Текст книги "Русско-турецкая война: русский и болгарский взгляд. 1877-1878. Сборник воспоминаний"

– Ах, свиньи-комиты, сейчас вы увидите, приведем наших товарищей и сожжем вас здесь как собак.

После краткого совещания мы решили покинуть башню, чтобы нас не постигла участь церкви в Батаке[188]188
  При подавлении Апрельского восстания в городе Батаке последним оплотом восставших являлась церковь Св. Недели, несколько дней державшая осаду.


[Закрыть]. Сказали людям, что нельзя здесь больше оставаться, поэтому отсюда дальше – кому как бог даст. Женщины и дети с плачем и криками тронулись к балканскому селу Рысово, а мы – пять-шесть человек с ружьями – остались на верхнем этаже башни для того, чтобы оберегать наших жен, детей и стариков от нападения черкесов до прибытия в село Рысово. Как только мы увидели, что они приблизились к селу, мы покинули башню, пока мы дошли, селяне уже разместили детей в домах.

Поблагодарив селян, мы попросили их отвести нас к детям, чтобы посмотреть, нет ли больных, и немного приободрить их. После этого мы выставили охрану и почти все с ружьями ложились спать и просыпались. Черкесы пришли в башню, но, увидев, что она открыта, отправились все же в Джумаю. Тут мы были в безопасности, и все поуспокоились, поскольку село Рысово находилось в стороне от каких-либо дорог.

Мы со своими домашними отправились в село Быстрицу, выставив на каждой дороге караул и сельскую стражу (тут все селяне – хорошие стрелки). Один из караулов пришел и сообщил мне, что в один из загонов для скота за селом зашли семь-восемь турок в синих штанах. Мы собрали стражу, распределили по трем направлениям по нескольку человек, которые ползком приблизятся к загону и, как только услышат мое ружье, дадут залп по загону. После того как все расположились, я махнул рукой, и они дали общий залп. Мы подождали, не выйдет ли кто. Никто не вышел. В конце концов два парня пошли и заглянули в овчарню, и изнутри послышался один револьверный выстрел, и один из парней оказался легко ранен в ногу, но они сразу же выстрелили и сразили стрелка. В овчарне мы нашли семь анадольцев[189]189
  Анадолец – житель Малой Азии.


[Закрыть] без ружей, и лишь у двоих имелись револьверы. Раздели их догола. Закрыли ворота и запалили овчарню. Тут я понял, что нет ничего более смрадного, чем человеческое тело.

Пять-шесть раз черкесы и башибузуки налетали на село, но залпом стражи были возвращены восвояси. Быстрица расположена в часе дороги на север от Джумаи в непроходимой балканской местности, и всего один хороший стрелок может тут убить двадцать-тридцать человек. Я отправил через Балканские горы в село Рилу человека с письмом, чтобы выяснить, что нового. Оттуда мне написали, что русские пришли в Дупницу и рекомендуют незамедлительно идти в село. Мы пошли в Рилу. Домашних я отправил в Дупницу, а сам остался в Риле.

Тут мы составили две четы: одна во главе с Иваном Андреевым из Софии и Иванчо Костовым, зятем Пешо Желявеца из Софии. Во главе второй были я и Михаил Векилски из Ловеча – самоковский учитель. Наши парни были из районов Радомира, Самокова, Трына. Спустя некоторое время Иван Андреев, Иван Костов и Михаил Векилски отправились в Софию. С парнями остались Панайот-чорбаджия, его брат Иванчо, учитель Петр Рафаилов из Рилы и я (отбиваться от джумайских мухаджиров, черкесов и башибузуков, бежавших из других районов Болгарии).

Однажды мы установили казаны посреди села Стоба, чтобы приготовить ужин ребятам, а мы трое были позваны на кофе одним добрым турком из Стоба. Привязали своих коней за воротами и вошли в комнату. У очага мы нашли Стоицу из Падежа, предавшего Чапрашикова, Мициева[190]190
  Мициев Георги – родился в Горной Джумае; в 1875–1876 гг. член Революционного комитета, после задержания осужден на смерть; выкуплен родными. Во время Временного русского управления 1878–1879 гг. член городского совета, после Берлинского договора покинул город, который остался в границах Османской империи, переехал в город Самоков, занимался торговлей, участвовал в борьбе за новоболгарское просвещение, издавал книги. В 1934–1935 гг. его сын Иван Мициев был мэром города.


