Текст книги "Литературоведческий журнал №37 / 2015"

Людвиг Тик и Данте

И.В. Логвинова

Аннотация

В статье речь идет о мифологизации образа Данте в комедии Л. Тика «Принц Цербино». В рамках романтической мифологии образ итальянского поэта приобретает роль божества, которое может судить об истинной поэзии. В пьесе выведены пошлое бюргерское сознание в образе Нестора и юное поколение, стремящееся постичь истинный смысл поэзии, в образе принца Цербино.

Ключевые слова: комедия, романтическая мифология, Л. Тик, Данте, «Принц Цербино», йенский романтизм.

Logvinova I.V. Ludwig Tieck and Dante

Summary. In the article we are talking about the Dante image mythologization in the L. Tieck’s сomedy «Prinz Zerbino». In the romantic mythology framework the Italian poet acquires the role of a deity, which can judge the true poetry. In the play brought the vulgar bourgeois consciousness in the form of Nestor and the younger generation, seeking to comprehend the true meaning of poetry, in the way of the Prince Zerbino.

Имя Данте связано с романтизмом особым образом. Пушкин знал и ценил Данте, именно романтики первыми стали его переводить (в Германии терцинами перевел его «Божественную комедию» А.-В. Шлегель). В Америке Лонгфелло переводил «Божественную комедию». Однако в «официальный» ряд романтических поэтов, которым подражали йенские романтики (Аристофан, Шекспир, Сервантес, Гоцци и Гёте), он не попал и скорее числился в ряду классиков. И такой ряд мы находим в пьесе Л.И. Тика «Принц Цербино, или Путешествие за хорошим вкусом» («Prinz Zerbino oder Die Reise nach dem guten Geschmack»).

Создавая новую романтическую мифологию, И.Л. Тик использует в своих комедиях не только персонажей и сюжеты Шекспира, Сервантеса, Гоцци и других, но также мифологизирует и самих авторов. Помимо Шекспира и Сервантеса, в его поле зрения попали также Тассо и Данте. Так, в комедии «Принц Цербино» автор показывает зрителю «в некотором роде продолжение пьесы о Коте в сапогах», как явствует из подзаголовка. Речь идет о том, что сын Готлиба, ставшего королем, серьезно заболел философией и поиском ответов на отвлеченные вопросы. В частности, принц Цербино хочет разобраться, что же такое настоящая поэзия. Отец призывает на помощь волшебника Поликомикуса, который советует отпустить Цербино на поиски настоящей поэзии, но в сопровождении Нестора, который заведомо глух ко всему возвышенному и поэтическому.

Итак, принц Цербино и Нестор отправляются в поход. По пути им приходится ночевать на мельнице, проходить мимо работающих на пашне крестьян, мимо кузницы с поющей наковальней, задавать им вопросы о хорошем вкусе и не удовлетворяться ответами о том, что средоточие хорошего вкуса – это мельница, кузница и пашня, и сама природа. Параллельно с сюжетом о Цербино развивается история любви Лилы и Клеона, полная поэзии, разговоры Геликана и Лесного брата о поэзии природы, реплики Охотника о чудесной погоде и прекрасной охоте… И только во дворце как будто никто и не слыхал ни о какой природе, все заняты парадами, смотрами, обменом паролями и загадочной болезнью юного принца. Сама по себе болезнь Цербино сродни болезни Гамлета. Но это сходство только внешнее, по сути же Цербино вовсе не так решителен и целеустремлен, как Гамлет, и у него нет сверхзадачи восстанавливать «расшатавшийся век» или наказывать заигравшихся в интриги придворных. Можно сказать, что Цербино – в некотором роде пародия на Гамлета. Романтическая ирония переворачивает серьезную болезнь Гамлета (его считают сумасшедшим, потому что он раскрыл дворцовый заговор) в несерьезную болезнь-прихоть Цербино (его считают сумасшедшим, потому что он ищет совершенно ненужную ему, по мнению придворных, поэзию). При этом комизм ситуации подчеркивается параллельно развивающимися сюжетами о верной любви, о философских спорах Иеремии и Сатаны. Посредником между дворцом и внешним миром выступает Охотник, который появляется в начале и конце каждого акта со своими комментариями и замечаниями. По ходу действия пьеса то и дело прерывается. Так, когда принца отправляют к волшебнику, Охотник в качестве Хора вылезает из камина и объявляет, что ему предстоит еще тяжелая дорога, и что в роли хора ему брести через всю эту длинную пьесу, быть Прологом и Эпилогом124124
  Tieck L. Sämmtliche Werke. – Wien: Verlage den Leopold Grund, 1819. Bd 10.


[Закрыть]. Сам принц также однажды прерывает пьесу и начинает отматывать ее назад, действие за действием, заставляя персонажей в обратном порядке проигрывать уже сыгранные сцены, чтобы найти то самое место, где Шекспир объяснил ему, что такое поэзия. Однако места этого он не находит и, возвратясь во дворец вместе с Нестором, объявляет на экзамене, устроенном ему придворными учеными, что поэзия – это глупость.

