Текст книги "Избранные. Революционная фантастика"

А у сундучного старожила перехватило бы дыхание, если бы он дышал. До того рассвирепел, что и сказать ничего не мог, только пытался отдубасить светло-зелёного негодяя, из-за тесноты не шибко в том преуспевая. Своё водворение в сундук он помнил плохо. Злодеи напали на него внезапно, размечтался тогда, как на грех, о том, как обставить своё явление любимой Машеньке и доченькам, те ведь на выданье уже. Дверь вдруг распахнулась, в ванну хлынул яркий свет… Тёмный силуэт, нечто вроде огромной теннисной ракетки без сетки, но обмотанной проводами… Паралич, темнота сундука, где сам только и светился зеленоватым…

Наконец, надоело привидению без толку копошиться и выкрикивать ругательства. Замерло оно, а прежде постаралось как можно дальше отодвинуться от ненавистного соседа.

– Ну, так-то оно получше, гражданин Смагин. А насчёт времени… Когда заперли вас, возникло у меня предчувствие, что так просто это нам, мне и Полуэктову, с рук не сойдёт. И как в воду глядел! Полуэктов поплатился первым. Году этак в тридцать втором он придумал пересадить вас в стеклянный ящик с магнитами и показывать в цирке, а то и возить по городам и весям. Поделился этим планом по секрету с супругой Анкой, попросил выгладить свой полувоенный китель. Сам начистил сапоги до зеркального блеска – и отправился на приём к директору 2-го цирка города Москвы. Больше его никто никогда не видел. Скорее всего, прямо в цирк приехала карета скорой помощи из больницы Кащенки.

– А не чекисты? – провизжал призрачный Авдей Петрович. Он чувствовал, что вот-вот пересердится.

– Чекисты непременно учинили бы здесь обыск и потревожили бы вас.

– Резонно.

– Во всяком случае, Анка воспользовалась исчезновением своего мещанистого мужа и скоренько с ним развелась. Тем самым сохранила за собой комнату.

– А вы, похоже на то, немножко интересовались этой его Анкой…

– Интересовался ею? Я? Да я её, Анку, всё это время безумно желал!

Призрак Смагина захихикал. Звук был такой, будто подкачивали примус.

– Вы хотите сказать, молодой человек, что вы в эту даму влюбились?

– Увы! Я хотел сказать то, что сказал. Влюбиться – это нечто романтическое, так я понимаю. Мне же не хотелось держать Анку за ручку, и чтобы строила мне глазки. Я вовсе не хотел связывать с этой сучкой свою жизнь надолго. Потому что чересчур умна, бессовестна и зла. К тому же яркий образец московской мещанки, катастрофически необразованной и плохо воспитанной. Да-с. Может быть, не очень и красива. Глазки, например, слишком близко друг к другу… Но тело её, поистине божественное тело… Увы, я вожделел к ней, вожделел безумно! И – пшик в результате, совсем как у Вертинского «на солнечном пляже в июне».

– Ох, уж эта молодёжь! Всё-то вы усложняете – или, напротив, чересчур упрощаете… Однако же показалось мне, что вы и о том хотели рассказать, как очутились в моём сундуке.

– Ладно, сосед, расскажу. Только и вы мне сначала поясните, отчего вы так странно, со звяканьем, выговариваете. Не любитель я, знаете ли, загадок.

– Да тут всё просто. Неприятны мне эти воспоминания, только куда от них денешься… При расстреле одна пуля попал мне в шею, видно, повредила гортань. А время… Когда я вернулся в эту квартиру, обнаружил на кухне табель-календарь на 1928 год. Был на шкафчик приклеен, все числа до половины декабря месяца зачёркнуты. Но вы, мой злодей, и сами, небось, помните, когда именно засунули меня в сундук. А здесь у меня не было возможности следить за временем.

– Вы правы, коллега, у меня операционные возможности для датировки получше. После исчезновения пройдохи Полуэктова я не подбивал клиньев к его Анке. Из деликатности, возможно, излишней. А в тридцать третьем начались у меня неприятности на работе, и я уж не захотел её впутывать. Был я известен как физик, печатался даже в академических зарубежных изданиях. Служил в одной секретной лаборатории… Э-э-э, послушайте, что это вы себе позволяете?!

