Текст книги "Патопсихология. Хрестоматия"

С. Я. Рубинштейн
Экспериментальное исследование обманов слуха[8]8
  См.: Вопросы патопсихологии. – М., 1970.


[Закрыть]

Обманы слуха, иллюзии и галлюцинации чаще всего наблюдаются при психических заболеваниях. Поэтому они изучаются психиатрией. Однако вопрос о формировании галлюцинаторных образов имеет значение и для общей психологии – как часть проблемы формирования образов. И далее вопросы о достоверности показаний одного из органов чувств человека и об условиях возникновения ошибок восприятия приобретают в аспекте ленинской теории отражения некоторое философское значение. Таким образом, анализ обманов слуха оказывается как бы на стыке трех наук – психологии, психиатрии и философии.

Основные направления научных поисков были следующими.

Прежде всего и больше всего изучалось, какие именно болезни приводят к тем или иным видам обманов чувств. Таких работ больше всего публикуется и до последнего времени. Эти совершенно необходимые феноменологические описания завершаются обычно дифференциацией и классификацией различных видов обманов чувств. Затем изучалась локализация патологического процесса в нервной системе. Выявилось, что обманы слуха возникают как при поражении периферических отделов органа слуха, так и при поражении подкорковых образований и корковых центров, в частности, височных отделов коры. Обсуждался вопрос о том, какие нервные процессы (возбуждения или торможения) вызывают галлюцинации. Несмотря на обширное исследование Е. А. Попова, выдвинувшего тормозную теорию галлюцинации, вопрос так и остался спорным. Интересны суждения В. К. Кандинского, утверждавшего, что при галлюцинациях наблюдается сочетание двух процессов – возбуждение чувствующих центров и тормозное состояние всей передней коры мозга. Все это – исследования состояния нервной системы галлюцинирующих больных.

Ближе к психологии стоят исследования, направленные на квалификацию психических расстройств больных при галлюцинаторных явлениях. Делались многочисленные попытки квалифицировать их в понятиях функциональной психологии. Обсуждались – и до сих пор остаются спорными версии о том, являются ли обманы слуха расстройствами восприятия или ошибками суждений, патологией памяти или воображения. Одна из наиболее древних, но господствующих до сих пор теорий гласит, что галлюцинаторные образы возникают вследствие интенсификации представлений. Согласно этой теории, представления как образы воспоминания являются более слабыми раздражителями, чем реальные объекты. Благодаря парадоксальной фазе, возникающей в коре головного мозга, они производят действия более сильные, чем восприятия реальных предметов, и становятся галлюцинациями.

Разумеется, представления участвуют в построении всякого образа, как правильного, так и неправильного. Но вряд ли можно рассматривать представления как раздражители, конкурирующие по силе с реальными объектами восприятия. Подлежит объяснению само возникновение тех или иных представлений. Ведь не хранятся же все они в сознании или, по мнению Е.А. Попова, в подсознательном, как вещи на складе, ожидая своего часа, чтобы усилиться и превратиться в галлюцинации. Клинические наблюдения показывают, правда, что просоночные состояния (в частности, в вечерние часы перед засыпанием) способствуют выявлению галлюцинации, как, впрочем, и любой патологии. Но объяснить парадоксальной фазой само возникновение представлений и их превращение в галлюцинации трудно. Теория интенсификации представлений не объясняет механизма возникновения галлюцинаторных образов. Между тем она преподносится в учебниках психиатрии вплоть до 1968 г.

Исследовались также проявления эйдетизма и удлинение последовательных образов у галлюцинирующих больных.

К тому же ряду исканий следует отнести очень важные исследования порогов слуховой чувствительности галлюцинирующих больных (М. С. Лебединский, В. Б. Азбукина, Н. Р. Баскина и Е. Ф. Бажин). Данные их пока противоречивы, но интересны и тоже характеризуют особенности психики больных, страдающих галлюцинациями.

