Текст книги "Политическая наука №1 / 2014. Формы правления в современном мире"

Среди исследователей доминирует вывод о том, что президентско-парламентские системы оказывают негативное воздействие на судьбу демократии [Elgie, 2011, p. 189], а именно: такого рода режимы резко повышают риск коллапса демократии, как утверждает С. Меструп, в три раза [Semi-presidentialism and Democracy, 2011, p. 266]. Причина заключается в том, что президенту нет нужды делить власть с парламентом и идти на компромисс с ним, поскольку по своей воле он может отправить правительство в отставку в любой момент. А легислатура может руководствоваться той же логикой, что и президент, и выразить недоверие правительству, пользующемуся поддержкой президента. В результате возникает угроза дестабилизации ситуации, и демократия может стать «жертвой» такой нестабильности [Elgie, 2011, p. 2].

Однако при этом не учитывается, что государства с президентско-парламентской формой правления имеют традиции концентрации власти в руках лидера, авторитарную историю и неразвитые институты демократии.

4. «Ахиллесовой пятой» полупрезидентской системы политологами всегда считалось сосуществование, т.е. ситуация, когда президент и премьер-министр, поддерживаемый большинством парламента, принадлежат к разным политическим партиям. Сосуществование, по мнению большинства авторов, ведет к нарастанию напряженности между президентом и премьер-министром, возникновению тупиковой ситуации и даже параличу власти. Шугарт и Кэри писали об «опасностях сосуществования»: когда президент или кабинет с ассамблеей отказываются признавать притязания на исполнительную власть со стороны другого актора, сосуществование может создать кризис режима [Shugart, Carey, 1992, p. 56–57]. Однако с устоявшимся выводом о негативном характере сосуществования в условиях полупрезидентской системы не согласен Р. Элджи, который, проанализировав эмпирическим путем некоторое число случаев сосуществования, доказывает, что страхи не обоснованы [Elgie, McMenamin, 2009].

5. Другой проблемой полупрезидентской системы является ситуация, при которой парламент сильно фрагментирован и в нем отсутствует стабильное и единое большинство. Тем самым осложняются формирование правительства и его функционирование для любого актора – президента, премьер-министра, парламента. Возникает вакуум власти, для преодоления которого президент или военные переходят к директивному правлению. Закон отступает, и демократия рушится. Такую ситуацию С. Скэч назвала «разделенным правлением меньшинства»: «Ни президент, ни премьер-министр, ни какая-либо партия или коалиция не обладают уверенным большинством в легислатуре» [Skach, 2005, p. 17]. Разделенное правление меньшинства, по мнению Скэч, характеризуется бездействием легислатуры, с одной стороны, и продолжающимся президентским доминированием – с другой, которое принимает форму принятия декретов исполнительной властью как «заменителя» парламентского большинства. Это сопровождается сужением сферы принятия решений до малой группы неизбранных и беспартийных министров. Подобное сужение «нарушает демократические принципы участия и соревнования и делегитимизирует демократически избранную легислатуру» [Skach, 2005, p. 17]. Поэтому Скэч выступает против введения полупрезидентской системы в молодых демократиях, особенно тех из них, которые не имеют стабильной партийной системы.

Однако с ней соглашаются не все, и прежде всего те, кто обосновывает введение президентско-парламентской системы с сильным президентом. Вообще, следует отметить, что в политическом дискурсе большинства постсоветских стран, включая Россию, получил широкое распространение тезис о сильной президентской власти. Многие политики и ученые настаивают на том, что в переходный период стране необходим сильный президент, и наиболее подходящей формой правления является президентская или смешанная (полупрезидентская) модель с сильным президентом.

Вместе с тем решение проблемы эффективности исполнительной власти, на мой взгляд, не сводится к учреждению сильного президентства, поскольку, во‐первых, сильный премьер-министр может быть не менее эффективен, чем президент в президентской республике, о чем говорит деятельность глав правительств в современных западных парламентских и смешанных системах; во‐вторых, одной из современных мировых тенденций является так называемая президенциализация (о ней речь пойдет ниже), существенное возвышение роли премьер-министра, который напоминает президента в президентской республике; в‐третьих, пример России периода «тандема» в 2008–2012 гг. демонстрирует, что не всегда важно, где формально находится центр власти – у президента или премьер-министра [Зазнаев, 2013, с. 203].

