Текст книги "Макропсихология современного российского общества"

СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ РЕФЕРЕНТЫ КУЛЬТУРНОЙ ТРАВМЫ

Третий уровень, на котором Штомпка предлагает рассматривать симптомы коллективной травмы, он называет культурным и понимает его как «раны на ткани культуры» (Штомпка, 2001а, с. 11). Выделяя две основные категории культурных смыслов и символов: нормативные и когнитивные, автор включает в этот уровень и коллективную идентичность (там же). Не подвергая сомнению правомерности такой классификации в чисто социологическом пространстве рассуждений, мы считаем целесообразным дополнить ее социально-психологическим (его проблематика частично включается автором в когнитивную категорию) и индивидуально-психологическим уровнями. Каждый из них содержит свою специфическую симптоматику и может быть рассмотрен в этом контексте соответственно своему предмету и субъекту. Особенности социально-психологического уровня анализа культурной травмы не ограничиваются социально-когнитивными процессами как предметом изучения. Он включает и изменения в ценностных ориентациях, и типичные для групп поведенческие стратегии совладания с травмирующей ситуацией, и разделяемые способы адаптации, и коллективные эмоциональные переживания.

Изменения социального окружения оказывают воздействия, характеризующиеся новизной, неожиданностью, потенциальной (или реальной) угрозой, и, таким образом, провоцируют аффективный ответ. Согласно нашему предположению, именно аффективная реакция коллективного субъекта, если иметь в виду его типичный, разделяемый членами сообщества ответ, будет первичной и повлечет за собой когнитивные, адаптивные и др. ответы. Основанием для такого предположения является известная в общей и социальной психологии логика взаимоотношения аффективной и когнитивной составляющих различных индивидуальных психических феноменов. Имеется в виду первичность аффективной составляющей, которая является более древней в структуре психики и предшествует когнитивной обработке информации по времени (например, в реакции на стресс, в изменении элементов Я-концепции, в решении задач и др.).

Особая значимость аффективных элементов массовой психики в понимании социальных процессов косвенно подтверждается и активизацией внимания исследователей к феномену настроения (см., напр.: Тощенко, 1999). Социальное настроение трактуется как «не случайное, не ситуативное, временное образование – это вполне весомая характеристика активнейшего взаимодействия с окружающей средой, причем такое, которое выступает решающим фактором, доминантой по отношению к другим компонентам сознания и поведения» (там же, с. 255). Т. е. настроение рассматривается как интегративный показатель уровня благополучия, социальной устроенности или неустроенности, степени устойчивости общественного бытия (там же, с. 257). Принимая тезис об интегративной природе настроения социальных групп и его системообразующем характере в общественной психологии, мы в своих исследованиях использовали в качестве эмпирических референтов этого феномена уровень социальной фрустрированности и уровень субъективного благополучия групп.

Социально-психологический анализ травмирующей общественной ситуации является одним их приоритетных направлений изучения феноменов обыденного сознания в этих условиях, так как дает возможность не просто констатировать социальные факты, но и подойти к раскрытию их причин и механизмов на уровне коллективных психологических феноменов. Между тем в дальнейших рассуждениях мы, безусловно, будем опираться на результаты не только социально-психологических, но и социологических исследований, поскольку данные массовых опросов служат ценным материалом для анализа макропсихологических феноменов и процессов. Грань между предметами обеих наук при изучении этих феноменов не всегда выглядит достаточно отчетливой.

