Текст книги "Журнал «Логос» №5/2024"

Может ли подражание освобождать

Яна Маркова. Центр практической философии «Стасис» Европейского университета в Санкт-Петербурге (ЕУСПб), Россия, [email protected].

Ключевые слова: подражание; разрыв; феминистская теория; половое различие; женственность; сублимация.

В статье представлен обзор современной феминистской теории в свете ее отношения к вопросу об использовании данного: могут ли существующие модели женственности быть ресурсом для подрывного подражания в процессе эмансипации или они должны быть отвергнуты как идеологические конструкции. Эти стратегии возводятся к более широкой философской оппозиции между историзмом и имманентизмом (Мишель Фуко и поле cultural studies), с одной стороны, и теориями, ставящими на субъект и событие (Ален Бадью и Славой Жижек), – с другой. Автор анализирует траекторию развития первой стратегии в феминистской теории третьей волны в ее оппозиции к революционно настроенному радикальному феминизму второй волны и приходит к выводу о фундаментально меланхолической аффектации фукианского феминизма в духе Джудит Батлер.

От пародийного повторения Батлер автор переходит к более позитивно окрашенному мимесису в теории полового различия Люс Иригарей и ее последователей – Рози Брайдотти и Элизабет Грос, а затем критикует последних с точки зрения поздней Иригарей и ее концепта реального полового различия. В статье утверждается, что Иригарей не является постструктуралистским философом множественности, и ее ранний концепт мимесиса должен пониматься в связке с поздними идеями о создании феминных идеалов, которые могли бы позволять реальному половому различию разворачиваться в культуре. В конечном счете вопрос об эмансипаторном использовании данного разрешается при помощи синтеза идей Иригарей с теорией сублимации Жака Лакана. Подражание понимается как способное возводить существующие объекты, практики и образы в ранг возвышенных и таким образом производить разрыв в данном, создавая новые означающие в искусстве, любви и политике.

Большинство классических феминистских текстов сходятся в одном: женственность, как она существует сейчас, является проблемой. Женщина в патриархальном обществе воспитана таким образом и занимает такие социальные роли, чтобы быть вторичной, подчиненной по отношению к мужчине. Мужественность – активная, инициативная, интеллектуальная; женственность – пассивная, ведомая, телесная. Мужчина требует, женщина уступает. Мужчина действует, женщина претерпевает. Это очень грубая оппозиция, которую можно оспаривать и уточнять до бесконечности, но она все еще не лишена интуитивной убедительности и достоверности, данной нам в повседневном опыте личных отношений и социальных интеракций. Тот факт, что женственность проблематична, ставит перед феминистской теорией принципиальный вопрос: как с ней быть? Должна ли женщина радикальным образом отбросить привычный способ существования ради собственного освобождения? Или же освобождения можно достичь, используя, смещая, пародируя, трансформируя женственность? Второй вариант, который предполагает эмансипаторное использование данного, будет рассмотрен в этом тексте.

«Орудия хозяина никогда не разрушат хозяйский дом»[82]82
  Лорд О. Сестра-отверженная. М.: No Kidding Press, 2022.


[Закрыть]. Американская темнокожая поэтесса и активистка Одри Лорд произнесла эти слова в 1979 году на феминистской конференции, и эта критика была обращена в адрес других участниц – белых, богатых, академически успешных, – которые не включали в свой критический анализ иерархические различия между собой и своими менее привилегированными сестрами, а значит, воспроизводили иерархию и пользовались преимуществами хозяйского дома. Сегодня эта критика стала своего рода здравым смыслом в феминистских исследованиях и вообще социальной теории.

Однако афоризм о хозяйском доме и хозяйских орудиях указывает и в ином направлении. Поле современной левой мысли явным образом организовано вокруг двух противоположных полюсов, двух ответов на вопрос о том, каким образом возможны социальные изменения: можно ли разрушить хозяйский дом (изменить по той или иной причине не соответствующий желаемому статус-кво) при помощи орудий хозяина (норм, диспозиций, институтов и дискурсов, характеризующих этот статус-кво) – или для трансформации необходим радикальный разрыв с положением дел? Оппозицию можно задать различными способами, каждый из которых обладает своей спецификой: присвоение против отвержения, подрыв против изобретения, юмор против иронии. Последнюю из перечисленных пар противоположностей сформулировал Жиль Делёз. В работе «Представление Захер-Мазоха» он пишет о двух парадигматических способах ниспровержения закона в европейской мысли после Иммануила Канта: юмор (который у него репрезентирует Леопольд фон Захер-Мазох) скрупулезно соблюдает все невозможные требования закона и тем самым демонстрирует его нелепость, лишая его силы, ирония (представленная маркизом де Садом) восходит за пределы закона к высшему принципу[83]83
  Делёз Ж. Представление Захер-Мазоха // Фон Захер-Мазох Л. Венера в мехах. М.: Культура, 1992. С. 265–270.


