Текст книги "Методология моделирования и прогнозирования современного мира"

14. Дегтярев А. А. Методологические подходы и концептуальные модели в интерпретации политических решений [Электронный ресурс]. – URL: www.politanaliz.ru/articles57.html (дата обращения: 04.05.2012).

15. Дегтярев А. А. Принятие политических решений: Учебное пособие. – М.: КДУ, 2004. – С. 79–86.

16. Dror Y. Public Policymaking Reexamined. – New Brunswick: Oxford. 1989. – P. 7.

17. См. Дегтярев А. А. Принятие политических решений: Учебное пособие. – М.: КДУ, 2004. – С. 80.

18. Саати Т., Кернс К. Аналитическое планирование. Организация систем. – М., 1991. – С. 24.

19. См. Jones C. An Introduction to the Study of Public Policy. – Belmont, 1970.

20. Там же.

21. Мескон М. Ч. и др. Основы менеджмента. – М., 1992. – С. 195.

22. См. Turner B. Actions, Actors, Systems. The Blackwell Companion to Social Theory. – Oxford, 1996.

23. Г. Саймон, Дж. Марч, Д. Ноук, П. Ричардсон, Дж. Андерсон и др.

24. См. Simon H. New Science of Management Decision. – N. Y., 1960.

25. См. Ч. Линдблом, Э. Даунс, Г. Лассуэлл и др.

26. См. Еланов Л. Г. Теория и практика принятия решений. – М., 1984; Ларичев О. И. Теория и методы принятия решений. – М., 1996; Вавилов С. В. Принятие политических решений. – М., 2006; Дегтярев А. А. Принятие политических решений: Учебное пособие. – М., 2004 и др.

27. Dror Y. Muddling Through – «Science or inertia» // Public Administration Review. – 1964. – № 24. – P. 164.

28. Еланов Л. Г. Теория и практика принятия решений. – М., 1984. – С. 17.

29. См. Tullock G. The Politics of Bureaucracy. – Public Affairs Press, 1965; Niskanen W. A., Jr. Bureaucracy and Representative Government. – Aldine-Atiierton, 1971.

30. Фармер М. Рациональный выбор: теория и практика // Политические исследования. – 1994. – № 3. – С. 53.

31. См. Buchanan J., Tullock G. The Calculus of Consent. Logical Foundations of Constitutional Democracy. – Ann Arbor: University of Michigan Press, 1962; Olson M. The Logic of Collective Action. Public Goods and the Theory of Groups. Cambridge. – Harvard University Press, 1971; Бьюкенен Дж. Сочинения. – М., 1997; Швери Р. Теория рационального выбора: аналитический обзор // Социологический журнал. – 1995. – № 2.

32. Coleman J. Foundations of Social Theory. – Cambridge, 1990. – P. XI–XII.

33. Конституция РФ всенародно принятая на референдуме 12 декабря 1993 г., ст. 3.

Григорьян Э. Р.
Причинно-следственные цепи как основа социального прогнозирования и механизм порождения социальности

Социальность как социально-психологическая и духовная атмосфера

Современный мир почувствовал силу новой социологии, вмешивающейся во все актуальные социально-политические процессы и формирующей причудливые реалии новых государственных образований. Это не школьно-вузовская социология, а причастная ко многим глобальным трансформациям и остающаяся в тени для широкой публики. Именно в этой теневой социологии скрупулезно изучаются народы и политические кланы, ежедневно собираются горы информации о действиях конкретных людей и о подспудных процессах, меняющих облик общества, планируются новые государства и разрушаются старые, готовятся сценарии войн и разделения территорий, уничтожения одних народов и формирования новых. Среди терминов этой социологии – такие понятия, как сборка и разборка объекта, его трансформация в заранее заданном направлении, строгое очерчивание того типа сознания, которое разрешено данному объекту, создание отсечной структуры общества, в котором отсеки наглухо закрыты друг для друга и никто не знает, что происходит в обществе и каково это общество. Все сферы в обществе прорабатываются через такую социологическую призму: и направление экономического развития, и содержание образования, и подбор управленческих кадров, и концепция врага для спецслужб, и многое другое. Ведь даже военные действия предваряются хорошим изучением противника, его привычек, ценностей, традиций, слабостей, характерных реакций на подаваемые обстоятельства, разбиением противника на противоборствующие социальные групировки, их рефлексивно-манипулятивным управлением и т. д. То, что сегодня называют информационной войной, лишь слабое отражение более мощной, давней и подспудной социологической войны, участвующие в которой многие страны и народы удивились бы, обнаружив себя в качестве хорошо подготовленных подразделений для весьма узкого круга дозволенных операций.