Итак, по оценкам, имеющимся в литературе, в изучении полупрезидентской системы был достигнут «впечатляющий прогресс» [Schleiter, Morgan-Jones, 2009, p. 872]. Однако, несмотря на расширяющийся исследовательский интерес и накопленный массив литературы по проблеме полупрезиденциализма, эта форма правления остается пока недостаточно изученным феноменом политической жизни в пятой части современного мира.

Президенциализация политики

Новым словом в политической науке стало обоснование так называемой президенциализации (prezidentialization) политики. Стиль правления ряда европейских лидеров – М. Тэтчер, Г. Коля, Т. Блэра, С. Берлускони и Г. Шредера – дал повод для утверждения о том, что в парламентских и полупрезидентских системах политика «все больше и больше характеризуется логикой взаимоотношений между парламентом и правительством, типичной для президентских систем» [Poguntke, 2000, p. 1]. Президенциализация представляет собой процесс, благодаря которому системы становятся более президентскими на практике, но при этом, как правило, не меняется их формальная структура [The presidentialization of politics, 2005, p. 1]. Х. Линц делает верное наблюдение: «Парламентские системы, в рамках которых действуют партии с жесткой партийной дисциплиной, а премьер-министр пользуется поддержкой абсолютного большинства парламента, имеют тенденцию перерастать в системы, близкие президентским режимам» [Linz, 1990, p. 62–63].

Так, в Великобритании отмечаются доминирование премьер-министра и переход от коллективного к единоличному правлению в рамках кабинета. В условиях существования правительства большинства коллегиальность кабинета подменяется единоличным господством премьер-министра в кабинете и правящей партии. Президенциализация британской политики связывается аналитиками не только с ростом могущества премьер-министра и изменением стиля его лидерства в правительстве, но и с другими моментами – ростом числа служащих в аппарате премьер-министра и внешнеполитических советников, увеличением количества заявлений премьер-министра в палате общин по вопросам внешней политики, созданием новой модели взаимодействия между правительством и парламентом, в которой премьер-министр уже не нуждается в поддержке со стороны парламентского большинства [Poguntke, 2000, p. 14].

Содержание президенциализации сводится к четырем аспектам:

– растущая концентрация исполнительной власти в руках премьер-министра:

– эрозия единства действий правительства и поддерживающих его парламентских партий, когда парламент приобретает независимость от правительства, и наоборот, большая автономия лидера от всей партии;

– смещение акцента в избирательных кампаниях с партий на лидеров (кампании становятся «президентскими», как в США);

– возрастающее воздействие лидеров на электоральное поведение [Webb, 2000, p. 6–7].

Все четыре элемента связаны между собой: на электоральное поведение сильное воздействие оказывают личные качества лидеров; политические партии отвечают на это проведением избирательных кампаний, в которых центральную роль играют кандидаты, а не партии, программы или идеология; такая электоральная стратегия требует большей автономии лидера от партии; лидеры партий-победительниц оправдывают свою доминирующую роль внутри исполнительной власти [Webb, 2000, p. 6–7].

Т. Погунтке и П. Вебб размещают все формы правления между двумя крайними «полюсами»: с одной стороны, партийной формой (partified) или «формой власти, сдерживаемой главным образом партиями» (primarily party-constrained), и, с другой стороны, «президенциализированной» (presidentialized) формой [The presidentialization of politics, 2005, p. 6, 8]. Различия между двумя формами проводятся авторами так: партийное правление означает правление через партии, президенциализированное правление предполагает правление вне (past) партий [The presidentialization of politics, 2005, p. 9]. Каждый реальный режим приближен к той или иной точке этого континуума. Его размещение на шкале зависит от разнообразных факторов – структурных и случайных. Движение формы правления ограничено формальной конфигурацией политических институтов. Другими словами, разные режимы предоставляют институтам и акторам разные политические ресурсы и таким путем ограничивают пространство для потенциального перемещения режима. Если режим располагается ближе к «президенциализированному» правлению, то это означает, что произошел сдвиг ресурсов политической власти от коллективных акторов (кабинетов и политических партий) к отдельным лидерам и увеличилась автономия последних [The presidentialization of politics, 2005, p. 5–6].