[Закрыть].

Парадигматическим автором для первого подхода будет Мишель Фуко со своим понятием продуктивной власти, пронизывающей все социальное поле и способной обращаться на саму себя. У власти нет изнанки, однако «там, где есть власть, есть и сопротивление»[84]84
  Фуко М. История сексуальности. Т. 1: Воля к знанию // Он же. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М.: Касталь, 1996. С. 195.


[Закрыть], имманентное социальному полю в той же степени, что и власть. Парадигматическим автором для второго подхода является Жак Лакан и в особенности такие его ученики, как Славой Жижек и Ален Бадью, для которых этический акт или событие – это то, что разрывает ткань положения дел, является избыточным и в некотором смысле внешним по отношению к тому, что дано[85]85
  Жижек С. Щекотливый субъект: отсутствующий центр политической онтологии. М.: ИД «Дело» РАНХиГС, 2014. С. 508–527; Бадью А. Этика: очерк о сознании зла. СПб.: Machina, 2006. С. 68–74.


[Закрыть]. Условное противостояние между Лаканом и Фуко наблюдается также в поле феминистских исследований. Оно разворачивается вокруг того, что можно назвать вопросом о женственности: является ли актуальное бытие женщиной (и вообще принадлежность к какой-либо категории угнетенных) в современном обществе ресурсом для достижения свободы или же освобождение предполагает радикальный отказ от того, что в этом обществе сопутствует бытию женщиной?

Феминизм, очевидно, не однороден, и наиболее популярным способом классификации его форм является метафора «волн». Под первой волной обычно понимают период конца XIX – начала XX века, ее главная цель – добиться права голоса. Вторая волна (1960–1980-е годы) поднимала вопросы социального, культурного, экономического неравенства мужчин и женщин за пределами формального равенства перед законом. Третья волна (1990–2000-е годы) критиковала монолитные и универсализирующие теории второй волны, акцентируя идеи различия и индивидуальности. Четвертая волна, длящаяся до сих пор, развивает возникшие в предыдущем периоде идеи интерсекциональности, а также при помощи современных медиа по-новому ставит вопрос о сексуальной иерархии (движение #MeToo, культура отмены и т. д.).

Метафора «волн феминизма» проблематична по многим причинам[86]86
  Nicholson L. Feminism in «Waves»: Useful Metaphor or Not? // New Politics. 2010. Vol. XII. № 4. P. 34–39.


[Закрыть]. Одной из них является тот факт, что в 2020-е годы, предположительно отданные уже четвертой волне, противостояние между позициями, традиционно атрибутируемыми второй и третьей, все еще актуально – разумеется, со многими оговорками. До некоторой степени оппозиции тридцатилетней давности сохраняются, поскольку проблемы, вокруг которых они разворачивались, продолжают навязывать себя. В их числе – проблемы сексуальности: проституция, порнография, вопросы согласия и сексуальная культура сегодня являются таким же предметом споров и объектом анализа[87]87
  Шринивасан А. Право на секс. Феминизм в XXI веке. М.: АСТ, 2022.


[Закрыть], как это было для Гейл Рубин, когда она писала свое эссе Thinking Sex, разметившее противоречия между «секс-позитивным» и «секс-негативным» феминизмами[88]88
  Rubin G. Thinking Sex: Notes for a Radical Theory of the Politics of Sexuality // The Lesbian and Gay Studies Reader / H. Abelove et al. (eds). N.Y.: Routledge, 1993. P. 3–44.


[Закрыть].