Войдем же в фойе этой социологии и кинем поверхностный взгляд на ее снаряжение.

Социология – наука, изучающая объект в аспекте его социальности. Объектами являются все социальные формы и образования с количеством двух и более людей. Число таких форм немыслимо, многие из них текучи и быстро распадаются, другие прорастают сквозь толщу тысячелетий. Но, помимо статистических данных об объекте, которыми пользуются и другие науки, социология выделяет в нем свой главный предмет – социальность. Последняя возникает из взаимодействия двух и более лиц и функционирует как социальная ткань, поддерживающая контакт, обмен и общение. Социологические знания говорят, как поддерживается эта социальность во множестве ее организационных форм, как инструментализировать ее для выполнения неких широких функций, как усилить ту или иную социальность, как ее ослабить или разрушить. В обществе существует много разных типов социальностей. Наиболее широкие – это социальности, продуцируемые госинститутами, международными организациями, глобальными процессами. Малые социальности рождаются в семьях, дружеских компаниях, малых группах.

Но сама социальность есть выражение и продукт процессов, происходящих внутри социального объекта – общества, организации, коллектива, семьи. Социальность есть социологический срез объекта, обнаруживающий функционирующие нормы, обычаи, ценности, типовые процедуры общения и взаимодействия, тонкие взаимоотношения симпатии или манипулятивные подвохи. Состояние объекта изучается по его социальности. Если объект жизнеспособен, самостоятелен и надежно функционирует, то его социальность должна быть пронизана нормами и идеологемами, защищающими объект от разрушения. Если в эту социальность впустить идеи, нормы и ценности, противоречащие целостности объекта, то он начнет разрушаться. Это легко понять любому руководителю, которому подчас приходится погашать разгорающийся (намеренно или ненамеренно) спор между обидевшимися друг на друга сотрудниками. Если это грамотно не сделать, обеспечены враждебные группировки и крах всей организации, социальность которой рвется в клочья. То же самое в обществе: руководитель, допустивший организацию деструктивных партий, расписывается в собственной некомпетентности.

Социальность – это симптоматика объекта, но у каждого объекта, если он продолжает существовать, должна быть вполне определенная социальность. Например, такой объект как политическая партия имеет вполне оформленную социальность. Ее нормы и правила отметают разномыслие, ограничивают творческую инициативу, поддерживают дисциплину и униформность поведения. Эта социальность – для определенной категории людей, которых она же и формирует внутри. Социальность научного коллектива ткется из других ценностных и нормативных компонентов, подчас прямо противоположных партийному духу. Очевидно, если в научном коллективе начинают преобладать партийные нормы, то как социальный объект этот коллектив близок к разрушению или трансформации из научной спецификации в иную.

Социальности можно типологизировать по видам деятельности и по уровням общности. Социальности уголовной банды и вузовского коллектива явно различимы, другие социальности, скажем, организации малого бизнеса и криптогрупп могут содержать много общих элементов. Отраслевые социологии, изучающие поведение людей в профессиональных контекстах могут обнаружить много общего у сопряженных классов, например, мир юстиции и мир правонарушений, мир образования и массовое общество и т. д.

Социальность возникает спонтанно и строго регулируется. Социальность конструируется как инструмент, который используется и в целях разрушения и в целях созидания. Вся социальность СССР строго ограничивалась идеологемами марксизма, их отрицание было равно их подтверждению, главное, чтобы циркулировали любые комбинации из этого ограниченного списка понятий. Как социальный объект СССР мог существовать, если только его социальность поддерживала общество как единую целостность. Нормы и ценности СССР не должны были вести к саморазрушению. Но основное содержание идеологем СССР было пропитано идеями классовой борьбы, свержения государственного строя, революционными лозунгами. Социальность СССР противоречила сохранению самого общества как объекта! Поскольку социология еще, к сожалению, не подошла к выработке понятия нормального общества (как в медицине есть, например, понятие «нормальной температуры»), в иных социумах трудно отличить патологию от нормы. В противном случае применение подобных понятий могло бы заблокировать возникновение такого скоротечного общества, как СССР.

