Текст книги "Блокада Ленинграда. Народная книга памяти"

Дегтярев Александр Емельянович
Детей спасла красная рыба

Александр Дегтярев родился 19 октября 1919 года в Саратовской области. В 1937 году, окончив среднюю школу, поступил в Московский текстильный институт на энерго-механический факультет. Начало Великой Отечественной войны встретил на преддипломной практике в Подмосковье. Окончить институт не смог, так как был призван в московское ополчение. Потом был эвакуирован в Саратов, где окончил автодорожный институт по специальности инженера-механика. К этому времени Александр уже был женат на своей школьной подруге – однокласснице Лидии Толочковой.

Лида успела до войны окончить Московский институт геодезии и картографии и весной 1941 года поехала на студенческую практику в белорусский город Барановичи, где ее застала война. Под бомбежками погибли почти все ее однокашники. Она уцелела и добралась до Москвы, где успела попрощаться с мужем перед долгой разлукой. По окончании института Александр был направлен в блокадный Ленинград на завод им. Козицкого – старейшее радиотехническое предприятие страны, завод был основан в 1853 году на Васильевском острове. В период блокады завод поставлял Ленинградскому фронту телефонную и радиоаппаратуру, в том числе портативную радиостанцию «Север» для партизан и разведчиков. На 19-й линии В. О. размещались заводские цеха по ремонту автотехники и танков. 24-летний Александр работал технологом, мастером механического цеха, инженером-нормировщиком. Изнуренные тяжелым трудом и голодом люди часто оставались ночевать в цехах, где было все же теплее, чем в промерзших квартирах. Александр жил сравнительно недалеко – на 6-й линии, рассказывал, что жители окрестных домов ходили рубить полы в ближайший кинотеатр «Балтика», чтобы добыть дров… Сейчас в здании завода установлена мемориальная доска: «1941 – 1945. Трудящимся завода им. Козицкого…» – в память о сотрудниках, самоотверженно помогавших фронту. После освобождения Ленинграда от блокады приехала семья – жена с двумя сыновьями, мать и брат жены – подросток. Здесь же родился и третий сын. Но дети были так истощены и так сильно болели, что родители всерьез опасались за их жизнь и в 1947 году приняли решение уехать на Дальний Восток, в порт Ванино. Заключили трудовой договор, забронировали комнату, где Александр прожил блокадные месяцы, и покинули Ленинград, полагая, что не навсегда. Детей спасла красная рыба – основная пища в те годы в тех краях. А. Е. Дегтярев работал инженером в управлении Дальстроя до 1954 года, а затем семья переехала в Южно-Сахалинск. К этому времени уже появилась долгожданная дочь. Жили благополучно и счастливо. Александр Емельянович много лет трудился на опытном механическом заводе рыбной промышленности главным инженером и директором. Лидия Сергеевна до пенсии успешно работала в управлении городской архитектуры. В Ленинград они не вернулись… Их не стало в 1992 году – они умерли в один день на 73-м году жизни. Дети, внуки и правнуки живут в Петербурге.

Диброва Варвара Арсентьевна
Она упала и поэтому спаслась

Война застала Варвару Арсентьевну Диброву в городе Пушкине, затем она вместе с семьей бежала в Ленинград. Работала в жилищно-коммунальном отделе: проверяла чердаки, искала и вывозила умерших из квартир. В 1942-м была эвакуирована. В настоящее время проживает в Казахстане.

В сентябре начались массированные воздушные налеты на город Ленинград, на Бадаевские склады. В Выборгском районе бомба упала на пятиэтажный дом, где был детский садик и ясли, погибли триста человек!

Десятого числа мне предложили немедленно забрать детей, уволиться и уезжать из Пушкина в Ленинград – немец рядом. Я уехала к матери на Выборгскую сторону, на улицу Земледельческую, там еще по проспекту Карла Маркса была огромная конфетная фабрика. А потом мы услышали по радио, что всем пригородным приказано немедленно выехать к себе домой, иначе полагается штраф 3 тысячи рублей и 6 месяцев тюремного заключения. И вот мы снова уехали.