Вопросы сексуальности – типичный пример спора о хозяйских орудиях: является ли женская сексуальность, как она нам дана, потенциальным инструментом прогрессивной политики – или, напротив, она часть оков, которые необходимо сбросить? Нужно ли стремиться к ее присвоению и «реклеймингу» – раскрепощению, дестигматизации – или она должна быть объектом яростной критики, поскольку является продуктом идеологии? Эти вопросы тесно смыкаются с проблемой женственности вообще. Бытие современной женщины обладает конкретностью, которую трудно определить, но легко почувствовать: это и типичные опыты, получающие выражение в типичных привычках и чертах характера, и склонность к одним выборам вместо других, и стиль внешней презентации, и многое другое. Разумеется, это облако характеристик весьма вариативно и во многом (особенно сегодня) пересекается с соответствующим диапазоном у мужчин. И тем не менее то, что можно назвать женственностью, существует. Вопрос в том, может ли оно тем или иным образом использоваться для разрушения хозяйского дома, то есть для феминистской эмансипации, или является одной из его несущих конструкций, которую необходимо отбросить.

На первый взгляд, более прогрессивная сторона внутрифеминистского диалога представлена наследниками третьей волны и квир[89]89
  Движение ЛГБТ признано экстремистским и запрещено на территории РФ.


[Закрыть]-теорией, то есть теми авторами, которые сомневаются в возможности радикального разрыва и предлагают использовать данное против него самого. Эта фукианская, «юмористическая» позиция получила программную формулировку в «Гендерном беспокойстве» Джудит Батлер: борьба за аутентичность женского субъекта по ту сторону навязанных норм априори провальна, поскольку предполагаемое аутентичное выражаемое на самом деле является ретроактивным продуктом серии актов выражения (пол – это эффект гендера); вместо апелляции к эссенциальной свободе по ту сторону закона следует мобилизовать сам этот закон для его саморазоблачения и демонстрации, что никакой сущности по ту сторону явлений нет[90]90
  Батлер Дж. Гендерное беспокойство: феминизм и подрыв идентичности. М.: V – A – C Press, 2022. С. 43–96.


[Закрыть]. Главным орудием против хозяйского дома являются сами орудия хозяина. Пародийное повторение гендерных норм и мимесис, который не скрывает своей миметической природы, а акцентирует ее, должны лишить гендер кажущейся естественности – а значит и принудительности, – сместить его смысл и подорвать его авторитет. Пародийное повторение (в дрэг-культуре, бурлеске, в кэмпе и китче), по Батлер, показывает, что сущности женственности в действительности нет, что она только тень, отбрасываемая серией стилизованных актов, которые как будто должны были ее репрезентировать. Открытое перечеркивание этой сущности меняет сами серии гендерных перформативов (без которых, впрочем, субъект не мыслим): из ригидных и подчиняющих – к подвижным и освобождающим.

Кажущаяся прогрессивность этой позиции гарантируется не просто ее появлением хронологически после радикального феминизма (а также критической позицией по отношению к нему и опорой на более сложную «французскую теорию»), но и тем обстоятельством, что современные приверженцы радикального феминизма (во всяком случае, в странах Запада) нередко оказываются в альянсе с откровенно реакционными силами[91]91
  Lewis S. Serf'n'Terf: Notes on Some Bad Materialisms // Salvage. 06.02.2017. URL: https://salvage.zone/serf-n-terf-notes-on-some-bad-materialisms.


[Закрыть]. Однако здесь не все так очевидно. Сам по себе стратегический переход от «отвержения» к «присвоению» может показаться отступлением от идеалов эмансипации и неспособностью обратить свой взор за пределы статус-кво – так, по аналогии с «капиталистическим реализмом» Марка Фишера[92]92
  Фишер М. Капиталистический реализм. Альтернативы нет? М.: Ультракультура 2.0, 2010.


[Закрыть], можно говорить о «гендерном реализме» Батлер, который не допускает возможность субъектности по ту сторону гендерных перформативов. Но «Гендерное беспокойство» – это ранняя работа Батлер. Ее дальнейший переход к разработке концептов страстных привязанностей, оплакиваемой жизни и уязвимости[93]93
  Батлер Дж. Психика власти: теории субъекции. Харьков: ХЦГИ; СПб.: Алетейя, 2002; Butler J. Frames of War: When Is Life Grievable? L.; N.Y.: Verso, 2009; Батлер Дж. Сила ненасилия: сцепка политики и этики. М.: Издательский дом ВШЭ, 2022.