Аналогичные примеры возникают и в рыночных обществах. Сама рыночность воплощается в определенной социальности, которая разрушительна для общества. Доминирование индивидуального и меркантильного эгоизма снесет любое общество, если его не поддерживать иными мерами. В этом смысле любое рыночное или, шире, либеральное оформление социальности (освобождающее общество от государственного контроля) порождает тоталитаризм как вынужденную реакцию государства на протестные настроения в обществе. Не апеллируя к классическим схемам, можно увидеть действие этого алгоритма в волне «арабских революций» 2010–2011 гг. Отказ от государственной протекции и воспитательного воздействия, умаление роли общественных и моральных институтов, действующих как фактор мягкой силы, немедленно сносит массу в объятия полуживотных инстинктов, обуздание которых возможно только военной силой, то есть общество скатывается к тому состоянию, из которого оно выкарабкивалось с помощью государства не одну тысячу лет.

Дело здесь не только в разъедающей социальность идеологии либерализма; то же самое может происходить, если отдельный институт объявит себя главным и своей идеологемой пропитает все поры общества. Например, если это армия, то милитаризация общества капканом повиснет на всех его планах. Если это торговля, то мелкокорыстный дух обмана и мелочной наживы сделает атмосферу общества и его социальность отвратительной для растущей молодежи. Если это религия, то немедленно возобладает дух атеизма или сектантства. Все институты должны быть гармонизированы и руководящая прослойка, как капитан на мостике корабля, непрерывно маневрирует, не принимая всерьез ни одну идеологему или «изм». Нельзя все время держать «лево руля» или «право руля». Но еще хуже быть примитивным прагматиком, так вообще можно лишиться всякой социальности, разорвать ее в самодостаточные лоскутки.

Если обобщить наш поверхностный обзор взглядов новой социологии, можно сделать следующий вывод. Поскольку в каждом обществе есть много разных институтов и иных компонентов, то, как только интересы отдельного компонента выпячиваются, это входит в противоречие с механизмами поддержания общества как целостности и, естественно, оно начинает разрушаться. Социальность этого общества как его симптоматика начинает свидетельствовать об этих искажениях внутри объекта. Нельзя забывать, что за всеми социальными взаимодействиями, взаимовыгодными сделками и политическими компромиссами незримо стоит конструкция общества, которая может не выдержать недозволенных перекосов, обрушиться и тогда мгновенно потеряют смысл все чинно и легитимно оформленные отношения и визиты в гости. Этот вывод говорит о рукотворности общества и всех его элементов, а значит, и о необходимости внимательной и бдительной поддержки и защиты от посягательств любых противодействующих сил, ставящих своей главной задачей разрушение социальности. Зачем взрывать завод, когда можно его остановить, создав враждебные противоборствующие группировки в его коллективе?

Поскольку общества имеют много схожего, то типологизация социальности придает ей некоторую самостоятельность и частичную независимость от объекта. Определенные соотношения будут свидетельствовать о неблагополучии в широком ряде социальных форм (объектов) – в семье, в организациях, в мировом сообществе. Скажем, если социальность какой-либо организации строится с опорой на принцип возвышения малоквалифицированных сотрудников и третирования наиболее способных сотрудников, как не входящих в данный клан, то вряд ли сможет такая организация долго существовать, будь это школа, организация малого бизнеса или международная ассоциация.