[Закрыть] и Маркова[191]191
  Марков Мите (Димитр) – родился в Горной Джумае, окончил приходскую школу в городе, затем учился в Рильском монастыре; член местного революционного комитета. После предательства его повесили на мосту через реку Быстрицу в его родном городе.


[Закрыть].

Иван Стефанов ему крикнул:

– Тут ли ты, эй, предатель, мать твою!

Вскинул винтовку, чтобы его застрелить, но тот закричал мне:

– Молю, учитель, спаси меня!

Я схватил винтовку бая Иванчо и сказал ему:

– Сейчас оставь его. Свяжем его ноги конскими путами, закроем в комнате и после повесим его в Джумае на том же месте, где турки повесили Мите Маркова, и оставим висеть на целых три дня, чтобы люди видели, как вознаграждаются предатели.

Учитель Петр одобрил сказанное мной. Взяли у турка путы, связали ноги и закрыли предателя в комнате.

Мы пили кофе, турок наполнил нам по платку рассыпчатым табаком, и только мы отправились, к нам пришли и указали, что вокруг собралось полно турок. Наши парни стали убегать. Мы бегом запрыгнули на коней и пустились по кочеринским лугам. Шоссе почернело от турок.

Наши парни запричитали:

– Эх, ах, отцы, пропадем!

Мы громко посоветовали им спасаться бегством, а не причитать. Мы все помчались и сумели выбраться выше, на Кочериново. Бесчисленные пули пролетали у наших голов, но, к счастью, никого не задевая. В то же время все село Кочериново отправилось в бега – кто что мог нести, то и схватил, какой скот нашел, тот и подгонял.

Около пяти часов вечера по европейскому времени мы отправили бая Иванчо Стефанова в Рилу организовать стражу, которая помешает турецкому сброду войти в село, а мы же вдвоем и стобский учитель отправились бегом в Дупницу и решили по одному пойти к русскому майору Орлинскому, и каждый из нас ему скажет одни и те же слова: как турки и черкесы напали на село Стоб и его разграбили, как перекололи жен и детей, пленили молодых девушек и девочек, как готовятся разорить села Паромино, Рилу, Кочериново и другие.

Часть этих сообщений была правдой, а часть – выдумана нами, чтобы вызвать более быстрые распоряжения. Явившись, я рассказал все вышеперечисленное майору, он с вниманием меня выслушал и пометил у себя. Пока я пил чай, на коне примчался учитель Петр, упал на колени и с притворным плачем сказал:

– Молю, Ваше превосходительство, избавьте нас от этих агарян[192]192
  Агаряне – презрительное наименование мусульман.


[Закрыть]! – и рассказал ему то же самое.

После него и стобский учитель рассказал то же самое, и, пока он рассказывал, майор дал письмо с нашими сообщениями казаку и приказал ему еще рано утром привезти ответ из Софии.

Утром мы пришли к майору, и он нам сказал, что войска скоро прибудут. Мы радостные отправились в Рилу, и как только дошли до Кочериново, кавалерия и артиллерия нас настигла в лугах Кочериново. Наши ребята оживились и стали гнать турок. Около полудня прибыла и пехота. Майор Орлинский разделил пехоту на два отряда: одна половина потянулась слева, другая – справа от джумайского шоссе по оврагам, а кавалерия пошла по шоссе – погнала коней к туркам, дала залп и отошла обратно, пока ее не окружила пехота.

Турки подвезли более двухсот телег для добычи, и только груженые телеги с добычей встретились с пустыми, солдаты (пехотинцы) грянули с обеих сторон, и кавалерия пустилась по шоссе вместе с нашими ребятами. Завязалась общая перестрелка. Мы несколько раз просили Орлинского выстрелить из пушки, но он каждый раз отвечал, что это невозможно – существует перемирие и сам государь-император его подписал.

– Ваше высокоблагородие, турки думают, что бьются с переодетыми в русскую форму болгарами, потому и не бегут, но как только они услышат пушечный выстрел, то все побегут.

В это время прибыл один казак с седлом и уздечкой за спиной и сообщил, что ему зарубили коня, другой – раненный в ногу. Тогда майор приказал бросить только одну гранату, а труба заиграла усиленный бой. Турки сразу бросили телеги и ударились в бега. Русские солдаты полетели следом за ними, а наши парни повели украденных буйволов, волов, коров, и селяне и селянки пришли забрать каждый свой скот и вещи.

