Текст книги "Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад"

Нелсон тронул крышу машины. Ладонь почернела от грязи, и секунду мы втроем смотрели на его испачканные пальцы.

– Извини, – сказала Лючия. – Кому же мне все это рассказывать, как не тебе? Я тут одна совсем с катушек съеду.

– Марианна? – уточнила я.

– Моя дочь, – объяснила Лючия, – подруга Нелсона.

И тут я не удержалась:

– Так она же умерла!

– Нет, простите, моя дочь жива-здорова. Нелсон, что ты наговорил детке? Ну, в любом случае, я очень рада, что вы приехали. Марианна прислала мне телефон, по которому ее можно застать в Индии на этих выходных, давайте поедем в город и позвоним.

– Здесь нет телефона? – спросила я.

– Конечно, нет. Пойдемте ко мне в студию, посмотрим мой новый проект. Я его назвала «Così fan tutte», в главных ролях я и моя кошка.

Нелсон сказал, что потом посмотрит – сейчас ему надо пройтись, все утро просидел в машине.

Лючия постаралась скрыть досаду от того, что ее бросили в моем обществе. Нелсон направился куда-то к конюшне, а Лючия повела меня через луг по тропинке среди высокой травы. Я не знала, что сказать. Наверно, надо хвалить все, что видишь – хороший дом, хороший вид, хорошая земля, хорошее небо, – только при этом не сойти за психопатку.

– Какие красивые цветы! – сказала я наконец. Луг был сплошь синим.

– Васильки, – вздохнула Лючия. – В Европе их считают сорняками. Я годами за ними не ухаживаю. Недавно прочитала, что они навсегда сохраняют цвет – их полно в этрусских гробницах, этруски клали их к мертвецам, чтобы остались синими в загробной жизни.

В волнах горячего воздуха над лугом на секунду мелькнула маленькая похоронная процессия с этрусками в белом, которые несли косы и охапки синих цветов, и в эту секунду я подумала – а может, «периоды» Нелсона заразны?

Потом мы пошли в студию, посмотрели на фото Лючии с кошкой, она поставила Моцарта, и мы слушали его снова и снова. Я могла б его слушать вечно, никогда не устала бы, и про себя благодарила его за каждую минуту, сокращавшую выходные. Однако после четвертого или пятого раза все-таки сказала:

– Ладно, хватит! – Потому что это надо было сказать – как восхититься тем лугом с синими цветами.

– Ну что, права я была? – Лючия выключила стерео. – Сходите за Нелсоном, а я еще пять минут здесь поработаю.

Однако из студии Лючия вышла только часов через пять. Мы угрюмо ерзали в металлических креслах на газоне. Спорили о Лючии, яростно, однако безмолвно – а может, это я спорила с собой, а Нелсон думал совсем о другом.

Наконец, после прогулки по колким полям с коварными плетями ежевики и продолжительного дневного сна – Нелсон прилег, а меня не позвал, – я все-таки сказала ему что-то о фотографиях Лючии с кошкой. Мне, видать, хотелось заговорщицки услышать какое-то здоровое неодобрение.

Вместо этого Нелсон ответил:

– Люблю я Лючию! Тетка совсем ку-ку.

Мне вспомнился напарник по лабораторным, которого я чуть не препарировала ради Нелсона, – а теперь мне так нужна поддержка мужа, но он встал на сторону Лючии. Хотя разве можно сравнивать? Лючия не щепетильный сопляк, за которого поневоле делаешь лабораторную. Она хорошая знакомая Нелсона, его бывшая как бы свекровь.

Пока Нелсон спал, я торчала в душной библиотеке среди пестрой коллекции книг, растрепанных и воняющих плесенью. Книги оказались большей частью итальянские, но было несколько томов и на английском – о фольклоре, магии и колдовстве. И я не случайно взяла томик сказок братьев Гримм, не случайно открыла его на «Ханселе и Гретель» и прочла сказку не только чтобы убить время, но и получить инструкцию по выживанию. В той версии сказки ведьма откармливала детей и щупала куриные кости, которые ей подсовывала Гретель, чтобы ведьма считала деток еще тощими.