Цель путешествия Цербино и Нестора – Сад Поэзии. В этот сад они попадают разными путями, потеряв друг друга из виду. Нестор воспринимает говорящие цветы, деревья и ручей как сумасшедший дом: «Поэзия имеет другой образ… Это не цветы. Я в своей жизни много цветов видел. Ну да, конечно, это высокий уровень, о котором говорят все идеалисты. Но за кого вы меня принимаете?»125125
  Там же. – S. 269.


[Закрыть]. Он встречает Ариосто, Тассо, Данте, Сервантеса, Софокла, которые ужасаются, до чего Нестор невосприимчив к поэзии и невежествен (он никого из них не знает и не скрывает, что от этого ему не стыдно).

Ариосто, Тассо, Данте, Софокл, Петрарка стоят у Л. Тика в ряду классиков. Они обитают в Саду Поэзии, охраняя законы поэзии от поругания и забвения, а также выполняя просветительскую функцию. Здесь рады любому путнику. Мы видим, как Фея, цветы и деревья гостеприимно встречают Нестора, и как они разочарованы его невежеством. Приведем весь диалог Нестора и Данте126126
  Там же. – S. 271–274.


[Закрыть]:

Нестор. Как звать того мрачного старого брюзгу?

Богиня. Говори скромнее, это великий Данте!

Нестор. Данте? Данте? Ах, сейчас припомнилось мне, у него вроде есть комедия, как будто поэма, о преисподней.

Данте. Как будто поэма? А кто такой ты, что позволяешь себе такое говорить?

Нестор. Ну, только не надо так сердито, я друг тебе и всем вам вместе взятым, ведь я люблю поэтическое искусство и часто провожу свои праздные часы за вашими безделушками.

Данте. Безделушка? – какое же из моих произведений ты так называешь?

Нестор. Ха, ха, ха! Он не знает своих же безделушек. Это означает, что так глуп ваш материал, понаделанные вами комические безделицы, ради которых можно только из любезности переводить время попусту.

 
Данте. Да кто ты, низкое ничтожество,
Что ты осмелился изречь такую наглость?
Да ты хоть звук из моего произведенья встречал когда?
Слепого старика, религии с поэзией жильца ты отвергаешь?
 
 
Нестор. Не горячитесь так, старый человек, ведь, по правде говоря, так я ничего вашего не читал.
 
 
Данте. И тут пришел и о моем творенье наговорил:
Безделка – Комедия божественная!
Бесстыдное и варварское слово, и насилу
Манит благочестивым языком!
 

Нестор. Да тише, говорю Вам, и давайте один раз серьезно поговорим. Вы ведь на самом деле были когда-то поэтом?

Данте. Ариосто! Петрарка!

Нестор. Ну, ну, с тех пор времена очень сильно изменились. Тогда, да, это тогда – но теперь вас очень трудно читать, и к тому же еще и ennuyant127127
  (фр.) раздражает.


[Закрыть].

Данте. Тогда! Что ты имеешь в виду под этим, червь?

Нестор. Ну и вспыльчивый человек! – Ну тогда я хочу только сказать, что было удивительно легко быть поэтом, потому что, как я читал, кроме Вас в новое время никаких других поэтов не существовало; поэтому Вы должны признать свое счастье, ибо любой иной в то время мог бы быть, как и Вы, знаменит, и им бы точно так же восхищались.

 
Данте. Когда б, тебе явив расположенье,
На время лишь забросили на свет
Тебя в тот прежний век, ты мог бы
Мир удивить, подобно мне?
 

Нестор. Естественно, да более того, я приближусь к тому времени в наш век, когда это в тысячу раз труднее. Для начала я так тихо, тихо попаду с сочинением в ежемесячник, в котором обнаружу свою ученость и представлюсь тут со всей учтивостью неким мечтателем или пиетистом, чистым до уязвимости. Затем буду писать о том, что призраков не существует, затем роман, направленный против Вас, и все, что мне придет в голову. Затем я позволю себе замечание, что в основном мир устроен неправильно, до того я в конце пойду выше и выше, начну rumor’ить128128
  rumoriren – образовано по правилам немецкой грамматики от французского rumeur – шум, гул, рокот. То есть он будет рокотать, шуметь, производить шум своими сочинениями.


[Закрыть] и ennuyir’ить129129
  ennuyiren – образовано по правилам немецкой грамматики от фр. ennuyer – наводить скуку, надоедать. То есть он будет скучать, выдавать себя за скучающего человека.


[Закрыть], как только возможно, до того, чтобы люди окончательно приняли меня за первого человека планеты. – Но ту же самую материю, как ваша так называемая комедия, я не стал бы описывать применительно к моей душе, в том непросвещенном веке. Ад и рай! И все так сложно, как я бы сказал. Фи! Стыдитесь, старый взрослый человек, – и такую детскую шутку дни напролет сочинять.

 
Данте. Я все же одолжен был Божеством,
И небом мягким мне дозволено услышать:
Один певец отважный песнь мою
Пророческую в чистом вдохновенье изрек
Во славу католической религии.
 

