Текст книги "Методология моделирования и прогнозирования современного мира"

Наука государственного права, которая в западной традиции прочно обосновалась в предметном поле политологии, скрупулезно рассматривает формально-юридические основания принятия политических решений, закрепленные в конституционном законодательстве тех или иных государств. Особое внимание здесь уделяется вопросам теории и практики законодательной деятельности, без учета особенностей которой невозможен процесс моделирования конструктивных политических решений. При этом закон рассматривался не только как разновидность нормативно-правового акта, что является типичным для концепции юридического нормативизма, но и как материальная форма политического решения, что, в свою очередь, характерно для теории структурного функционализма, концепции солидаризма и философии прагматизма.

Сравнительная политология, первоначально призванная осуществлять сопоставительный анализ разнопорядковых и однопорядковых политических институтов макроуровня (то есть отдельных государств), к 80-м гг. XX в. все большее внимание обращает на коммуникативные процессы, развивающиеся в рамках конкретных политических систем (то есть на микроуровне). Статус доминирующей методологической основы сравнительной политологии в конце ХХ в. приобретает неоинституционализм. Главной задачей компаративистики, в конечном счете, становится поиск оптимальных и эффективных механизмов принятия политических решений субъектами политической коммуникации. Целью решений в этом случае является достижение положительного эквилибриума, то есть такого положения политических акторов в конкретной ситуации, которое при определенных оговорках и погрешностях является наиболее благополучным не для отдельных участников взаимодействия, а для всех без исключения.

В итоге теория политических решений объективно сформировалась на стыке различных методологических направлений, школ и уровней политического знания. В силу этого характерными чертами моделирования и прогнозирования в данной области стали полипарадигмальность, комплексность и системность.

Совокупность этих черт подразумевает недопустимость в процессе построения моделей принятия политических решений методологического господства институционализма или бихевиоризма, юридического нормативизма или компаративистики. Речь может идти только об объективно обоснованном доминировании того или иного методологического подхода в исследовании различных граней феномена политического решения. Теория политических решений, механизмы моделирования данного процесса представляются обоснованными и имеющими прикладное значение только в результате комплексного исследования политического властвования и управления вообще и механизмов принятия конкретных управленческих решений в частности.

Однако любое комплексное исследование является результатом творческой переработки существующих на данный момент методологических течений, направлений, парадигм и школ. Теория политических решений не является исключением из общего правила. Прикладной комплексный анализ процесса выработки управленческих решений в конкретной политической ситуации основывается на достижениях различных подходов и направлений, которые и составляют структуру той отрасли политического знания, которую мы называем «теорией принятия политических решений».

Между тем, в политической науке к началу XXI в. не сложилось единства взглядов на внутреннюю структуру теории принятия политических решений, в силу чего механизмы моделирования и прогнозирования нередко носили стохастический характер. Несмотря на то, что большинство теоретико-методологических направлений в данной предметной плоскости либо уже конституировались, либо находятся на стадии методологической формализации, вопрос об их интегрировании в более крупные теоретико-методологические образования того или иного уровня остается открытым. Причиной проблемности внутренней дифференциации теории принятия политических решений, на наш взгляд, является недостаточная проработанность критериальной базы. Четко артикулированная система предметно-методологических критериев позволила бы не только аргументировано определить системную принадлежность подотраслей и институтов в рамках теории принятия политических решений, но и выстроить их в некую иерархию в соответствии со спецификой предметной плоскости. В такой ситуации моделирование процессов принятия политических решений приобрело бы более формализованный и структурированный характер, а его результаты были бы гораздо более прогнозируемы.

Тем не менее, определенная договоренность в отношении внутреннего структурирования теории принятия политических решений в науке все-таки существует. Большинство исследователей склоняются к тому, что систематизацию отраслей и институтов знания в пределах теории принятия политических решений имеет смысл осуществлять на основе двух конкурирующих подходов: нормативного и поведенческого [13].

А. А. Дегтярев [14] предлагает расширить понимание обоих подходов за счет наполнения их методологическими достижениями целого ряда смежных наук (экономики, правоведения, философии, психологии и др.) и называет их соответственно нормативно-прескриптивным и дескриптивно-экспликативным. Кроме того, в политической науке существует утверждение, что на предложенную методологическую схему может быть наложена другая матрица, в соответствии с которой все концепции в рамках теории принятия политических решений могут быть объединены в две группы: холистские (моноагрегатные) и полиагрегатные [15]. Первую прогностически-моделирующую матрицу условно можно назвать мотивационной, вторую – кибернетической.