После разговора о фото с кошкой, когда Нелсон защищал Лючию, я подумала, как сильно изменилась бы сказка, если бы Хансель оказался в сговоре с ведьмой. И когда Лючия вышла из студии и воскликнула:

– Детки, да вы, наверно, есть хотите! Сейчас приготовлю курицу с грибами, – я, должно быть, побледнела, потому что наша хозяйка добавила: – Смотри, Нелсон, твоя подруга чуть не помирает с голоду.

– Нет, – ответила я, – вовсе нет. Со мной все в порядке, совсем не хочется есть.

В столовой на столе сидела Гекуба и лизала кусок масла. Лючия зарылась носом в черный мех и поставила кошку на пол, всю ее расцеловав. Затем открыла бутылку вина и вынула два стакана.

– Из винной лавки штата, – сказала она. – Вы только представьте себе! Мне кажется, это для того, чтобы следить, сколько и что именно мы пьем. А теперь садитесь. На кухне я становлюсь совершенной дикаркой. Просто маньячкой. Так что берегитесь.

С этими словами Лючия принялась сновать туда-сюда, резать, помешивать, жарить и парить.

– После ужина позвоним Марианне, – сказала она. – Когда у нас семь, в Индии, кажется, девять.

Потом она полезла куда-то наверх и достала большую аптекарскую банку с чем-то вроде сушеных ящериц.

– Мои грибочки, – проворковала Лючия. – Красавцы мои! Так бы все и перецеловала. Этот год был просто потрясающий. Сегодня я приготовлю с курицей, наверное, видов восемь грибов, которые весной принесла из лесу.

– А вы… хорошо разбираетесь в грибах? – Дрогнувший голос меня все-таки выдал.

Лючия рассмеялась:

– Нелсон ест мои грибочки не первый год и видите – жив-здоров. Не волнуйтесь, я посылаю в Вашингтон на анализ споры от каждого найденного гриба. Никто не знает, что так можно делать, но это единственный способ обезопасить себя. Вот один мой друг всю жизнь собирает грибы, но прошлой весной съел что-то вроде вполне обычное и едва успел позвонить в токсикологический центр, пока совсем не потерял чувствительность в…

– У меня есть идея, – перебил Нелсон. – Давайте сначала покормим Полли и сутки понаблюдаем, выживет или нет.

Наверное, меня ободрила бы эта милая шутка, которую могут себе позволить только счастливо женатые пары, если бы я всерьез не подозревала, что эти двое вполне способны сидеть за столом, трепаться об исследованиях Нелсона и проектах Лючии, время от времени проверяя, не померла ли я после ужина. Хотя… отравление грибами по крайне мере освободило бы меня от поездки в город и разговора с Марианной.

К еде мы все же приступили вместе, это обнадеживало, и ужин был так хорош, что никому уже не было дела даже до его смертельной опасности. Нелсон сидел напротив, спиной к окну, и за едой я часто отвлекалась на чьи-то черные тени, мелькавшие за стеклом.

– Что это за птички там? – спросила я наконец.

– Летучие мыши, милочка, – сказала Лючия. – Правда, у меня мышки особенные. Обычно они пищат, ну, знаете, как обычные мыши. А мои мяукают, как котята. Правда, Гекуба, любовь моя? Покажи ребятам, как наши мышки разговаривают.

Лючия не помнила, заправлена ли у нее машина, поэтому мы сели в «фольксваген» Нелсона, где в багажнике еще валялись наши спальные мешки. Я предложила Лючии сесть впереди. А она вдруг взяла и согласилась. Потом мне приходилось встречать людей, которые ловят вас на простую вежливость: это такая злобная детская уловка, на которую попадаешься снова и снова. Я втиснулась на заднее сиденье – ну и черт с ними, хотя бы смена обстановки.