Граната упала посреди города в реку. Турки собрались, чтобы посмотреть, русская ли армия пришла, и, убедившись, что русская, стали бежать. Но еще ранее мы отправили джумайских селян, бывших с нами, пойти и собрать окольных селян, у кого есть ружья, и занять все Кресненское ущелье – с самого низа до самого верха. (Тут длина ущелья около четырех часов пути. Дорога на Серес, Мелник, Петрич и Солунь высечена высоко в скалах справа от Струмы. От Струмы выше по дороге есть вершины высотой с полтора минарета, а слева так много неприступных скал, что один стрелок с ружьем мог положить двадцать человек.)

Джумайские селяне заняли ущелье. Ночью турки зашагали прочь, расположили телегу за телегой подобно какому-то поезду и, как только приблизились к выходу из ущелья, по ним открыли такую стрельбу, что испугались кони, буйволы и волы и даже внизу в Струме женщины, дети и т. д. Долгое время Струма несла человеческие и животные останки. Целое лето селяне сундуки, медные сосуды и что только еще не вытаскивали из Струмы.

Рано утром несколько солдат и наших парней пошли в Джумаю, чтобы увидеть, как обстоят дела. Последние скоро вернулись и сообщили нам, что, как только прознали про гранату, вся полиция, войска и все турки ударились в бега, запалив ночью и таможню. Тогда мы направились туда и на восходе солнца вошли в Джумаю. Несколько старых турок перед воротами на коленях и с непокрытыми головами нас встретили и поклонились. Все отправились в турецкую махалу[193]193
  Махала – отдельный район или часть населенного пункта.


[Закрыть] в поисках добычи. Я пошел к себе домой. Нашел деньги и часы своего деда под самшитом. Бочки с вином и ракией стояли полными. Я поднялся. Смотрю – все голо, открыл стенной шкаф – нашел церковные вещи нетронутыми.

Вскоре меня стали посещать мародеры и спрашивать, нет ли тут какого-то скрывшегося турка. Тут надо отметить, что турки сдержали свое слово и помогли нам, но мы, болгары, своего слова не сдержали, и много турок впоследствии стали жертвами – даже и те, кто старался как можно больше услужить. Из Софии прибыли софийский губернатор Алабин[194]194
  Алабин Петр Владимирович (1824–1896) – русский историк, политический и общественный деятель, в 1874–1875 гг. исправлял должность самарского губернатора. В 1877–1878 гг. был гражданским губернатором Софии.


[Закрыть] и Марин Дринов, чтобы организовать различные советы.

Тоне Крайчов
«Мы чаяли увидеть свободу и радость…»

Тоне Крайчов родился в 1842 г. в селе Желяве близ Софии. Учился в Софии у известного и влиятельного учителя периода национального возрождения Савы Филаретова[195]195
  Сава Филаретов (1825–1863) – болгарский учитель и общественный деятель. Окончил Одесскую мужскую гимназию и Московский университет. В 1857 г. обосновался в Софии и стал главным учителем местной школы. Радетель за церковную независимость, публицист. В 1861 г. назначен секретарем русского консульства в Адрианополе. Позднее был отправлен в Константинополь, после чего заболел туберкулезом, отправился в Каир, где умер в 1863 г.


[Закрыть], после чего на короткое время стал учителем в родном селе. Позднее был избран членом школьного и церковного настоятельства. Являлся одним из ктиторов[196]196
  Ктитор – даритель церкви.


[Закрыть] в росписи местной церкви Св. Николая Чудотворца. Задумывал и постройку здания школы в родном селе.

В 1872 г. включился в борьбу за освобождение болгарского народа. Стал одним из самых инициативных учредителей Революционного комитета в селе Желяве, был избран его председателем. За короткое время сумел привлечь к делу освобождения десятки болгар из окрестных сел. При расследовании, проведенном турецкими властями после организованного Димитром Обшти[197]197
  Обшти Димитр – (ок. 1835–1873) – болгарский революционер. Доброволец в корпусе Д. Гарибальди, участвовал в Критском восстании (1866–1869). В 1871 г. стал помощником Васила Левского, но с лета 1872 г. стал действовать самостоятельно и противопоставлять себя Левскому. Организовал налет на турецкую почту в проходе Арабаконак, что дало властям повод произвести массовые аресты. Был пойман, дал признательные показания и получил смертный приговор.


[Закрыть] налета на почту в проходе Арабаконаке[198]198
  Налет был совершен 22 сентября 1872 г. Его целью являлось приобретение средств для покупки оружия для будущего восстания. В результате принятых властями мер все участники налета были арестованы, а комитетским структурам – нанесен тяжелый удар, приведший и к поимке Васила Левского.