Таким образом, изучались феноменология обманов слуха, вопросы их локализации и патофизиологии, а также различные виды патологии психики больных, страдавших галлюцинациями. Но почти не была предметом исследования деятельность людей в то время, когда у них возникают обманы слуха. Именно это и стало предметом данной работы, начатой в 1951 г. Была поставлена задача выяснить роль деятельности больных, конкретнее, деятельности прислушивания в механизме формирования галлюцинаторных образов. Для построения гипотезы были использованы еще некоторые факты, а именно следующие. Прежде всего описания галлюцинаций у здоровых людей. Так, были известны сделанные немецкими авторами описания галлюцинаций слуха у заключенных в одиночные камеры. Описывались также галлюцинации у военнослужащих при затянувшихся пребываниях на посту, во фронтовой обстановке. В последнее время число таких описаний увеличивается. Даже на XIX конгрессе психологов в Лондоне докладывали о галлюцинациях у людей, работающих под водой. Во-вторых, данные физиологов – главным образом Г. В. Гершуни, А. Т. Пшонника, С. Л. Левина, Ф. Т. Майорова – о патогенной роли слабых раздражителей. Особенно важны не столько субсенсорные раздражители, сколько слабые или слабеющие, ослабляющиеся.

Эти данные, а также некоторые эксперименты Б. М. Бехтерева, С. П. Рончевского, А. М. Халецкого позволили сформулировать следующую гипотезу. В патогенезе, т. е. в механизме развития галлюцинаторных слуховых образов, или иначе обманов слуха, существенную роль играет тревожное прислушивание людей к звукам, особенно к плохо различимым.

В соответствии с гипотезой была разработана экспериментальная методика исследования. Под предлогом проверки слуха испытуемым предлагалось прислушиваться к тому, что будет слышно в комнате, определить и сказать, что именно слышно. И инструкция, и редкие реплики экспериментатора произносились очень тихо, и это, как правило, «заражало» испытуемых: они тоже сообщали о том, что слышно, тихим голосом. Звуки воспроизводились с помощью магнитофона, смонтированного так, что в комнате стоял только репродуктор, а сам магнитофон в другом помещении. Полной звуковой изоляции экспериментальной комнаты достигнуть не удалось, поэтому опыты производились только зимой и только рано утром, пока в помещении было тихо. Если помехи все же возникали, они отмечались, разумеется, в протоколе. Звуки были записаны в студии звукозаписи на одинаковом уровне громкости (15 децибелл). На первой половине ленты были записаны однотонные, длящиеся на протяжении 55 секунд, с перерывом в 5 секунд, звуки (перелистывание страниц книги, булькание воды, тикание часов, шум дождя, трение металлических пластинок, дыхание человека, морской прибой и т. д.). На второй части ленты были иные предметные звуки: кашель, стук в дверь, бой часов, шаги, всплеск воды, свист, всхлипывание и др. Они звучали коротко, на фоне тишины, аритмично во времени. Опыт продолжался 25 минут. Все звуки воспроизводились очень тихо, на пределе различения, и длительное напряженное прислушивание создавало функциональную перегрузку слухового анализатора. В этом существенная особенность методики. Она давала возможность: 1) оценить, насколько хорошо (т. е. быстро и правильно) испытуемый распознает звуки по их предметному источнику и 2) проследить, как влияет на качество слуховых восприятий и на психическое состояние испытуемого напряженное прислушивание.

Данное сообщение содержит обработанный материал только четырех групп, всего 175 испытуемых, т. е. части всего материала.

Результаты исследования

Первая группа – здоровые. Во время исследования здоровых испытуемых обманов слуха не возникало. Так же обстояло дело при исследовании здоровых студентов аналогичной методикой, проведенном И. Л. Баскаковой.

В процессе узнавания предметного источника звуков наблюдалась обычно смена гипотез – большей частью две или три разные гипотезы по поводу одного звука с окончательным приближенно-правильным узнаванием. В этих гипотезах очень отчетливо отражался личный трудовой и житейский опыт каждого испытуемого.