В литературе высказываются сомнения относительно использования термина «президенциализация». Предлагается использовать другое понятие – «персонализация» политики. Так, Х. Линц пишет: «В современной политике тенденция персонализации власти, главным образом под влиянием телевидения, привела не только к росту независимости министров, но и к снижению степени коллегиальности и ослаблению коллективной ответственности кабинетных правительств» [Linz, 1990, p. 62–63].

Однако президенциализация не сводима к персонализации. Президенциализация политики – сложный и многоплановый процесс, происходящий сегодня во многих парламентских и полупрезидентских государствах мира. Он представляет собой постепенное усиление президентских черт полупрезиденциализма без изменения формы правления, относительно длительный политический процесс, затрагивающий принципы взаимоотношений между органами власти и заключающийся в изменении правил функционирования формы правления, когда появляются и усиливаются элементы, свойственные чистой президентской системе, но при этом не происходит перехода к ней. При президенциализации усиление главы исполнительной власти сопровождается повышением его автономии, возрастанием его независимости от парламента и правительства в принятии решений и текущей политике, размыванием политической ответственности правительства перед парламентом.

В изучении проблемы президенциализации Д. Самюэлс и М.С. Шугарт недавно открыли новую «грань» – влияние формы правления на организацию и поведение политических партий. В своей книге авторы утверждают, что различия между партиями и партийной политикой зависят от разных конституционных форматов [Samuels, Shugart, 2013, p. 3]. Хотя политические партии изучаются более 100 лет, тем не менее влияние президентской системы на партийную политику оставалось вне внимания исследователей, поскольку основная масса работ по партиям касалась партий Западной Европы, где доминировали парламентские системы. Классики партологии заявляли, что изучение парламентских партий и есть изучение политических партий [см.: Samuels, Shugart, 2013, p. 7].

Самюэлс и Шугарт «сломали» эту традицию, выдвинув новые понятия: «президенциализированная» (presidentialized) и «парламентаризированная» (parliamentarized) партии [Samuels, Shugart, 2013, p. 14]. Основное внимание они уделяют феномену «президенциализации» (prezidentialization) партий, которая является следствием разделения властей в условиях президентской системы. Это разделение затрагивает три ключевые сферы, в которых задействованы партии, – выдвижение кандидатов на должности, избирательный процесс и процесс управления. По логике авторов монографии, в президентской системе раздельные выборы президента и конгресса (которые избираются всенародно, но на разных выборах), их раздельное существование и их раздельное выживание (президент и его кабинет не зависят от доверия легислатуры, а последняя, в свою очередь, не может быть распущена президентом) ведут к появлению такого поведения партий, которое существенно отличается от их поведения в парламентской системе, где общенародные выборы в парламент являются не только единственными, но и самыми главными выборами в стране, законодательная и исполнительная власть частично слиты (члены кабинета являются депутатами парламента), а судьба правительства напрямую зависит от парламентского решения. Отсюда «парламентаризированная» партия соединяет воедино свои исполнительно-распорядительные и законодательные функции. Делает это она путем избрания своего лидера и установления механизма его ответственности перед партией, которая может его сместить. Это значит, что внутрипартийная подотчетность лидера партии имитирует парламентскую подотчетность премьер-министра. Выражаясь языком теории принципал-агента, партия – принципал, а глава правительства – агент, ответственный перед принципалом [Samuels, Shugart, 2013, p. 16].