Когда приехали, в квартиру не заходили, а прямо пошли в бомбоубежище. Два дня провели в бомбоубежище, выйти было невозможно. 14-го я забрала детей, пушкинский вокзал уже уничтожили, поезда не ходили. Армия начала отступать. Помню, когда мы вышли на поле, все кругом горело – Павловск, Славянка, Колпино, женщины бежали. И вот мы ночью добрались до Ленинграда. У матери в квартире все окна вылетели, так близко взрывались бомбы. Было очень страшно: черная ночь, все небо в самолетах, все горело, все трещало. После этой бомбардировки нам дали маленький домик, так мы с матерью и сестричкой и жили.

Мы с матерью по очереди дежурили на чердаках, помогали выносить мертвых людей. Когда мать и сестра работали, я была с детьми. Страстей много было: однажды я с двумя детьми была в бане, начался налет, и всем крикнули идти в бомбоубежище. Мы схватили детей, все шкафчики открыты, на детей намотали простыни, сами голые, мужчины с одного края, мы с другого, все бегут в бомбоубежище. Было очень страшно, что взорвутся котлы.

Как-то мать стояла в очереди за хлебом, услышала свист, и мужской голос крикнул: «Ложись!» Она упала и поэтому спаслась, а тех, кто не успел лечь, ранило или убило. Я потом пошла посмотреть: там был дом, в углу стояла железная черная печка, рядом кроватка и дверь, а стенки нет. И в уголке годовалый мальчик лежит. Страшно было. Пришла машина с солдатиками, в общем, сумели его спасти. Он легонький был, солдатик его выхватил и только до машины успел донести, как стенка рухнула.

Через Ладогу стали вывозить детей и стариков. 5 марта 1942 года эвакуировали и нас. Привезли на Ладогу военной машиной, всего было несколько семей, нас пять человек – сестра, мать и двое детей. И только наша машина пошла на лед – и раз, каким-то образом перевернулась, а она была закрыта брезентом. Там два солдатика было, один вскочил, выхватил детей, и мы как-то вывалились, потом двое суток жили в лесу. В итоге нас все-таки посадили в машину, и мы благополучно уехали.

Долинер Мария Яковлевна
Слез было много!

Для нашей семьи Ленинград – особый город. Здесь судьба свела двух студентов, приехавших учиться из разных уголков России. Мой будущий муж – Кузнецов Иван Трофимович – учился в Ленинградском институте гражданской авиации, а я – в Ленинградском планово-экономическом институте народного хозяйства. Здесь родилась наша счастливая семья, здесь появилась у нас дочь Элеонора. После окончания института мы с мужем работали на авиационном заводе № 23, дочка ходила в детский сад этого завода. Я работала экономистом, а муж – старшим технологом завода. Муж – очень толковый инженер – был выдвинут на повышение – на должность директора другого авиационного завода – в городе Таллине.

В апреле 1941 года Ивана Трофимовича направили в командировку в Таллин на авиационный завод с целью ознакомления с положением дел на этом заводе.

19 июня 1941 года к нам в Ленинград из Симферополя приехала моя мама – Долинер Анна Александровна. У нее было очень больное сердце, и мы упросили ее приехать к нам в Ленинград на лечение.

22 июня 1941 года, в воскресенье, оставив дочку с бабушкой, я поехала на Большой проспект (мы жили на Петроградской стороне) по хозяйственным делам. Там я и услышала из репродуктора выступление товарища Молотова о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз.

Все было забыто! В слезах сразу же вернулась домой. Слез было много… Я плакала, так как понимала, что мне больше не видеть Ивана Трофимовича. Слышу, бабушка плачет, что ей больше не увидеть своего мужа, который остался в Симферополе. Дочка, видя, что все взрослые плачут, тоже – в слезы…

Первой очнулась я, взяла себя в руки, поняла: что будет – не знаю, но сейчас я – глава семьи и должна заботиться о больной маме и своей дочурке.

С первых же дней войны руководство города Ленинграда, заботясь о спасении детей города, приняло решение: вывезти на лето всех детей города в сельские районы – на отдых. По опыту ведения совсем недавней финской войны, правительство города считало, что война будет недолгой, а город Ленинград немцы, возможно, будут бомбить раньше и больше, чем сельские районы, и, таким образом, ленинградские дети будут спасены и защищены от бомбежек. Школьников вывозили в пионерские лагеря, а дошкольников – на дачи, в самые красивые уголки Ленинградской области.