Причиной падения организации будет влияние известного фактора среды. Любой социальный объект в качестве среды, из которой черпает энергию и ресурсы, имеет опять же социальные объекты. Во время конкурентных взаимодействий выстраивается трофическая цепь, где более сильные субъекты навязывают более слабым определенный тип социальности, позволяющий безнаказанно эксплуатировать ресурсы иерархически ниже расположенных объектов. Если это происходит в течение достаточно длительного периода, то создается определенная социальная ниша, в которой надолго замуровываются слабые социальные объекты вместе с привитой им «национальной» культурой, то есть искусственной социальностью. Очень часто эту роль искусственной социальности выполняет религия. Многие колониальные народы, впитав в себя «культурные» эрзац-продукты «белой расы», потеряли способность к самостоятельной ориентировке в бушующем океане социальных форм.

Известно, что под скипетром британской короны пышным цветом расцвела коррупция. Только выход Гонконга из-под юрисдикции Великобритании помог эту коррупцию резко сократить. А на островах Папуа Новая Гвинея, которые все еще управляются британской короной, можно зафиксировать высочайший уровень коррупции. Новые постсоветские «демократические республики» стали жить по нормам, которые им активно устанавливали советники из США и Великобритании, в том числе социологи и социальные работники, направляемые в эти государства. И в республиках немедленно расцвели махровым цветом и казнокрадство, и взяточничество в невиданных ранее масштабах. Очевидно, что коррупция – это удобная форма внешнего управления страной, не только навязываемая извне, но и создающая условия для устранения любого человека или организации, непокорных воле внешнего контролера, ведь берут же взятки. Но устраняют людей избирательно!

Еще более давний способ создать контролируемую социальность состоит в советской традиции, унаследованной либеральной Россией – издавать законы, которые никто не в силах соблюдать. Так, все автоматически становятся потенциальными преступниками, а кого сажать в первую очередь, решить недолго. В создаваемой таким образом социальности царит страх, неуверенность за будущее, ожидание засады каждую минуту и нежелание оставаться более в такой стране.

Возникает вопрос: так в чем состоит естественное построение социальности?

Взглянем на любой высокопрофессиональный коллектив, которого еще не затронули метастазы разложения. На вершине – компетентная и морально незапятнанная личность, авторитет которой немедленно институционализирует все ее советы, рекомендации и решения, будь то в профессиональной или в моральной сфере. И все эти оценки ситуаций становятся канвой социальности, присущей именно данному коллективу. Незаурядная личность растворена в коллективе, живет ее нуждами и формирует этот коллектив, и именно поэтому данную группу людей можно назвать коллективом. Если такой личности нет, то никакая группа людей не способна стать коллективом, а будет механически воспроизводить «заветы предков», не подозревая, что скатывается в пасть хищной «социальной акулы», поджидающей рядом или прикладывающей усилия к ускорению этого процесса. И вся группа, даже не подозревая этого, будет интенсивно эксплуатироваться этой «акулой», не имея защитой даже собственную социальность. Многие, даже крупные корпорации и государства, пали жертвой собственной жадности, набрав кредитов и оказавшись в вечной долговой тюрьме. Теперь они почти бесплатно отдали в кабалу многие свои будущие поколения, не говоря уже об иных ценных ресурсах.

Почему у них ослабла социальность? Для ответа на этот вопрос обратимся к понятию причинно-следственных цепей.

Причинно-следственные цепи

Позитивистская социология призывает рассматривать социальные явления как твердые факты, обусловливающие нашу жизнь. Взаимозависимость и причинность представляются исключительно в горизонтальном плане как рядоположные факторы, влияющие друг на друга. Однако есть и другой подход к изучению социальной реальности, рассматривающий все наличные социальные факты как следствия принятых однажды решений. Все социальные условия и обстоятельства нашей жизни, которые мы застаем при рождении, созданы решениями людей, живших в прошлом. Все эти обстоятельства – всего лишь следствия, которые могли быть и иными. От принятых решений, от качества ума, от способности прогнозировать и рассчитывать последствия зависят те обстоятельства, в которых мы начинаем жить и которые мы изменяем нашими новыми решениями. Если мы недовольны наличными условиями, значит решения были не в нашу пользу или приняты плохо подготовленным умом.