«Президенциализированная» партия, согласно Самюэлсу и Шугарту, – это такая партия, которая предоставляет своему избранному лидеру более широкую свободу действий (greater discretion) по поводу того, как вести президентскую избирательную кампанию и как править страной. Дискреционная власть президента в избирательной и управленческой сферах вытекает из отдельного избрания главы государства на отдельных (от конгресса) выборах. Независимое от конгресса «выживание» президента также добавляет президенту дискреционных полномочий по формированию кабинета и назначению иных госслужащих. Кроме того, это ведет к самостоятельности президента в проведении политики и текущей распорядительно-управленческой деятельности, так как после президентских выборов президент больше не подотчетен своей партии [Samuels, Shugart, 2013, p. 16]. По мнению Самюэлса и Шугарта, разделение властей создает «президенциализированные», а не просто персонализированные партии. Президенциализация означает нечто большее, чем персонализация, поскольку президент возглавляет ветвь власти, конституционно отделенную от легислатуры, и партии соревнуются не только за парламентские места, но и за отдельно избираемого президента, выживающего отдельно от легислатуры [Samuels, Shugart, 2013, p. 250].

Идеи Самюэлса и Шугарта не бесспорны, поскольку о президенциализации можно говорить лишь применительно к взаимоотношениям между государственными институтами, а процессы, происходящие вне границ конституционно-обозначенной формы правления, а именно – в электоральной и внутрипартийной сферах, вряд ли можно считать президенциализацией. Следовательно, создается новое поле для дискуссий.

Можно ли измерить формы правления?

В последние годы в западных исследованиях активно используется индексный анализ президентской власти. Если раньше никому в голову не приходило что-либо замерять в формах правления, то сейчас имеется несколько методик, позволяющих в числовом выражении представить не только силу акторов, но и характер формы правления.

Измерение дает ряд преимуществ исследователю, одно из которых состоит в возможности отслеживания динамики форм правления. Если ориентироваться на качественные категории (президентская, парламентская, полупрезидентская системы), то определить на практике, куда движется режим, часто крайне непросто. Скажем, при попытке ответить на вопрос о том, как изменилась в Киргизии форма правления после «революции тюльпанов» в результате конституционных реформ 2006–2007 гг., невольно заходишь в тупик: оказывается, Киргизия при А. Акаеве была полупрезидентской, а после падения его режима стала… вновь полупрезидентской. Однако нет сомнения в том, что взаимоотношения между президентом, правительством и парламентом изменились, что позволяет легко отследить с помощью количественных методов.

Широко используется методика М.С. Шугарта и Дж. Кэри. Измерение «силы» президентов, избираемых на всеобщих выборах, осуществляется с помощью простого интервального метода. Разделив полномочия президента на законодательные и незаконодательные, Шугарт и Кэри оценивают каждое из них по 5-балльной системе (4 – 3 – 2 – 1 – 0), а затем суммируют полученные числовые значения [Shugart, Carey, 1992, p. 148–166]. При этом в своих расчетах авторы опираются исключительно на конституцию, совершенно не учитывая политическую практику и фактический каркас власти, что следует считать недостатком их методики.

Проста и ясна методика Дж. Макгрегора, который составляет список из 43 президентских полномочий, делит их на три группы (символические, церемониальные и процедурные полномочия; полномочия, связанные с назначением кабинета; политические полномочия), присваивает каждому полному полномочию значение «1», а частичному – «0,5», суммирует полученные данные и вычисляет процентное отношение этой суммы к максимально возможному показателю [McGregor, 1994, p. 12–16]. При этом учитывается и «вес» различных групп полномочий: символические, церемониальные и процедурные полномочия оказываются в два раза «легче» полномочий, связанных с назначением кабинета, и в три раза «легче» политических [McGregor, 1994, p. 10]. Последнее обстоятельство важно, так как нет сомнения в том, что присвоение наград не равносильно отставке правительства.

Формальные конституционные полномочия также находятся в центре внимания Дж. Хеллман. Присваивая числовые значения полномочиям, она исходит из того, закреплено ли рассматриваемое полномочие однозначно за президентом, или предоставлено ему с оговорками, или не предоставлено совсем [Хеллман, 1996]. В президентских системах исключительные полномочия получают оценку «1», полномочия с оговорками – «0,5», а не предоставленные – «0»; в парламентских с прямыми выборами президента (т.е. если пользоваться общепринятой терминологией – в полупрезидентских) – «0,75», «0,35» и «0», соответственно; в парламентских с непрямыми выборами президента – «0,5», «0,25» и «0» [Хеллман, 1996, p. 22]. Общий показатель президентских полномочий вычисляется путем суммирования оценок.

