Текст книги "Блики смерти"

Наталья Бондарь. Рубиновые слезы Шики

I

Вершины краснели под ногами одна за другой. Свет полз по склонам, поднимался снизу, и долина Обако скалилась жуткой улыбкой. Будто смеялась над монахом Бо, хотела укусить, предупреждала. В пасти Обако время выло на тысячу струн. Туман извивался на самом дне, искусанный ветром, будто богиня Бэнтэн высекла белого змея струнами своей бивы и бросила умирать.

Бо потер щеку снегом. Рана закричала, расступилась, обнажив красные мышцы рассвету.

Бо прижал щеку. Пальцы побежали по ране, подтягивая края, будто вместо густой крови в ней был клей. Боль нехотя отступила, рассыпав киноварь по вершинам рассветных гор. Со дна долины поднялось блеклое облако памяти.

Бо сразу ее узнал и, прогоняя морок, потряс головой. Касуми сидела перед ним в тумане, пальцы гладили талию бивы. Как и всегда, исчезать она не собиралась.

– Ты ведь сама отказалась идти за якудзу замуж! – прошипел ей Бо.

Касуми улыбнулась, собрав вокруг глаз тонкие морщинки.

– Я все сделал, как ты хотела, освободи меня, – слова полыхнули яростью, облако задрожало киноварью, а Касуми молча дернула струну и запела.

Она всегда пела о призраках. Про старый храм, превращенный в бордель, и про женщин, чьи души вырвались на свободу, чтобы мстить каждому, чья удача приведет их в храм. Касуми смотрела не моргая, и взгляд ее падал на дно пустого сердца Бо. Песня навевала тоску, засыпая его мелким снегом. Бо цепенел, сливаясь с памятью.

Вдруг сзади хлопнули седзи. Бива утихла, а Бо оглянулся в белоснежную пустоту.

Как тогда.

Монах Бо вспомнил, как жених Касуми убежал прочь, спотыкаясь в ярости. Монах Бо вспомнил, про кого Касуми пела эту песню. Теперь она выступила из облака и повернула его изуродованное лицо к себе. Обхватила горячими ладонями.

– Я отправила к тебе сына, Бо-сан. А ты что сделал?

Ветер полоснул Бо по щеке, уронив его в кусачий снег. Рана снова раскрылась. Бо схватился за щеку, потянул непослушные края друг к другу. Глаза залило киноварью.

– Что ты сделал, Бо-сан? – повторил голос, и из красного тумана вдруг снова проступило ее лицо. Растрепанные волосы прятали кожу, изрезанную полосками шрамов, красный рот скалился и хлопал, выплевывая туман.

Восемь лет назад Бо спрятался в храме Бэнтэн, потерянном в зубах Обако. Но судьба пришла сюда вместе с ним и каждое утро требовала ответа. Даже теперь.

Бо сжал снег, превратив его в каменный лед. Щека сразу заледенела, смыв с кожи боль. Густой туман медленно полетел в холодное небо и загорелся большим кругом, освещая долину с двух сторон. Бо встал, поправляя белую рясу. Одернул хорагай за спиной и двинулся на гору. Туда, где прятался разрушенный храм богини Бэнтэн.

II

Голоса хорагаев кричали со всех сторон, разрывая тишину в клочья. Сон Момо спрятался в ссадины на локтях. Боль заполнила бочку доверху и пролилась бы через край, если бы не тяжелая крышка. Земля била снизу пинками тысячи ног. Поймав ритм ударов, Момо уперся локтями в шершавые стены, стукнул головой крышку, и разбуженная ночь тут же зазвенела в ушах. Удары теперь сыпались отовсюду. Рядом с бочкой рычало чье-то дыхание, а в ответ ему, сливаясь с ветром, завывал крик. Ярость зажгла сердце Момо.

Шика!

Момо надавил на крышку сильнее. Та не сдвинулась ни на ме. Он не сдался. Плач звенел, разрывая его душу, ярость собирала плечи в пружины. Он надавил еще.

Снова. И снова.

Вдох. Шумный выдох. Вдох.

Плач Шики гремел все громче, вырываясь из соседней бочки. Боль Момо, все еще запертая, хлынула из глаз.

Вдох. Шумный выдох. Вдох.

Крышка дернулась и тут же упала обратно, ослепив Момо. Он опустил руки, провожая плач Шики куда-то вниз, все дальше и дальше. Шика будто навсегда исчезала, выдирая из груди Момо половину сердца. И чем тише становился ее голос, тем сильнее ярился Момо.