– Ну, извините, гражданин. Грешен, люблю поковыряться в носу. Да ещё и за годы одиночества в сундуке распустился немного, манеры уже не те…

– Вы в моём носу ковыряетесь!

– Ах, простите великодушно, виноват. Так что вы хотели рассказать о секретной лаборатории?

– Расхотелось, знаете, рассказывать… Да и многого вам не понять. Я не о сохранении секретности беспокоюсь, ну её теперь! Поспорили мы с одним физиком так называемым об элементарных частицах, а он, гнида, и накатал на меня донос в ГПУ, будто я классика марксизма-ленинизма Фридриха Энгельса охаивал. Отпустили меня с первого допроса, дал мне следователь, толстячок низколобый, пропуск на выход. И повестку явиться снова через три дня. Понял я, что они со мной поиграть решили, будто кошка с мышкой. Я пытался заручиться поддержкой у своего начальства. Где уж там? Побледнело начальство, руки дрожат, глаза отводит… Делать нечего, прихожу в ГПУ. И новое дело! Начинаются вопросы о том, где встречался с английскими коллегами и о чём именно с ними говорил. Отпустили снова – и опять с повесткой. На этот раз опричник в кепке, дождевом плаще и офицерских сапогах проводил до службы, а другой, так же принаряженный, со службы домой. По дороге я купил рыковку, на закуску колбасы ливерной. Посидел, подумал. Боли, коллега, я вовсе не терплю. Побоялся, что оговорю кого-нибудь. Хотел прощальную записку оставить, да только кому? Сирота я, и родственников не осталось. Анке написать и в голову не пришло. В общем, попрощался я с жизнью уже перед рассветом, когда и «воронок» мог подкатить. Воспользовался самым надёжным способом, если револьвера нет под рукой.

Помолчали. Потом призрак Смагина прозвякал со всей возможной деликатностью:

– И когда вы над собою это произвели?

– Ах, да… В ночь с шестого на седьмое ноября тридцать четвёртого года. Быть может, и не тронули бы меня на Октябрьские-то праздники.

– А как вы переместились в сундук из мира иного?

– Вот это самое интересное, – оживился загрустивший было призрак физика. – Я-то полагал, что гипотеза о бессмертии души ошибочна уже потому, что хранилище для всех имевшихся душ физически невозможно. Но практика всегда богаче теории, а материя сложнее, чем гипотезы о её строении. За неверие не был я наказан, и в Астрале попал в дистрикт учёных мужей. И моя бессмертная душа там как сыр в масле каталась бы, если бы я не сглупил, не поспорил жестоко с Ньютоном. Сэр Исаак добился отправки меня назад с условием не возвращаться, пока квантовая теория света не будет доказана экспериментально. Уж не знаю, какому шутнику обязан я тем, что оказался в вашем, коллега, сундуке. Ведь сэр Исаак, как всем известно, начисто лишён чувства юмора.

Оставаясь и в призрачном виде бездумным приверженцем православного обрядоверия, Авдей Петрович далеко не сразу переварил услышанное. Результат своих размышлений выдал на гора в следующем виде:

– Похоже, вы, гражданин учёный, скоро будете освобождены. И было бы бессмысленной жестокостью, полагаю, оставить при этом меня в сундуке.

– Беда в том, – неохотно ответила ему жертва Ньютона, – что в Астрале весьма своеобразное представление о времени. Да-с. Уж лучше постараюсь я припомнить кое-какие табличные данные и рассчитаю, через сколько лет наши магниты, обычные стальные, разрядятся до нуля.

Однако выйти на свободу узникам довелось уже через несколько дней, когда изгнанного из Астрала оторвали от расчётов явно сверхсхемные шумы. Он тотчас же сообщил новость глуховатому, как оказалось, соседу, и теперь они уже вдвоём стали прислушиваться к стукам, протяжным шорохам, грохоту тяжёлых сапог грузчиков и их ругани. Дошла очередь и до кладовки. Сначала лязгнул замок, а потом скрипнули петли. А вот и крышка сундука откинулась, глухо стукнувшись о стену.