Методика Т. Фрая иная. Он делит формальные президентские полномочия на две группы: полномочия, которые «принадлежат» только президенту (право вето, право назначений, право издавать указы, приравненные к законам, право законодательной инициативы), и те, что он осуществляет совместно с парламентом или правительством. Если президент избирается на всеобщих выборах, его исключительным полномочиям присваивается значение «1», а совместным – «0,5», если нет – все они получают оценку «0,5». Затем численные значения суммируются [Frye, 1997, p. 525–526].

А. Сиарофф предлагает замерять не только формальные, но и неформальные полномочия президентов, что делает его методику жизненной. Он предлагает дихотомическую систему индексирования («1» – есть признак; «0» – признак отсутствует) и сводит число переменных к девяти [Siaroff, 2003, p. 303–305]. Обращает на себя внимание то, что две переменные в этом списке (прямое избрание президента и одновременные выборы президента и легислатуры) характеризуют скорее форму правления, чем собственно полномочия президента. То есть автор замеряет, скорее всего, форму правления, а не президентские полномочия, что, на мой взгляд, вполне правомерно.

Датские исследователи Л. Йоханнсен и О. Норгаард [Johannsen, 2002; Johannsen, Nørgaard, 2003] кодируют как ресурсы конституционной власти (символические, «назначенческие» и политические ресурсы), так и процедуры выбора президента (прямые / непрямые выборы) и продолжительность президентского срока. Если некий ресурс «монополизирован» президентом, проставляется оценка «1»; если такая «монополия» отсутствует – «0,5»; если президент вообще не обладает данным ресурсом – «0». Вычисление ИПВ осуществляется по специальной формуле [Johannsen, Nørgaard, 2003, p. 6].

Но, как мне представляется, плодотворна методика голландского исследователя А. Кроувела [Krouwel, 2003]. Отказываясь от простого вычисления индекса президентских полномочий, автор видит свою задачу в том, чтобы определить уровень президенциализма [Krouwel, 2003, p. 6]. Основываясь на дихотомическом делении (президенциализм и парламентаризм), Кроувел предлагает методику, позволяющую рассчитывать индексы президенциализма (ИПрез) и парламентаризма (ИПар) для любой страны, независимо от формы правления. При вычислении ИПрез признакам, которые однозначно ассоциируются с президенциализмом, присваивается значение «1», а признакам, не свойственным данной форме правления, – «0». Совместные или ограниченные полномочия получают значение «0,5» [Krouwel, 2003, p. 16–17]. После определения ИПрез и ИПар (путем суммирования числовых показателей) вычисляется уровень президенциализма по формуле: УПрез = ИПрез – ИПар. Положительные значения УПрез указывают на президенциализм, отрицательные – на парламентаризм [см.: Krouwel, 2003, p. 9]. Модифицировав методику Кроувела, мы получили любопытные результаты по европейским и постсоветским странам [Зазнаев, 2007].

Измерение президентской власти и форм правления – непростая задача, и исследователи, как отмечает Д. Фортин, попадают в «ловушки» [Fortin, 2013]. Она обращает внимание на вопросы валидности и надежности индексов президентской власти. При построении (композитных) сводных индексов президентской власти основная дилемма заключается в том, должно ли измерение быть исчерпывающим (охватывать все президентские полномочия) или ограниченным, концентрирующим внимание на наиболее важных сторонах президентской власти [Fortin, 2013, p. 104]. Фортин предлагает следовать по пути Кроувела, который определяет основные элементы президентской власти вместо использования длинного списка полномочий, возложенных на президента. Концентрируясь на нескольких ключевых элементах, мы получаем функционально эквивалентный и общий для всех стран знаменатель, что позволяет сравнивать государства.