Нестор. Ну, так именно об этом мы говорим. Католическая религия – это же камень преткновения для меня и для других разумных людей.

Данте. Что может думать червь об этом выраженье?

Нестор. Проклятая горячка! – Что об этом подумают, знает каждый ребенок, и это уже вошло в пословицу, что если вскоре услышат большое, неразумное и скучное, можно сказать: «Ах, в этом вы могли бы быть католиком».

В этом диалоге Данте выступает в роли судьи, законодателя хорошего вкуса в поэзии. Не случайно он разговаривает с Нестором стихами. Однако Нестор к гекзаметроподобной речи Данте глух. Он отвечает Данте пошлыми суждениями, от которых великий поэт раздражается и просто уходит обратно в рощу, откуда вначале вышел к путнику.

Интересно, что Данте повстречался только Нестору. Принц Цербино встретится с Шекспиром, который преподаст ему урок хорошего вкуса. Но принц настолько невнимателен и поражен встречей с великим драматургом, что сразу же забывает, чему тот его научил. Выходит, что Данте, как серьезный классик, нужен Нестору как наставник принца. Иными словами, смысл этой встречи в том, что Нестор должен обучать принца классической литературе. А встреча принца с Шекспиром имеет иной смысл. Здесь важно то, что романтические устремления принца находят отклик в романтическом мироощущении Шекспира. Они – родственные души, но принц еще не достиг того уровня, когда мог бы целиком принять философию Шекспира. В рамках же пьесы Сад Поэзии – это аллегория разных уровней чтения и восприятия. Л.И. Тик как будто хочет сказать своему читателю, что восприятие поэзии требует незамутненного сознания. Поэтому мельник, кузнец, влюбленные Лила и Клеон, люди труда видят поэзию, разлитую в природе, а люди, испорченные ложными идеями просвещения, не могут почувствовать поэзию природы, их сознание затуманено сухими, абстрактными суждениями, внушаемыми схоластами и учителями-педантами. Нестор – один из таких педантов, которые ничего толком не читают, но обо всем судят с видом знатоков.

Таким образом, романтическая мифология, творимая Людвигом Тиком в пьесе «Принц Цербино», выстраивается так, что классики античной литературы и литературы Возрождения занимают в ней место учителей, богов, судей, законодателей хорошего вкуса, готовых научить любого путешественника. Иначе говоря, они открыты любому читателю, лишь бы он был способен почерпнуть мудрость из их творений. Образ великого Данте у Л.И. Тика выведен почти как образ Аполлона. Он выше всех поэтов, живущих в Саду Поэзии, он признанный патриарх и непререкаемый авторитет.

«Над их бровями надпись ада…»: (О шуточной цитации Данте в «Евгении Онегине» и ее незамеченном образце в «Тавриде» С.С. Боброва)

В.Л. Коровин

Аннотация

Стих Данте из надписи на вратах ада (Inferno, III: 9) в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин» появляется в контексте игривого рассуждения о женщинах (глава 3, строфа XXII). Обычай шуточного использования этого стиха в его время был широко распространенным. Однако, как показано в статье, в данном случае образцом Пушкину послужил «эротический» фрагмент третьей песни поэмы С.С. Боброва (1763–1810) «Таврида» (1798; 2-я ред. «Херсонида», 1804), где аналогично используется девиз «memento mori».

Ключевые слова: Данте, «Божественная комедия», надпись Ада, Пушкин, «Евгений Онегин», Семен Бобров и его поэма «Таврида» («Херсонида»).

Korovin V.L. «Above their eyebrows Hell’s inscription…»: (On the humorous citation of Dante in the «Eugene Onegin» and on its unnoticed pattern from «The Tauris» by Semyon Bobrov)

Summary. The Danto’s verse from the inscription on gates of Inferno (III: 9) appears in a context of playful speculation on women in Pushkin’s «Eugene Onegin» (Chapter 3, strophe XXII). In his time it was a widespread custom to use this verse humorously. Nevertheless, as it is shown in the article, in this case the Pushkin’s model was the ‘erotic’ fragment of the third song of poem by Semyon Bobrov (1763–1810) «The Tauris» («Tavrida») (1798; the second redaction named «The Chersonede» («Khersonida»), 1804), where the «memento mori» quotation is used similarly.

Стих Данте, заключительный в надписи на вратах ада (Inferno, III: 9), цитируется в третьей главе «Евгения Онегина» (строфа XXII):

 
Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых для ума;
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной,
И, признаюсь, от них бежал,
И, мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.
          Внушать любовь для них беда,
          Пугать людей для них отрада.
          Быть может, на брегах Невы
          Подобных дам видали вы130130
  Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: [В 16 т.]. – М.; Л., 1937. – Т. VI. – С. 61.


[Закрыть].
 

В полном издании романа (1833) Пушкин дал примечание (20-е): «Lasciate ogni speranza voi ch´entrate. Скромный автор наш перевел только первую половину славного стиха»131131
  Там же. – С. 193. В отдельном издании третьей главы «Евгения Онегина» (1827) примечания отсутствовали.


[Закрыть].