[Закрыть], арестован и осужден на три года тюрьмы в Диярбакыре (ныне – Турция). Когда срок заключения истек (1875 г.), вернулся в Желяву, где встретил освобождение Болгарии.

В 1878 г. избран членом первого Софийского окружного совета. Обосновался в Софии и активно участвовал в общественно-политической жизни княжества. Стал одним из учредителей Национальной библиотеки им. свв. Кирилла и Мефодия, пожертвовав деньги на роспись храма. Депутат Первого и Третьего Великого народного собрания, Четвертого и Восьмого Обыкновенного народного собрания. Умер в 1901 г.

Воспоминания Тоне Крайчова хронологически охватывают период 1872–1878 гг. и включают подробные записи, которые велись автором во время его заключения в Диярбакыре, а также дневник, повествующий о пережитом до освобождения. Тексты, относящиеся к периоду 1876–1878 гг., написаны в 1896 г., оригинал их хранится в архиве Института исторических исследований БАН (Арх. сб. № 523/1950 г.). Диярбакырские записи впервые опубликованы в 1930 г., а их продолжение частично обнародовано профессором Александром Бурмовым[199]199
  Бурмов А. Христо Ботев и неговата чета. С., 1974. С. 454–459.


[Закрыть]. Настоящий отрывок воспроизводится по единственному целостному и научному изданию Тоне Крайчова: Крайчов Т. Диарбекирски дневник и спомени. С., 1989. С. 136–156. Перевод с болгарского А. А. Леонтьевой.

ПРИБЛИЖАЛОСЬ ВРЕМЯ ЖАТВЫ. Земледельцы начали работы в поле, обсуждая между делом, что Россия объявила войну Турции и русские перешли уже реку Прут[200]200
  Прут – пограничная река между Российской империей и Румынией. Ныне отделяет Молдавию от Румынии.


[Закрыть] и подошли близко к городу Плевне, слышали также, что там был страшный бой между русскими и турками. Это подтвердилось еще и тем, что турецкое правительство распорядилось от каждого села взять по паре волов с телегой и людей для отправки припасов для военных нужд Плевны. И мы чаяли увидеть свободу и радость, но в то же время мы в любой момент были готовы к внезапной смерти от рук черкесов и башибузуков, превратившихся в безумных и неумолимых зверей-кровопийц.

Узнав, что Плевна оказалась в руках русских, турецкое правительство распорядилось укрепить проходы в Балканских горах и разместить регулярные войска в некоторых местах – больше всего их было в Арабаконаке, несколько тысяч – в селе Яблоница и меньше – в селе Елешница. А также в селах расположились отряды из сотен турок и черкесов-башибузуков, которые ежедневно их патрулировали.

После взятия Плевны русскими мухаджиры (беженцы) – турки из Плевны и ее окрестностей – вместе со своими семьями достигли Софийской котловины, где остались жить в селах. Пришли и в наше село Желява 30 семейств с детьми и со всеми пожитками и скотом. Они разместились в нескольких домах, где оставались около месяца. В то время я находился в своей корчме, и у меня появились постоянные клиенты без денег. Главным у тех беженцев, что остановились у нас в селе, был некий Омер-чауш. В том году у нас в лавке было около 400 ок меда из наших ульев. Благодаря этому меду я стал очень дружен с этими беженцами, и они уже защищали меня от черкесов и турок-башибузуков, которые ежедневно по две четы проходили через наше село. То, что я угощал их кофе, ненадолго могло спасти меня.

Однажды один из башибузуков пригласил меня выйти на улицу поговорить. Он сказал мне: «Чорбаджи Тоне, мы с тобой торговали (я действительно в Софии покупал у него дубленые царвули[201]201
  Царвули – крестьянская обувь из кожи.


[Закрыть] для своей лавки) и я ел твой хлеб и соль, пил твой кофе и потому говорю тебе: не оставайся здесь, в своей корчме, скройся где-нибудь, потому как наши товарищи-башибузуки подумывают убить тебя, как только выпадет удобный случай». Я поблагодарил его за совет, и мы разошлись. Я, пораженный, стал думать, что делать. Наконец, я решил, вывел своего коня, которого прятал в чужом доме (иначе его давно бы забрали черкесы). Подготовил его для поездки в Софию, намереваясь найти какой-нибудь дом, чтобы мы вместе с детьми могли бы переждать беды тех дней. Я попросил беженца Омера-чауша дать мне одного турка для сопровождения до Софии и обратно в качестве охранника и сказал ему, что еду в Софию не для того, чтобы покинуть село, а чтобы доставить некоторые товары для лавки. Он поверил и выделил мне одного человека по имени Ахмед-ага. Все это я рассказал матери, брату и жене.