Лючия скользнула на переднее.

– Не верю я в ремни безопасности. По-моему, это фашистский заговор.

И перед моим мысленным взором разыгрался мрачный сценарий. У Нелсона случается «период», Лючия не пристегнута… Стала ли эта картина еще ужаснее от того, что я втайне желала увидеть ее наяву? Я сидела на заднем сиденье, как надувшийся, обиженный ребенок. Воображала всякие гадости про Нелсона с Лючией – наверняка же их связывает не только Марианна. По характеру оба они разрушители, им нравится уничтожать чужую радость, нравится заставлять вас ненавидеть то, что вы иначе бы полюбили – Моцарта, васильки, грибы, вкусную еду… а если о Нелсоне, то всю мою жизнь.

На какую-то долю секунды я пожалела Марианну. И вдруг перепугалась до полусмерти – я одна, брошена на милость Лючии и Нелсона, как героиня триллера. Как Ингрид Бергман в «Дурной славе», в лапах Клода Рейнза и его злобной матери в Южной Америке. Однако Лючия с Нелсоном отнюдь не замышляли убийство. Им достаточно было лишь обидеть меня посильнее. Хотя я – ни тогда, ни сейчас – не знаю наверняка, понимали они это, думали о чем-то подобном вообще или нет.

Был теплый июльский вечер. Мы ехали вдоль реки, мимо водопада. На нас летели брызги света и воды, бусинами покрывали машину. Впереди расстилалась долина, разворачивались поля, утыканные сараями, силосными башнями, фермерскими домиками и огородами: тихие фасады, за которыми люди и домашние животные, должно быть, ужинают… где-то внутри, спрятанные от золотого закатного света.

– Смотрите! – воскликнула я, хотя Нелсон и Лючия уже повернули головы к яркому клину солнца, который падал на землю из высокого облака.

– Говорят, что я все выдумываю, – сказала Лючия, – но я точно знаю, у меня паранормальные способности. Вчера утром проснулась – и точно знала, что поговорю с Марианной, хотя, господи боже мой, последний раз мы с ней разговаривали в начале весны. А в тот раз, когда она отравилась газом у тебя дома, Нелсон, я была на вечеринке в Манхэттене, и как раз, когда моя дочь хотела себя убить, я вдруг грохнулась в обморок и заблевала весь стол.

Повисло молчание.

– Двести лет назад, – сказал Нелсон, – мои предки на кострах сжигали таких женщин, как ты и Марианна.

Теперь я радовалась, что сижу сзади. Мне хотелось зарыться в бугорчатое сиденье и не обижаться на то, что предки Нелсона не стали бы тратить время на сжигание женщины вроде меня.

– Жители этого городка сделали бы то же самое, – кивнула Лючия. – Они бы изжарили меня в масле на главной улице, если бы хоть что-то обо мне знали.

Только тут до меня дошло, что мы уже въехали в городок. По дороге к Лючии мы с Нелсоном миновали много симпатичных деревушек, забитых семейными парами туристов, скупавших кленовые продукты. Городок Лючии был совсем не такого типа. Два мрачных ряда неогреческих домов в потеках воды вели к местному деловому району на пыльном перекрестке: автозаправка, почта, продовольственный и хозяйственный магазины – и совершенно не собирались завлекать приезжих или заботиться о всяких нежностях и рюшечках вроде тротуаров. Я попробовала представить нашу с Нелсоном жизнь в таком городке, в каком-нибудь доме посимпатичнее… где-нибудь здесь Нелсон мог бы преподавать… однако заглядывать в будущее, видимо, – не слишком хорошая мысль.

– Если бы они только знали… – мрачно начала Лючия, – о нас с Гекубой… о моих работах… таких анархичных, антипуританских, провокационных! А так для этих людей я просто сумасшедшая итальянка – дом вечно разваливается, все расчеты в банке по клирингу… Правда, люди делятся со мной сплетнями – плотники, электрики, водопроводчики. На самом деле городок этот просто гадюшник.