Особый интерес для нас представляет раздел концепции Штомпки, раскрывающий «травматическую последовательность», т. е. рассматривающий культурную травму как динамично развивающийся процесс, состоящий из нескольких стадий (Штомпка, 2001а, с. 8). Каждая из этих стадий имеет, на наш взгляд, вполне определенное социально-психологическое содержание в форме соответствующих феноменов и процессов, на которых мы и сосредоточим внимание. Культурная травма возникает не случайно, не спонтанно, а имеет некий социальный фон, провоцирующий ее актуализацию. Что касается перестройки, то демократические преобразования в СССР были инициированы высшим руководством страны как демарш по созданию «социализма с человеческим лицом». Насаждение демократических идей осуществлялось через СМИ и, как показывают более поздние по времени опросы (Перестройка глазами россиян: 20 лет спустя, 2005), эти идеи были поняты и поддержаны меньшинством населения, а именно: гуманитарной и творческой интеллигенцией, студентами, а также малочисленными группами инженерно-технической интеллигенции и военнослужащих. Среди противников перестройки были «в основном представители рабочих и крестьян, а также пожилые люди, для которых перестройка означала разрушение их привычного мира» (там же, с. 24). Напрашивается вывод, что перестройка, инициированная «сверху» и поддержанная небольшим слоем образованных граждан, большинству населения была чужда и, соответственно, несла с собой негативные переживания, страхи и тревоги.

Исследования политологов (Пантин, 2003) показывают, что сама историческая логика появления демократии как политической системы была нарушена в России, где демократический импульс (против коммунистов) возник до формирования частной собственности и в отсутствие слоя ответственных собственников. На Западе же вначале развивались либеральное общество и капиталистические отношения, а лозунги демократии были их логическим развитием (там же, с. 139). «Обучение демократии» в России привело к тому, что образовался «зазор» между «демократическим» и «народным», в результате чего власть оказалась «безнародной», а народ – «безвластным» (там же, с. 145), т. е., как и раньше, «власть все равно осуществляется «от имени» народа, но без его участия» (там же, с. 139).

Причины развития нашей страны в направлении государственности (проявляющегося, прежде всего, в тенденциях самовластия и милитаризации) в ущерб гражданскому обществу И. К. Пантин видит в специфике отечественной истории, а именно в слабых территориальных связях, условиях северного климата и экстенсивном росте территории на протяжении 600 лет. После 1917 г. привнесенный с Запада социализм просто превратился в представления о «лучшей жизни», между тем «в России за пределами власти не было, и нет никакого общества, а есть только народ – безликая, бесправная и безгласная общность» (там же, с. 55).

Наследие советского времени также обнаруживает себя в особенностях того, что Т. И. Заславская называет деятельностным компонентом человеческого потенциала (Заславская, 2004, с. 7). Она рассматривает факторы, обусловившие снижение деятельностного потенциала россиян, и последствия этого процесса. Особенности русской культуры, исторической традиции, а также недостаточность стимулов к инновациям в советский период привели к тому, что у россиян сформировались патерналистский тип сознания, слабые ценности самостоятельности, независимости, личной ответственности и труда, невысокие деловые качества, низкая способность к самоуправлению и самоорганизации. Вместо активного участия в инновационных процессах огромная масса населения предпочитает адаптационные стратегии, направленные на выживание. Так, например, по данным В. П. Познякова, опрос сельских жителей о предпочтении форм экономической деятельности в новых условиях собственности показал, что 76,6 % респондентов ориентированы на старые коллективные формы труда (Позняков, 1997, с. 63).

В связи с тем, что государственное устройство современного образца слабо мотивирует граждан к активному участию в его строительстве и усовершенствовании, возникает вопрос: каково эмоциональное состояние населения и его отдельных групп сейчас и каковы результаты сравнения нового режима со старым, советским? Для этого под нашим руководством было проведено исследование социальных представлений о советском режиме в пяти социальных группах жителей Твери: неработающие пенсионеры, рабочие, студенты, интеллигенция и безработные (всего 105 респондентов – по 21 представителю каждой группы). Для анализа социально-психологических особенностей данных групп, отражающих степень их социальной фрустрированности, был использован опросник Л. И. Вассермана, направленный на изучение степени удовлетворенности респондентов социальными достижениями в основных сферах их жизнедеятельности.