[Закрыть] совпадает с более глобальным поворотом в квир-теории – поворотом в сторону выживания. Мари Рути пишет о доминировании аффектов меланхолии, пассивности, виктимности, даже мазохизма в текстах Батлер: субъект рождается всегда-уже подчиненным символическим структурам и отношениям власти, которые он не выбирал, но от которых не может вполне отказаться, поскольку за их пределами ничего нет[94]94
  Ruti M. The Singularity of Being: Lacan and the Immortal Within. N.Y.: Fordham University Press, 2012. P. 156–158.


[Закрыть]. Речь уже не идет не только о радикальном революционном разрыве с порядком данного, но даже о его последовательном подрыве изнутри, поскольку сопротивление всегда чревато угрозой выживанию. Батлерианский субъект постоянно балансирует между сопротивлением и покорностью, выторговывает немного свободы здесь и теряет немного жизни там. Из других важных авторов, разделяющих схожий сентимент, можно назвать Лорен Берлант, которая критикует травматический разрыв как доминирующий жанр описания катастрофических событий и взамен разрабатывает модель описания жизни при «нормализованном кризисе»[95]95
  Berlant L. Cruel Optimism. Durham; L.: Duke University Press, 2012. P. 1–22.


[Закрыть], где желания и привязанности, держащие нас на плаву в тяготах повседневности, одновременно оказываются тем же, что постепенно изнашивает наши тела и души и ведет нас к медленному умиранию, а вместо суверенной агентности радикальных решений мы остаемся с латеральной агентностью, отвечающей, например, за наслаждение пищей в обеденный перерыв на изматывающей работе[96]96
  Ibid. P. 95–120.


[Закрыть].

Очевидна сила и убедительность скрупулезного анализа деталей нашей повседневности, которые нередко полностью ускользали из утопических образов и грандиозных проектов сторонников радикального разрыва; например, технокоммунизм радикальной феминистки Шуламит Файерстоун, в котором бремя репродукции должно быть перенесено на искусственные матки, а люди живут в коммунах, где полового различия не существует[97]97
  Firestone S. The Dialectic of Sex: The Case for a Feminist Revolution. N.Y.: William and Morrow, 1970.


[Закрыть]. Очевидна и гуманистическая, сочувственная аффективность текстов Батлер, Берлант и близких к ним. Этот гуманизм сострадания к уставшим, проигравшим, униженным, едва выживающим оказывается удивительно близок к христианскому: когда Батлер пишет о признании нашей уязвимости друг перед другом как основании для коллективистской этики и политики ненасилия[98]98
  Батлер Дж. Сила ненасилия. С. 196–215.


[Закрыть] или о необходимости взаимного прощения за то, над чем мы в самих себе не властны и чего мы о себе не знаем[99]99
  Butler J. Giving an Account of Oneself. N.Y.: Fordham University Press, 2005. P. 42.


[Закрыть], это звучит практически как «всякий пред всеми за всех и за все виноват» Федора Достоевского. Однако не прячется ли за этим состраданием отчаяние? «Жестокий оптимизм» Берлант и «неоплакиваемые жизни» Батлер – это концепты, которые эксплицитно опираются на описанную Фрейдом логику меланхолии (непризнаваемой и оттого никогда не утрачиваемой окончательно утраты[100]100
  Теория меланхолии Зигмунда Фрейда, описанная в работе «Печаль и меланхолия», в общих чертах заключается в следующем: человек утрачивает любимый объект (из-за смерти, расставания или любых других причин), но эта утрата вытесняется в бессознательное, не признается и потому не прорабатывается и не принимается. «Я» страдающего меланхолией бессознательно инкорпорирует утраченный объект, из-за чего становится мишенью для собственных амбивалентных чувств, адресованных тому, кто был потерян (Фрейд З. Печаль и меланхолия // Собр. соч.: В 10 т. М.: Фирма СТД, 2006. Т. 3: Психология бессознательного. С. 205–226). Батлер формулирует меланхолическое отрицание утраты следующим образом: «Я никогда не любила ее и я никогда не теряла ее» (Батлер Дж. Психика власти. С. 117).