Специфика мотивационной матрицы состоит в том, что процесс принятия политических решений рассматривается через призму субстанциональных детерминант, совокупность которых в значительной степени обусловливает не только процесс разработки и принятия политических решений, но и эффективность механизмов их последующей реализации.

Сама совокупность детерминант, от которых зависит и процессуальная, и материальная сторона принятия политических решений, представлена факторами, как минимум, двух типов.

Первый тип – факторы телеологические или идеально-типические. Суть их заключается в том, что они, являясь побудительным мотивом для разработки и принятия конкретного политического решения, могут быть не материализованы ни в виде актуальных социальных ожиданий, ни в качестве корпоративных властных интересов. Телеологические детерминанты выступают в качестве формально-определенного ориентира, идеального типа, который в конкретной социально-политической ситуации конструируется субъектами, принимающими политические решения, с целью определения оптимальных векторов последующих властных действий. При этом планируемые властные действия могут не коррелироваться с артикулированными или ожидаемыми социальными экспекциями. К управленческим действиям такого рода в современной российской политической практике можно, на наш взгляд, отнести реформу образования (включая введение «болонской» системы), установление традиций «преемственности» государственной власти, фактический отказ от честных и прозрачных выборов и т. п.

Процесс принятия политических решений с учетом действия телеологических детерминант выступает в качестве достаточно технологичного производства знания (причем далеко не всегда достоверного) о наиболее эффективных путях расширенного воспроизводства политической системы и транслировании этого знания в политико-правовую плоскость. С точки зрения нормативно-прескриптивного подхода, основной задачей теории принятия политических решений становится «изучение процессов, благодаря которым и происходит собственно воспроизводство и развитие человеческого общества и самих людей, а именно процессов и систем принятия решений, систем анализа и проектирования, а также механизмов комплексной поддержки и интеллектуального обеспечения принятия этих самых решений», – считает один из ярких представителей данного подхода И. Дрор [17].

В большинстве случаев нормативно-прескриптивный подход акцентирует внимание на количественном анализе эффективности альтернативных политических решений и их соответствия тому нормативному образцу, который был создан на одной из начальных стадий решения конкретной проблемы. Как следствие процесс разработки и принятия политических решений сублимируется в технологию конструирования «матрицы предпочтений» [17], которая и становится основным источником информации для лица, принимающего решения. Политическое решение с этих методологических позиций рассматривается как «процесс поэтапного установления приоритетов» [18]. Политика же в целом трактуется как последовательность действий, которые сочетаются с описанием реальности и созданием идеального типа политико-управленческого действия [19]. Развернутая дефиниция категории, данная с указанных методологических позиций, может выглядеть следующим образом.

«Политическое решение – это комплексный и иерархизированный процесс целедостижения, формируемый посредством соизмерения, согласования и реализации целей на основе интеграции и кооперации совместной деятельности управляющих и управляемых» [20].

Вторая группа детерминант, наличествующих в процессе принятия политических решений – это эмпирико-социальные факторы. В отличие от факторов телеологических, отражающих стремления и намерения субъектов, принимающих политические решения, эмпирико-социальные факторы являют собой те побудительные сигналы, которые аккумулируются на входе в политическую систему. Они могут артикулироваться соответствующими общественными группами или «привратниками» (по Д. Истону) или же они могут быть выявлены по инициативе лиц, ответственных за принятие властных решений и состояние политической системы в целом.

Дескриптивно-экспликативный подход в теории принятия политических решений нацелен именно на исследование эмпирико-социальных факторов, сочетая при этом достижения количественного и качественного анализа. Данный подход рождается на стыке методологических достижений гуманитарного знания в целом, в отличие от нормативного подхода, который склонен к оперированию методами «наук о должном» (по Г. Кельзену), пренебрегая теоретической базой «наук о сущем». Как следствие дескриптивно-экспликативный подход раскрывает и феномен политического решения, и базисные механизмы его моделирования, разработки и принятия с высокой долей адекватности. Само политическое решение в методологических рамках данного направления трактуется как «результат выбора, предписание к действию, анализ альтернатив» [21], как форма специфического взаимодействия людей, которую невозможно объяснить и описать сугубо рациональными и количественными методами.