Анализ полученных результатов позволил выявить следующие особенности. Максимально фрустрирована группа безработных –3,2 балла, минимально – студенческая группа (2,76 балла) (см. рисунок 1). В группе безработных максимален уровень неудовлетворенности в отношении обстановки в обществе, государстве (4,5 балла), минимален в отношениях с супругом/супругой и с детьми (по 1 баллу). В группе студентов максимальную неудовлетворенность респонденты ощущают в отношении возможности выбора места работы (4,4 балла), минимальную – в сфере отношений с родителями, друзьями и знакомыми (по 1,2 балла). Пенсионеры отметили как наиболее фрустрирующую сферу медицинского обслуживания и возможность выбора места работы (по 5 баллов), а как наиболее удовлетворительную – сферу отношений с супругом/супругой (1 балл). В данной группе отмечается также наибольшая склонность к крайним оценкам.

Интеллигенция показала минимальную удовлетворенность обстановкой в обществе, государстве (4,14 балла). Максимально респонденты данной группы удовлетворены взаимоотношениями с субъектами своей профессиональной деятельности (пациентами, клиентами, учащимися), а также с друзьями и ближайшими знакомыми (по 1,71 балла). В группе рабочих фрустрированность максимальна в сфере медицинского обслуживания (4,5 балла) и минимальна во взаимоотношениях с коллегами по работе (1,81 балла).

При оценке сфер жизнедеятельности в целом выборка отметила как наименее удовлетворяющую сферу обстановки в обществе и государстве (4,35 балла), а минимально фрустрирована область отношений с друзьями и ближайшими знакомыми (1,76 балла).

Рис. 1. Средний уровень социальной фрустрированности в группах (1 – студенты, 2 – безработные, 3 – пенсионеры, 4 – интеллигенция, 5 – рабочие)

Анализ полученных результатов показал, что группа безработных, ощущающая наибольшую фрустрированность в настоящий момент в отношении обстановки в государстве и обществе, склонна рассматривать советское прошлое достаточно взвешенно, отмечая нарастание негативных тенденций, агрессивности и желания власти со стороны политических сил на момент перестройки. Позитивно оценивают советское прошлое они только на момент правления Брежнева (слова-ассоциации на этот период – «любить», «дешевый», «стабильность», «продукты», «поездки»). Таким образом, на тот период времени обстановка, по мнению респондентов данной группы, отвечала основным потребностям: были в наличии дешевые продукты, имелась возможность путешествовать и т. д. Для представителей данной группы эти возможности наиболее привлекательны, так как им приходится проводить много времени дома и заниматься домашним хозяйством.

В оценках студенческой группы, характеризующейся наибольшей степенью удовлетворенности настоящим временем, регистрируется снижение агрессивности, негативных проявлений и увеличение позитивных тенденций на момент перестройки и правления М. С. Горбачева. При этом данный период они оценивают с преуменьшением его значимости и отмечают снижение желания власти со стороны политических сил. Как наиболее позитивный они также оценивают брежневский период (используют высказывания «стремление к образованию», «дружба», «спокойная жизнь», «развитие науки», «подъем»). Это может быть связано с ощущением себя в настоящем, с высокой степенью удовлетворенности своим образованием и отношениями с родными и друзьями. В настоящем фрустрированной у этих респондентов оказалась потребность в выборе места работы, при этом ими особо отмечается гарантированность работы в Советском Союзе.

Неработающие пенсионеры, как группа, в наибольшей степени неудовлетворенная качеством медицинского обслуживания, ассоциируют Советский Союз с «бесплатным лечением», «молодостью» и «защищенностью». При оценке момента перехода к перестройке отмечают усиление агрессивности власти. В словах-ассоциациях респондентов наблюдается страх перед властью, спад позитивных и нарастание негативных оценок. Как наиболее позитивные периоды пенсионеры отмечают 1964–1985 годы, связывают с этим временем высказывания «веселье», «вольная жизнь», «кассы взаимопомощи», «достаток», «благоухание». Наиболее негативно оценивают довоенный период как время репрессий, арестов, раскулачивания, войны. У этой группы отмечается большой процент личных, жизненных, связанных с историей семьи воспоминаний.