Я тоже, вопреки настоятельным возражениям своей мудрой мамы, отправила дочку на дачу в Крестецкий район вместе с детским садом своего завода. Но все обернулось иначе… Фашистская разведка не дремала. Немцы знали, как легче сломить дух ленинградцев, – надо уничтожить их детей… И они начали бомбить не город, а именно те районы, куда были вывезены дети…

Когда это стало известно в Ленинграде, тысячи родителей кинулись спасать своих детей. Что там началось!!! Люди осаждали вокзалы, а поезда дальнего следования уже не ходили, так как были мобилизованы на перевозку войск и техники на фронт. Люди добирались кто как мог, чтобы забрать детей. Только по утрам и поздно по вечерам еще ходили пригородные поезда, которые возили людей на работы по строительству укреплений. Так я вместе с другими родителями, бабушками и дедушками на рабочих поездах поехала за нашей дочкой…

Это была очень тяжелая и опасная дорога… Но об опасности не думали… С огромным трудом добрались до станции Большая Вишера. Пошли узнавать, как двигаться дальше, но начальник станции сказал, что поезд дальше не пойдет, так как там бомбят станцию. И мы сами уже видели страшные следы бомбежек. Начальник станции посоветовал пройти 5 – 6 км пешком до сортировочной станции Медведка, где нас, возможно, смогут отправить дальше в Крестецкий район.

Я, тогда молодая и боевая, с еще одной такой же женщиной пошли в Медведку, чтобы договориться с начальником этой сортировочной станции о поезде для всех остальных, ехавших в Крестецкий район.

Но когда мы дошли до Медведки, то увидели, что у платформы стоит поезд, в окнах которого виднелись детские головки… Мимо нас пробежал мальчик лет двенадцати. Я спросила его: «Кто это едет?» «Крестецкий район», – ответил он. «А не знаешь, не едет ли детский сад завода № 23?» – «Едет в хвосте поезда». Я – бегом туда… Меня узнала заведующая нашим детским садом Софья Мироновна. Она с ходу не могла мне ответить, жива ли моя дочь. Мы вместе вбежали в вагон, стали звать мою дочку, но ее там не было. Я была в ужасе. Но Софья Мироновна потащила меня в другой вагон их же детского сада. Здесь я и увидела своего ребенка. Дочка была страшно изменившаяся, голодная и очень перепуганная. Как потом сообщила заведующая, их бомбили немцы, часть детей погибла, а живых воспитатели похватали и погрузили в эшелон и даже не знают толком, кто жив, кто мертв.

Главное было – вывезти в этой страшной заварухе всех живых из-под бомб.

Я схватила дочку на руки и поскорее выскочила из вагона на платформу, ведь поезд мог тронуться без всякого предупреждения, в любую минуту.

Когда мы уже были на платформе, заведующая попросила нас подождать, так как воспитатели и нянечки писали своим родственникам в Ленинград письма с указанием места назначения, куда их увозил эшелон. До самого отхода поезда мне несли и несли письма.

Вернулись с дочкой в Большую Вишеру пешком. А там нас ждала толпа родителей, ожидавших вестей из Медведки. Когда они увидели, что я вернулась с ребенком, они кинулись к дочке расспрашивать о своих детях. Я с трудом отбила от них перепуганного ребенка. Рассказала родителям то, что сама узнала об эшелоне, и главное – что в Крестецкий район им уже не надо ехать, так как всех живых детей оттуда уже вывезли, и эшелон едет в город Оричи Горьковской области.

Нужно было возвращаться в Ленинград. Начальник станции сказал, что надо дождаться ночного военного эшелона, который пойдет на Ленинград. С ним мы и возвратились на рассвете следующего дня в Ленинград. Было так рано, что трамваи еще не ходили. Дождались утра, приехали домой. Мама уже не спала. Она не верила своим глазам, что видит нас живыми. Накормили, помыли и уложили спать ребенка. И, только когда все было уже позади, я ужаснулась от мысли, как совсем случайно мы с дочуркой могли разминуться навсегда… Так впервые нам в глаза заглянула эта страшная война.

О муже я ничего не знала. О Таллине говорили, что там все с землей и кровью смешано. Списались мы с мужем позже, он уже был в действующей армии. Успел выслать нам всю наличность и денежный аттестат.

Но деньги в блокаде ничего не значили, так как продуктов в продаже не было, не могли отоварить даже то, что было положено по продовольственным карточкам; только эти 125 – 200 граммов хлеба и давали.