Фортин проводит факторный анализ 29 президентских полномочий в 28 посткоммунистических странах и на его основе приходит к выводу о наиболее значимых полномочиях президентской власти [Fortin, 2013, p. 105]. Она призывает к соблюдению принципа «скупости» (parsimony), исключая из анализа такие полномочия, как право по изданию декретов, бюджетные полномочия, инициатива по проведению референдума и роспуск парламента. При этом индекс президентской власти образуют такие полномочия: полное вето, частично вето, эксклюзивное право законодательной инициативы, смещение кабинета, формирование кабинета, вотум недоверия [Fortin, 2013, p. 106]. Эти элементы относятся к одной группе полномочий президента, которые должны замеряться. Фортин исходит из того, что президент является сильным не вследствие большого числа прописанных в конституции полномочий, а потому, что в своих руках он концентрирует несколько ключевых полномочий, которые делают его сильными. Причем этот список универсальный для всех государств. А потому вопрос заключается именно в определении этих президентских прерогатив [Fortin, 2013, p. 106].

Использование измерений президентской власти порождает серию вопросов, которые требуют своего решения. Что следует учитывать – формальные конституционные полномочия или реальную власть главы государства, для измерения которой надо прибегать к оценке экспертов, что повышает риск ненадежности? Каков должен быть уровень измерения и какие шкалы предпочтительнее использовать? Где проходят числовые границы между сильным, умеренным и слабым президентом, т.е., имея некие результаты измерения, как их следует интерпретировать? Следует ли учитывать разделение на президентский и парламентский режимы при измерении и что делать при этом с полупрезидентской системой? Насколько зависит индекс президентской власти от личности президента и как различаются индексы президентской власти во Франции, скажем, при Н. Саркози и при Ф. Олланде, т.е. как измерять президентскую власть в динамике [Fruits and votes…, 2013]?

Количественные исследования форм правления «пробивают себе дорогу» с трудом. Во‐первых, сказывается скепсис академических ученых в отношении измерения социальных явлений. Во‐вторых, любое измерение – это значительное упрощение. Следовательно, любая методика может быть легко раскритикована как неотражающая объективную реальность или искажающая ее. По этому вопросу «достается» тем, кто пытается измерить президентскую власть и формы правления. Однако, несмотря на сложности, измерение президентской власти и других компонентов законодательно-исполнительных отношений постепенно становится перспективным направлением в изучении форм правления.

* * *

Итак, за последние годы в политической науке на Западе сделан серьезный прорыв в осмыслении форм правления. Появился огромный массив литературы, посвященной теоретическому изучению президентской, парламентской, полупрезидентской и смешанной систем, их сравнительному анализу, поиску наиболее демократических и эффективных форм организации власти, выявлению новых трендов развития форм правления, использованию количественных методов при анализе треугольника «президент – правительство – парламент». Выявились разные подходы и разные точки зрения по многим аспектам формы правления. Сегодня обсуждается «извечный» вопрос о лучшей форме правления, идет спор о взаимосвязи той или иной формы правления с консолидацией демократии, не стихает диспут о полупрезидентской системе, предпринимаются попытки взглянуть на функционирование систем организации власти через «очки» «президенциализации» и «парламентаризации», подвергаются измерению «сила» власти президента, премьер-министра и парламента. По этим проблемам точка над i пока не поставлена, а значит, основные дискуссии о формах правления еще впереди.

Литература

Зазнаев О.И. Индексный анализ полупрезидентских государств Европы и постсоветского пространства // Полис. – М., 2007. – № 2. – С. 146–164.

Зазнаев О.И. Полупрезидентская система: Теоретические и прикладные аспекты. – Казань: Казанский гос. ун-т, 2006. – 374 с.

Зазнаев О.И. Смешанные формы правления, или Как масло соединяется с водой // Полис. – М., 2005. – № 4. – С. 158–171.

Зазнаев О.И. Современная дискуссия о лучшей форме правления // Ученые записки Казанского университета. Серия: Гуманитарные науки. – Казань, 2013. – Т. 155, Кн. 1. – С. 199–205.

Ильин И.А. О грядущей России: Избранные статьи. – М.: Воениздат, 1993. – 368 с.

Панов П.В. Институционализм рационального выбора: Потенциал и пределы возможностей // Институциональная политология: Современный институционализм и политическая трансформация России / Под ред. С.В. Патрушева. – М.: ИСП РАН, 2006. – С. 43–92.