Группа интеллигенции, максимально фрустрированная обстановкой в обществе и государстве в настоящий момент, на этапе оценки перехода к горбачевскому периоду отмечает повышение агрессивности власти, однако демонстрирует усиление позитивных реакций и снижение негативных. Т. е. с приходом Горбачева и проведением им новой политики в государстве интеллигенция связывала большие надежды, которые на данный момент не оправдались, учитывая сферу наибольшей их неудовлетворенности. Брежневское время оценивается как наиболее позитивное (ассоциации: «безмятежность», «романтика», «мечты», «стабильность»), как самое негативное – военное время («концлагерь», «боль», «страдание», «потери»).

Рабочие, показавшие наибольшую степень неудовлетворенности в отношении сферы медицинского обслуживания, в качестве ассоциаций с Советским Союзом назвали «бесплатное медицинское обслуживание», «гарантии в медицине», «бесплатное лечение» и т. д. При оценке перестроечного этапа в группе отмечают снижение политической активности, в ответах преобладает нейтральный фон. Уменьшается значение показателей желания и страха власти, упоминаний о жизни и смерти. Таким образом, здесь можно говорить об апатии, наступившей в результате перемен в обществе. Как самый позитивный рабочие отметили этап правления Брежнева, как самый негативный – революционный этап. Для первого характерны высказывания: «гарантии», «расцвет», «стабильность», «спокойствие»; для второго – «смерть», «безграмотность», «безработица», «неизвестность».

Таким образом, различия в уровне социальной удовлетворенности тесно связаны, по нашему мнению, с характером воспоминаний испытуемых о прошлом. Потребности, удовлетворение которых затруднено в настоящий момент, оказывают влияние на характер воспоминаний о прошлом. Время, когда потребность удовлетворялась лучше, оценивается как наиболее позитивное.

При этом в действительности такие оценки по разным причинам могут не совпадать с реальными переживаниями на момент прошлого. Большую роль, по нашему мнению, здесь играет феномен, который представители психоаналитической школы назвали наложением исторической памяти на индивидуальную память или память рода, семьи, в результате чего происходят различного рода искажения. Особенно ярко эта тенденция выражена у пенсионеров как людей старшего возраста, по сравнению, например, со студентами. Личные воспоминания у них переплетены и неразрывно связаны с политическими, а потому они более склонны к ностальгии по прошлому. С СССР у них связаны воспоминания о молодых годах, друзьях, работе и т. д. У студентов память «индивидуальная», личная ограничена рассказами старших и собственными незначительными воспоминаниями, а потому они более склонны оперировать устоявшимися выражениями, их воспоминания и представления о советском прошлом во многом символичны, обезличены, неэмоциональны.

Респонденты старшего возраста при оценивании прошлого стараются оправдать и сгладить острые углы истории СССР, которые обнажились с течением времени. Ментальный диссонанс личных и исторических воспоминаний о прошлом приводит к внутренней необходимости согласования биполярой информации. Исключение составляют представители интеллигенции, которые на когнитивном уровне проблемно и взвешенно подходят к прошлому и стараются оценить исторический путь СССР с различных точек зрения.

Мысль Г. Г. Дилигенского о том, что за персонифицированными названиями этапов советской истории всегда лежит целый ряд обобщенных представлений не только о личности вождя, но и об особенностях его политической, экономической и культурной деятельности, также в полной мере подтвердилась в нашем исследовании. Преломляясь сквозь призму настоящего, эта деятельность приобретает определенный характер и эмоциональную окраску.