[Закрыть]), но кажется, что сама теоретическая рамка этой ветви квир-теории заражена тем же меланхолическим аффектом. Утопические обещания радикального феминизма и новых левых потерпели крах в 1980–1990-е годы с восхождением неолиберализма и развалом реального социализма. Именно на этом фоне разрабатывается квир-теория, постулирующая невозможность радикального разрыва со статус-кво[101]101
  Предлагаемая здесь историческая схема, разумеется, неполна. Как минимум стоит отметить, что параллельно фукианской ветви внутри квир-теории развивается и свое лаканианство – так называемый антисоциальный поворот, представленный прежде всего Лео Берсани и Ли Эдельманом, в работах которых ставка, в духе Жижека, делается на этический акт, равный по меньшей мере социальному самоубийству.


[Закрыть]. Сначала в качестве стратегии она предлагает пародийное повторение норм и разоблачающее подражание отсутствующим идеалам, но вскоре, в отсутствие актуальной политической цели для своего подражательного метода, смещает акцент на колоссальную трудность простого выживания под гнетом этих идеалов и норм. Сложно с этой точки зрения не заподозрить под маской сострадания к униженности и оскорбленности современного субъекта нигилизм, отчаяние и меланхолическую неспособность отпустить утраченную утопию.

Психоанализ возникает здесь не случайно, по нескольким причинам, и меланхолия – только одна из них. Идею гендера как серии подражаний без исходного объекта Батлер через посредство Лакана критически заимствует[102]102
  Батлер Дж. Гендерное беспокойство. С. 110–131.


[Закрыть] у психоаналитика Джоан Ривьер, автора статьи «Женственность как маскарад». Героиня статьи, анализантка Ривьер, вела успешную публичную интеллектуальную деятельность, однако после каждого выступления начинала навязчиво флиртовать с присутствующими мужчинами. Ривьер интерпретирует ее поведение как маскировку «под просто кастрированную женщину»[103]103
  Ривьер Дж. Женственность как маскарад // Она же. Ревность и женское. Ижевск: ERGO, 2014. С. 12.


[Закрыть]: боясь, что мужчины (и стоящая за ними фигура ее отца) увидят в ее интеллектуальных успехах угрозу собственной мужественности, она намеренно играет подчеркнуто женственную, кокетливую роль и таким образом избегает воображаемого возмездия с их стороны. Самым любопытным здесь является вывод Ривьер: она утверждает, что если подчеркнуто женственное поведение анализантки было спектаклем, то никакого различия «между подлинной женственностью и „маскарадом“ [нет] <..> фундаментально или поверхностно это одно и то же»[104]104
  Там же.


[Закрыть].

Лакан подхватывает идею о фундаментально поверхностной, маскарадной сущности женственности. Согласно его теории, мужественность и женственность – это не биологические данности, а символические позиции, способы вписывания субъекта в язык. Эти позиции зависят от того, как субъект выстраивает отношения с желанием Другого, означающим которого в теории Лакана является фаллос. Соответственно, мужчина претендует на обладание фаллосом, который якобы воплощается в его пенисе, но также во власти, социальном статусе или, в соответствии с многочисленными анекдотами, в размере и дороговизне его автомобиля. Мужчина претендует на то, что у него есть означающее желания. Женщина же, якобы кастрированная и не имеющая фаллоса, решает сама стать им: сделать из всего своего тела означающее желания. Ни та, ни другая позиция на самом деле, как пишет Лакан, с фаллосом не совпадает (мужчина боится импотенции, женщина знает, что ее привлекательность – результат ее целенаправленных усилий), что приводит к постоянному – и безуспешному – воспроизводству комедии гетеросексуальных не-отношений. Однако особенность именно женской позиции заключается, согласно Лакану, в следующем:

Какой бы парадоксальной ни казалась эта формулировка, мы скажем, что женщина, именно для того, чтобы быть фаллосом, то есть означающим желания Другого, отбрасывает главную часть своей женственности, а именно все ее атрибуты в маскараде[105]105
  Лакан Ж. Значение фаллоса // Он же. Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда. М.: Русское феноменологическое общество, 1997. С. 145–146.


[Закрыть].