Так, например, звук трения алюминиевых бобин – звон – был воспринят разными испытуемыми так: 1) «Шум… шумит… как это объяснить… как будто где-то работает станок… я училась на токаря… нет, это шлифовка… это звенит что-то»; 2) «Что-то как будто кипит такое… чайник или самовар… так делает: з-з-з-з… звенит к а к будто»; 3) «А это с бубенцами… кто-то едет венчаться, из церкви везут… звенит так»; 4) «Жесть какая-то… колеблется жесть и звенит».

Во время звука грохота (записано перекатывание деревянного шарика по столу) молодая женщина рассказывает: «Как будто концертный зал наполняется публикой, хлопают кресла, шаркают ногами люди… нет, не так, это что-нибудь столярное работают, грохочет что-то». В звуке, похожем на сирену, сельский житель может узнать рев коровы, но потом исправляет себя и говорит: «сирена».

После первых ошибочных или неточных гипотез здоровые испытуемые, как правило, переходили к более или менее обобщенным: могли сказать «вода капает» или определить более точно – «дождь идет». Оба ответа считались правильными. Некоторые, в соответствии с общеизвестными типами восприятия, определяли звук скупо и обобщенно, другие слегка фантазировали по поводу слышанного.

В психологии имеется большое количество исследований, посвященных процессу формирования зрительных образов в норме и патологии. Частичное их обобщение содержится в монографии М. С. Шехтера, в исследованиях В. П. Зинченко, Д. А. Ошанина, диссертациях Е. И. Богданова, В. И. Волкова. Есть данные о формировании слухового образа слова (А. Р. Лурия, Э. С. Беин, Р. Г. Левин), звуков речи (исследования А. Н. Леонтьева, О. В. Овчинниковой, Ю. В. Гиппенрейтер, В. П. Критской), но мало изучено формирование предметных слуховых образов. Между тем в практической трудовой деятельности ориентировка человека в предметном источнике звуков играет существенную роль. По звукам человек узнает о присутствии и действиях других людей, в труде распознает неисправность машины; врач, выслушивая больного, оценивает состояние здоровья его органов и т. п.

Вопрос о восприятии предметных звуков здоровыми людьми мог бы представить самостоятельный интерес, но пока, в данном сообщении, восприятия здоровых использованы только как контрольный материал.

Интерес представили при исследовании здоровых испытуемых лишь следующие факты.

1. 78 % звуков здоровые опознали правильно. Этот процент не должен казаться низким, напротив, ведь звуки воспроизводились на пределе возможного различения. Число высказанных гипотез было велико – оно было большим, чем во всех остальных группах испытуемых. Но, к сожалению, этот показатель представляется все менее и менее существенным для анализа слуховых восприятии.

Количество гипотез отражает часто личностное отношение испытуемого к ситуации эксперимента, заинтересованность в нем, а также индивидуальную степень психической активности. Вероятно, более продуктивным окажется качественное деление гипотез по степени их предметности.

Обратил на себя внимание один факт. Среди испытуемых оказался вначале один безупречно здоровый в психическом отношении человек, который, правильно опознавая звуки, утверждал, что слышит их с совершенно противоположной репродуктору стороны. Затем таких, ошибочно локализующих источник звука, оказалось пятеро. Все они при расспросах сообщили, что вследствие перенесенных в детстве заболеваний, они слегка хуже слышат одним ухом. Практически же это были люди нормально слышащие.

Нарушения бинаурального эффекта выявляются обычно очень тонкими методиками, а ошибки локализации измеряются сантиметрами. В наших опытах дело обстояло так, что могли выявиться лишь очень грубые нарушения бинаурального эффекта. Источник звука находился не по центру, как это обычно делается, а справа от испытуемого. Таким образом улавливались лишь очень грубые ошибки. Интересна сила этой ошибки восприятия. Одна из испытуемых, психолог, с односторонним ослаблением слуха отлично знала методику еще до эксперимента и знала, что звуки передаются из стоявшего перед ней репродуктора. В начале опыта локализовала источник звука правильно, но затем «пришла к выводу», что специально для нее, видимо, методику изменили и упорно локализовала источник звука ошибочно, т. е. слышала его сзади. Такие ошибки выявились у пяти здоровых испытуемых (разумеется, подсчитанных в сводке отдельно) и в дальнейшем выявлялись у больных. Об этом позже.