Еще одна характерная особенность коллективных воспоминаний наших респондентов состоит в том, что представление о Советском Союзе как о благе по сравнению с нынешней ситуацией сохраняется в сознании большинства людей. При сравнении оценок респондентами основных периодов истории СССР обнаружился период, позитивно оцениваемый всеми опрошенным группами, включая студентов, – время правления Л. И. Брежнева. Все группы респондентов в своих представлениях переносят на этот период свои фрустрированные в настоящее время переживания. Поиск и нахождение в советской истории «золотого века», когда удовлетворялись все насущные потребности людей, вскрывает один из механизмов конструирования социальных представлений. Он состоит в защите от негативных переживаний посредством поиска позитивного содержания в воспоминаниях об истории страны, ее «благополучном» прошлом. Эти актуализированные воспоминания позволяют в условиях культурной травмы повысить статус собственной нации, страны, поколения, дают надежду на лучшее будущее.

Таким образом, в отличие от стран Центральной Европы, где в предшествующие десятилетия зрело недовольство социалистическим режимом, в сознании наших граждан до самого последнего времени сравнение советской власти и власти нынешней оказывается по большинству показателей не в пользу последней (Власть в общественном мнении, 2006, с. 76). Так, по качествам законности, честности, близости народу, прочности, справедливости, авторитетности, привычности советская власть оценивается значимо выше. И наоборот, криминальность, коррумпированность, непоследовательность, паразитизм приписываются власти нынешней в большей степени, чем советской. Лишь по качеству «бюрократизм» наблюдается равновесие в оценках (там же).

Оценка преимуществ советской власти большей частью населения может свидетельствовать о том, что перестройка не была горячо ожидаемым историческим поворотом в России, как это было в странах Центральной Европы. Действия властей не убедили население в необходимости введения нового демократического порядка и рыночных преобразований в экономике. Подготовка к восприятию этих глобальных изменений, очевидно, была слабой. Ни руководство страны, ни либеральная интеллигенция не смогли подготовить почву для адекватного позитивного восприятия перестройки, для примирения с ее неизбежными издержками. В дальнейшем приватизация, распад СССР, фактическая конфискация сбережений граждан в ходе денежных реформ усугубили ситуацию, придав ей жестко травмирующий характер.

Таким образом, позитивная ориентация на перестройку, мотивация к социальным изменениям существовала лишь у небольшой части образованного слоя общества и отсутствовала у подавляющего большинства населения. Соответственно этому разные категории граждан по-разному переживали общественные перемены. Cоциальные группы, внутренне подготовленные к их необходимости, испытав стресс, тем не менее, нашли в себе возможности и ресурсы для его адекватного преодоления. Немотивированные и неподготовленные группы, столкнувшись со стрессом, испытали тяжелые травмы и понесли моральный ущерб. Психологические проблемы травматического характера этой значительной части населения и попытки справиться с ними мы и будем обсуждать, опираясь на логику «травматической последовательности», по Штомпке.

Что же явилось наиболее травмирующим для неподготовленной части граждан России? В отличие от менталитета жителей Центральной Европы, которые испытывали чувство идеологического давления, ощущали желание (и делали практические попытки) освободиться от диктата СССР, наши соотечественники, за редким исключением, чувствовали свою причастность к великой державе, своего рода имперские амбиции, которые укреплялись советской идеологией. Рассыпавшиеся амбиции «старшего брата» и принадлежности к «метрополии», в дополнение к потерям родственных и дружеских связей с близкими в бывших советских республиках, вызвали чувства утраты и разочарования.

«Учиться демократии», к которой осознанно стремилось население Центральной Европы, советские граждане не спешили и, более того, относились к демократизации настороженно. Для выявления структуры и динамики социальных представлений о демократии (360 респондентов) М. К. Блок (2005) под руководством автора было предпринято специальное исследование. Мы исходили из того, что для эмпирического изучения социальных представлений о таком сложном явлении, как демократия, необходимо применение комплексного исследовательского подхода. Он включал одновременное использование нескольких количественных и качественных методов; приемы сочетания анализа содержания межличностной коммуникации и содержания сообщений СМИ по теме демократии; приемы фиксации представления в момент его образования или трансформации в дискурсе; проведение нескольких исследовательских «срезов» на протяжении определенных промежутков времени, а также кросскультурные сравнения.