Тотчас же оба призрака выпрыгнули наружу и замерли, ослеплённые. Только и различило привидение домохозяина, что белый свет и в нём ангела в белых одеждах. И вопросил ангел громким шёпотом:

– Тю! Куда ж это вы? Я же только посмотреть хотела… А ты, Васька, как тут оказался? Ты же тогда… того… Ой!

Тут ангел, только что проделавший вульгарный жест повешения, повернулся к двери, легко щёлкнул выключателем, захлопнул дверь, навесил крючок. И в жёлтом свете электрической лампочки, свисающей на проводе с лохмотьями паутины, налился белый ангел красками обыденной жизни и оказался полненькой молодухой. В маленькой шляпке на коротких волнистых волосах, в светлом костюмчике с почти мужским пиджачком и длинной юбкой, а сидело всё на толстушке, как на корове седло. При всём при том показалась она призрачному Авдею Петровичу весьма привлекательной… Да это ж…!

– Господи, Анка, что же с тобою сталось? – раздался непривычно робкий голос физика-призрака.

– Что сталось? Родила я наконец-то себе ребёночка, Васька, вот меня и разнесло. Но все мужики как сговорились. Что хорошего человека должно быть много, вот какие у них теперича комплименты.

– Совершенно верно! Ты спрашивала, Анка, зачем я с того света вернулся? – трудно выговорил инфернальный поклонник, в пол уставившись. А по лысой голове его и рукам принялись гулять ярко-жёлтые волны. – Неужто сама не догадалась? А чтобы тебя того… приголубить.

Анка вытаращилась. И показалось призрачному Авдею Петровичу, что близко посаженные глаза её вот-вот сольются, и превратится бабёнка в сказочного циклопа. Тут губы её растянулись в лукавой улыбке.

– Да ладно. Я же не отказываюсь. Ежели чего обещала, завсегда своё обещание выполняю. Вы же, гражданин бывший домохозяин, будете у меня вешалкой. И руки по швам! Носом в дверь – и не подсматривать! А ты, Васька, что стал столбом? Давай раздевай меня, распутник, а свои вещички складывай вон в сундук.

– Может, мне выйти погулять? – предложил для порядка третий лишний.

– Куда в таком зелёном виде? И с таким голосом? Народ пугать? Чтоб милицию вызвонили? Носом в дверь, я сказала, этого за глаза станет.

И на плечо ему упал бостоновый пиджачок, на второе – юбка, а по кладовке пахнуло ароматом духов «Любимый букет императрицы», вот только, если бы напомнил кто тогда, что теперь они называются «Красной Москвой», призрак Авдея Петровича не понял бы ни слова, а только замычал бы в ответ – до такой степени привлекли иные, живые ароматы, и завладело им зрелище. Разумеется, не отвернулся он к двери, а только закрыл глаза. Анка, оставшаяся в одной шляпке, не знала, что Авдей Петрович теперь прекрасно видит сквозь веки, а зеленоватый оттенок только придаёт увиденному обаяние утончённой пикантности. Да к тому же толстушка продолжала, словно десятник на стройке, командовать партнёром. Потустороннему созерцателю, само собой, при этом кое-что припомнилось из сокровенного общения с его драгоценной Машенькой, после рождения дочерей тоже несколько располневшей. Но им с женой и в голову бы не пришло устроить любовный поединок в кладовой – и стоя, уподобляясь лошадям. Увы, наблюдения недолго продолжались: афронт случился с некстати предприимчивым призраком учёного.

– Оно и к лучшему, а то подзалетела бы я… таким голубеньким… Чем это я подзалетела бы, миленький? – бормотала Анка, одеваясь. – Я тут с вами завозилась, мальчики, как бы грузчики моего Виленчика вместе с манежем не вытащили…

– Потусторонним эмбриончиком, – убито буркнул ухажёр. – И это вряд ли.

– Спасибо, Васенька, позабавил… Эфиопчиком, говоришь? А свою голову, миленький, в следующий раз рукой придерживай… В следующий раз? Гм… Я и позабыла, мальчики, зачем пришла. Всех нас, жильцов, из квартиры выселяют. Я выкричала комнату не хуже на Плющихе, спасибо сталинскому Моссовету, а кое-кто оказался в Марьиной роще. Всё-таки обидно, знаете. Всем говорила для форса, что живу в особняке, а уж потом уточняла, что в коммуналке.