Батлер цепляется за двусмысленность этой темной формулировки. Значит ли это, что женственность в принципе не наделена онтологическим статусом – что отбрасывание в маскараде и является ее сущностью? Или же это значит, что что-то аутентичное все-таки отбрасывается – что есть некая эссенциальная женственность, которая, однако, подавляется при помощи маскарада ради вступления в игру по правилам мужского желания? Батлер пишет о двух возможных путях критического развития тезиса Ривьер-Лакана:

Первая альтернатива потребовала бы критического осмысления гендерной онтологии как пародийной (де)конструкции и, возможно, исследования подвижных возможностей, которые открываются в силу неустойчивости различения между «кажимостью» и «бытием», а также радикализации «комедийного» аспекта половой онтологии… Вторая стратегия заключалась бы в развертывании феминистских стратегий разоблачения, направленных на восстановление или высвобождение остаточного женского желания, подавленного в условиях фаллической экономики[106]106
  Батлер Дж. Гендерное беспокойство. С. 116.


[Закрыть].

Очевидно, что первый путь – это путь самой Батлер, пусть даже переход от психоаналитического исследования именно женственности (в противоположность мужской претензии на обладание фаллосом) к выводам о «половой онтологии» в принципе, без различия полов, не вполне легитимен. «Пародийная (де)конструкция» – это и есть повторение, разоблачающее отсутствие оригинала: разрушение хозяйского дома орудиями хозяина. Как мы увидели выше, однако, в случае квир-теории этот пафос так или иначе приводит к меланхолической аффектации: невозможно бесконечно играть на неразличимости бытия и кажимости с одним и тем же энтузиазмом, когда у этой игры нет ясного окончания, а на кону при этом часто оказывается социальное (и просто биологическое) выживание. Мы видим это на примере того, как от призывов к подрывному пародированию в ранних работах Батлер переходит к теме оплакивания тех, для кого в обществе не нашлось места и чье отклонение от норм оказывается несовместимо с жизнью.

В качестве парадигматического автора второго пути, пути отвержения маскарада ради воскрешения аутентично женской субъектности, Батлер называет Люс Иригарей[107]107
  Там же. С. 115.


[Закрыть]. Однако такая интерпретация не лишена проблем, поскольку сама Иригарей в своем программном (и регулярно цитируемом) тексте «Власть дискурса и подчинение женского» заявляет о том, что мимикрия и мимесис являются единственным путем, «исторически предназначенным женщинам»[108]108
  Irigaray L. This Sex Which Is Not One. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1985. P. 76.


[Закрыть]. О какой мимикрии идет речь и чем она отличается от пародийного повторения Батлер, если та характеризует стратегию Иригарей как противоположную своей? И как подражание может претендовать на аутентичность по ту сторону того, чему подражают?

Философский проект Иригарей сосредоточен вокруг концепта полового различия. Половое различие является отправной точкой, которая ставит под сомнение предшествующую фаллоцентричную мысль, но также – будущим, которое должно прийти на смену. Объект ее критики – то, что в своих первых книгах она называет «половым безразличием»[109]109
  Idem. Speculum of the Other Woman. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1985. P. 26–28.


[Закрыть] и «хоммо-сексуальностью»[110]110
  Иригарей использует неологизм hom(m)osexualité, который соединяет слова «гомосексуальность» и «мужчина». См.: Idem. This Sex Which Is Not One. P. 171.


[Закрыть]: такое устройство символического порядка, политического строя и культурного канона, в котором существует единственная позиция субъекта – мужская. Аутентичное женское желание исключено, оно представляется как негатив или зеркальное отображение мужского желания, пассивность для его активности, фон для его фигуры, дыра для его наполнения. Женщина играет роль объекта обмена между мужчинами и пространства, в котором отражаются и циркулируют монологическая речь и аутоэротичная сексуальность мужчины[111]111
  Idem. Speculum of the Other Woman. P. 25–33.


[Закрыть]. Эта ситуация, согласно Иригарей, глубоко неудовлетворительна, не только потому, что лишает половину человечества голоса и желания, но и поскольку взращивает в другой половине исключительно деструктивные и нарциссические тенденции, которые находят воплощение в культуре насилия человека над человеком и эксплуатации природы[112]112
  Idem. To Be Two. L.: Athlone Press, 2000. P. 72–76.


[Закрыть].