Исследование содержало три блока. Первый блок был посвящен изучению отражения в массовых российских изданиях проблем демократии (с использованием контент-анализа). Срезы были сделаны в 1988, 1991, 1996 и 1998 гг. Контент-анализу подвергались все номера восьми избранных газет за январь каждого из четырех названных годов. Это позволило выявить тенденции формирования оценок демократических преобразований «сверху» печатными изданиями разной политической ориентации, а затем сопоставить содержание социальных представлений о демократии, существующих на уровнях межличностной и массовой коммуникации. Второй блок исследования был нацелен на изучение содержания и структуры представлений о демократии (на уровне их ядерной и периферической частей) в группах неработающих пенсионеров, рабочих, студентов и работников бюджетной сферы с помощью методов фокус-групп и стандартизированного опроса. Третий блок был посвящен кросс-культурному сравнению содержания представлений о демократии в группах россиян и проживающих в ФРГ контингентных беженцев российского происхождения с использованием центрированного на проблеме интервью и метода тематического кодирования текстов.

Результаты контент-аналитического исследования материалов прессы (1998 г.) свидетельствуют о том, что в период с 1988 по 1998 гг. наблюдались негативная динамика частоты обращения к темам демократии и изменение установки в адрес демократии с позитивной на негативную в восьми наиболее популярных центральных периодических изданиях («Аргументы и факты», «Известия», «Комсомольская правда», «Литературная газета», «Правда», «Рабочая трибуна», «Сельская жизнь» и «Советская Россия»). Пропаганда идей демократии, начатая СМИ на заре перестройки в форме «обучения демократии», фактически угасла к концу 1990-х годов.

Данные эмпирического исследования содержания социальных представлений о демократии (2000 г.) позволяют сделать выводы о том, что репрезентациям представителей всех исследованных групп свойственна амбивалентность оценок, когнитивная бедность и внутренняя противоречивость содержания, а также подмена политического смысла категории «демократия» экономическим на уровне ядра социального представления (таблица 2). Ядерные элементы социального представления вычленялись с помощью коэффициента позитивных ответов по методу Ж.-К. Абрика. Экономические категории в ядре представления имеют, как можно видеть, исключительно отрицательный смысл: рост коррупции, появление безработицы, обнищание населения, возникновение диктатуры денег. Все они отражают травмирующие население реалии постперестроечного общества и государства. Только в группе студентов на периферии представления обнаруживаются элементы, связанные с позитивными и собственно политическими атрибутами демократического общества: возможность свободного волеизъявления, развитие гласности и др.

Таблица 2

Оценки респондентами последствий демократических преобразований (коэффициенты позитивных ответов)

В результате кросскультурного анализа социальных представлений о демократии, состоявшего в сравнении наших данных с данными, полученными И. Марковой с коллегами в странах Центральной и Западной Европы, установлены существенные различия в содержании представлений о демократии. По сравнению с респондентами из Центральной и Западной Европы российские респонденты атрибутируют ответственность за проведение демократических преобразований властям, не признавая за гражданами какой-либо ответственности за состояние дел в обществе и не включая в представление о демократии категории, связанные со свободой и ответственностью личности.

Кросскультурное сравнение (2002 г.) социальных представлений о демократии российских жителей и россиян – контингентных беженцев, проживающих в ФРГ, не выявило существенных различий в типах репрезентаций. Контент-анализ интервью представителей различных социально-культурных групп позволил выявить существенные расхождения в трактовках демократии. Так, были обнаружены следующие представления о демократии: «демократия как причина всех зол», «идеальная (хрестоматийная) демократия», «демократия как анархия», «демократия как миф». Эти результаты указывают на диверсификацию социального представления демократии, которая свидетельствует о ментальной дезинтеграции общества на современном этапе.