– А с чего бы это переселение народов? – прозвякал сине-зелёный Авдей Петрович.

– Разве я ещё не сказала, мальчики? Сейчас идёт капитальный ремонт в здании НКВД на Лубянке, и сюда будет переведены на это время чекисты из одного отдела.

Призраки переглянулись. Уже несколько притухший Василий, в семейных трусах и носках на подтяжках, кивнул коллеге и повернулся к Анке.

– А зачем ты пришла ко мне, то есть в кладовку? – спросил он.

– Какое, милая, у нас число сегодня на дворе? – спросило привидение Авдея Петровича.

– Знаете, мальчики, жалко было бросать ещё очень хороший сундук. Я и хотела посмотреть, сидит ли в нём по сих пор призрак. Если пустой, забрала бы с собою. Если бы увидела, что вы, гражданин вешалка, остались в нём, – тут она одарила призрака Авдея Петровича влажным, с поволокой, взглядом, – я бы придумала, как поступить. А заранее, без толку, зачем было голову ломать? А сегодня четвёртое сентября тридцать шестого года, пятница. Идёт третий год второй пятилетки.

Призраки снова переглянулись. Один в тот момент галантно подавал Анке её пиджачок, второй натягивал штаны.

– Мы остаёмся здесь, Анка. И сундук нам оставь. Тебя мы ни при какой погоде чекистам не выдадим, – изложил призрачный Василий их общую позицию. И добавил. – А теперь найди, пожалуйста, и принеси мне отвёртку.

IV

В субботу, хотя квартира стояла уже пустая, новые хозяева так и не появились. Скорее всего, жильцы из страха перед ними очистили комнаты и кухню ранее указанного срока, а чекисты, тоже ведь люди, не захотели разбазарить на переезд свои предвыходной и выходной дни. Пользуясь небывалой свободой, привидения шлялись по гулкой от пустоты квартире, засовывая мерцающие носы в каждую дверь. Света в тёмное время суток не зажигали, сидели на сундуке впотьмах и обсуждали своё новое положение. Вначале призрак Смагина порывался тотчас же, была не была, отправиться в адресный стол, однако был удержан коллегой, утверждавшим, что другого такого случая насолить чекистам не представится. Явно огорчённый своей любовной неудачей, призрачный физик бубнил, что Авдей Петрович, умерщвлённый в силу абсурдной логики «красного террора», просто не понимает, каково это, годами жить под тягостным психологическим прессом, в ежедневном ожидании ночного ареста. Ну и пусть пострадают совсем не те ублюдки, которые их двоих угробили! Мстить надо всей корпорации заплечных дел мастеров. А гневливого и злопамятного его товарища по несчастью и уговаривать особенно не пришлось.

Утром в понедельник дождались. На тихой улице загудели двигатели грузовых авто, раздались команды разнокалиберного начальства. И не успела хлопнуть дверь на крыльце, как призраки закрылись в кладовке, забрались в сундук, опустили над собою крышку, а в ней уже была расправлена изнутри старая, ни на что больше не годная штора, забытая или брошенная на окне в одной из опустевших комнат.

Их уловка удалась. Заглянул в кладовку, судя по хриплому голосу, младший командир войск НКВД, и сундук не избежал его начальственного внимания. Откинув крышку, красный унтер не стал возвращать её на место, а заорал:

– Сидоров, мать твою! Вот дополнительное помещение для каптёрки! Весь запас ИПП – в укладку! Противогазы разгружай сюда же, на стены вешай и сверху укладки! Шевели циркулями, ракло!

Когда почувствовал изгнанник из Астрала через штору, как сыплются на него десятки индивидуальных перевязочных пакетов, вдруг представилось ему, что вот таким же манером чекисты устраивались бы где-нибудь в Брюгге, если бы мировая революция всё-таки произошла. А привидение Авдея Петровича, услышав, что Сидоров стукнул дверью, тотчас же просунуло руку сквозь слой плотных белых мешочков и вздохнуло облегчённо: выбраться труда не составит.