Двусмысленность этого комментария усиливала комический эффект от неподобающего использования «славного стиха». Имени Данте Пушкин так и не назвал, поскольку речь шла о ходячей цитате, часто тогда употреблявшейся в шуточном контексте132132
  См.: Виноградов В.В. Стиль Пушкина. [2-е изд.]. – М., 1999. – С. 441–443 (приведены примеры из писем П.А. Вяземского); Дёмин А.О. Данте // Пушкин и мировая литература. Материалы к «Пушкинской энциклопедии». – СПб., 2004. – С. 125 (Пушкин: Исследования и материалы. Т. XVIII–XIX). В частности, цитата из Данте в измененном виде появляется в написанном по-французски письме самого Пушкина к Е.М. Хитрово от 20 марта 1831 г.


[Закрыть]. Непосредственным источником для автора «Евгения Онегина» мог стать анекдот Шамфора: «Терпеть не могу женщин непогрешимых, чуждых людским слабостям, – говорил М*. – Мне все время мерещится, что у них на лбу, как на вратах Дантова ада, начертан девиз проклятых душ: Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate»133133
  Шамфор. Максимы и мысли. Характеры и анекдоты. – М., 1966. – С. 217 (лит. памятники).


[Закрыть]. Н.О. Лернер, первым указавший на этот текст, заключил, что в соответствующей строфе «Пушкин несколько распространил и расцветил заметку Шамфора»134134
  Лернер Н.О. Пушкинологические этюды. VII. Пушкин и Шамфор // Звенья. Вып. V. – М.; Л., 1935. – С. 121. Ср.: Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Пособие для учителя. Изд. 2-е. – Л., 1983. – С. 221. В.В. Набоков указал другое высказывание Шамфора: «Надежда – это просто-напросто обманщица, которая только и знает что водить нас за нос. Должен сказать, что, лишь утратив ее, я обрел счастье. Я с радостью написал бы на райских вратах стих, который Данте начертал на вратах ада: Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate» (Шамфор. Указ соч. – С. 22). Ср.: Набоков В.В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» / Перевод с англ. СПб., 1999. – С. 315.


[Закрыть]. Поскольку последний входит даже в круг чтения Онегина (глава 7, строфа XXXV), на этом вопрос об источниках шуточного цитирования сурового дантовского стиха, казалось бы, можно было считать закрытым. Однако нечто подобное находится и в одном поэтическом произведении, Пушкину хорошо известном. Это поэма С.С. Боброва «Таврида» (1798; 2-я ред. «Херсонида», 1804), первая русская поэма о Крыме, заинтересовавшая Пушкина еще в период работы над «Бахчисарайским фонтаном» (1821–1823)135135
  О «Тавриде» и отношениях Пушкина к Боброву см. в кн.: Коровин В.Л. Семен Сергеевич Бобров. Жизнь и творчество. – М., 2004. – С.46–54, 147–154.


[Закрыть].

В начале III песни «Тавриды» описываются крымские сады, названные «прекрасными лицеями», а далее следует фрагмент, посвященный татарским («скифским») женщинам.

 
Их Гурии прелестны, – правда;
Но розы уст, багрец ланит
И алебастровые груди
Под кисеею погребают,
И возраст часто сокрывают
В своей ревнующей Симаре;
Хотя бы семьдесят лет было,
Но их морщины б утаили
Под Анатольской Аладжей
Стенящу надпись: – Помни смерть!
А вместо бы того вещали: –
Не ошибись, младой Мурза!
Иль заключенные сидят,
Как бы Данаи в медных башнях,
Под стражею скопцов в Гаремах 136136
  Бобров С.С. Таврида, или Мой летний день в Таврическом Херсонисе. Лирико-эпическое песнотворение. – Николаев, 1798. – С. 69–70. Во второй редакции поэмы в этом месте есть незначительные разночтения, см.: Бобров С.С. Рассвет полночи. Херсонида: В 2 т. – М., 2008. – Т. 2. – С. 85 (лит. памятники). Последние три стиха содержат аллюзию на Овидия (Ars amandi, III: 415–416): «Скрой Данаю от глаз, чтобы дряхлою стала старухой / В башне своей, и скажи, где вся ее красота?» (Овидий. Собр. соч.: В 2 т. – СПб., 1994. – Т. 1. – С. 193, перевод М.Л. Гаспарова).


[Закрыть].
 

Последний стих Пушкин, по его собственному выражению, «украл» для «Бахчисарайского фонтана»137137
  Этот эпизод хорошо известен и в пушкиноведческой литературе обсуждался многократно, впервые – в заметке Н.А. Энгельгардта (Чтец. Пушкин и Бобров // Новое время. – 1900. – № 8855, 21 октября. – С. 6).