Когда ярость полилась через край, он вытянул перед собой ладони. Плечи напряглись и выстрелили длинным криком, тут же сорвавшимся на рык. Занозы впились в Момо, будто зубы призраков, но сдаваться он не собирался. Момо качнулся вперед. Туда, где потух голос Шики.

Он раскачивался снова. И снова. И снова.

Стены бочки мотались. Пинки бередили под ней ледяную корку.

Вдох. Шумный выдох. Вдох.

Ярость кинула Момо вперед, заполнив бочку раскаленной киноварью. Ночь закружилась, глухо хлопая по склонам. Бочка полетела вниз, скинув тяжелую крышку. Внутри билось мальчишеское тело, бездыханное, будто тряпичная кукла.

III

– Вставай, Момо-сан! Ну же, давай!

Монах Бо растер горсть снега по лицу Момо и подставил ладонь к его губам. Дыхание коснулось пальцев и снова ослабело. Тогда Бо свел руки в молитвенный жест. Губы зашевелились в немой сутре.

Слова не давались, путались, слетая с языка Бо морозными клубами. Мальчик, его сын, недвижно лежал на белом снегу, утыканном щепками. Момо был похож на моллюска, которого вытащили на берег, чтобы сделать из панциря хорагай. Тонкая кожа вспухла, голова покрылась багровой коркой. Из Момо, исколотого клыками заноз, уходила жизнь.

Вода с огнем. Сера со ртутью. Снег с туманом.

Бо прекратил сутру и положил ладонь на грудь Момо. Второй рукой он надавил на тело. Момо рыкнул и снова затих. Тогда Бо бережно поднял багровую голову, перекладывая Момо себе на руки.

Горный день настигал Бо тенью минувшей ночи. Сорванные свитки краснели на ступенях храма, путались в сломанных сливах у пагоды. Сердце Бо, обожженное взглядом разодранной сутры, ярилось. Он с трудом открыл сорванную с петель дверь и положил Момо в ноги Бэнтэн. Так, как когда-то Касуми положила его самого. Так, как приносят дар богам, выпрашивая удачу…

Бо поднял голову. Бэнтэн смотрела надменно, будто грозила монаху Бо.

– Я служил тебе все годы, у меня больше ничего нет.

Глаза у статуи загорелись рубиновой яростью. Снежная пыль падала на Бэнтэн через дырявую крышу, слетая на стены. Тепла в маленькой пагоде вдруг стало так много, что Бо показалось, будто киноварь заливает его кипучим морем.

– Верни ему жизнь и забирай что найдешь, – прорычал Бо.

Над разбитой крышей засвистела метель, остужая пагоду хлопьями льда. Бо обернул Момо в свою робу, оставив себе тонкое кимоно. Вокруг тела тут же собралась ледяная пленка.

Подышав на пальцы, Бо сложил их в молитвенный жест и принялся упрашивать богиню. Слова спотыкались о зубы, дрожали, сбывали дыхание. Наконец, Бэнтэн потушила свой взгляд.

За спиной Бо открылась тяжелая дверь. Богиня прогнала монаха прочь.

IV

Момо очнулся от ее плача.

В темноте, порезанной блеклой дымкой, дрожала глухая тишина. Еле заметные копья закатного света врезались в пол, пронизывая пагоду сверху.

Боль каталась по позвоночнику, голову резали порванные струны. Каждое движение будто оставляло на теле Момо рану. Он медленно привстал, оглядывая темноту, пытался высмотреть в ней Шику, думал, будто та прячется. Он позвал:

– Шика-тян, это я. Это я, Момотаро, не бойся.

Тишина на копьях заплясала красной пылью, будто била Момо по голове, пересчитывая занозы на позвоночнике. Он попробовал поднять руки. Ссадины уперлись в ткань робы, тугой узел перевязал его на несколько кругов и кончался где-то на коленях.

Стиснув зубы, Момо извивался на полу, пытаясь выползти из белой шкуры. Наконец он подтянулся, почти сложился пополам, кусая узел. Его ярость рычала. Узел слабел. И вот роба выпустила обессиленное тело, и Момо вырос в звенящей пустоте.

Вдох. Шумный выдох. Вдох.

По углам снова пронесся ее плач.