С определенной долей условности иллюстрацией действия эмпирико-социальных факторов в политическом процессе мы можем признать решение государственного руководства о «либерализации» политической системы России в 2012 г., что отчасти стало результатом массового недовольства и давления со стороны общества и политической оппозиции.

Специфику кибернетической матрицы можно свести к тому, что в ее методологических рамках основное внимание уделяется анализу управленческой деятельности конкретных субъектов политической власти. Субъектный состав лиц, отвечающих за принятие политических решений, и является основной причиной теоретического спора в рамках кибернетического направления. Фактически дискуссия ведется вокруг ответа на вопрос: является система «агентов», наделенных легальным правом вырабатывать властные императивные решения, системой монистической, дуалистической или плюралистической [22].

Данный спор не является надуманным, как это может показаться на первый взгляд. Речь здесь идет о том, можно ли считать делимым суверенное право государства принимать решения, обладающие нормативным характером. Всю совокупность суждений по данному вопросу условно можно разделить на две группы, которые и символизируют собой два теоретико-методологических направления в пределах кибернетической матрицы.

Первое направление – монистическое. Его представители [23] склонны к трактовке государственно-управленческой системы как организационной целостности. Исследование моделей государственного властвования и администрирования ведется в рамках данного направления по пути соотношения итогов практического моделирования с актуальными и верифицируемыми постулатами политической теории. Для концепций монистического толка характерно приоритетное обращение к методологии «старого институционализма», рационализма, утилитаризма и прагматизма. Среди конституированных концептуальных систем данного направления принято выделять, прежде всего, концепцию организационного институционализма и концепцию ограниченной рациональности. При всем различии данных двух школ их объединяет тот факт, что государственно-управленческая система рассматривается в них в качестве целостного образования, возглавляющего деятельность административных организаций, связанную со сбором и производством управленческой информации [24]. Подобное властное образование отличается строгой иерархичностью, которая позволяет нейтрализовать внутренние противоречия и конфликты и способствует сохранению корпоративной ресурсной базы, интеллектуального и информационного потенциала, идейных и духовных основ. Все достижения политической системы, как считают представители данного направления, связаны с монолитностью государственного суверенитета, обеспечивающей эффективность процесса принятия политических решений. Транслирование права участия в разработке и принятии решений управленческого характера отдельным подразделениям, функционирующим в рамках политической системы, является всего лишь техническим актом, содействующим повышению эффективности и конструктивности государственного менеджмента.

Сторонники плюралистического направления [25] в рамках концепций инкрементализма, бихевиорализма, всеобщей рациональности, групповой репрезентативности [26] и др. развивали идею о «распыленности» управленческих функций в условиях развитой демократии, о невозможности сбалансированного государственного администрирования посредством некоего синдиката, монополизировавшего функцию принятия политических решений.

Неопределенно множественный характер субъектов, принимающих политические решения, с позиций плюралистического направления есть объективная данность, абсолютно соответствующая социально-политической реальности современности. В разработке и принятии политических решений неизбежно принимают участие не только субъекты политической власти различного уровня, но и группы давления, специалисты-эксперты и, наконец, отдельные граждане. Говоря о теоретико-методологических потребностях второй половины XX в., И. Дрор писал: «Если в чем и есть нужда, так это в модели, которая отражала бы реальность, будучи при этом направлена на ее совершенствование, и которую можно приложить к принятию государственных решений, ориентируясь на максимальное усилие в выполнении правильного политического курса» [27].

Рассмотренные теоретико-методологические матрицы при наложении их друг на друга позволяют судить о чрезвычайной сложности, многогранности и многоаспектности концептуальной базы теории принятия политических решений. Ни для кого не секрет, что система теоретических взглядов на предметную плоскость теории политических решений формировалась на протяжении целого ряда этапов, каждый из которых был отражением соответствующих социально-политических реалий. Каждая концепция может быть охарактеризована как объективно ангажированная своим политическим временем. Поэтому к каждой из них могут быть предъявлены достаточно серьезные претензии. Поэтому неудивительно, что в конце XX в. ученые пришли к пониманию реальной и потенциальной конструктивности комплексного подхода в теории принятия политических решений. «Комплексная концепция управленческих решений характеризуется всесторонним учетом всех аспектов, а также рациональным использованием логического мышления и интуиции субъекта управления, математических выводов и вычислительных средств при формировании и выборе решения» [28].