[Закрыть]. Об этом он сообщал П.А. Вяземскому в письме от 1–8 декабря 1823 г., где по памяти (поскольку не совсем точно) процитировал этот стих: «Меня ввел в искушение Бобров: он говорит в своей “Тавриде”: Под стражею скопцов гарема. Мне хотелось что-нибудь у него украсть, а к тому же я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность»138138
  Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: [В 16 т.]. – М.; Л., 1937. – Т. XIII. – С. 80. Пушкин помнил, что критики отмечали у Боброва «неблагородство некоторых мыслей и выражений, простирающееся иногда до отвратительного цинизма» (Кр<ылов А.А.> Разбор «Херсониды», поэмы Боброва // Благонамеренный. 1822. – Ч. 17. – № 12. – С. 463). Имелось в виду сравнение Фортуны со «страстной блудницей», которая порой и рабу «…дает свою бесстыдну руку, / Роскошно разверзает лоно» (Бобров С.С. Рассвет полночи. Херсонида: В 2 т. – М., 2008. – Т. 2. – С. 271).


[Закрыть].

Работа над третьей главой «Евгения Онегина» началась уже через два месяца, 8 февраля 1824 г. (завершена в сентябре). Интересующая нас XXII строфа, конечно, не случайно перекликается с приведенными стихами Боброва, у которого предельно серьезная, «стеняща надпись» «Помни смерть!» (memento mori), рисуемая «морщинами» (ср.: «над их бровями»), тоже возникает в игривом, в общем, юмористическом контексте139139
  В целом в этом фрагменте Бобров отталкивался от «Науки любви» Овидия, где тот угрожает несговорчивым красавицам морщинами и сединой (Ars amandi, III: 69–80). Отсылки к «Науке любви», имеющиеся в интересующих нас фрагментах «Тавриды» и «Евгения Онегина», лишний раз обнаруживают их перекличку (может быть, отчасти пародийную). Для Пушкина Бобров был единственным русским поэтом, который прежде него испытал ссылку примерно в тех же краях, что Овидий. Об этом нам уже приходилось писать, см.: Коровин В.Л. Пушкин–Овидий–Бобров (О начальных строфах главы восьмой «Евгения Онегина») // Известия РАН. Сер. литературы и языка. 2007. – Т. 66. – № 3 (май-июнь). – С. 41–47.


[Закрыть]. Его отношение к женам «скифских смуглых селян», обитательницам крымских гаремов, не лишено иронии (как и отношение Пушкина к дамам «на брегах Невы»):

 
Им неизвестны те беседы,
Где с недостатком совершенство
Открыто в просвещенном мире;
Лишь мыльня в вкусе Азиатском
Роскошным служит им гульбищем,
Свиданья местом и бесед 140140
  Бобров С.С. Таврида. – С. 70.


[Закрыть].
 

Далее следует обращение к «росским нимфам», более достойным красот крымской природы:

 
О вы, любезны Росски нимфы,
На коих облеченна в снег
Природа на челе и груди
Взрастила вечные лилеи,
На коих дышущие розы
В ланитах и устах прекрасных
Дают законы Росским Марсам!
<…>
Здесь также бы румянец ваш
И вздох любовный мог пленять! 141141
  Там же. – С. 70–71.


[Закрыть]
 

При всей комплиментарности этого мадригала нетрудно заметить, что речь идет о «нимфах», умеющих пользоваться своими прелестями и «давать законы» мужчинам. Пушкин вслед за строфой о «красавицах недоступных» говорит о подобных бобровским «нимфам» «причудницах» (кокетках) «среди поклонников послушных» (строфа XXIII).

В итоге Бобров возвращается мыслями к единственной своей возлюбленной Зарене:

 
О миловидная Зарена! –
Все звезды в севере блестящи,
Все дщери севера прекрасны;
Но ты одна средь их луна… 142142
  Там же. – С. 71. Обращения к Зарене (ее имя, кстати, созвучно Зареме, героине «Бахчисарайского фонтана») проходят через всю поэму Боброва. В «Херсониде» он переименовал ее в Сашену (по имени своей жены Александры).


[Закрыть]
 

К этим строкам, восходящим к фрагменту Сапфо143143
  Ср.: «Звезды близ прекрасной луны тотчас же / Весь теряют свой яркий блеск, едва лишь / Над землей она, серебром сияя, / Полная, встанет» (Эллинские поэты VII–III вв. до н.э.: Эпос, элегия, ямбы, мелика. – М., 1999. – С. 336, перевод В.В. Вересаева).


[Закрыть], имеется очевидная параллель в седьмой главе «Евгения Онегина» (строфа LII: «У ночи много звезд прелестных…»), что отметил еще П.О. Морозов144144
  Пушкин А.С. Сочинения / Под ред. и с объяснительными примеч. П.О. Морозова: [В 7 т.]. – СПб., 1912. – Т. 3. – С. 284.


[Закрыть].

Самым интересным представляется совпадение общего хода мыслей в «эротическом» отрывке третьей песни «Тавриды» с XXII–XXIV строфами третьей главы «Евгения Онегина»: неприступные (и, возможно, двуличные) петербургские дамы (XXII); кокетки, дурачащие своих воздыхателей (XXIII); Татьяна, которая «любит без искусства» (XXIV). Ср. у Боброва: обитательницы гаремов, скрывающие свой возраст или попросту недоступные; «росские нимфы», чей «румянец и вздох любовный» может «пленять сердца»; единственная для поэта Зарена.