Момо щупал все углы и стены, искал Шику в каждом ме пагоды. В руки ему попадалась только ветошь и пыль. И тяжелая дверь, сдвинуть которую он никак не мог. Он обошел пагоду много раз, но Шики нигде не было.

На рассвете Момо понял, где оказался.

Под дождем из пыли и снега, в самом центре пагоды, стояла статуя. Восемь рук – в каждой по оружию. Мечи, уходящие лезвиями в темноту, копья и цепи, прижатые к доспехам, веер из острых перьев вокруг лица, деревянный лук с тугой тетивой, катана, занесенная над врагом.

Там, где вырос Момо, Бэнтэн улыбалась из каждой пагоды, сжимая обеими руками биву. В этом храме глаза богини горели яростью.

Момо остановил взгляд на оружии, измазанном в красном. Короткий танто, рукоять из стертой красной кожи, стальное лезвие играет светом, будто в нем прячутся все, кого оно касалось.

Просто так Шика ни за что бы его не отдала.

Момо подошел ближе. Танто был вложен в руку Бэнтэн небрежно, будто она не знала, как его держать.

Вдох. Шумный выдох. Вдох.

Бередимый яростью и болью, Момо врезался в дверь. Снова. И снова. И снова. Пока пагода не выплюнула его в воющий рассвет.

Ветер резал лицо стальной стружкой и сбивал шаги Момо, путая их в лохмотьях рясы. Момо еле отыскал место, где вчера сидел, запертый в бочке. Тело кружилось в облаке метели, пытаясь понять, где затихла Шика, пока не увидело щепку на склоне.

Момо оседлал гору, вытянув ноги.

Вдох. Шумный выдох. Вдох.

Он оттолкнулся и со свистом влетел в белую темноту. Внизу, среди бочек, усыпанных снегом, Момо узнал ту самую.

V

Вода лилась сверху, наполняя узкий грот шипением. Мелкий камень спускался с горы серым потоком. Грот был похож на брошенный храм с облупленными стенами и бесконечными волнами жил-кракелюров. Монах Бо, раздетый до пояса, стоял под водопадом, собрав руки в клюв. Лед резал плечи, и они дергались на каждый молитвенный слог. Сутра светилась на губах синей кровью.

С каждой каплей воды ярость Бо, пустившая корни в пепле воспоминаний, затухала.

Бо и есть водопад.

Вода с огнем. Сера со ртутью. Снег с туманом.

Касуми всегда была призраком. Прятала от Бо свои мысли. Прятала наглые глаза за шторками волос. Улыбалась, а за губами скалила острые зубы. Только в храме Бэнтэн, обласканный взглядом богини, Бо это понял. Но так и не смог избавить себя от памяти.

Бо прочел сутру уже триста раз и чувствовал, как образ Касуми тонет в белом тумане, как она опускается на дно долины и пасть белого дракона рвет ее на части.

– Они убили ее! – звонкий голос наполнил грот и повторился много раз.

Монах Бо отпустил шею Касуми, тонущую в тумане, и медленно открыл глаза.

– Меня ударили. Я утром нашел только тебя.

Бо выскользнул из водопада, смахивая капли с лысой головы. На щеке больше не было кожи. Мышцы блестели всеми оттенками киновари.

Момо вышел из грота, напрягая плечи:

– Ямабуси убили ее? Ты сказал, нас никто не найдет, если спрячемся. И что теперь, а? Зачем ты связал меня?

– Ты слишком слаб, Момо-сан. Тебе нужен покой.

– Я слышал хорагаи ночью. Они твои братья? Ты ведь знаешь, где они?

– Ямабуси служат горам, Момо-сан. Они и есть горы. Все, что тебе нужно, – молиться. Тогда Бэнтэн отомстит.

Бо перемял руками кимоно, освободив его ото льда, и надел. Хорагай, затянутый рваной сеткой, он надел через плечо.

– Я хотел вас уберечь. Тебя. И эту девушку. – Ледяные пальцы впились в раковину хорагая. Та жалобно затрещала. – Если Бэнтэн спасла твою жизнь, теперь нужно молиться.

Бо повернул голову, приглашая Момо под водопад.

– Я сам отомщу!

– Богиня Бэнтэн не каждого спасает, Момо-сан. Она не выпустит тебя с горы.

Из губ Момо вырвалось рычание. Он прыгнул вперед, ударил Бо в живот, бил его, дергал за хорагай, пуская по раковине красные жилки.

Монах Бо не сдвинулся ни на ме. Когда дыхание Момо превратилось в шум, удары стихли.