С точки зрения комплексного анализа проблемы, большой интерес, на наш взгляд, представляет теория принятия политических решений, преломленная в методологии неоинституционализма. Данное теоретическое направление, зародившееся в 60-е гг. XX в. в предметном поле экономической теории, было заимствовано политической наукой и стало закономерным продолжением развития компаративистики в условиях методологического кризиса 70-х гг. Помимо теоретико-концептуального кризиса, на становление основ неоинституционализма оказала влияние достаточно напряженная обстановка, которая сложилась в мире, а также в отдельных крупных государствах обоих полушарий.

Неоинституционализм стал продолжением теории рационального выбора, имплементированной в политическую науку из социологии и переработанной сравнительной политологией в конце XX в. Краеугольным постулатом теории рационального выбора является тезис об эгоистичности и рациональности социально-политических акторов [29], что подталкивает их к максимально короткому и незатратному пути достижения поставленных перед собой целей. В отличие от теории рационального выбора, в рамках неоинституционализма рассматриваются не изолированные поведенческие векторы, а варианты взаимодействия социально-политических акторов. С точки зрения М. Фармера, «разработчики данной теории исходят из того, что политические решения и процессы, подобно экономическим, являются плодом индивидуальных решений или „выборов“, но таких индивидуальных „выборов“, которые связаны с совокупным результатом» [30].

Фактическая коммуникативная сущность неоинституциональной методологии, ориентация, с одной стороны, на рационализм, с другой, на коллективный интерес, допустимость сочетания когнитивного подхода с инкременталистским, системным, социально-репрезентативным и т. д. выводит данную исследовательскую модель на достаточно высокий уровень теоретического универсализма и комплексности.

Отправной точкой теории неоинституционализма является вывод о том, что наиболее ценным с прикладной точки зрения является расстановка акцентов не на анализе моделей поведения отдельно взятых акторов, а на исследовании процессов реализации индивидуальных интересов в сферах социально-политического взаимодействия. Не секрет, утверждают теоретики неоинституционализма [31], что, взаимодействуя друг с другом, акторы выбирают эгоистическую стратегию. Эта стратегия нередко ведет к деструктивным результатам не только для действующего лица, но и для тех, на кого его действие было направлено. Как не допустить принятия актором (особенно политическим) заведомо деструктивного решения? Каким образом процесс принятия решений политическими акторами можно направить в конструктивное русло? Как заставить действующих политических субъектов отказаться от выбора индивидуально-предпочтительных стратегий в пользу стратегий совместно-предпочтительных? На эти вопросы и пытается дать ответ теория принятия политических решений, заимствующая методологические достижения неоинституционализма.

Специфической чертой неоинституционализма является то, что в его рамках принципиально не рассматриваются ситуации с так называемой нулевой суммой. То есть в сферу методологических интересов неоинституционализма не входит исследование таких моделей социально-политической коммуникации, когда один из акторов обладает изначальным преимуществом в процессе принятия решения и использует данное преимущество целенаправленно и очень активно. Как результат у противостоящей стороны возможность принятия решений отсутствует вовсе. Примерами политической ситуации с нулевой суммой может служить законодательная деятельность тоталитарного государства, вооруженный разгон мирной политической демонстрации, использование массированного административного ресурса в рамках предвыборной кампании и т. д.

В условиях развития демократических, самоуправленческих тенденций, утверждения основ сетевой политики в управлении государством ситуации с нулевой суммой все чаще воспринимаются в качестве либо аномальных, либо временно вынужденных. Политическая практика доказала, что только в результате интенсивного взаимодействия друг с другом политических акторов различного уровня и функционального предназначения, их пересечения с гетерогенной совокупностью акторов социального плана политическая система общества получает гарантии расширенной репродукции. Поэтому и политической наукой, и социально-политической практикой среди моделей целенаправленного взаимодействия индивидуальных и коллективных социально-политических субъектов все большее внимание уделяется ситуациям с ненулевой суммой.