Надписи «над бровями» петербургских дам и крымских старух разные, но у обоих поэтов это серьезные надписи, используемые в похожих шутливых контекстах и с полным пониманием их исходного смысла.

Надпись на вратах Дантова ада должна внушать ужас перед вечностью адских мук, а девиз «memento mori» – мысль о скоротечности жизни. Автор «Евгения Онегина» «надпись ада» «над бровями» петербургских дам, «непостижимых для ума»145145
  «Непостижимость» этих дам «для ума» отлично согласуется с таинственным характером надписи на вратах ада, прочитав которую, Данте обращается к Вергилию: ««Maestro, il senso lor m’è duro» (Inferno, III: 12). В переводе П.А. Катенина (1827–1830) соответствующая терцина звучит так: «Сии слова над дверью на стене / Я прочитал и молвил, вопрошая: / «Учитель мой, я не пойму вполне»» (Катенин П.А. Избр. произведения. – М.; Л., 1965. – С. 200 (Б-ка поэта, бс)).


[Закрыть], читает, как и положено, «с ужасом» и бежит от них, страшась кары. В «Тавриде» «младой мурза», не разглядевший вовремя напоминание о смерти под покрывалом обитательниц гаремов, рискует быть обманутым и испытать разочарование. В обоих случаях поэты, прочитав и поняв надписи «над бровями» недостойных женщин, оставляют их и возвращаются к главным предметам своего вдохновения – к «миловидной «Зарене», к «милой Татьяне».

В «Тавриде» нет ни имени Данте, ни его «славного стиха», но способ цитирования Бобровым нравоучительного девиза «Помни смерть!» (memento mori) в шуточном рассуждении о женщинах и любви, на наш взгляд, послужил образцом Пушкину, который в «Евгении Онегине» подобным образом использовал знаменитый стих «Божественной комедии».

Данте и Лермонтов

В.Т. Олейник

Аннотация

В статье выявляются прямые и скрытые цитаты из «Божественной комедии» Данте, содержащиеся в художественных произведениях Лермонтова. Анализ их роли и функций в лермонтовском творчестве позволяет оценивать не только полноту и глубину освоения русским романтиком художественного наследия прославленного итальянца, но и ту свободу, с которой Лермонтов пользовался этим наследием, беседуя фактически на равных с величайшими из самых великих.

Ключевые слова: поэзия эпохи Ренессанса, русский постромантизм, Данте, Лермонтов, сравнительное изучение литератур, литературные влияния, реминисценции, скрытые цитаты, метамифология и символика, жанр эсхатологических видений.

Oleynik V.T. Dante and Lermontov

Summary. The article deals with the citations from «The Divine Comedy» that we have found in poetry, plays and prose works of Lermontov. There are both overt citations, marked by the Russian author himself, and the so called «hidden» citations which may be also termed as «reminiscences» or «common themes, images and motives». The analysis of their functions and roles shows the depth of Leremontov’s perception of the poetry of his Italian predecessor and the skill with which he uses this heritage.

В качестве единственного прямого доказательства того, что Лермонтов читал «Божественную комедию», исследователи приводят цитату из его неоконченного романа «Вадим»: «…Казалось, на узорах их сморщенной коры был написан адскими буквами этот известный стих Данте: Lasciate ogni speranza voi ch’entrate! (“Оставь надежду всяк сюда входящий!”)»146146
  Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4 т. – М.: Терра. – 2002. – Т. 4. – С. 71. Все последующие цитаты из произведений Лермонтова приводятся по этому изданию с указанием тома и страниц.


[Закрыть].

Лермонтов ко времени работы над романом (конец 1832 г. – 1833 г.) уже познакомился с шедевром великого итальянца и, найдя повод, продемонстрировал свою эрудицию. Тем не менее сама эта цитата вызывает ряд вопросов: почему, в частности, Лермонтов цитирует стих по-итальянски? Не существует никаких свидетельств, что русский поэт настолько свободно владел итальянским языком, что мог читать «Божественную комедию» в оригинале. По-видимому, он процитировал стих Данте в качестве популярного в то время крылатого выражения, известного именно в итальянском варианте. Лермонтов и сам подчеркнул, что приводит «этот известный стих Данте», т.е. он мог бы процитировать его, даже не прочитав самой поэмы.

Впрочем, подобное допущение представляется невероятным. Мы уже знаем, что Лермонтов был одним из самых образованных и интеллектуальных русских поэтов первой половины ХIХ в. К тому же он включил цитату в контекст поэмы, написав об «адских буквах». Действительно, буквы, которыми была сделана эта надпись над воротами ада – в оригинале «parole di colore oscuro», – как и ее содержание, показались Данте устрашающими. Понятно, что об этом мог знать только человек, прочитавший поэму.