Вместе с Ахмедом-агой мы отправились в Софию, пробыли там два дня, нашли дом и накупили всяких вещей для лавки. Затем мы отправились в Желяву, по пути около Враждебны мы догнали троих черкесов, которые прошли мимо нас и остановились на постоялом дворе рядом с Искыром. Остановились на пять минут и мы, чтобы кони отдохнули, выпили кофе с моим товарищем, затем мы отправились дальше. Примерно через 10–11 километров второй раз нас настигли те три черкеса, припустив коней, они проехали к мельничному ручью на 11-м километре, где отпустили своих коней в воду. Мы проехали мимо и остановились в Долнобогровских постоялых дворах. Через пять минут в третий раз догнали нас те черкесы и поехали дальше. Я начал сомневаться в этих черкесах, действительно ли они ничего не замышляют и не ждут ли своих товарищей. Мы ехали дальше и, как раз подойдя к большому мосту, увидели, как вдоль реки двигался караван из повозок с турками-беженцами, они шли в село Долни Багров. Мой товарищ Ахмед-ага сказал: «Тоне, давай ты поедешь медленно, а я задержусь – те повозки, кажется, из наших сел, поспрашиваю, как там». «Иди», – сказал я ему. Когда я проехал около 250 метров от моста, заметил тех трех черкесов, которые слезли с лошадей, свернули влево и пошли вдоль поля, как раз там, где я мог повернуть на Желяву.

Дело мое было плохо, оставшись один, я не знал, куда повернуть. Двинувшись вперед и не дойдя до черкесов, я свернул в поле, чтобы пройти в обход, и как раз поравнявшись с ними, сошел с коня и осмотрелся по сторонам, не идет ли мой охранник, поскольку удаляться дальше в одиночку я боялся. Через 2–3 минуты появился мой товарищ и, пройдя прямо мимо черкесов, остановившись около них на пару минут, подошел ко мне и сказал: «Давай, садись на коня, и поехали!» И мы отправились. Сердце мое трепетало, предчувствуя что-то. По пути я постоянно оборачивался посмотреть – стоят ли еще эти черкесы. Я сказал: «Ахмед-ага, один из них вырвался догонять нас, мне страшно, я поеду вперед побыстрее, а ты скачи помедленнее, а встретимся уже в селе». Он ответил: «Зачем, неужто ты боишься? Я же с тобой, не бойся! Поехали вместе, что мне сделает какой-то черкес?» Я поверил его словам, мы ехали вместе, черкес припустил и обогнал нас. Наконец, мы оказались у холма села Долни Багров, нас нагнал этот черкес и сказал такие слова: «Стой, чорбаджи! Отдай коня, он нужен военным». Я обернулся, как только услышал это, натянул узду и припустил коня. Через пару шагов позади раздался выстрел. Не почувствовав боли, я продолжил бегство, но еще через 2–3 шага прогремел еще один выстрел, снова ничего не почувствовал, и вот когда, наконец, показался поворот к большой яме – третий выстрел, пуля пронеслась прямо у моего правого уха и ударилась о землю перед ногами коня. Я испугался, остановил коня, чтобы не попасть под пули, ведь выстрелы раздавались уже так часто – у него был винчестер с 16 патронами. Вот его конь приблизился к нам, подошел с правой стороны, и он замахнулся двумя руками, чтобы ударить меня прикладом. Защищаясь от удара, я упал налево с коня, но моя нога запуталась в стременах. Черкес не нашел ничего другого, как попытаться схватить моего коня за поводья и повести его вперед, так он проволок меня за собой. Я не мог освободить ногу и закричал, и мой охранник подбежал и попытался поводья выхватить. Черкес остановился, выстрелил в сторону ног моего охранника, и тот выпустил вожжи, перебежал на другую сторону и освободил мою ногу из стремени. Черкес отвел моего коня примерно на 50 метров, остановился, поправил седло на нем и поскакал дальше через поле в сторону села Мусачево. Опомнившись и придя в себя, я сказал турку-охраннику: «Не охранник ты, а предатель! Ахмед-ага, с тебя своего коня я требую!» И он поскакал за черкесом. На моем коне было очень добротное седло, с сафьяновыми переметными сумками, полными покупками из Софии, хорошим новым ковром, буркой и пр. А сам конь стоил 15 турецких лир.