Такой подход помогает понять рукотворность многих (если не всех) социальных процессов и вселяет уверенность в способность людей изменять по своему выбору наличные социальные условия. Фатализм или предопределенность начисто исчезают при таком подходе. Воля человека самовластна, даже Бог не может не считаться с ней. Другое дело, что над человеком начинают довлеть последствия неправильно принятых решений, что обнаруживает твердость мира в лице жестких причинно-следственных цепей.

Жесткость их состоит в том, что если предпринят первый шаг в заданном направлении или, как говорят, выбран данный вариант решения, то вытекающие из первого шага следствия уже не оставляют другой возможности, кроме как сделать и второй, вытекающий из вновь сложившихся обстоятельств, шаг, а затем и третий и т. д. Вся причинно-следственная цепь разворачивается в своей логически необходимой последовательности, и через несколько шагов мы видим уже иную социальную реальность, которая была неизбежно запрограммирована уже первым шагом.

Хорошо, если этот первый шаг был правильным. А если нет? Тогда это означает, что решение проблемы не было достигнуто, а только отсрочено. И возникают вечно повторяющиеся циклы, которыми полна вся социальная жизнь. В слове «правильный» много неопределенности. В принципе, каждая социологическая теория дает свое понимание правильности или неправильности действий. Если то, что хотели устранить или изжить из социальной жизни, не устранено, а та цель, к которой стремились, не достигнута, то естественно будет назвать такие решения неправильными. Неправильные решения создают плохую социальность, в которой людям неуютно и они не хотят в ней жить. Классовые теоретики тут же привлекут аргументы классового доминирования и скажут, что то, что хорошо для одного класса – кабала для другого. Однако, это очень поверхностная точка зрения. Общество как целостность нужно всем и вполне возможно прийти к таким решениям, которые обеспечат классовый мир.

Когда социальность крепка, тогда даже лишения, страдания и мытарства переносятся совместно и легче. Даже годы войн и голода не доводят людей до такой потери человеческого облика, как в эпоху намеренного разгрома социальности. Социальность можно представить в виде картинки, где один держит трос, на котором стоит другой и держит другой трос, на котором стоит первый. Если первый захочет схитрить и опустит трос, то опустится вниз другой, но одновременно, поскольку у него конец того троса, на котором стоит хитрец, то опустится и сам хитрюга. И наоборот, если, напрягшись, первый поднимет трос, на котором стоит другой, то автоматически поднимется и он сам.

В индийской социологии принят даже критерий правильных действий: действие считается правильным, если оно не вытекает из отождествления с какой-либо одной из сторон взаимодействия. В китайской социологии рекомендуют вообще не вмешиваться в поток действий, а ждать их естественного исхода. Эти воззрения связаны с тем, что любое непродуманное вмешательство зарождает новую причинно-следственную цепь, которая может увести далеко от намеченных результатов.

Таким образом, вместо того, чтобы брать социальные явления как твердые факты, социолог новой волны рассматривает их как последствия прошлого, как некие ошибки или достижения прошлого, которые довлеют над настоящим и закрывают, в худшем случае, многие оставшиеся в прошлом пути развития.

Приведем примеры причинно-следственных цепей и циклов.

Обычная в истории ситуация: царь (император, король, султан и др.) начинает войну и завоевывает новые земли. Часть добычи, в том числе и территории, он отдает своим наиболее надежным и прославленным полководцам и воинам в награду за храбрость и мужество. Если он не поделится добычей, то те могут поднять бунт и свергнуть царя. Эти воины становятся богаче и сильнее, чем они были до войны. Их совокупная сила может вызвать беспокойство у царя, и он снова начинает войну, надеясь отвлечь своих полководцев от мыслей о захвате власти у не столь уже сильного царя. Он снова завоевывает новые земли и снова вынужден решать ту же дилемму: если он не поделится снова своими трофеями и землями, то ему угрожает тот же исход; если же, как и прежде, он делится добычей, то воины, становясь богаче, как крупные феодалы начинают угрожать своему царю. Пытаясь решить эту задачу, царь призывает под свои знамена чужестранных наемников, надеясь, что те, не имея общественной поддержки, не смогут ему угрожать. Но вышеописанный процесс через несколько циклов вновь приводит к появлению достаточно сильных и богатых полководцев из наемников и царь снова сталкивается с той же дилеммой. Процесс имеет неизбежную точку перегиба: рано или поздно, но наемники приходят к осознанию того факта, что царь, не доверяя своим прежним дружинникам, не так уж и силен и, в принципе, находится в их власти. Поскольку наемников ничего не связывает с этим обществом – ни культура, ни родственные связи, ни патриотический дух – они, сговариваясь с феодалами (или без оных) сбрасывают своего правителя и ставят нового. Новый царь подбирает себе дружину из самых верных и преданных воинов, вознаграждает их, и тот же вышеописанный процесс возобновляется в очередной раз. Цикл завершен, начинается новый цикл и новый правитель повторяет все ошибки предыдущего. Кратко можно суммировать все основные этапы: 1) царь силен – феодалы слабы; 2) раздел трофеев и силы уравновешиваются; 3) мирная жизнь и феодалы начинают доминировать; 4) царь создает угрозу войны и уравновешивает ситуацию; 5) он начинает войну и усиливается и т. д.