Этой цитатой тема влияния Данте на творчество Лермонтова в «Лермонтовской энциклопедии» ограничивается, поскольку никаких иных связей между ними за полтора века изучения творчества гениального русского поэта литературоведы не обнаружили. Это удивительно, так как поэзия Лермонтова пронизана темами и мотивами, восходящими именно к Данте. «Божественную комедию», и прежде всего «Ад», русский поэт явным образом воспринимал в качестве тех вершин европейской художественной мысли, традиции которых, наряду с поэмами Гомера, Вергилия и Овидия, с поэзией Горация, с прозой Сервантеса, с драмами Шекспира, с «Потерянным раем» Мильтона, с творчеством Гёте, Шиллера и Байрона, он считал себя призванным продолжить. Данте и Мильтона русский поэт вполне логично рассматривал в качестве главных консультантов по христианской теодицее и по демонологии и с готовностью пользовался их художественными полотнами, в которых изображались разные ипостаси неземной реальности: Небеса, Вечность и в особенности «Царство зла». Лермонтов применял их находки и открытия в качестве строительного материала, из которого возводил собственные конструкции, не заботясь особо о творческой оригинальности в нашем понимании этой категории. Он ясно осознавал масштаб своей художественной одаренности и нисколько не сомневался, что все, что проходило через горнило его сознания и эмоций, переплавлялось энергией его личности. Именно поэтому творчество Лермонтова и вызывало столько разговоров о заимствованиях и подражаниях, в связи с чем он, действительно, стоит несколько особняком, не принадлежа толком ни к одной поэтической школе в России своего времени. Лермонтов стал первым русским поэтом и писателем, творчество которого может быть понято и по достоинству оценено только в контексте всей мировой литературы. Именно это, собственно говоря, и предстоит осознать как в самой России, так и во всем мире.

Из всех заимствований и реминисценций в поэзии Лермонтова из Данте рассмотрим случаи наиболее очевидные и бесспорные.

У Данте в исповеди графа да Монтефельтро содержится рассказ о его собственной смерти:

 
166 «Когда моей кончины час пришел,
Когда святой Франциск за мной явился,
То близ меня он демона нашел,
 
 
169 Который так к святому обратился:
« Оставь его! Он мне принадлежит!
За что меня ты оскорблять решился?
 
 
172 Он мой теперь…»147147
  Данте Алигьери. Божественная комедия / Пер. с ит. Д. Минаева. – М., 2014. Все цитаты из «Божественной комедии» даны по этому изданию; римскими цифрами обозначены номера песней, а арабскими – номера стихов: Ад, ХХVII, 166–172. Данный перевод предпочтен высокохудожественному переводу М. Лозинского исключительно потому, что он, как правило, точнее передает буквальный смысл оригинала.


[Закрыть]
 

В «Демоне» Лермонтов воспроизвел аналогичную сцену тяжбы за душу грешницы. Только в его поэме вместо святого Франциска действует «посланник рая, херувим», приосеняющий Тамару своим крылом и готовый защищать ее от Демона:

 
Злой дух коварно усмехнулся;
Зарделся ревностию взгляд,
И вновь в душе его проснулся
Старинной ненависти яд.
« Она моя! – сказал он грозно, –
Оставь ее, она моя!
Явился ты, защитник, поздно,
И ей, как мне, ты не судья.
На сердце полное гордыни
Я наложил печать мою:
Здесь больше нет твоей святыни,
Здесь я владею и люблю!» 148148
  Лермонтов М.Ю. – Т. 2. – С. 350.


[Закрыть]
 

Подчеркнем, что буквальные лексические совпадения в данном случае не могут считаться доказательствами текстологического уровня. Мы не знаем пока, в каком именно переводе Лермонтов читал «Божественную комедию». В его распоряжении имелось несколько русских переводов, а также переводы, сделанные по-французски и по-немецки. Следовательно, данная тема нуждается в тщательном сопоставительном исследовании. Однако в сюжетном плане сходство между цитируемыми отрывками неоспоримо. В обоих произведениях конфликт возникает по причине фантастического недоразумения: всеведущие небеса оказываются почему-то в неведении насчет истинного положения дел с душами, которые были предназначены ими для рая. Это уникальная, почти невероятная ситуация, с помощью которой Данте постарался убедить читателя в том, что граф де Монтефельтро – царедворец до мозга костей, гениально ловкий мошенник, которому почти удалось провести самого Всевышнего:

 
176 В одно и то же время он хотел
И каяться и предавать умел… 149149
  Данте А. Ад, ХХVII, 176–177.


[Закрыть]
 

Художественная логика Лермонтова иная: Тамара и в помыслах никого не собиралась обманывать. Она сама была введена в заблуждение и, увлекшись Демоном, не могла уже объективно воспринимать реальность. Ее случай действительно оказался сложным, не поддающимся однозначной оценке. Образ Тамары убеждает, что человеческая психика и сознание вполне способны сочетать несовместимые противоречия, нести в самих себе добро и зло фактически одновременно.

Как и святой Франциск у Данте, ангел Лермонтова наделен исключительно служебными, посредническими полномочиями. Судьба Тамары решается свыше, и Демон это прекрасно знает:

 
Явился ты, защитник, поздно,
И ей, как мне, ты не судья 150150
  Лермонтов М.Ю. – Т. 2. – С. 350.


[Закрыть].
 