2. В группу реактивных состояний вошли истерические реакции, реактивные депрессии и реактивные галлюцинаторно-параноидные синдромы. Разберем их поочередно.

Во время реактивных состояний истерического характера больные в начале эксперимента прислушивались и действовали так же, как и здоровые. Они узнавали в звуках то, что было им привычно и знакомо, или то, что волновало их и тревожило. Однако здоровые, как только что говорилось, исправляли себя, переходили от приближенных впечатлений и гипотез к правильному узнаванию. А больные во время реактивных состояний истерического характера как бы погружались в эту припомнившуюся им или вымышленную ситуацию. Так, один из больных, в прошлом моряк, вначале приблизительно правильно определял звуки, лишь изредка ошибочно узнавал в них события, бывающие на пароходе («скребут палубу», «бьют склянки» и т. д.). Начал тяжело дышать, отвечал отрывочно, как сквозь сон. На 17-й минуте опыта, при звуке, похожем на сирену, вскочил со стула, выкрикивал слова команды, как бы участвуя в сцене морского боя, бегал по лаборатории, не реагируя на обращенную к нему речь, но продолжая описывать звуки. Другой больной, по профессии пожарник, начиная с 10-й минуты опыта, все звуки воспринимал как сцену тушения пожара, «слышал», как плакали погорельцы, как ломали ломом стену и заливали огонь водой из рукава. От волнения больной во время опыта охрип, потерял голос. Одна из больных в звоне стекла узнавала «церковные колокола» и, опустившись на колени, проникновенно молилась; другой больной принял шелест бумаги за стрельбу пулемета, кричал, командовал. В тихом звуке «всхлипывания» очень многие узнавали голоса своих близких, волнуясь, требовали немедленного свидания с ними.

Подобные переживания настолько охватывали больных, что все последующие звуковые раздражители могли быть расценены ими объективно. Они как бы «подтягивались» к ситуации, искаженно воспринимались больными в плане конкретной, овладевшей ими ситуации. Погружение больных в эту воображаемую ситуацию иногда достигалось путем некоторого самовзвинчивания, иногда происходило по типу грез. Однако внешние двигательные и мимические проявления больных, их интонации, смех, слезы и возгласы свидетельствовали об известной глубине и целостности этих включений. Характеристика звуков, которую продолжали давать больные, носила иллюзорный характер.

Подобные явления расцениваются как кратковременные истерические трансы с двойной ориентировкой. Особенность описанных наблюдений в том, что они вызывались экспериментально. Именно в экспериментальной ситуации можно было с секундомером в руках измерять длительность подобных состояний, глубину погружения больных в эти состояния. Иллюзорные обманы слуха возникали в связи с объективно воспроизводившимися звуками.

Исследование больных во время реактивных депрессий не выявило у них обманов слуха. Но впервые обратила на себя внимание следующая особенность слуховых восприятии этих больных. Они слышали звуки, отмечали начало и конец каждого звучания, давали ему характеристики, но не могли узнать предметный источник звука. Так, больная говорит, что «это тихий ритмичный звук с постукиванием», но за 55 секунд так и не узнает тиканье часов. Другой больной говорит, что «это ясный такой с блеском звук», но не узнает бульканье воды. Между тем этот звук чаще остальных опознавался правильно.

И еще одно наблюдение впервые было сделано в этой группе больных, но потом оказалось частым явлением. Заключалось оно в особом «запаздывающем узнавании». Так, например, воспроизводится звук дыхания. Затем следует, допустим, трение металла, тиканье часов и бульканье воды. Так вот больной в этом бульканье воды вдруг ошибочно «узнает» совершенно непохожий на него звук дыхания. Это «запаздывающее узнавание» – явление, несомненно, родственное эйдетизму. И этого можно было ожидать. Многие авторы, в том числе и Е. А. Попов, сближали эйдетические и галлюцинаторные явления. Но обозначить, назвать этот феномен удачнее пока не удалось.