Это было в ноябре месяце 1877 г. Пешком минут за 15 я добрался до села Горни Багров до одного своего товарища, вошел к нему во двор, и он приветствовал меня. Я сел, он принес воды, папиросу, спросил, где мой конь и куда я направляюсь по темноте. Я ответил, что иду из Софии в Желяву. «Э, так это из-за тебя недавно громыхали выстрелы где-то неподалеку от нас?» Я рассказал ему, что выстрелы были из-за меня и у меня отняли коня, «потому, сказал я, сегодня я буду твоим гостем». Он с удовольствием принял меня, и мы вместе погоревали о случившемся. Как раз когда мы это обсуждали, пришел и предатель. Меня посетила мысль, что я не смогу провести ночь в этом месте, сердце мое разволновалось. Я попросил своего товарища сопровождать меня в Желяву. Он останавливал меня, но поняв, наконец, что переубедить меня не удастся, отправился со мной, турка-предателя мы тоже взяли с собой. До села Яна мы доехали, не проронив ни слова. Как только мы миновали Яну, предатель слез со своего коня и предложил мне поехать верхом. Я ответил, что больше не желаю ехать верхом, уже наездился и «не хочу от вас добра, которое вы хотите мне преподнести». Это был весь наш разговор.

Мы прибыли домой, в Желяву. Домашние, когда увидели, что я иду без коня, поспешили расспросить меня, где он. На это я ответил, что продал его в Софии. Хотя я и держался весело и бодро, но они поняли, в чем дело, и мой брат Андрей сказал:

– Братец, вчера вечером ты был испуган и расстроен, не хочу огорчать, но и тут с нами произошло что-то подобное.

– Что случилось?

– Вчера из загона в горы черкесы угнали у нас всех коней – 16 голов, осталась только серая кобыла с двумя жеребятами.

– Главное, мы все живы, – сказал я, и ничего более.

Пока мы все это обсуждали, пришел Омер-чауш и начал расспрашивать, что случилось. Я подробно рассказал ему все, сказал, что недоволен тем охранником, которого он мне дал. Он позвал его в моем присутствии и начал отчитывать и строго бранить, что тот не уберег меня, и этим все закончилось.

Они ушли, а я остался дома и стал строить планы, как нам спастись от башибузуков, которые каждый день проходили через село по 2–3 отряда. Теперь было невозможно ни с охраной, ни еще с кем-то отправляться в Софию, но и в селе открыто нельзя было оставаться. Наконец, я решил, что все мы непременно должны скрыться в селе у родных. Так и сделали. Чтобы не узнали турки-беженцы, что мы находимся в селе, я составил такой план: позвал Омера-чауша и сказал ему, что впредь мне страшно оставаться в селе, но я бы остался, если тот пообещает охранять меня от башибузуков (но тайно я думал, что охранять-то он меня будет так же, как и тот охранник-предатель) – он с большим воодушевлением обещал мне, говоря, что не будь он турком, если не поможет мне во всем. Чтобы вызвать еще большее его доверие, я попросил, что в случае, если они отправятся куда-то из нашего села, мы непременно вместе с детьми последуем с ним. От этого моего обещания Омер-чауш стал настолько мил, что даже и не знал, что мне сказать, и уверял лишь, что именно так и будет.

После этого я позвал мать, брата и жену, чтобы распределить, кто к каким родственникам отправится. Для меня определили дом бабы Сивы Печовой, у которой был только один 20-летний сын. Они жили в верхнем конце села в одном отдаленном месте в бедном домишке, больше похожем на хижину пастуха. Попросил мать сходить предупредить бабу Сиву, чтобы этой ночью, когда я приду к ней, она не боялась, а пустила меня укрыться у них. Сказано – сделано. Мы договорились также, что, когда я этой ночью укроюсь у бабы Сивы, а на следующее утро, как всегда, Омер-чауш придет пить кофе с несколькими своими приятелями и спросит меня, мать и брат скажут, что я бежал в Софию один, мол, они меня останавливали, да я не послушал, потому что не смел больше оставаться. Он поверил их словам. То же было сказано и соседям, которые интересовались, где я, и они тоже поверили.