– Мы похороним ее. Она не будет тебя мучить. Мать пела тебе такую песню, Момо-сан?

Ярость Момо бессильно скользнула по лицу Бо и исчезла под водопадом. Руки сложились в клюв.

Как у Шики, пронеслось в голове у Момо, и мир покрылся льдом. Песня о призраках зазвенела в ушах голосом Бо.

Вода с огнем. Сера со ртутью. Снег с туманом.

VI

Бочки уже покрылись снегом.

Одна разбилась в щепки вокруг Шики. Другие выпотрошили нутро. Рыбьи головы были раскиданы всюду – на снегу будто проступал узор ярости. Его венчала Шика. Детское тело лежало на снегу с разбросанными во все стороны волосами. Глаз у нее не было. Губы замерзли кровавым льдом в жуткой улыбке.

Руки Шики застыли, сложенные в клюв, заледенели, будто она хотела пронзить пальцами убийцу.

– Бери, – сказал Бо.

Момо послушно поднял Шику. Пальцы скользнули в копну волос, горячая вода упала на ее лицо. Бо взялся за ноги и наклонился. Хорагай повис над Шикой, ссыпая на нее красную пыль.

Под склоном горы они нашли впадину и, расчистив снег, поставили в него Шику. Длинные волосы закрыли изувеченное лицо. Только губы алели за шторами, будто растянутые в улыбке.

Сильный удар по горе укрыл тело снегом.

Любовь осыпалась в дыры рваной робы между жизнью Момо и смертью Шики. Зубы Обако зазвенели, поднимая скорбь в закатную киноварь.

Ярость Момо скользила по тонкой линии над обнаженной щекой Бо.

– Ты говорил, ямабуси тебя порезали?

– Ударили. А потом я, наверное, сам. Снег в этих горах клыкастый. – Бо улыбнулся, и щека налилась кровью.

– У тебя косая рана, будто лезвием.

Момо напряг плечи, не спуская с Бо глаз. Он искал в нем черты отца. Того, кого никогда не видел. Кого всю жизнь любила мать.

– Если есть другие монахи, они ведь на хорагай отзовутся? – спросил Момо, зная ответ, и прыгнул.

Монах Бо защищался. Пинал по голове, брыкался, скреб руками, пытаясь отобрать хорагай. Но ярость Момо крепко схватилась за мундштук. Обрела голос.

Вдох. Легкие наполнились киноварью. Выдох.

Голоса хорагаев налетели со всех сторон, разрывая в клочья долину Обако. Боль закружилась вокруг Момо, заливая глаза, и тут же ушла в туман.

Вода с огнем. Сера со ртутью. Снег с туманом.

Лицо Бо проступило в красном тумане и тут же исчезло в пыли. Он скалился острыми зубами. Будто хотел укусить. В голове множился плач Шики, со всех сторон, будто прорастал из пепла воспоминаний.

Вдох. Выдох. Сера со ртутью. Снова. И снова. И снова.

VII

Момо потянул к статуе ладонь, полную рыбьих голов. Тонкий палец вошел в поток тусклого света и застыл, едва его коснувшись. Киноварь полилась в разбитую пагоду, ослепив Бо. Но тот бессильно глядел сквозь красный туман, сжимая хорагай. Он не моргал. Не двигался. Не ярился.

Каждую ночь Момо тащит богине глаза. В свете пагоды они горят рубинами. Он думает, что так Бэнтэн ему откликнется. Каждую ночь монах Бо считает, сколько стоит удача, которую богиня ему подарила.

Рыбьи головы нагло горят в ладони. Будто глаза призраков. Рубиновые слезы Шики. Снежная пыль пляшет вокруг Момо в кровавом свете, бьет его в темя и летит через голову, считая позвонки. На руках у него висит порванная ряса.

Бо спрятался здесь, когда жених Касуми решил его убить. Она не хотела замуж за якудзу. Якудза рассвирепел, когда Бо испортил его невесту. Монах Бо думал, что Касуми стала призраком в стенах борделя. Она мучила его, скалилась из тумана, пока любовь Бо не осыпалась в глотку Обако. Пока не распалась на ртуть и серу в разбитой пагоде. Пока не стала сутрой между жизнью Касуми и ее смертью.

Когда киноварь поползет по станам, Бэнтэн покажет Момо Шику. Он знает. Он вертит головой, высматривая ее в темных углах.