Следующее наблюдение относилось к больным, у которых клиницистами диагностировался галлюцинаторно-параноидный синдром (реактивного происхождения). У этих больных в процессе прислушивания к звукам наблюдалось чередование их правильного восприятия с искаженным, преимущественно с вкраплением вербальных галлюцинаций. Так, например, больная М. во время исследования при звуках перелистывания страниц книги начинает произносить слова в ритме шелеста бумаги: «Ты дрянь… ты дрянь… тебя… тебя…» и объясняет: «Так они говорят». При последующих звуках в ответах больной также чередуются описания звуков с повторением слов слышимых галлюцинаторно. Обращает на себя внимание зависимость этих слов от фактически звучащих или слышимых ею звуков. Так, например, раздаются звуки ударов по стеклу. Больная описывает их так: «Звон, точно в церкви, в немецкой кирхе… на кладбище звонят». Слушая следующий затем звук, больная повторяет: «Кто-то сказал, что я на кладбище нахожусь». При звуке журчания воды больной повторил услышанные им слова: «Пойдем, поплаваем» – и в ответ на вопрос экспериментатора: «Что это?» – невозмутимо объяснил: «Так слышно… какой-то человек кого-то приглашает». Больная В. при звуках уличного шума говорит: «Снова слышу шум, не пойму, что – может быть, поезд?» – и далее произносит тоном угрозы, повторяя слова, которые ей сказали: «Я тебе дам поезд – так говорит кто-то».

Обманы слуха этой группы больных дают основание для некоторых теоретических размышлений. Зависимость слов, которые больные слышали, от реальных звуков выступала в этой серии экспериментов довольно отчетливо. Согласно общепринятому в психиатрии представлению, такие галлюцинации следует отнести к функциональным, т. е. к восприятиям без объекта, но возникающим в связи с внешним звуковым раздражителем. В. А. Гиляровский в своей монографии указывал, что «случаи функциональных галлюцинаций редки, и из них трудно делать какие-либо общие выводы, касающиеся возникновения галлюцинаций». Между тем нам представляется вероятным, что редкостью являются не сами функциональные галлюцинации. Редкостью являются те случаи галлюцинаций, в которых их «функциональный» характер удается обнаружить при простом наблюдении без специальных экспериментальных методов исследования. Действительно, слишком слабые, быть может, пресенсорные раздражители окружающей обстановки могли остаться незаметными для наблюдающих за галлюцинантом психиатров. Но они могли играть значительную роль в возникновении галлюцинаторных образов.

В статье о галлюцинациях И. Н. Введенский писал: «Деление обманов чувств на иллюзии и галлюцинации со времен французского психиатра Эскироля общепринято в психиатрии, но до известной степени условно… не только в области мало дифференцированных ощущений запаха, вкуса, осязания, но и в отношении высших чувств – зрения и слуха – нельзя вполне исключить наличие слабых внешних раздражений…» Анализ экспериментальных и литературных данных подтверждает правильность теоретических предположений И. Н. Введенского.

Строгое различение иллюзий как «искаженных восприятий» и галлюцинаций, сформулированное Эскиролем, прочно вошло во все учебники психиатрии, но теоретически и практически оно кажется спорным. Введено оно, кстати, впервые Иоганном Мюллером.

Экспериментальные данные, полученные при исследовании двух следующих групп больных, дают дополнительные основания для рассмотрения этого вопроса.

3. В 1966–1968 гг. было проведено совместно с доктором медицинских наук О. П. Вертоградовой исследование больных шизофренией с синдромом вербального галлюциноза. Это были больные, у которых шизофрения развивалась на органически измененной почве. В период исследования большинство больных было в состоянии дефекта. Результаты исследования этой группы больных таковы – у значительной части, но далеко не у всех, эксперимент вызывал усиление вербальных слуховых обманов. Это усиление вербальных галлюцинаций становилось особенно выраженным по мере утомления и усиления тревожности больных в процессе прислушивания. Иногда оно даже сохранялось короткое время после окончания эксперимента, но совершенно исчезало после перехода к исследованию больных другими методиками, т. е. к иному виду деятельности. Больные повторяли слова, которые якобы слышали, иногда отвечали на вопросы, реагировали возмущением, смехом, а иногда страхом на обращенные к ним голоса. Некоторые хохотали, но отказывались воспроизводить то, что слышали, объясняя, что это неприлично. Другие внезапно умолкали, но объясняли потом, что слышали голоса, запрещавшие им отвечать. Содержание того, что больные слышали в большинстве случаев, соответствовало тому, что они всегда слышали вне эксперимента, о чем было известно по клиническим наблюдениям. Мнимый источник звука оставался большей частью тем же. Происходило просто увеличение количества этих обманов, большее их обнаружение.