О каких людях она говорила? На улицах не было ни души – ни гоняющих на великах детей, ни их родителей со шлангами или газонокосилками. Будто сюда упала бомба, пока мы гостили у Лючии, и выжили только мы.

– Поверни вон туда, – показала Лючия. Нелсон остановился у продуктового в кирпично-шлакоблочном одноэтажном строении с черными масляными пятнами. У стены прилепились телефонная будка и расшатанная садовая скамейка с видом на бензоколонку.

– О боже! О боже! О боже! – закричала Лючия.

– Что случилось? – всполошился Нелсон, даже я слабым эхом отозвалась с заднего сиденья:

– Что с вами?

– Я забыла кошелек. Поехали домой. Я не застану Марианну!

– У меня есть деньги, – сказал Нелсон. – В магазине можно разменять?

– Попробую. – Лючия покачала головой, раздувая ноздри и сопя. Будто я оказалась в машине с испуганной пони. – Тут две тетки работают, они сестры, одна – ничего, вторая – стерва. И не знаешь, на кого наткнешься.

Нелсон протянул ей бумажку:

– Тут десятка.

– Знаю, – рявкнула Лючия, нащупывая дверную ручку.

Нелсон перегнулся через спутницу. Конечно, он хотел просто открыть дверь, но в то же время словно успокаивал Лючию. Ему пришлось даже невольно ее приобнять. И меня поразило выражение его лица. Может, это «период»? А потом что-то в нем напомнило мне напарника по лабораторным – в ту секунду, когда я забирала у него лягушку, и он колебался, отдать или нет. Наверно, Нелсон все-таки прав насчет тайной влюбленности мормона. Потому что я вдруг увидела то же самое лицо: мужчины, только что осознавшего, что он готов – просто не может не – унизиться ради любви. Тут и со мной случилось нечто паранормальное: я точно знала, что сейчас произойдет. Знала, чтó Нелсон скажет, задолго до того, как он осекся и продолжил как бы небрежно.

– Марианне привет, – сказал Нелсон. – Скажи ей, что я заехал с новой женой.

– Да, конечно, – кивнула Лючия и выпрыгнула из машины.

Вечер был теплый и очень приятный, но мы с Нелсоном остались в машине. Я не стала пересаживаться вперед. Мы сидели и пялились на стену магазина – совершенно пустую, не было даже рекламы пива или сигарет, завлекающего плаката со скидками. Наконец вышла Лючия с бумажным пакетиком. Она показала нам пальцами «V» – победа, мол, – и запустила в пакетик руку. Последние лучи заходящего солнца заблестели на квортерах, сыплющихся с ее ладони. Мне вспомнился конец «Ханселя и Гретель» – с потоком жемчуга и каменьев, которые дети украли у ведьмы и потом играли с ними, уже дома.

Мы как будто сидели в кинотеатре для автомобилистов. Смотрели, как Лючия нагибается, подбирает оброненные монетки, вставляет их в телефон, набирает номер, слушает, потом стучит по аппарату, пока он не вернет деньги, и все сначала…

– Знаешь, так странно, – сказала я Нелсону. – Мне казалось, что Марианна уже умерла.

– Умерла? Она вечно на грани, и – хуже всего – на этой грани она может прожить лет до девяноста. Как ты думаешь, для чего еще ей трахаться с целым ашрамом в Бомбее? Да и жить в этом Бомбее… Всякий раз, как она приезжала ко мне в джунгли, ее непрерывно тошнило. Однажды нашла укромный уголок, села там поблевать и просраться, подняла голову – а на ветке свернулась гадюка, как раз над головой.

Теоретически Нелсон говорил со мной, но при этом смотрел на Лючию. Невероятно – она все-таки дозвонилась. И сейчас тараторила в трубку, размахивала рукой. Повернулась к нам спиной, уткнулась в стену, склонила голову и слушала, потом сама что-то кричала…

Наконец Лючия вернулась к нам.