Мы собрались все вместе за ужином и обсудили, как быть дальше, что делать, чтобы спастись. Настала полночь, и когда все в селе утихло и даже собаки уснули, я закутался в бурку, простился с родными и, держа старое ружье, доставшееся мне от кума Спаса, крадучись отправился к бабе Сиве. С Божьей помощью по пути мне никто не встретился, и, пройдя через все село, я добрался до спасительного места. Я тихо постучал в двери. Баба Сива открыла и впустила меня – пришлось нагнуться, ведь дверь была очень низкой. В доме царил полумрак. Я зажег свечу, и она показала мне другую дверцу, в которую следовало войти. Только нагнувшись, можно было туда войти. Мы сели, немного поговорили, и я лег спать, но было очень тесно: чтобы вытянуть ногу, надо было упереться ногами в стену. Я немного успокоился, хотя и продолжал думать об опасности, которая по-прежнему мне грозила. Мои домашние тоже расселились по родным. И так, в этой закопченной дымом хижине, я прожил около десяти дней.

Однажды от брата я получил известие, что учитель Харлампий Драганов (из Кюстендила) спрашивал обо мне, и они ему сказали, что я в Софии. Он хотел бы уехать в Софию, но не решался, поскольку, как только он появится в селе, башибузуки, которые следят за ним, могут его убить. На это я сказал, чтобы ему передали, что я у бабы Сивы, и пусть он приходит ко мне, будем прятаться вместе в этой хижине – только пусть придет так же, как и я – ночью, тем же путем, и пусть люди думают, что он в Софии. Ему передали это, и в первую же ночь он пришел ко мне, очень обрадованный тем, что нашел спасение и избежал опасности. Это было действительно так, но наше жилище было очень тесным.

Одним днем около полудня по всему селу залаяли собаки, и мы услышали страшные женские крики. Мы отправили бабу Сиву посмотреть, что случилось. Через некоторое время она вернулась и рассказала, что черкесы ворвались в несколько наиболее состоятельных домов и устроили грабеж. У наших соседей (Петра Гатова) трое черкесов сорвали пояс с Петра и связали его, женщины простоволосые разбежались, плач их раздавался так далеко, что слышали даже мы. Дом ограбили и сожгли, а Петра оставили связанным. Услышав эти крики в селе, мы с учителем не могли оставаться в хижине, но и выходить было никак нельзя. Наконец, я решился, взял ружье, вышел и спрятался за кучей соломы у плетня. План состоял в том, чтобы если какой-нибудь черкес двинется в сторону нашей хижины, даже если и погибну, но пока глаза мои открыты – буду в него стрелять. Вскоре четверо черкесов – двое спереди и двое в конце – угнали 300 голов овец (скот деда Пешо Желвеца, который теперь состоит в меджлисе[202]202
  Меджлис (от арабск. «собрание») – законодательное собрание.


[Закрыть] Софии), и направились точно к нашему домику, идя по соломе около плетня. Предвидя, что сейчас будет, я взвел курок, сердце мое в этот момент сильно забилось, они проходили мимо, но меня не замечали. Много мыслей пролетело в тот момент. Одна из них – если я исполню намерения, то черкесы, возможно, испугавшись грома выстрела, оставят овец и разбегутся, а вторая – я могу подвергнуть все село опасности, через несколько часов те же самые черкесы приведут башибузуков и сотрут село в пыль. Поэтому я счел, что лучше неподвижно сидеть, спрятавшись, и ждать, когда они с овцами пройдут. Когда я вернулся в хижину, мы с учителем стали обсуждать, как быть дальше, поскольку оставаться здесь становилось опасно для жизни.

Мы решили, что за 2–3 дня соберемся и сбежим отсюда, но куда – еще было не ясно. Наутро, когда поднялось солнце, мы услышали грохот пушек в Арабаконаке и узнали, что русские пришли туда и вступили в бой с турками. Невозможно описать, какая радость овладела нашими сердцами. В тот же день я получил известие от брата, что соседи стали сомневаться, что я бежал в Софию – уж не бежал ли я к русским, ведь они ездили туда несколько раз, но меня ни разу не встречали. Брат спрашивал, что можно им ответить. Я попросил сказать, что завтра приду домой, и, если они будут там, мы сможем увидеться и я кое-что им скажу. Беженцев тогда в селе не было: они сбежали три дня назад, услышав, что приближаются русские.