Это пример социологического цикла, в котором невозможно разделить историю и социологию. В каждый момент времени социологический срез покажет одну из мелькающих ситуаций, совокупно образующих историческую циклическую линию. Но только завершенный цикл покажет смысл каждого среза и даст прогноз его последующих состояний. Все рассуждения о причинно-следственных цепях автоматически расширяются на любую социальную группу – народ, нацию, профессиональную, политическую, культурную, общественную группу и т. д. Обозначением этой группы в качестве социального субъекта подчеркивается профиль принятия решений этой группой в собственных интересах. Как бы ни было объективно социальное знание, всегда есть социальный субъект, который является его выразителем и использующим это знание для своего продвижения.

Такого рода процессы с небольшими изменениями происходят и сегодня. Олигархи ограбили население и боятся возмездия. Они скупают тех, кто продается, а остальных заменяют мигрантами (то есть наемниками). Общество всегда находится в каких-то фазах подобных социологических циклов, чаще всего сразу во множестве пересекающихся циклов. Но если мы осознаем, что находимся в конкретной фазе хорошо изученного циклического процесса и все наличные признаки подтверждают это, то нетрудно отсюда сделать прогноз о будущем состоянии общества. Если нет никаких мешающих факторов, то наступит следующая фаза этого процесса со всеми присущими ей характерными особенностями. Так можно прогнозировать на любое количество лет вперед, зная четкую последовательность и неизбежность наступления последующих фаз.

Вот еще пример одного из многих рядовых циклических процессов, описывающих взаимодействия сопряженных категорий. Рассмотрим цикл «больные и врачи»: 1) возникает эпидемия и требуются врачи (больных – максимум, врачей – минимум); 2) спешная подготовка врачей и борьба с эпидемией приводит к пропорционально равновесному состоянию (скажем, на каждые 10 больных имеется по норме 1 врач); 3) количество больных сокращается, но запущенный процесс подготовки медицинских кадров приводит к преобладанию врачей; 4) это преобладание вызывает безработицу среди врачей и острую конкуренцию за место (минимум удобств для врачей); 5) активность врачей, в частности, их научно-медицинская деятельность открывает новые болезни, переводя прежде нормально здоровых людей в состояние больных (вариант – преступным образом запускаются новые эпидемии); 6) количество больных растет (см. далее первый пункт). Подобные циклы разворачиваются в тысячах ежедневных взаимодействий представителей сопряженных категорий (учитель – ученик, пешеход – водитель, судья – преступник, банкир – должник и т. д.).

Игнорируя подобные циклы, позитивистская социология фиксирует лишь отдельные фазы процессов, придавая им самостоятельность и изолированность, затормаживая тем самым осознание их текучести и наступление следующих фаз.

Самый распространенный сегодня циклический процесс – заманивание в долговую яму. Сначала соблазняют красочными вещами, затем дают их в кредит, затем начинают брать сложные проценты, а под конец заставляют служить любой, даже самой грязной цели, ввиду кабальной зависимости от банка. Целые государства и империи падают жертвами алчности и недалекости их правителей. Алгоритмы, которыми пользовалась ФРС (Федеральная Резервная Система), сегодня знакомы большинству образованных людей, но спустя некоторое время, когда все забудут о преступлениях этой группы банкиров, алгоритмы вновь всплывут на поверхность, опустошая ландшафты цветущих государств.