Момо шумно выдыхает, крепко зажмуривая глаза, и свет в пагоде ярится. Рыбьи глаза покрываются пленкой, будто льдом. Вдох. Киноварь стекает по стенам, будто патока, растопленная жаром.

Он снова кричит ее имя. Голос летит прочь из пагоды, поземкой уходит в клыкастую глотку Обако. Тень сошедшей лавины бьет по стенам, поднимая клубы красной пыли.

Момо хватает голову, сжимая ладони в кулаки. Рыбий сок течет между пальцев, отравляя спертый воздух гнилью, скользит по щекам Момо рубиновыми каплями.

Бэнтэн никого не выпустит, Бо теперь точно знает.

Вдох. Шумный выдох. Еще вдох – и киноварь накрывает Момо заревом. Снова. И снова. И снова.

Каждый день, читая сутру, Бо ярился и просил Бэнтэн его отпустить. Он спускался с горы, и там всегда была пагода. Бо искал братьев, поднимал хорагай к губам, но всегда был единственным монахом в Обако. Привязанным к проклятому храму восьмирукой богини войны.

День за днем, вдыхая киноварь, распавшуюся на серу и ртуть, Бо сам становился храмом. Ракушка, прижатая к монашескому рту, звенела. Глотка Обако рвалась на тысячу голосов. Туман стелился под ногами белым змеем.

Пока Момо не привел ему спасение. Монах Бо увидел Шику. Монах Бо хотел отдать ее богине и уйти с сыном, покинуть храм. Бо поставил Шику под водопад, сложил ее руки в молитву. Кимоно на Шике быстро промокло. Она упала под тяжестью шелка, укрылась цветами ликорисов, вышитыми на спине, и застыла.

Монах Бо подошел к ней, и, когда коснулся, Шика ударила. Лезвие танто ударило кэса, прошлось по диагонали снизу вверх. Бо еле увернулся. Ответный удар откинул Шику в стену грота.

Ярость загорелась в сердце монаха. Последнее дыхание собралось в улыбку, и даже лезвие танто не смогло ее стереть. Когда глаза Шики налились рубинами, Бо увидел в них себя.

Когда он давил на ее лицо пальцами, он рычал.

Снизу туда, где монах Бо спрятал сына, поднимались тысячи голосов, он знал. Ни Шика, ни Момо даже не дернулись, когда над их головами закрылись тяжелые крышки.

– Ночью придут ямабуси. Чужаков здесь принято убивать. – Касуми научила Момо верить в сказки.

Касуми хотела убить Бо.

Вдох. Шумный выдох. Вдох.

Момо еще не знает, что останется тут навсегда. Удача Бэнтэн стоит дорого.

– Мо-мо-та-ро! – голос Бо рассыпается на четыре слога, срывается на плач.

Дверь пагоды скрипит. Бэнтэн гонит монаха Бо прочь.

– Мо-мо-та-ро! – голос царапает захлопнутую дверь.

Момо шумно дышит уже где-то там. Киноварь падает с черного неба, накрывая Бо с головой. Вдох. Шумный выдох. Еще вдох – и киноварь накрывает Момо заревом. Снова. И снова. И снова.

Красный туман сбивается вокруг восьмирукой богини. Момо шумно вдыхает. Снова. И снова. И снова, пока из тумана, наконец, не проступает ее плач. Шика мокрая сверху донизу. Капли катятся по ее шее, западая в разрез алого шелка. В глазах тает рубиновый лед.

Момо касается ее, увязая в киновари. Момо дышит на нее. Пальцы считают складки на кимоно, топят лед на щеках. Он тянет Шику к себе, но пальцы проходят сквозь.

Кожа под растрепанными волосами покрывается мертвой синевой. Шика улыбается во весь клыкастый рот.

Рыбьи глаза как два яростных рубина, потухших в мутной пленке. Восемь рук примеряют к Момо оружие.

Вдох. Шумный выдох.

Шика всегда выбирает одно и то же.

Рычание трясет стены разбитой пагоды, киноварь падает со стен, распадаясь на серу и ртуть. На испачканной рясе Момо проступает удар. Танто всегда бьет кэса по диагонали.

Каждый день. Снова. И снова.

Завтра он начнет заново.

Под ногами храма Бэнтэн медленно поднимается рассвет. Свет ползет по склонам, поднимается снизу, и Обако скалится. Будто пытается проглотить храм. Утопить Бэнтэн, задушить струнами ее же бивы, потерянной в тумане долины.