Исполняющий обязанности начальника Шестого, научно-технического отдела НКВД старший лейтенант госбезопасности Носков расположился в новом кабинете не прежде, чем тот был полностью меблирован, а также снабжен телефонной связью и несгораемым шкафом. Молодого ещё, но уже упитанного руководителя совсем не огорчал ремонт на Лубянке: на службу и домой его отвозил мотор, а кантоваться со всем отделом в некотором отдалении от начальства представлялось во многих отношениях удобным.

Первый служебный день на новом месте благополучно заканчивался. Носков уже спускался с вычурного крыльца, опасливо ступая на нелепо изогнутые мраморные ступени, а двигатель авто, старинушки «Паккарда», уже зачихал, затрещал, потом застучал ровно, когда в воздухе повеяло неприятностью. Носков моментально приставил ногу, мобилизовался – и почти сразу же сообразил, в чём закавыка. В штыке часового у входа, вот в чём. Точнее в пропусках, наколотых на этом штыке. А если ещё точнее, вовсе не пропуска там наколоты…

Часовой, а эти обязанности выполнял красноармеец внутренней охраны Черненков, вытянулся в стойке «смирно», но имел чересчур уж бледный вид. Носков скользнул к нему и стащил с дрожащего штыка верхнюю бумажку. Оказалась она половинкой книжной страницы, оторванной весьма небрежно. Оседлал начальник нос буржуйским пенсне и прочёл про себя, но шевеля губами:

 
Такого посланца.
Ему судьба готовила
Путь славный, имя громкое
Народного заступника,
Чахотку и Сибирь.
 
 
Светило солнце ласково,
Дышало утро раннее
Прохладой, ароматами
Косимых всюду трав…
 

Что за чушь! Мало того, что антисоветская пропаганда, да ещё у стихотворца-неумехи травы «косимые». Тьфу! Плюнул Носков. Если и растерялся железный чекист, то на секунду. А размышлял – так даже короче минуты. Но за эту минуту его подчинённые дружной плотной толпой обтекли своего начальники и разбежались по домам. Носков кивал в ответ на прощальные приветствия и козырял в ответ на отдания чести. Он никого не задерживал: в руководимом им отделе произошло ЧП, а чем меньше сотрудников будет в нём замешано, тем лучше.

Носков подозвал к себе водителя. Заявил небрежно, что отпускает его, а домой доберётся сам. Но чтобы завтра в восемь под окнами квартиры был как штык! Тут испытал он странное предчувствие, словно не нужно будет ему завтра авто. А вот сегодня заставить Широкова ждать, пока он освободится, никак нельзя: ещё растреплет в гараже, что здесь творится. Носков подождал, пока отъехал «Паккард», но не успела рассеяться бензиновая гарь, как он уже подступил к часовому:

– Черненков! Ты арестован! Отдай мне винтовку и вызови начальника караула!

Часовой, по-прежнему белый как мел, только вытягивался и пожирал вытаращенными глазами начальство. Носков, в армии никогда не служивший, вдруг припомнил, что по караульному уставу часовой на посту и разговаривать с ним не имеет права, не то что оружие отдать. Ещё пальнёт с перепугу! Чертыхнулся Носков и сам поспешил в караульное помещение. Начальник караула кандидат на звание сотрудника Евсеев крепко спал на полатях. Не сразу он понял, этот крепыш с фельдфебельскими усами, чего хочет от него насупленный Носков, однако, прочухавшись, моментально заменил Черненкова на подчаска, а в распоряжение начальства мигом предоставил и проштрафившегося часового, и его винтовку.

Носков приказал отнести винтовку и отконвоировать Черненкова к своему кабинету, а сам отправился в сортир: ведь он уже вспомнил, где видел похожие страницы из книжки со стишками. Его наихудшее предположение подтвердилось: сегодняшние пропуска обнаружились на гвозде над унитазом.