Приведем еще пример социально-политического цикла, как его описывает А. Азимов: «Когда образуется империя, вся мощь централизуется в столице, в руках правящего народа. Провинции разоружают и, насколько возможно, лишают армий.

Далее возможны две альтернативы. Провинции, заселенные обычно подчиненными народами, остаются непокорными и не смирившимися, хватаясь за каждую возможность восстать против центрального правительства. Пока империя сильна, восстания, как правило, безуспешны и жестоко подавляются, по каждое восстание, даже раздавленное, частично разрушает процветание империи и иссушает понемногу силы ее правителей. Не желая сражаться с внешними врагами, мятежные провинции очень склонны призывать кочевников, надеясь использовать их помощь против центрального правительства.

Если, с другой стороны, провинции приведены в полную покорность, либо мало-помалу лишаются своих воинственных традиций, они не способны отразить кочевников, когда они появляются. И, не потеряв еще ненависти к центральному правительству, они вполне готовы приветствовать пришельцев как освободителей, а не врагов.

Отсюда следует, что если в империи начинается даже слабый упадок, возникает порочный круг внезапных мятежей и дальнейшее ослабление, то новые мятежи обращаются к помощи извне и очень часто всего за одно поколение империя рушится» [1].

Что можно посоветовать империи, стоящей перед дилеммой: или разоружать непокорные провинции, держать их в страхе и ненависти к центру, но тогда границы империи окажутся ослабленными и подверженными внешнему вторжению, или усиливать свои границы, давая возможность провинциям иметь оружие или армию, которая имеет рискованное свойство в определенный момент выступить против центрального правительства?

Как говорят статистики, в любом решении есть риск совершить одну из двух типов ошибок: либо недооценка истинной опасности, либо переоценка ложной тревоги.

В попытке сбалансировать риски этих двух типов у правящей группы возникает обычно искушение к культурной или религиозной ассимиляции покоренных народов, но тут она впадает в цикл уже другого рода с иными альтернативами: либо предоставление минимальной культурной автономии с риском влияния на имперскую культуру, либо ужесточение политики депортаций и бесконечного ассирийского террора и контроля за умами подданных.

Социология могла бы многое позаимствовать из практики разрешения подобных вопросов выдающимися императорами древности. Величие Александра Македонского было в опережающем социальную науку на столетия понимании этого факта. «В отношении обычаев завоеванных народов Александр придерживался политики Кира (персидского царя. – Прим. автора). Он предоставлял им свободу и с величайшим удовольствием следовал любому ритуалу, который делал их счастливыми» [2].

К точно такому же выводу пришли правители персидской Ахеменидской державы.

Еще один пример часто встречающегося в истории социально-политического цикла – борьба двух кланов за господство. Конкурентный клан провоцирует беспорядки, хаос, призывает к гражданскому неповиновению, к разрушению ненавистной иерархии, к равноправию, к установлению демократических порядков и смягчению законов. В то же время на возникающий хаос народ обычно реагирует отрицательно, требуя наведения порядка сильной рукой. Когда уже всем становится ясно, что нужна сильная рука, но этой руки нет у запуганного нынешнего правительства, то выступает другой клан и жесткой рукой отбирает у народа последние остатки свобод. В результате степень несвободы в обществе только возрастает. Начинается новый, более затрудненный цикл борьбы за свободу, в результате которого новая элита сменит предыдущую, но общество опять пожертвует частью своих свобод. Общество, формируемое подобным манипулятивным властолюбивым процессом, вряд ли осознает наличие иных альтернатив, не ведущих к потере прав, и, в конечном счете, подвержено исчезновению.

Этот регресс в гражданских правах никак не вяжется с оптимистической верой некоторых социологов в массовое действие как в дорогу в грядущее царство свободы и равноправия. Но, тем не менее, грамотный социолог должен был бы показать обществу рефлексивные ловушки и трюки, используемые этими кланами, и показать выходы из этой обычной для истории борьбы за власть.