По обе стороны Обако эта пагода последняя согрета теплом. Здесь монах ямабуси оставил свое сердце.

Маргарита Марс. Последняя жертва

Юля с силой пнула желтый мусорный пакет в котлован злополучной стройки. Это была четвертая ночь без сна. Раздражение, охватившее ее, мешало выстроить план в голове. План очередного убийства.

Карман черной толстовки распирало от пачек денег. Под кепкой прел лоб и парик неуклюже съезжал влево. Стараясь не бежать, Юля вернулась домой, чтобы получить очередную порцию недовольства.

Да, сестра наверняка уже поджидала ее. Кинув одну пачку на стол и припрятав остальное под жесткими хрустящими половицами, Юля прислушалась. Ти-ши-на.

Скоро Аня ее покинет и забудет о ее существовании. Отсутствие денег – единственное, что держало их вместе.

За окном раздался грохот. Крики и мат рабочих.

Сестра очнулась, больно кольнув Юлю в бок.

– Это все из-за тебя, – зашипела она. – Думаешь, никто не поймает?

– Да заткнись ты, стерва!

Юля быстро скинула пальто и маскировку, замотав все в склизкий целлофан. Если бы Аня узнала, что на самом деле произошло этой ночью, сдала бы ее к чертям собачьим раньше всех.

– Деньги есть, вали отсюда!

Прильнув к холодной стене, она наконец смогла вздремнуть.

Ручник экскаватора не поддавался. Заел как назло. Еще минута – и тяжелая груда металла, скрежеща и будто хватаясь ковшом за холодный сентябрьский воздух, свалилась. В самую грязную бездну этой едва начавшейся стройки. Штыри, торчавшие из котлована словно мерзкие клыки монстра, пронзили машину в самое сердце. Двигатель ухнул, издав предсмертный вздох.

– Щас рванет! Ты че там, сдох? Туши давай!

Рабочие забегали вокруг котлована как мыши, суетясь и нелепо размахивая руками.

– Это что еще за херня?

Бригадир указал куда-то в пустоту.

– Там чья-то нога! – взвизгнул он. – Тащите этого придурка наружу!

Придурком оказался Олегыч. В этой схватке конечности он не растерял, хотя был близок к провалу как никогда раньше.

Сегодня Эльза была вся на нервах. Перечитывая бухгалтерский отчет строчку за строчкой, она уже понимала, что данные не сходятся. Липкие мысли цеплялись за неотвратимый исход – в их медицинском центре завелась настоящая крыса. Мелких пакостников принято травить. Но как же быть с подругой? Позвонить в полицию или…

Дрожащими руками она набрала номер директора. В конце концов, может, Настю простят, а если нет, то хоть себя не подставит.

– Вадим Андреевич, у нас беда. Гусева взяла из кассы четыреста пятьдесят тысяч рублей и не выходит на связь.

Участковый бегло просмотрел заявление.

– Значит вы уверены, что это она?

– У нас и камеры есть, сами увидите! Точно говорю. Пришла посреди ночи, схватила деньги – и в карман. А отчет подделала.

Эльза открыла видеозапись, на которой нечеткий женский силуэт в вельветовом пальто копошился у кассы.

– Вы же ее арестуете? Накажете?

– Я заявление приму. А дальше разберемся.

Полицейский наряд выехал по адресу Насти, когда срок уголовного дела подходил к концу. Забарабанив в квартиру номер один, оперуполномоченный живо обнажил в появившуюся щель свое удостоверение и без лишних церемоний распахнул дверь.

– На вас поступила жалоба от соседей. Кто-то кричит и просит о помощи. Женский голос. Кто у вас тут?

Алексей натянул футболку аж до коленных чашечек.

– Да никто. Жена на работе. Наверно.

– Какая жена? Кого вы тут прячете?

Группа оттеснила жильца, пихнув его прямо в кучу грязных стоптанных ботинок, стоявших чуть поодаль.

– Где Гусева?

– Н-Настя… Так говорю же. На работе.

– Что вы мне голову морочите! Документы! Быстро!

Алексей медленно попятился в сторону кухни, но полицейский резко схватил его, скрутив руку за спиной. Начищенная кобура сотрудника выдавала в нем прыткого, но пока неопытного оперативника.

– Так где она?!

Алеша беспомощно заморгал и обмяк под натиском полиции.

– Грузи его в участок!