На следующий день я собрал торбу с хлебом, взял пастушеский посох и ушел от бабы Сивы через реку в верхнем конце села, пробираясь тропой по противоположному от села берегу. Любой, кто увидел бы меня, сказал бы, что это пастух спустился за хлебом. Наконец, я дошел до центра села и заметил, что какой-то турок ругается и бранится на селян и собирает телеграфные столбы, чтобы отвезти их в Кремиковцы, где строят телеграфную линию между Софией и Ябланицей для сообщения с военными, находящимися в том селе для наблюдения за продвижением русских. Продвигаясь на ощупь, я думал, что если меня позовет этот турок, то к нему я не пойду, а побегу вверх на холмы. Но, на мое счастье, он меня не окликнул, и я продолжил путь. Добравшись до дома, я зашел сначала к соседке, бабе Кане, и попросил ее сходить к моим, посмотреть, дома ли мой брат и нет ли там еще кого-нибудь. Вернувшись, она сказала, что в доме у нас один черкес, а наш слуга Койчо вроде бы жарит ему яичницу на обед. Я сразу же вышел и пошел в другой дом, подальше, к Илие Антову.

Через два часа меня известили, что черкес ушел, я собрался, пошел домой через наш зимний навес. Вскоре туда пришел и мой брат, а за ним один за другим еще 6–7 человек наших соседей. Мы радушно поздоровались, выпили винца. Разговор шел в основном обо мне, где я был все это время. Я рассказал, что находился тут, в селе, но прятался и не смел показываться. «Сейчас я пришел, чтобы вы убедились, что я здесь, но прошу вас держать это в секрете, если меня будет искать бёлюкбаши[203]203
  Бёлюкбаши – командир бёлюка – отряда в янычарском корпусе.


[Закрыть] или еще кто-то из правительства. Скажите им, что я в Софии. Если вам прикажут меня позвать, пообещайте им это и просите срок в два дня, чтобы отправить человека в Софию за мной». Этот план я придумал, чтобы в подобном случае меня не искали у бабы Сивы, а так мы бы пустили дым в глаза ищущим меня, а в руки я бы им не попался. Так я думал, разумеется, не говоря это окружающим. Мы выпили еще немного вина и позабыли все страхи и неприятности, а потом разошлись по своим домам.

Вечером мы с учителем решили, что оставаться у бабы Сивы больше нельзя ни минуты. После того как мы поговорили, пришел мой брат и сказал мне, что меня хочет видеть Станоя Сврыдлов из Элешницы, которого русские отправили в Софию, чтобы он узнал, где и в каком количестве находятся турецкие войска. Я был рад этому известию и просил брата привести его к нам. Через час пришел Станоя, и я узнал, для чего его туда отправили. Я сказал ему найти врачанцев Крыстю и Ангела, моих друзей, которые живут в Софии на Буховском постоялом дворе, передать от меня привет и сказать, чтобы не боялись сказать ему все, что знают. Он попросил записку от меня, по которой они бы убедились, что это я направил его к ним, но я ему не дал, ведь она могла бы попасть в руки неприятеля. Также я советовал ему не просить ничего письменно от Ангела и Крыстю. Той же ночью он отправился в Софию, мы договорились, что, когда он вернется, снова придет к нам.

Все прошло благополучно. Он купил себе одну оку соли и две пары сыромятных царвулей, надел их и как простой селянин вышел из Софии и на второй вечер пришел к нам. Учитель узнал, что в Софии не было военных, они все находились в Арабаконакте, количеством в несколько сотен, а в его селе Ябланице еще больше. Той же ночью мы с учителем хотели отправиться со Станоем, но были не готовы и отложили это на следующую ночь, узнав у него, как лучше добраться в село Врачеш к русским. Он ушел. На заре для большей уверенности я позвал Станчо Иванова, соседа бабы Сивы, и моего кума Генчо Говедара, чтобы они с нашими лошадьми прошли в горы в местность, которая называется Турецкий перевал, откуда мы должны были отправиться, а они проследили бы, нет ли там турецких частей, охраняющих дорогу.

К вечеру, когда мы ждали их возвращения, пришла баба Сива и сказала, что жена Генчо Говедара бранилась и растрепала всему селу, что ее муж пошел в горы, и если вечером он не будет дома, она якобы расскажет туркам, что это я проводил его к русским. Узнав это, мы приготовились бежать еще засветло, но это было невозможно, ведь нас бы все увидели. Так что мы с нетерпением ждали наступления темноты. Через некоторое время пришли Станчо и Генчо и сказали, что не осмелились дойти до Турецкого перевала, куда мы их отправили, и не знают, свободна ли тропа там, откуда мы планировали отправляться, так что мы остались без помощи.