Снимая секретные документы с гвоздя, Носков потянул носом: приемлемый, в общем, штатский запах коммунального туалета успел за день смениться обычными ароматами солдатского сортира. Но вдруг такая безумная вонь нахлынула, что возмутился начальник: ведь просто нечему было засмердеть настолько во вверенном ему отделе самого важного в СССР государственного учреждения! Тут заверещало, заулюлюкало прямо за спиной у него, а дверь сортира с жутким грохотом захлопнулась. Неужто английские империалисты без объявления войны сбросили десант в самом, почитай, центре столицы пролетариев всех стран? Неужели пустили секретные смертельные газы? А потом раздались из коридора звуки, заставившие Носкова вспомнить тёмные слухи о разработках психического оружия, а вслед за тем выбросить из головы всякие мысли, а просто тихонько подвывать от страха.

Там, в коридоре, Евсеев сидел себе, позёвывая, на одном из стульев, поставленных для посетителей под стеной у кабинета начальника. В правой руке Евсеев держал злополучную винтовку, а перед ним стоял навытяжку Черненков. Впрочем, ужасные и невообразимые в стенах отдела вой и громовое улюлюканье заставили начальника караула подхватиться на ноги, а красноармейца упасть на стул. В отличие от Носкова, оба были сызмальства воспитаны в натуральности народных суеверий, поэтому сразу же догадались, откуда ветер свищет. Из пекла, вестимо, потому что стало в коридоре невыносимо холодно. А зловоние распространилось не хуже, чем от выгребной ямы в расположении старорежимной Ставки Верховного Главнокомандования под Барановичами. Яму эту Черненкову пришлось некогда чистить под началом покойного бати.

А там и явились в противоположных концах коридора сразу два привидения. Оба в гражданском, оба зелёно-синие и почти совсем прозрачные. Оба растопырили руки, словно хотели заключить чекистов в объятия. Служивые остолбенели. Евсеев, стриженный под полубокс, почувствовал, как волосы у него встают дыбом, поднимая фуражку.

– Тот зелёный старик… То он забрал пропуска… Подвёл меня под монастырь… – забормотал Черненков. И заплакал.

– Не реви, умри красноармейцем и чекистом! – отрезал Евсеев. Выматерился замысловато, упомянув ни в чём не повинную матушку Черненкова, а также честную красную казачку, родившую инспектора кавалерии РККА товарища Будённого. – Расстрелянные… Энти не помилуют, Черненков.

Евсеев повернул винтовку прикладом вверх и подошвой сапога счистил со штыка на пол бумажки-помехи. Призраки, быстро приближаясь, ответили на это невесёлым хохотом. Лысый, с головой набок, заметил:

– Нет, чтобы воспользоваться случаем и поэта-гражданина почитать, культурки поднабраться.

– Многого вы от унтера захотели! – провизжал старорежимный, с козлиной бородкой. – Читать – это не беззащитных заложников убивать!

Евсеев на это только квадратными плечами пожал. Перевёл трёхлинейку в положение для стрельбы, повернул курок по часовой стрелке, передёрнул и навскидку пальнул в правый призрак, потом повернул винтовку влево и, сделав молниеносный выпад, пронзил штыком второго противника. Дёрнул винтовкой назад, одновременно передёргивая затвор – и замер в готовности. Призраки остались на своих местах и взорвались новой порцией унылого хохота. Лысый, тот ещё и в ладоши хлопал.

Отсмеявшись, зелёный старик закатил глаза. Пожевав синими губами, раскрыл рот и показал на языке пулю, обычную остроносую от трёхлинейки. Сухо щёлкнул языком – и она упала на пол, стукнулась и подкатилась под сапоги Евсеева. Черненков уставился на пулю безумным взглядом.

– А я вот, коллега, хочу провести эксперимент. Я его, можно сказать, ещё в детстве задумал, – заявил лысый, повернул винтовку стволом к себе и, беззаботно насадившись на штык, засунул указательный палец в дуло. И – Евсееву. – Стреляй, командир! Или ждёшь именного приказа из Малого Совнаркома?

– Мало я вас, вредителей, перестрелял! – рявкнул Евсеев. Усатое лицо его исказилось, толстый палец решительно потянул за спуск.

Винтовка не выстрелила – она разорвалась. Ствол раздуло, а затвор выбросило из ствольной коробки, и он, сокрушив передние зубы, вонзился Евсееву в глотку. Обломки жёлтых зубов кандидата в сотрудники посыпались на пол и на изуродованную винтовку, а за ними, сложившись сперва пополам, свалился и он сам. Подёргал ногами, простонал жалостно и замер. Лужа крови, натёкшая под его головой, больше не увеличивалась.