Задержанного привели в кабинет старшего уполномоченного. Тусклый свет телевизора танцевал в очках следователя, отражаясь каким-то старым сериалом про питерских ментов.

– Значит, сотрудничать со следствием мы не хотим?

– Да говорю ж, не знаю я, где она!

Запуганный мужчина протянул телефон. В открытых чатах среди списка покупок, пожеланий здоровья и дикпиков маячило последнее сообщение от жены: «Я все знаю. Прощай!»

– Вот видите, ее нет, она ушла! Спалила с любовницей, собрала вещички и сбежала!

Следователь, почесывая нос, предложил пройти детектор лжи, но тут же осекся. Стоит ли из-за таких мелочей вызывать специалиста, чтобы сидеть потом с горой отчетов? Люди вагонами тащат бабло с предприятий, а тут какие-то копейки. Не убудет с этих директоров.

«Эльза, тебе конец! Только избавилась от этой мерзкой Насти, так сразу прибежала на место управляющей. А ведь оно мое! Я его заслужила, как никто другой, – Юля нервно расхаживала по комнате, сшибая пластиковые бутылки со стола. – Я уже все решила. Место точно мое».

Сестра молчала. Ей оставалось совсем немного. Совсем чуть-чуть. И она исчезнет, скроется. Лишь бы не видеть ободранные стены этого дома. И ее. Юлю.

Криминалист расхаживал вокруг котлована. Желтые пакеты уже вытащили, но, конечно, часть из них перелапали рабочие. Сквозь тонкий полиэтилен отчетливо виднелись обрубки женского тела. Толстая ляжка, запримеченная ранее бригадиром, тоже была тут.

Тело явно тщательно отмывали от крови и возможно даже замораживали. Срезы четкие, мощные, по суставам. Сразу видно, что расчленял человек с опытом. А может, просто насмотрелся видео на ютубе.

В голове вырисовывалась яркая картинка произошедшего. Но больше радовала мысль о будущих красноречивых заголовках в местных газетах. Маньяк – это хорошо. Это повышение по службе, надбавка за переработки и выступления по телевизору. Прекрасно.

Дознание длилось всю ночь. Под конец уже никто не понимал, что может рассказать несчастный муж пропавшей женщины. В розыск ее не объявляли, самого Алексея обвинить не в чем.

В кабинет ворвался запыхавшийся криминалист.

– Это кто? Гусев? В камеру его!

Покрасневшие от возбуждения глаза запылали мечтой о будущем повышении.

– Он жену свою грохнул!

Слух об убийстве Насти разлетелся быстро. Юля, надевая с утра опостылевшую форму, уже обсудила эту новость с санитаркой, администратором и даже самой Эльзой. Кажется, на работе все поверили, что бывшая управляющая стащила деньги, а затем ее зарубил муж. Топором или бензопилой. Говорят, было море крови. Все Настины вещи вперемешку с сотнями тысяч рублей залило этой грязной жижей.

Юля с трудом представила подобную картину. Алеша пусть и не самый приятный тип, но все же с недавнего времени стал ее любовником. Ну, как стал… Юля поджидала его всюду, сталкиваясь с ним в самых неожиданных местах после такого же «случайного» знакомства. Ей нужна была информация о Насте, чтобы подобраться к ней поближе, узнать ее график и прирезать, как свинью, в каком-нибудь тихом сквере. Этой сучке она преподала главный урок в жизни – таким, как она, нет места. Даже в аду. Никто не смеет встать на пути Юлианны!

Оставалось только избавиться от Эльзы – и наконец кресло управляющей ее.

Два убийства разом – это перебор. Может, еще спасти недотепу-любовничка… Но самое главное – не попасться самой. Скомканное пальто и мешочек с крысиным ядом до сих пор валялись дома. Юля планировала втайне от сестры забрать вещи и принести на работу. Зачем убивать, когда можно подставить?

Что-то не сходилось в показаниях, но следователей уже было не остановить. Огромный маховик правосудия закрутился тугой веревкой вокруг шеи Алексея и не давал дышать.

Дача показаний превратилась в допрос со всеми вытекающими последствиями. Его пугали тюремным сроком в двадцать лет, жестокими сокамерниками, не давали пить или звонить адвокату. Чистосердечное признание – единственное, что могло хоть как-то облегчить его невыносимое последующее существование.

