

Тахтих: Познакомиться с человеком, завладевшим Терудой.

Крум: За эту ночь моя совесть немного подустала и спит, и тебе вряд ли удастся ее разбудить.

Тахтих: И пусть себе спит. Не волнуйся, я не собираюсь отвоевывать у тебя Теруду. Не спеши и развлекайся в свое удовольствие. У меня есть терпение.

Крум: Скажи мне, для чего ты хочешь так выглядеть? Ты же закончил университет.

Тахтих: Ничего я не закончил. Я просто техник. Всего лишь техник, хоть и неплохо зарабатываю.

Крум: Рядом с тобой я чувствую себя великаном. Ладно, иди уже, топай.

Тахтих: Конечно, пойду, раз это ты мне говоришь. Ты повелитель – ты к Теруде вхож. И знай еще, что если даже ты и не великан, а карлик, то все равно – я еще мельче.

Расходятся.

Седьмая картина

Улица перед домом Тугати. Ночь. Тугати сидит на своем балконе. На улице появляются Дольче и Фелиция, объевшиеся и обпившиеся на свадьбе.

Тугати: Здравствуйте, госпожа Фелиция и господин Дольче. Ну как свадьба?

Фелиция: Вот уж свадьба – так свадьба…

Тугати: Маленько перекусили, а? Что было?

Фелиция: Прошу прошения, но сейчас мы заняты усваиванием пищи… Идем, Дольче…

Тугати: Крум вернулся.

Фелиция (останавливаясь): Привез тебе чего-нибудь? Само собой – ничего. Завтра утром у меня визит к его мамаше.

Тугати: Куры были?

Фелиция (презрительно усмехаясь): Куры?.. Куры – это мухи по сравнению с тем, что там было…

Тугати: Что вы говорите!..

Фелиция: Наконец-то свадьба, как и положено быть свадьбе… Свадьба строительного подрядчика… Но только на разговоры нет сил… Пойдем переваривать, Дольче.

Дольче: Я хочу немножко подышать воздухом…

Фелиция: Он не хочет видеть, как я раздеваюсь… (Уходит.)

Дольче (тяжело дыша): Ой, как же я обожрался…

Тугати: А что еще там было?

Дольче: Не спрашивай…

Тугати: Я даже не смею вам завидовать.

Дольче: Ой, как же я обожрался… Я сдохну…

Тугати: Конечно же, и оркестр был, и танцы…

Фелиция: О танцах никто не мог даже подумать… Кто был в состоянии шевельнуться?.. От стола – в сортир, из сортира – к столу… Ой, как же я обожрался, как же я обожрался… Я больше не могу… Еще один крошечный кусочек, и я бы сдох. Пойду-ка покончу с собой ломтиком торта… (Уходит.)

Тугати (самому себе): Я не поверю, что не было танцев. Мужчины и женщины танцевали парами, тело к телу. И под музыку тихонько договаривались пожениться.

Восьмая картина

Дом Теруды. Вечер. Теруда и Дупа перед зеркалом.

Дупа: Какая же я страхолюдина… Когда чей-то взгляд скользит по мне, то это приятно, а когда на меня пялятся, то я в полной мере чувствую свое уродство. Как добиться, чтобы взгляд был мимолетным, а не пронзающим?

Теруда: Моя проблема – это большая задница.

Дупа: Ты можешь себе позволить это говорить потому, что ты привлекательнее меня. У тебя есть Крум, а до него был Тахтих, а до Тахтиха – опять Крум.

Теруда: Тоже мне, находка. Крум как приходит, так и уходит.

Дупа: А ко мне и не приходят. Я и озорница, и веселая, и щебечу, как птичка, а никого у меня нет. Оттого что я все это сохраняю в себе, я вот-вот взорвусь. Я столько могу подарить мужчине – любовь, преданность, заставить его весело смеяться, а у меня никого нет. Остаюсь веселой для себя.

Теруда: Аж сморщилась вся.

Дупа: Это от нервов. Остаюсь веселой.

Теруда: У Крума есть приятель, зовут Тугати. Он тебя не интересует?

Дупа: Тугати? Ну и имечко. Тугати… (Смеется.) А он серьезный?

Теруда: Кто?

Дупа: Тугати! Я имею в виду – о чем он думает: о свадьбе или обо всяких глупостях?

Теруда: Только о свадьбе. Ему не до развлечений.

Дупа: Ой, как же я хочу себе такого! Чтоб сидел со мною дома, в пижаме, чтоб весь целиком был мой, а я буду за ним ухаживать и щекотать его… Я всю жизнь мечтаю о красивом и веселом!.. Умный, неумный – это мне не важно. Главное – чтобы веселый был. А еще – чтоб с гладкой кожей. И обеспеченный. Не Бог весть что, но обеспеченный. А до его мозгов мне никакого дела нет. Правда, правда! А еще я мечтаю, чтобы…

Теруда: А чего мечтать-то? Меня спроси – я его знаю.

Дупа: Ой, Терудочка, расскажи, расскажи – какой он? Теруда, пожалуйста, ну я прошу!..

Теруда: Из всего, о чем ты мечтаешь, стопроцентно тебе гарантирована только его пижама… Скажи, я в бедрах не похудела?.. Короче, он просто урод. Страхолюдина. Настолько безобразный, что это просто перестает иметь какое-либо значение. Если найдешь в нем хоть что-то привлекательное – ты будешь первой, кому это удалось. Найдешь веселость – снова будешь первой. Частенько он болеет, а в остальное время ему кажется, что болеет. Мечтала о пижаме? Это ты точно получишь. Что еще? Деньги. Если обнаружишь у него деньги – ты снова будешь первой. Кроме всего, он пустоголовый чурбан, олух, бестолочь и болван, но ты говорила, что как раз этот пункт значения для тебя не имеет. Большие ягодицы – вот в чем моя беда.

Дупа: Но почему?

Теруда: Почему, почему… Ты посмотри на эту задницу, я тоже хочу знать почему!..