– Ну все, поехали домой.

Молчание было очень долгим.

– Что сказала? – поинтересовался Нелсон.

– Ничего. Я ее не застала. В ашраме оказался мужчина, который говорит по-итальянски. Да, они там все ее отлично знают. Марианна только что ушла в Гималаи. Пробудет в горах до осени…

Мы приехали обратно к Лючии, и когда вышли из машины, она сказала:

– Я устала. Идите спать в мою студию. Там лежит матрас, простыни и пара полотенец. Выключатель – первый у двери.

Нелсон потянулся ее поцеловать на прощанье. Лючия отвернулась.

Над полями светила полная луна. Мы не остановились ею полюбоваться. Я попробовала взвыть, как робкий оборотень, однако Нелсон не засмеялся. Он шел впереди, потому что знал дорогу к сараю, уже остывшему от дневной жары.

Выключатель щелкнул, загорелся старомодный ночник на столике у матраса, на который Лючия положила подушки, чистые белые простыни и тонкое одеяло из красных лоскутов. Наверное, устроила нам постель, когда закончила работу и собралась готовить ужин – как раз когда я решила, что Лючия совсем забыла о нас.

Лампа отбрасывала желтый круг света, к счастью, слишком скромный, чтобы освещать фото художницы с кошкой или рыбу-убийцу в аквариуме. На снимки мне сейчас не хотелось смотреть, чтобы не корчиться от зависти – чувства хозяйки к кошке были куда глубже и нежнее, чем отношение Нелсона ко мне.

Я стянула одежду и нырнула под лоскутное одеяло. Нелсон чуть подождал. Потом и он снял джинсы и забрался в постель, оставшись в футболке и шортах. Ко мне он повернулся спиной.

– Полли, спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

– Я тебя люблю.

– И я тебя люблю.

Кажется, он скоро уснул. Во всяком случае, я помню, что он спал. Я выключила лампу, и на полу свое место заняли полосы лунного света. Лежа в темноте, я слушала кошачье мяуканье – точь-в-точь как плач новорожденного, все громче; потом вспомнила о летучих мышах.

Вот бы знать, как включается проигрыватель Лючии, который бесконечно воспроизводит Моцарта. Сколько раз уже я слышала это трио, но не могла вспомнить мелодию именно сейчас, когда мне так нужны ее успокаивающие переливы. Мне хотелось помнить ее с точностью до ноты, помнить голоса женщин с их наивным горем – каждая плакала, представляя любимого в опасном странствии, а тем временем ее несчастье невообразимо: любимый подвергнет ее такой жестокой проверке.

Двадцать лет спустя вместе со вторым мужем и детьми я приехала к нашим друзьям в Вермонт. За ужином кто-то взялся вспоминать прошлое – те годы, когда здешние леса кишели сумасшедшими художниками. Вспомнили тех, кого все знали, кто здесь когда-то жил…

Я слушала вполуха – меня убаюкивали радость от встречи с друзьями, от вкусной еды и вина, детские голоса на газоне за домом, нежный свет летнего вечера. И второй раз в жизни я отчетливо поняла, чтó должно произойти: знакомые заговорят о художнице-итальянке, которая жила «прямо за этой рощей, наша ближайшая соседка была»…

Я давно забыла, да толком и не знала никогда, где именно жила Лючия. И совсем не думала о той давней ночевке у нее в доме – до той секунды, нет, на секунду раньше, когда подруга назвала имя Лючии де Медичи.

– Я тоже с ней знакома, – сказала я, – ездила когда-то к ней в гости на выходные. – Все так и уставились на меня – мой голос дрогнул.

Случилось и еще одно совпадение, тень первого. В этот вечер на ужин подали курицу с грибами. Насколько я поняла, хозяйка дома собирала грибы в лесу, но когда я спросила, откуда они, она стала рассказывать о дороговизне сушеных грибов в магазине: в моем голосе ей послышалось беспокойство, а городских, вроде меня, легче всего убедить ссылкой на магазин. Для друзей мой визит двадцатилетней давности к их бывшей соседке был так же неудивителен, как то, что я ем курицу с грибами раз в десятилетие.