Завод сразу начал эвакуироваться в Новосибирск. Я попала в списки на эвакуацию в 17-й эшелон, но его уже не подали к погрузке, так как предыдущий, 16-й эшелон разбомбили в дороге. Так моя семья оказалась в ленинградской блокаде.

Наступило страшное время: пайки все снижались, пока не дошли до 125 – 200 граммов хлеба, не было воды в кранах, света; систематические бомбежки и обстрелы. Мы стали дистрофиками, меня разрушала цинга, начались голодные обмороки. Моя мама умерла 9 января 1942 года. Завод поддерживал – давал небольшой кусок жмыха. С весны ели всякую зелень: подорожник, лебеду, липовые листья.

Летом 1942 года начали вывозить из блокады по Ладоге женщин с детьми (дистрофиков). Я получила командировку на завод № 639 в г. Тюмень и, собрав последние силы, 10 июля 1942 года эвакуировалась вместе с дочкой.

Ехали долго. Очень хорошо было организовано в пути за Ладогой наше питание и медицинское обслуживание, я стала приходить в себя. Ехали более двух недель, пока не приехали в Тюмень. Там уже, еще живя в общих бараках, я на третий день после приезда вышла на работу. Работала как все по 12 часов в сутки, и так вплоть до лета 1946 года, когда я вернулась из эвакуации в Крым, в Симферополь, где я росла в родительской семье и где после войны жила моя старшая сестра – Александра Яковлевна. Я сразу устроилась на работу – начальником финансовой части в лагерях немецких военнопленных. Последний такой лагерь был в Севастополе. После ликвидации лагерей я по специальности поступила старшим инженером-экономистом на завод им. С. Орджоникидзе – Севморзавод, где и работала до ухода на пенсию, став ветераном труда, заслужив награды и поощрения.

Дорожко (Грибова) Татьяна Павловна
Мы никогда не ныли! Были уверены, что выстоим!

Татьяна Павловна Дорожко родилась в 1932 году. Окончила Ленинградский кораблестроительный институт, работала в Центральном конструкторском бюро (ЦКБ) № 17, в Невском проектно-конструкторском бюро на Васильевском острове. Имеет дочь, двоих внуков.

В июне 1941 года мне было девять с половиной лет. Мои родители работали в колхозе «Малиновка», он находился там, где сейчас расположен район «Ржевка – Пороховые», на слиянии речки Малиновка с Охтой. Раньше там была дача Безобразова, жили крепостные крестьяне, и когда создавались колхозы, то они попросили себе тот участочек.

Так как было лето, в первые дни войны взрослые продолжали работать в полях. Отца сразу взяли в армию, а мама осталась в колхозе. Все население было мобилизовано на работы, дома остались только дети и старики. Мы, как тимуровская команда, сидели с малышами от месяца до полутора лет, такое у нас было задание.

В какой-то момент в наше село пришла воинская часть, и вдоль речки построили противотанковый рубеж с блиндажами, с огневыми точками и ходами сообщения. Ленинград обстреливали, бомбили, бросали большие бомбы на парашютах. В бомбоубежище мы не ходили – только в первый день, 8 сентября, когда начались бомбежки, посидели в каком-то окопе. Как-то раз, когда бросали зажигательные бомбы, нас, ребятишек, посадили в какой-то подвал, чтобы не мешали тушить пожары, не путались под ногами.

В пятый класс я пошла уже в городскую школу, а начальную малиновскую школу закончила в колхозе. Весной, летом и осенью мы работали на полях – выращивали урожай, косили, ворошили сено, а зимой учились. Электричества не было, мы занимались при свете коптилок и лучин. В феврале 1942 года наша учительница даже устроила нам праздник в честь 105-й годовщины смерти Пушкина. Ее сын был художником, и он нарисовал иллюстрации к «Сказке о царе Салтане». Эти картины были развешены на стене, а мы, ученики, подходили к ним и читали всю сказку наизусть.

Конечно, все понимали, что учительнице надо помогать, обеспечивали ее дровами. Она учила сразу четыре класса, но у нее была и помощница, тетя Паша. Тетя Паша топила печку и ставила огромный ведерный самовар, чтобы мы были в тепле и напоены кипятком. Вместо чая тогда заваривали хвою, какие-то травки, и это тоже помогало выжить.