Однако стратегия, которую Иригарей предлагает для культивации подлинного различия – это не радикальный отказ от женственности, а ее миметическое присваивание. Радикальный и прямой отказ означал бы впадение в маскулинную логику тождества – поскольку здесь и сейчас это единственная доступная позиция в дискурсе. Иригарей пишет:

Возможно, на начальной стадии есть только один «путь», исторически предназначенный женщинам: путь мимикрии. Необходимо намеренно принять женскую роль. Это само по себе уже означает превратить форму подчинения в аффирмацию и таким образом начать ее разрушать… Таким образом, играть с мимесисом для женщины значит пытаться восстановить место своей эксплуатации в дискурсе, не позволяя свести себя к нему. Это значит вновь подвести себя саму… под… идеи о себе самой, разработанные в маскулинной логике, но таким образом, чтобы игривое повторение сделало «видимым» то, что должно было оставаться скрытым… Что если женщины так хорошо подражают, то это потому, что они не полностью поглощаются этой функцией. Они также остаются где-то еще…[113]113
  Idem. This Sex Which Is Not One. P. 76.


[Закрыть]

Рози Брайдотти, одна из наиболее влиятельных последовательниц Иригарей, объясняет необходимость мимесиса так:

Все новое создается через возвращение к старому и сожжение его. Прежде чем перейти к новому порядку, человек должен совершить ритуал тотемной трапезы… Путь к преобразованию психической реальности не лежит через сознательное самоназывание; в лучшем случае последнее представляет собой крайнюю форму нарциссизма, в худшем – меланхолическое лицо солипсизма. <..> Как постепенно отшелушивается старая кожа, так же постепенно происходят и изменения. Они достигаются медленной кропотливой работой; это метаболическое переваривание старого, порождающее новое. Различие – это не результат волевого усилия, но результат многократных, бесконечных повторений. До тех пор пока мы не переработаем множественные уровни обозначения Женщины – даже если они будут фаллическими – я не собираюсь отказываться от означающего[114]114
  Брайдотти Р. Половое различие как политический проект номадизма // Хрестоматия феминистских текстов. Переводы / Под ред. Е. А. Здравомысловой, А. А. Темкиной. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. С. 246–248.


[Закрыть].

Итак, альтернатива Иригарей и ее учениц – это артикуляция аутентичного полового различия, но артикуляция, которая должна начинаться с проработки отведенного женщинам места в фаллоцентричном символическом порядке, – не волюнтаристский разрыв. Иными словами, как это формулирует Элизабет Грос, половое различие располагается в виртуальном будущем-прошлом: это различие, которое было исключено из символического порядка до его начала (вполне возможно, не существовавшего в качестве реального исторического момента), но которое может стать собой и обрести актуальность в будущем[115]115
  Grosz E. «Feminist Futures?» // Tulsa Studies in Women's Literature. 2002. Vol. 21. № 1. P. 13–20.


[Закрыть].

Мимикрия полового различия действительно отличается от пародийного повторения в квир-теории. Во-первых, Иригарей пишет о женском и женственности, а не о «гендере» в принципе. Во-вторых, принципиально отличается аффект. Ирония и меланхолия Батлер и Берлант резко контрастируют с пророческим, полным надежды тоном Иригарей, Брайдотти и Грос. И все-таки кажется, что одна и та же проблема объединяет эти две стратегии разрушения хозяйского дома: отсутствие какого-либо видимого горизонта, хотя бы промежуточного и предварительного. Да, казалось бы, женщина a venir в делезианской интерпретации Брайдотти и Грос – это вдохновляющая цель, однако обе настаивают на том, что заранее знать природу этой подлинной женственности невозможно, что это множественность, которая явит себя в становлении, и т. д. Все это звучит поэтично, но парадоксальным образом приводит к разочаровывающему чувству, что мы всегда едва начинаем. Брайдотти написала о необходимости «многократных, бесконечных повторений» в 1994 году, Иригарей заявила, что половое различие – это главный экзистенциальный вопрос нашей эпохи, в 1984 году[116]116
  Иригарей Л. Этика полового различия. М.: Художественный журнал, 2004. С. 13.


[Закрыть]. Спустя почти сорок лет нам все еще только предстоит начать проработку? Возможно, это предположение провокационно, однако кажется, будто аффект надежды на будущее, о котором ничего нельзя знать заранее, подозрительно – с точностью зеркального отражения – напоминает аффект меланхолической утраты, которую нельзя признать. Меланхолия оплакивает то, что уже не здесь (но в чем не может себе признаться); описанная здесь надежда ждет того, что еще не здесь (но о чем сказать ничего не может). Оптимизм феминисток полового различия может на поверку оказаться еще одним примером жестокого оптимизма по Берлант. Неужели подражание неизбежно ведет к меланхолическому пережевыванию одного и того же?