Это действительно обычное дело – взрослые люди время от времени встречают общих знакомых; к нашему возрасту жизненные нити тянутся уже достаточно долго, чтобы кое-где пересечься. Меня поразило другое – оказывается, друзья знали человека, который принадлежал, казалось бы, к совершенно иному миру. Как будто я только что узнала о своей прошлой жизни до реинкарнации, со всей ее труппой: роли перетасовали, и актеры играют совершенно новых персонажей, живущих в разных домах.

– Что она теперь делает? Эта Лючия? – спросила я.

– Вернулась в Италию. Вроде как.

– А вы знакомы с ее дочкой?

– С дочкой? – Подруга задумалась. – А, да, у нее же была дочка, чокнутая. Лючия всегда за нее волновалась… Дочка эта вечно моталась по каким-то странным местам – Мачу-Пикчу, Катманду.

– Она красивая, эта дочка? – не отставала я.

– Красивая? – переспросила подруга. – Ну так, симпатичная на свой лад. Очень нервная, породы в ней слишком много… как у здоровенной афганской борзой, знаешь, которые дрожат все время.

Тут моя подруга что-то сказала о другом нашем друге, общем и таком близком, что мы часто ездили с ним в отпуск вместе с семьями. Оказывается, этот друг тоже был соседом Лючии. Он тогда жил на ферме, только с другой стороны, и как раз в то лето… может, и в те выходные был там.

– Вы не знали? – спросила хозяйка.

Откуда же мне было знать? Разве я могла тогда понимать, что два посланца из будущего были прямо за забором, пока я валялась без сна в сарае Лючии? Интересно, часто ли наше будущее вот так стоит за стеной и легонько стучит нам – слишком тихо и вежливо для наших расстроенных чувств? Меня захлестнуло страстное желание протянуть руку в прошлое и сказать той несчастной девчонке: все вокруг – сплошные вещественные доказательства того, что твоим горестям придет конец. Ты непременно спасешься, хотела сказать я, но не волевым усилием. Как умная Гретель, которая притворилась, что не умеет обращаться с печкой, попросила ведьму показать ей, что делать, и сама засунула в топку злую старуху. Гретель спасло само время, даже больше – его неумолимость, невозможность хоть чему-либо на свете оставаться неизменным.

Только я – то есть девушка, которой я тогда была, – конечно, не слышала этого. Голова у нее была забита мяуканьем кошек или мышек. Попытаться сказать ей что-то – все равно что вскочить с кресла в опере – как раз когда эти ангельские голоса молят о попутных ветрах и спокойном море, а ты машешь руками и кричишь певицам: «Не парьтесь, никакого плаванья не будет, вам нечего бояться, кроме собственных дорогих-любимых, переодетых албанцами!»

***

«Хансель и Гретель» я написала, так сказать, задним числом. «Правдивая» часть этой истории – ужин с друзьями, за которым хозяин рассказал о художнице, жившей когда-то в лесном доме на соседнем с ним участке, и у меня в памяти внезапно всплыл давно забытый несчастный день, который я провела в доме той женщины двадцатью годами раньше. Реальная художница совсем не похожа на ту, что описана в рассказе, да и я не похожа на свою героиню, и моя жизнь тогда была другой. Однако «Хансель и Гретель» были и остаются «Ханселем и Гретель». В ту минуту, когда я думала о ведьме в лесу, о злополучной парочке, о природе случившегося со мной озарения, я прекрасно понимала, с какой сказкой имею дело – и даже почему. Мне осталось только заменить брата с сестрой на несчастливых молодоженов. Тогда я без конца слушала трио Моцарта, и естественно, оно стало главной звуковой дорожкой для логова моей ведьмы. А потом, как это часто бывает, я и опомниться не успела – в рассказ попали албанцы.

– Ф. П.