Особенностью социальных представлений о демократии всех исследованных групп является то, что в содержании представлений присутствуют образы реальной и идеальной демократии. Примечательно, что характеристики идеальной демократии оказываются более четкими и богатыми, чем демократии реальной. Образ идеальной демократии находит свое воплощение в близких каждой группе реалиях, вызывающих позитивные эмоции. Это социалистическая демократия у пенсионеров; недостижимая жизнь «по честным правилам» у респондентов активного возраста, проживающих в России; демократия высокоразвитых стран Запада у студентов, а также русскоязычных контингентных беженцев активного возраста, проживающих в настоящее время в Германии. В содержании представлений об идеальной демократии находит реализацию потребность в возвращении к упорядоченной «жизни по правилам», дефицит которой в России отмечается представителями всех изученных нами групп. Подобное ментальное расщепление категории демократии является одним из когнитивных механизмов конструирования социального представления в изучаемых условиях. Наличие категории «честные правила» в содержании репрезентаций указывает на важную роль нравственного начала в конструировании социального представления о демократии, которое мы определяем как нравственный модус репрезентаций.

Экономическая составляющая в социальных представлениях о демократии указывает не только на острую неудовлетворенность респондентов своим экономическим положением, но и на травмирующие психологические проблемы, появившиеся в связи с возникшим в обществе экономическим неравенством. Это подтверждают и результаты массовых опросов (Рывкина, 2006). На вопрос: «Что вы считаете более справедливым: когда все люди вокруг вас равны, т. е. живут примерно одинаково, или когда между людьми существуют глубокие различия – например, одни очень бедные, а другие – очень богатые?» – 60 % респондентов однозначно высказались в пользу социальной однородности и только 15 % – в пользу дифференциации (там же, с. 77).

Подобный эгалитаризм сознания граждан объясняется не только «социалистическим» стилем мышления. Нужно признать, что объективно возможности и ресурсы разного рода очень различаются в различных социальных группах. Существующая в России ситуация в связи с этим воспринимается большинством населения как несправедливая (более 70 % респондентов). При этом основную «зону неудовлетворенности» составляют размер зарплаты (80 %), материальное положение семьи (70 %), условия для отдыха (60 %), условия труда (50 %). Травмирующая людей несправедливость нынешней ситуации усугубляется тем, что 60 % опрошенных уверены, что советская система была более социально справедливой (там же, с. 78). Эгалитарные установки особенно сильны в сфере обеспеченности работой (75 %) и получения медицинской помощи на современном уровне (80 %). Неравенство доходов неизбежно сказывается на возможностях поддержания здоровья. В этой ситуации люди с низкими доходами вынуждены еще больше эксплуатировать свое здоровье, а богатые начинают лучше усваивать культуру самосохранения (Шилова, 1999, с. 92). Осознание такого положения вещей, безусловно, не только оказывает травмирующее воздействие на психику малоимущих граждан, но и ведет к формированию «культуры бедности», к редуцированию потребностей, апатии.

Вырисовывается и своего рода обыденная концепция причин сложившейся несправедливости. Это комплекс факторов, среди которых как важнейшие большинством граждан воспринимаются возникшие социальные различия между бедными и богатыми, снижение социальной защищенности людей, узость круга лиц, принимающих государственные решения, присвоение общенародной собственности немногими отдельными людьми, безработица.

По результатам ряда независимых исследований можно сделать вывод, что наиболее травмирующими факторами современной социально-экономической ситуации в России для большей части граждан, помимо социальной несправедливости, являются утрата стабильности, падение морали, утрата чувства защищенности, уверенности в завтрашнем дне, ослабление порядка в стране, нарастание межнациональных конфликтов (Перестройка глазами россиян: 20 лет спустя, 2005, с. 30).