Демон не просто оскорбляет посланника небес, ставя его на место. Он открыто издевается над ним, неправомерно обвиняя его в опоздании, т.е. в ненадлежащем исполнении своих обязанностей. Сопоставление с поэмой Данте, где святой Франциск, действительно, несколько замешкался, дав опередить себя бесу, доказывает, что Демон нагло лжет: ангел явился раньше, чем он. Другое дело, что в поэме Лермонтова это не дало ангелу никаких преимуществ – Демон психологически уже завладел душой Тамары.

Исповедь графа де Монтефельтро нашла отзвук и в монологе Евгения Александровича Арбенина в драме Лермонтова «Маскарад»:

 
« …я все видел,
Все перечувствовал, все понял, все узнал,
Любил я часто, чаще ненавидел,
А более всего страдал!» 151151
  Лермонтов М.Ю. – Т. 3. – C. 258–259.


[Закрыть]
 

Эти строки определенным образом перекликаются с рассказом графа о своей юности:

 
106 Когда я молод был и на земле
Жил в образе из крови и из тела,
Я львенком не являлся в мире смело,152152
  На гербе семейства де Монтефельтро имелось изображение льва.


[Закрыть]
109 Но был лисой и действовал во мгле,
Обманы все узнал, все ухищренья,
И выгоды ловил я в каждом зле 153153
  Данте А. Ад, ХХVII. – С. 106–111.


[Закрыть].
 

Что это? Случайная реминисценция или же сознательное углубление образа путем сопоставления его с одним из возможных прототипов, жившим пять веков тому назад? Трудно сказать. Возможно, ответ на этот вопрос даст более тщательное прочтение всех текстов Лермонтова. Современные компьютерные технологии уже предоставляют ученым такую возможность.

* * *

Еще при жизни Лермонтова у российской общественности сложилось устойчивое мнение, что в юности наш поэт испытал очень сильное влияние Байрона. Лермонтова часто называли «байронистом». Данная аксиома считалась вообще не нуждавшейся в доказательствах и, приличия ради, дело ограничивалось цитированием его собственных высказываний («И Байрона достигнуть я хотел. / У нас одна душа, одни и те же муки, / О, если б одинаков был удел!» И, разумеется: «Нет, я не Байрон, я другой…»). В пользу этой аксиомы свидетельствуют переводы и переработки Лермонтова из Байрона, рассказ Е.А. Сушковой о том, что все лето 1830 г. Мишель был неразлучен «с огромным Байроном» (который, впрочем, оказался «Жизнью Байрона», изданной Томасом Муром в конце 1820-х годов на английском и французском языках), а также цикл философско-религиозных поэм раннего Лермонтова «Ночь. I», «Ночь. II» и «Ночь. III» (все стихотворения цикла написаны в 1830 г.).

В советскую эпоху М. Нольман назвал «Ночи» Лермонтова «прямыми сколками» с произведений Джорджа Гордона Байрона «Сон» и «Тьма»154154
  Нольман М. Лермонтов и Байрон // Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова. – М., 1941. – С. 476.


[Закрыть]. Сравнительный анализ текстов указанных произведений, однако, дает все основания утверждать, что «Сон» Байрона с «Ночами» Лермонтова вообще не имеет ничего общего. За исключением нерифмованного пятистопного ямба, который в истории английской поэзии использовался довольно часто и задолго до Байрона. Например, в драмах К. Марло и У. Шекспира. Каким образом могло сформироваться мнение насчет сходства «Сна» Байрона с «Ночами» Лермонтова, объяснению не поддается.

Ситуация с «Тьмой» представляется менее однозначной. Это стихотворение и первые две «Ночи» относятся к жанру эсхатологических видений. Поэтому вполне возможно, что «Тьма» Байрона могла послужить Лермонтову импульсом, побудившим его попробовать свои силы в этом жанре. Но сопоставительный анализ текстов позволяет говорить только о некоторой степени сходства первых строк «Тьмы» и «Ночи. I»:

 
«Я видел сон, который не совсем был сон».
 

«Мрак. Тьма»155155
  Лермонтов М.Ю. Заметки. Планы. Сюжеты. Письма. – М., 2011. – С. 20–21.


[Закрыть]

 
«Я зрел во сне, что будто умер я…»
 

«Ночь. I»156156
  Лермонтов М.Ю. – Т. 1. – С. 66.


[Закрыть]

Больше никаких текстуальных и образных параллелей между ними не имеется. Кроме того, не следует сбрасывать со счетов и тот факт, что Лермонтов собственноручно перевел «Тьму» Байрона. Перевод этот чуть ли не буквален и вполне мог бы служить в качестве подстрочника, если бы русский поэт не попытался передать прозой ряд художественных особенностей оригинала. Собственно говоря, лермонтоведы вполне могли бы сопоставить тексты «Ночей» Лермонтова с его же переводом «Тьмы» Байрона и убедиться, что они совершенно различны и что ни о каких «сколках» и уж тем более «прямых сколках» в данном случае говорить невозможно. Видение, в котором живописуется собственная смерть лирического героя, ничего общего не имеет с панорамными картинами тепловой гибели нашей планеты, а то и всей нашей Вселенной.