– Я вовсе не собираюсь меряться с вами техническими познаниями, коллега, – заговорил зелёный старик визгливо, – но всё-таки я некоторое время, весьма недолго, увлекался ружейной охотой. Не мог взрыв винтовочного патрона быть такими мощным, уж вы меня простите, голубчик.

– Ой, подловили вы меня, – сделал вид, будто смутился, лысый призрак. И вдруг подступил к вжавшемуся в спинку стула Черненкову. – А ты, мразь, только посмей мне навалять в штаны. Твое дерьмо нам понадобится, запомни!

– Сиди и жди нас, служивый. Мы сейчас сходим и разберёмся с твоим подчаском. Сиди не рыпайся, если желаешь, чтобы и тебе подарили скорую смерть, – счёл нужным пояснить старик. И обращаясь теперь ко второму призрачному диверсанту, спросил о вовсе уж непонятном Черненкову. – Я ведь не ошибся, этот молодой толстяк оказался вашим знакомым?

– Вот именно! По теории вероятности такое совпадение весьма неправдоподобно, почти нонсенс, но здесь распоряжается вот именно тот следователь, что допрашивал меня в тридцать третьем. Вполне возможно, в тех краях, откуда мы прибыли, математические законы статистики действуют иначе. Но почему бы мне не принять с благодарностью этот дар судьбы?

– Уступаю вам краснопузого со всеми потрохами. Хоть с кашей съешьте, хоть в борще сварите. А мне оставьте всех скотов в малых чинах. Эти-то точно сами расстреливали. С унтером вы поспешили, да и с его винтовкой тоже, а вот эту мразь я имею желание порешить точно таким манером, как со мной разделались в восемнадцатом.

– О чём речь? В караульном помещении ещё две винтовки.

Беседуя как ни в чём не бывало, привидения скрылись за дверью караулки. К великому изумлению дрожащего Черненкова, их не остановила грозная табличка «Вход строго воспрещён!». Красноармеец внутренней охраны хотел сорваться со стула и бежать куда глаза глядят, но его ноги, каждая винтом вокруг ножки стула, не пошевелились. Тогда воззвал он, истово перекрестившись:

– Богородице-дево, царица немецкая, сохрани меня от всякого зла и покрой честным твоим семафором!

И было ему видение. Прямо из потолка ведомственного коридора спустилась Богородица в таком же виде, как виденная Черненковым в церкви на Царских вратах. Погрозила она тонким пальчиком и промолвила:

– Поди помолись своей Розочке Люксембург, дурак!

Исчезла дева Мария, конечно же, только пригрезившаяся суеверному Черненкову, а ужасные призраки вышли, один за другим, из караульного помещения. Мерцающий зелёным старик нёс под мышкой винтовку со штыком в свежей алой крови, а лысый с головой набекрень алчно потирал руки.

Вот они уже у двери туалета. Дёрнул лысый за ручку, переглянулся со стариком, потом прошёл сквозь дверь вовнутрь и откинул крючок. В туалете встретил призраков рокот воды, набиравшейся в бачок, и Носков, встающий им навстречу с унитаза и застёгивающий синие бриджи.

– Есть ситуации, перед которыми полезно предварительно опорожнить кишечник, – пояснил как будто в пустоту. И вдруг рыкнул. – Ну, так чего вам от меня надо, враги народа?

– Разве ты не узнал меня, палач? – продекламировал лысый с театральным надрывом. – А угодно мне, чтобы ты повесился на своей портупее. Марш в кабинет, чекист недоделанный.

Носков учуял, что бывшему подследственному неловко, и приободрился. На очень короткое время приободрился, на несколько секунд всего – это пока до него не дошёл смысл требования самоубийцы.

Посторонились призраки, и Носков прошествовал к кабинету. По дороге бормотал:

– Палач? Не там ищешь палачей… Если бы арестовал я тебя, слюнявый интеллигентик, прямо на допросе, сохранил бы тебе жизнь на полгода, не меньше. Я из-за тебя до сих пор повышения не получил, козёл…

– Ключи!