Функционирование лиц, принимающих политические решения, в формате ситуаций с ненулевой суммой приобретает характер тактики взаимных уступок при сохранении стратегических индивидуальных целевых ориентиров. То есть персональная заинтересованность каждого политического актора подталкивает его к участию в коллективных процедурах принятия политических решений, поскольку вне группового взаимодействия реализация собственного политического интереса становится невозможной.

В ситуациях подобного рода действующие политические акторы, находясь в коммуникативном пространстве, вынуждены добиваться поставленных целей не путем использования легального властно-силового ресурса, а посредством поиска максимально возможного компромиссного варианта решения поставленных задач.

«Если участники большой группы рациональным образом пытаются максимизировать свое индивидуальное благосостояние, они не станут прилагать никаких усилий для достижения общегрупповых целей до тех пор, пока на них не будет оказано давление или каждому из них не будет предложен индивидуальный мотив к подобному действию, не совпадающий с общим интересом группы. Мотив, реализуемый при условии, что члены группы возьмут на себя часть издержек по достижению общей целью», – пишет Дж. Колеман [32].

При этом каждый из субъектов, принимающих властно-управленческие решения, автоматически оказывается в ситуации административного дуализма: с одной стороны, он стремится к реализации тех задач, которые определяются местом субъекта в системе властной иерархии, а с другой, он вынужден принимать политические решения с учетом коллективного интереса всей политической системы. Как результат, индивидуальные решения всей генеральной совокупности участников властно-политической интеракции объективно выстраиваются в системную государственную политику, ориентированную, прежде всего, на удовлетворение через совокупность политических решений коллективных социальных ожиданий.

Следствием указанного коллективного рационального выбора со стороны лиц, принимающих политические решения, является достижение ими положительного эквилибриума. Речь идет о таком равновесном политическом состоянии, которое становится возможным только в случае способности всех политических акторов устанавливать причинно-следственные связи между ограничениями своих эгоистических интересов в пользу «общего блага» и последующим получением «бонуса» в виде удовлетворения индивидуальных экспекций. Однако главной проблемой здесь является отсутствие формализованных институциональных гарантий, которые бы априори не провоцировали политических акторов на выбор индивидуально предпочтительных стратегий, то есть таких моделей поведения, когда политическое решение направлено на максимизацию выгоды субъекта, его принимающего. В условиях коллективного выбора индивидуально-предпочтительные стратегии наносят ущерб всем участникам групповой коммуникации, в том числе и тем, кто эти стратегии выбирает в качестве приоритетного направления.

Примером торжества индивидуально-предпочтительной стратегии в современной политической практике в России может служить отказ от выборов глав субъектов Федерации и переход на их фактическое назначение главой государства. Индивидуальный интерес Президента РФ как политического актора в данном случае состоит в том, что система государственного управления в результате административной реформы приобретает высокий уровень централизации, и методы координации в административной вертикали постепенно вытесняются методами субординации. Попираемое при этом конституционное право граждан Российской Федерации быть единственными носителями государственного суверенитета и источником государственной власти [33] рассматривается в качестве вынужденной жертвы, приносимой во имя установления организационного порядка в стране. Однако, как показывает практика последних лет, реформа, изменившая порядок назначения глав субъектов Российской Федерации, способствуя укреплению одной из ветвей государственной власти, поступательно приводит к снижению жизнеспособности политической системы в целом. Что можно назвать в качестве «побочного эффекта» административной реформы?

Во-первых, заметное снижение значимости региональных законодательных собраний в политической жизни страны в силу их гораздо большей «осторожности» в действиях, продиктованной возможностью роспуска не только главой субъекта федерации, но и Президентом РФ.

Во-вторых, падение уровня самостоятельности и ответственности за принимаемые решения представителей региональных властей, рост патернализма и этатизма в управлении регионами.

В-третьих, целенаправленное формирование административных барьеров на пути развития сетевой политики в России. Общепризнано, что именно сетевая политика способна вовлечь в процессы государственного управления субъектов, ответственных за принятие политических решений не только на федеральном, но и на региональном, местном и локальном уровнях. Девальвация принципов сетевой политики способна привести к развитию интерпассивности региональных властей, подавлению в них разумного властного начала, формированию политической податливости и политического инфантилизма.