Хеллман Дж. Конституции и экономическая реформа в переходный период // Конституционное право: Восточноевропейской обозрение. – М., 1996. – № 2 (15). – С. 16–26.

Cheibub J.A. Reforming presidential and semi-presidential democracies: Paper // Making presidentialism Work. IIJ, UNAM. – México, 2009. – 29 p.

Colton T.J., Skach C. The Russian predicament // Journal of democracy. – Washington, 2005. – Vol. 16, N 3. – P. 113–126.

Duverger M. A new political system model: Semi-presidential government // European journal of political research. – Dordrecht, 1980. – Vol. 8. – P. 165–187.

Elgie R. Semi-presidentialism: Sub-types and democratic performance. – Oxford: Oxford univ. press, 2011. – 206 p.

Elgie R., McMenamin I. Semi-presidentialism and democratic performance // Japanese journal of political science. – Cambridge, 2009. – Vol. 9, N 3. – P. 323–340.

Elgie R., Moestrup S. Semi-presidentialism in Central and Eastern Europe. – Manchester: Manchester univ. press, 2008. – 282 p.

Elgie R., Moestrup S. Semi-presidentialism outside Europe: A comparative study. – L.: Routledge, 2007. – 266 p.

Fortin J. Measuring presidential powers: Some pitfalls of aggregate measurement // International political science review. – Los Angeles; L.; New Delhi; Singapore, 2013. – Vol. 34, N 1. – P. 91–112.

Fruits and votes: Prof. Shugart's blog. – Mode of access: http://fruitsandvotes.com/blog (Дата посещения: 10.07.2013.)

Frye T. A Politics of institutional choice: Post-Communist Presidencies // Comparative political studies. – Seattle, 1997. – Vol. 30, N 5. – P. 523–552.

Geddes B. Initiations of new democratic institutions in Eastern Europe and Latin America // Institutional design in new democracies: Eastern Europe and Latin America / A. Lijphart, C.H. Waisman (eds). – Colorado; Oxford: Westview Press, 1996. – P. 15–41.

Gerring J., Thacker S.C., Moreno C. Are parliamentary systems better? // Comparative political studies. – Seattle, 2009. – Vol. 42, N 3. – P. 327–359.

Johannsen L., Nørgaard O. IPA: The index of presidential authority. Explorations into the measurement and impact of a political institution: Paper prepared for the ECPR joint sessions of workshops, Edinburgh, 28 March – 4 April 2003. – Edinburgh, 2003. – 16 p.

Krouwel A. Measuring presidentialism of Central and East European countries. – Amsterdam: Vrije Universiteit, 2003. – 23 p. – (Working papers political science; N 02/2003).

Lijphart A. Nomination: Trichotomy or dichotomy? // European journal of political research. – Dordrecht, 1997. – Vol. 31. – P. 125–128.

Lijphart A. Patterns of democracy: Government forms and performance in thirty-six countries. – New Haven: Yale univ. press, 1999. – 352 p.

Linz J. The perils of presidentialism // Journal of democracy. – Washington, 1990. – Vol. 1, N 1. – P. 51–69.

Lipset S.M. The centrality of political culture // Journal of democracy. – Washington, DC, 1990. – Vol. 1, N 4. – P. 80–83.

McGregor J. The presidency in East Central Europe // RFR/RL Research Report. – 1994. – Vol. 3, N 2. – P. 23–31. – Mode of access: http://glennschool.osu.edu/faculty/brown/Failed%20States%20Readings/The%20Presidency%20in%20East%20Central%20Europe.pdf

Poguntke T. The presidentialization of parliamentary democracies: A contradiction in terms?: Paper prepared for presentation at the ECPR workshop «The presidentialization of parliamentary democracies?», Copenhagen, 14–19 April 2000. – Copenhagen, 2000. – 19 p.

Samuels D.J., Shugart M.S. Presidents, parties, and Prime Ministers. How the separation of powers affects party organization and behavior. – Cambridge: Cambridge univ. press, 2013. – 310 p.