Карточек у нас не было. В 1943 году, так как я еще была ребенком, на меня дали детскую карточку. Но, так как у нас в селе не было магазина, где бы ее можно было отоваривать, мама отдала ее своей сестре. Та работала на железной дороге, там, где сейчас Ладожский вокзал. 18 января 1943 года блокаду только прорвали в районе Шлиссельбурга, а сняли ее полностью лишь в 1944 году, и на поездах ленинградцев вывозили к Ладожскому озеру. Муж тети погиб на пороховом заводе в декабре 1941 года, и у нее осталось трое малых детей. Старшая дочь была на год младше меня, а младший только родился. Мама сказала тете, чтобы та шла работать на железную дорогу, там давали рабочую хлебную карточку и больше хлеба. Моя карточка тоже стала подспорьем их семье.

Зимой снега выпало очень много, дорожки были как туннели в снегу. По весне, чтобы не началась эпидемия, все от мала до велика, кто мог хоть как-то двигаться, выходили на уборку территории, убирали трупы и нечистоты.

К голоду понемногу привыкаешь, но все равно все время хотелось есть. Первой зимой еще оставался какой-то урожай – у нас были приусадебные участки, картошка, но зима была настолько суровой, что вся картошка замерзла. Ели мерзлую картошку, еще в колхозе давали какое-то зерно, помню, мы ходили к соседу молоть это зерно на жернове. Домашнее хозяйство в основном вели мы с братом. Он был постарше и до 1944 года работал в колхозе, а потом был призван в армию.

И брат, и папа выжили в войну. Папа строил аэродромы – Комендантский, Ржевский, Янинский, потом его отправили на запад, а затем еще и на войну с Японией. Дядя служил на Ладоге при авиационной части шофером: летчики помогали машинам пройти по Ладоге, не пускали фашистов. Дядя привозил на машине раненых солдат в город и отвозил обратно подлечившихся.

Мы никогда не ныли! Все были уверены, что мы выстоим, и разговора не было о том, что немцы могут войти в город.

Доценко Анна Михайловна
15-летние девочки выполняли норму на 150–180%!

Когда началась война, мне было 15 лет. А близкое знакомство с ней началось на десятый день блокады Ленинграда. Во время артобстрела снаряд попал в наш дом, была разрушена наша квартира и погибла бабушка.

К счастью, меня не было дома, я ходила в магазин. А когда возвратилась, то увидела маму, которая вырывалась из рук соседки и кричала, что там осталась дочь. Рядом с мамой на носилках лежала бабушка. Нам дали комнату в этом же доме.

Я училась в школе в 8-м классе. С первых дней блокады в домах были созданы группы самозащиты. Мы дежурили на чердаках, тушили зажигательные бомбы, учились оказывать первую помощь раненым. Несмотря на тяжелое положение с продуктами в городе после пожара на Бадаевских складах, школьникам давали по 200 граммов жидкого супа.

Папа в январе 1942 года строил аэродром на Черной речке. 18 января он вернулся домой чуть живой, а 22 января его не стало. Я пришла из школы и принесла ему в баночке суп, но он его уже не дождался. Вечером пришла с работы мама, ахнула и свалилась. Утром она не могла встать. Так закончилась моя учеба, и пришлось взять на себя все заботы: похороны отца и выхаживание мамы.

Мы жили на бульваре Профсоюзов, а тетя – у Московского вокзала. Мне пришлось везти маму на санках к тете Груше, так как у нее была маленькая комната (18 кв. м), которую было легче обогреть. Как я довезла маму – не могу понять. А тело папы осталось в нашей комнате. Только 1 февраля папина сестра и ее сын помогли мне отвезти его на сборный пункт на Крюковом канале.

Мама после нервного шока не поднималась. Мне пришлось три раза ходить на завод «Электроприбор» на 24-й линии Васильевского острова, чтобы получить за папу страховку. Эта страховка помогла нам выжить. Покупая по вязаночке дров, мы поддерживали тепло.

Когда я последний раз ходила на завод за деньгами, со мной случился голодный обморок. Меня поднял офицер. Первой моей мыслью, когда я пришла в себя, было: «Что будет с мамой и тетей Грушей, ведь у меня их карточки на хлеб…»

27 – 28 января 1942 года в городе вообще не выдавали хлеб. Ждали, когда встанет лед на Ладоге, чтобы доставить продовольствие в Ленинград.