Пожал плечами Носков, достал из кармана ключи и открыл кабинет. Юркнул в середину и заперся. Призраки, по одному просочившись сквозь дверь, последовали за ним.

Носков, стоя у стола, придвинул к себе новомодный телефон и принялся терзать его диск. Призраки переглянулись, и бывший физик заявил:

– Нечего дурью маяться! Ключи сюда мне!

Чекист грохнул телефоном об стол. Застыл, злобно щерясь. Тогда призрак Смагина выпалил из винтовки в портрет товарища Менжинского. Стекло разлетелось, а рамка с фотографией и картонкой рухнула на пол. Передёрнул затвор призрак и теперь прицелился в левое плечо чекиста. Тот густо покраснел, сразу же побледнел и бросил ключи на столешницу.

Ключ с фигуристыми вырезами подошёл к несгораемому шкафу. Всё содержимое железного ящика призрачный Василий сложил в кучку на паркете, оставив на полочках только револьвер, коробочку патронов, пачку контрабандных французских презервативов и бутылку коньяка. Повернулся к коллеге – и тот, кивнув лохматой головой, окаймлённой выпусками холодной плазмы, привёл бледного Черненкова и в коротких народных словах пояснил, что надо делать. К секретным документам тем временем присоединились помятые и порванные портреты Менжинского и Сталина.

– Отчего эти кровососы все такие усатые? – изумился призрак домохозяина.

– Любимцы народа. Много ли вы припомните безусых императоров? Поверите ли, когда снимал со стены товарища Сталина, даже у меня дрогнула рука.

Черненков напрасно тужился, рыдая и размазывая слёзы кулаком по щекам. Его начальник скрипел зубами. Едкий запах пота смертельно испуганных мужчин едва не перебил потустороннее зловоние.

– Ладно, поднимайся, бестолочь! – прикрикнул призрачный Авдей Петрович. Достал из несгораемого шкафа початую бутылку с коньяком и полил бумажную кучку жёлтой жидкостью. Бутылку вернул на место. – Думаю, даже Нат Пинкертон побрезговал бы принюхаться.

– Да, согласен. От такого безобразия не отмоешься, – отрешённо вымолвил на глазах осунувшийся чиновный толстяк. – Только дайте мне мой револьвер или, на худой конец, винтовку.

– Револьвер? Отказать! – ответил ему мститель и привычным движением руки подвинул голову на место. – Я требую удовлетворения согласно зеркальному принципу древнего права. Око за око, зуб за зуб! Давай, расстёгивай ремень и отсоединяй портупею.

– Возьмите мой ремень, товарищ старший лейтенант госбезопасности, – это Черненков протянул свой. – Он покрепче будет.

Остальные присмотрелись – а на внутренней стороне ремня белой краской начертано: «Обнимет крепче любимой мамули». Носков отшатнулся.

– Не пойдёт, служивый, – покачал головой призрак физика и повернулся к своему обидчику. – Вон убитый вашими заложник с удовольствием прострелит тебе, гад, сам знаешь что, если не повесишься тотчас же на своей портупее. Привяжи её ко крюку для люстры: строитель особняка поручился, что выдержит и такую толстую свинью, как ты.

В конце концов испытали-таки призраки сомнительное удовольствие посмотреть, как толстяк станцевал в воздухе довольно бойкий, хоть и бестолковый танец. Вот последнее па, и мститель хотел было заглянуть танцору в лицо, но не стал. Для виду заставил себя поаплодировать. Пробурчал:

– Что-то не получил я большого удовольствия, коллега. Как давно уже замечено, мечта куда приятнее, чем её исполнение. Да-с.

– Это смотря какая мечта, пожалуй, – дипломатично прозвякал полупрозрачный Авдей Петрович. – Если вы о беззаботном предвкушении выпивки, соглашусь. Однако если мечтаешь обнять своих близких, утолить чистые родственные чувства, тогда едва ли. Странно, но мне как-то расхотелось казнить солдатиков. Этот вот совсем поседел и, похоже, спятил. И ещё один, тот караульный, что его заменил, до сих пор торчит, небось у входа.