Алексей вознес треснувшую шариковую ручку над чистым листом бумаги. Если бы он умел плакать, то зарыдал бы. Полиция в ярких красках расписала не только его будущее, но и прошлое. Да, он пил. Несколько дней подряд. Неужели у него совсем помутился рассудок и он покрошил свою жену? А кто его знает? Она так истерила, узнав о Юле.

Так, стоп. Любовница!

– Гражданин начальник, у меня алиби есть. Я был с Юлианной Туевой.

Непутевый муж нашел зацепку, хрупкую тростинку для спасения своей души. В смартфоне быстро нашлась фотография с корпоратива жены. На ней довольный Алеша стоял в объятьях двух прекрасных дам.

Глаза следователя закатились. Буквально полчаса назад на электронную почту пришло письмо. В отвратительных ракурсах, голые, перепачканные то ли стухшими сливками, то ли спермой, возлежали друг на друге его обвиняемый и коллега жертвы.

Бумажная волокита не заканчивалась.

Сегодня будет очередной день без сна.

Наручники больно защелкнулись на запястьях Юли. «Останутся синяки», – прикинула она недовольно. Но план был готов. Она знала, что рано или поздно полиция придет. Спокойствие и уверенность – вот залог успешных переговоров. И сейчас эти глупые курсы по продажам выручали как никогда.

Юля пересмотрела сотни детективов, но представления о знойных полицейских, стоящих на защите справедливости, разбились вдребезги.

Следователь был некрасив и глуп. Он разыгрывал сценку «злого и доброго копа». Твердил о видео и фото, где была «точно» она. Тряс экспертизой с пробами на крысиный яд в теле Насти. В общем, вел себя как назойливая муха.

Он не понимал. Жертва тут Юля. Вот кого надо было спасать.

Где-то глубоко внутри сжалась в клубочек несчастная девочка. Но Юля умело спрятала это неловкое чувство даже от самой себя. Ехидно улыбнувшись, она произнесла:

– Так это не Настя на видео. И уж тем более не я. Вы что, не видите?

Дознаватель вытаращился в стоп-кадр на своем мониторе.

– Разве это не кудри Эльзы под кепкой?

Юлианне нравилось наблюдать. Она точно знала, как поменяется в лице этот придурок, когда узнает кое-что еще. И он действительно побледнел и завис с тупым выражением лица.

– Эта Эльза заняла у Насти кучу денег. Три месяца назад. Двести пятьдесят… Нет, четыреста пятьдесят тысяч рублей. По ходу стырила их на работе, а потом пришила бывшую подружку. Зачем отдавать, когда можно ее же и обвинить в краже?

Юля краем глаза заметила, как Алеша запрыгнул в такси. Хорош любовничек. Но это не важно. Дома ждал серьезный разговор. Аня подставила. Не сдержала слово. Все эти фотографии утекли с телефона, пока Юля была в отключке, не иначе.

Ближе к обеду подъехала полиция. Пока дело было о хищении денежных средств, обыски не проводили. В прошлый раз взяли отпечатки с кассы и у пары присутствующих сотрудников. Сейчас же следователи готовились к масштабным поискам улик. Откровенно говоря, надежд было мало. Прошло уже несколько месяцев с пропажи Насти. Только дурак будет хранить вещдоки на предполагаемом месте убийства. Почему предполагаемом? Медицинский центр убирают по несколько раз в день с хлоркой и отбеливателями. Часто там брызжет кровь по совершенно нормальным, естественным причинам. А дома что у Алексея, что у Юлии такой свинарник… и невооруженным глазом видно отсутствие следов преступления.

Звонок телефонной трубки на ресепшне тревожно разрывался в гулкой пустоте. Всех коллег Эльза отпустила домой. На двери прилепила скотчем листок бумаги. «Технические проблемы».

Время от времени в стеклянную дверь долбили пациенты. Любую управляющую это только бы разозлило, но не ее. Четвертый час сотрудники полиции бродили по клинике, фиксируя детали для будущего отчета.

– Так, что тут у нас?

Резиновой перчаткой, словно это было грязное соседское белье, криминалист извлек из шкафчика пакет. Вельветовое пальто. Яд. На Эльзиной вешалке для вещей.

Утро создано для мерзких поступков не меньше, чем ночь. Озлобленные люди торопились на работу. И Юля – не исключение. Чем дальше она заходила в своих порывах мести, тем больше страха и презрения возникало в ее маленькой заброшенной душе. Вчера, еле-еле успев до открытия их центра, она закинула злосчастное пальто и пакетик с крысиным ядом на стол Эльзы.