Мама поднялась и 1 апреля пошла на работу, на Прядильно-ниточный комбинат. Она была еще очень слаба, и я провожала и встречала ее с работы. В апреле началась уборка города, на которую вышли все, кто мог хоть как-то передвигаться.

24 апреля 1942 года я устроилась работать на Прядильно-ниточный комбинат им. Кирова, готовила маскировочные сети. Это был заказ фронта – сети использовались для маскировки важных военных и гражданских объектов на фронте и в городе. Этими сетями был замаскирован и Смольный.

Работали здесь в основном 15-летние девочки, но норму выполняли на 150 – 180%.

В ноябре 1942 года меня избрали секретарем комитета комсомола (а мне только в сентябре исполнилось 16 лет). Я была худенькой, с косичками, совсем не походила на руководителя. Сижу как-то в комнате и размышляю, с чего начать работу, как ее организовать, а тут входит старшина, представляется комиссаром с военного корабля «Коралл», стоящего на Неве рядом с комбинатом. Он пришел договориться о совместной работе.

Из молодежи комбината были организованы бригады, которые после работы дежурили в эвакогоспитале, расположенном в Александро-Невской лавре, помогали выгружать раненых, ухаживали за ними, ремонтировали белье. Бригады работали в подсобном хозяйстве, участвовали в разборке завалов после обстрелов и бомбежек; разбирали на дрова разрушенные деревянные дома и развозили их наиболее нуждающимся семьям; шефствовали над воинской частью и детским домом. Комсомольская организация в ноябре 1942 года была небольшая – всего 70 человек.

Несмотря на бомбежки и артобстрелы, стали восстанавливать производство. В цехах было холодно, на полу лежал лед, к машинам невозможно было притронуться, но комсомольцы взяли обязательство отработать внеурочно не менее 20 часов. Уже в мае 1943 года некоторые цеха вошли в строй. Я находилась на казарменном положении, наши делегации выезжали в действующую армию на разные участки фронта.

Особенно запомнилась поездка в День Военно-Морского Флота в июле 1943 года. Рано утром 23 июля мы собрались в Смольненском райкоме комсомола. За нами должны были прислать машину, но в городе начался артобстрел, и пришлось добираться пешком до Финляндского вокзала. Оказалось, что поезда пойдут только ночью. Под утро мы добрались до станции Горская, где несколько часов ждали катер.

Когда пришел катер, он не смог подойти к берегу, и матросам пришлось переносить нас в шлюпку, а затем поднимать на катер. Прибыли после обеда прямо к торжественному собранию, успели лишь умыться и немного привести себя в порядок. С ходу пришлось выступать перед матросами и вручать подарки. И только после этого мы смогли поесть, попить и немного отдохнуть. Больше суток во рту не было ничего.

На следующий день нас отвезли на маяк, затем показали хозяйство части. И вдруг неожиданно на бреющем полете выскочил немецкий самолет и обстрелял батарею из пулемета. Нам повезло: лишь обсыпало комьями земли и осколками бруствера.

Моя мама была переведена с комбината на военный завод на Ржевке, где работала весовщицей, заправляла мины и снаряды. Когда она входила в трамвай, от нее шарахались, так как она вся была желтая, как при желтухе.

Вспоминая те блокадные дни и нашу работу, мы понимаем, каким это было суровым испытанием на мужество и стойкость.

27 января 1944 года была снята блокада Ленинграда, город торжествовал, в клубе МВД проходил вечер районного актива, на котором я познакомилась с Сашей, моим будущим мужем. В декабре 1944 года мы сыграли свадьбу.

С января 1945 года я работала инструктором райкома комсомола, затем – секретарем комитета комсомола Ленинград-Московского пассажирского узла. В 1949 году, имея двоих детей, пошла учиться в библиотечный техникум, а затем – в Библиотечный институт им. Н. К. Крупской, который окончила в 1956 году.

Саша с 1946 года учился в Военно-морской академии им. Крылова, затем – в адъюнктуре, в 1954 году защитил кандидатскую и два года работал в НИИ ВМФ. В октябре 1956 года его направили в Севастополь, в ЧВВМУ им. П. С. Нахимова – начальником факультета кораблестроения и вооружения, и наша семья переехала вслед за ним.