Приведенный пример, к сожалению, не единичен. Иллюстраций тому, как политические акторы, находящиеся в ситуации коллективного выбора, выбирают ту стратегию, которая дает преимущественную выгоду только им, нанося ущерб системе в целом, в современной политической истории России очень много. Совместно-предпочтительные стратегии, вынуждающие субъектов власти сознательно идти на ограничение своих властных амбиций и минимизировать индивидуальную выгоду в пользу коллективного интереса, в отечественной политике являются большой редкостью. Сложившаяся ситуация рождает закономерный вопрос: каким образом в процессе политической интеракции можно нейтрализовать эгоцентричные доминанты субъектов, принимающих государственно-властные решения? Ответ на этот вопрос содержится в теоретико-методологических выкладках и постулатах неоинституционализма.

В условиях политических ситуаций с ненулевой суммой функцию факторов, подталкивающих субъектов, принимающих государственно-властные решения, к выбору совместно-предпочтительных стратегий выполняет система формализованных и неформальных социально-политических институтов. К таким институтам можно с известной долей условности отнести:

– конституционное законодательство, ориентированное на защиту демократических ценностей, прав и свобод личности, политический плюрализм;

– структурные звенья сетевой политической системы;

– дееспособную, юридически защищенную многопартийность;

– систему сдержек и противовесов как базовый принцип разделения властей в государстве;

– кодексы профессиональной этики политиков и государственных служащих;

– механизмы доступа граждан к управленческой информации;

– независимые СМИ, объективно освещающие деятельность политических субъектов и т. д.

Функциональное предназначение такого рода институтов заключается в том, что они в той или иной степени наделены возможностями и полномочиями применять санкции в отношении тех субъектов политической интеракции, чьи решения противоречат логике совместно-предпочтительных стратегий и содержат потенциальную опасность для всех акторов, действующих в пределах социально-политического пространства. Причем эти санкции могут быть как непосредственно действующими (например, привлечение главы государства к ответственности за попытки вывода политического режима за рамки разумного авторитаризма), так и направленными на косвенное перспективное воздействие (например, публикации в СМИ, ставящие своей целью предоставление гражданам полной объективной информации о политических действиях властных субъектов). Формализацию и развитие институтов превентивного действия, их популяризацию и актуализацию в социально-политическом бытии и сознании в настоящий момент можно признать наиболее действенным механизмом, способствующим повышению социальной ориентированности, сбалансированности и адекватности политических решений.

Методология неоинституционализма дает возможность синтезировать все наиболее конструктивное и эффективное, что создано различными концепциями в рамках теории принятия политических решений. Но главная ценность данного методологического подхода заключается, на наш взгляд, в том, что неоинституционализм дает реальную возможность перевести гносеологические достижения теории принятия политических решений в прикладную плоскость, заставить их работать на пользу демократическим ценностям, принципам приоритета прав и свобод личности в государстве.

Литература

1. Конфуций. Я верю в древность. – М., 1995. – С. 56.

2. Ли гоу. План успокоения народа // Искусство властвовать. – М., 2001. – С. 147.

3. Аристотель. Никомахова этика: соч. в 4 т. Т. 4. – М., 1984.

4. Там же. – С. 515.

5. См. Simon H. Administrative Behavior: A Study of Decision-Making Process in Administrative Organizations. – N. Y., 1997.

6. См. Lasswell H. Power and Personality. – N. Y., 1948.

7. См. Simon H. The New Science of Management Decision. – N. Y.: Evanston, 1960.

8. Lasswell H. The Policy Orientation // The Policy Sciences: Recent Developments in Scope and Method. – H. 14.

9. Simon H. The New Science of Management Decision. – N. Y.: Evanston, 1960. – P. 5.

10. Парсонс Т. Система современных обществ. – М., 1997. – С. 31.

11. К числу таких ученых можно отнести Г. Саймона, М. Мэскона, Д. Истона и др.

12. Шмиттер Ф. Неокорпоративизм // Полис. – 1997. – № 2. – С. 57.

13. См. Вавилов С. В. Принятие политических решений: Монография. – М., 2006; Нельсон Б. Социальная политика и управление: Общие проблемы // Политическая наука: Новые направления. – М., 1999; Ларичев О. И. Теория и методы принятия решений, а также Хроника событий в Волшебных странах. – М., 2000.