Так, например, больная Т. заболела шизофренией в 19 лет и вскоре у нее возник синдром вербального галлюциноза. В 26 лет она перенесла тяжелое желудочно-кишечное заболевание и с тех пор стала слышать голоса бранного содержания из своего живота. В период клинического наблюдения, перед экспериментом, вербальный галлюциноз у нее сохранялся, но был мало выражен, незаметен. Во время эксперимента на 13-й минуте прислушивания больная стала очень тревожна и начала повторять «голоса», чередуя эти сообщения с очень плохо дифференцированными, но все же приближенно сходными трактовками звуков. Считала, что все это она слышит из своего живота. Другая больная П. во время эксперимента слышала множество слов, которые казались ей «вылетающими» из собственного рта (это так называемые рече-двигательные галлюцинации, описанные Сегла), и она пыталась рукой поймать, удержать эти слова, то и дело хватая себя рукой за рот.

Если раньше, т. е. в отрезок времени до эксперимента, в процессе клинического наблюдения, вербальный галлюциноз был относительно мало выражен и о нем можно было судить лишь по жалобам или редким признаниям больных, то во время эксперимента он обнаруживался очень явно. В некоторых случаях под влиянием терапии, перед самой выпиской, больные переставали слышать голоса, а во время эксперимента галлюциноз на время возобновлялся. У нескольких больных, которые были направлены на исследование до того, как клинически было установлено наличие вербальных галлюцинаций, эксперимент впервые провоцировал и обнажал их. Больные, обычно скрывающие свои галлюцинации, оказывались не в силах диссимулировать эти явления и впервые раскрывались.

Следует отметить, что отношения между проявлением галлюцинаций в клинике и в эксперименте не столь прямолинейны и постоянны. У некоторых больных во время эксперимента под влиянием прислушивания галлюцинации не появлялись, а исчезали, т. е. не удавалось выявить даже обычных для них, наблюдавшихся в отделении, галлюцинаторных переживаний. Так, например, больной с острым дебютом шизофрении был настолько охвачен слуховыми вербальными галлюцинациями, что совершенно не отвечал на вопросы окружающих, оставался недоступным для своего врача. Будучи приведен в лабораторию, он очень охотно прислушивался к звукам, старательно пытался их узнать и удивил своего врача изменением психического состояния, своей впервые возникшей доступностью. Очевидно, для некоторой небольшой части больных слушание реальных звуков создавало какое-то облегчение в отношении галлюцинаторных переживаний.

Зависимость между объективными раздражителями и галлюцинациями у этих больных обнаруживалась редко, несравненно меньше, чем у больных во время реактивных состояний. Иногда эта зависимость обнаруживалась у недавно заболевших. У остальных галлюцинаторные образы носили какой-то застывший, однотипный характер. Каждый из этих образов был по-своему оригинален и мало похож на образы другого больного. Но у одного и того же больного эти образы были довольно стереотипны, фиксированны. Процесс прислушивания провоцировал их усиление, редко и мало влиял на содержание.

Следовательно, при незначительной зависимости галлюцинаторных образов от реально слышимых звуков можно было бы считать, что эти галлюцинации являются «восприятиями без объекта». Однако анализ историй болезни и экспериментальных данных приводит к мысли, что «восприятия без объекта» генетически произошли из искаженных образов или иллюзий, но постепенно фиксировались, превратились в патологические стереотипы. Когда экспериментальная либо иная ситуация вынуждает больных прислушиваться – прислушивание, особенно тревожное и утомительное, то провоцирует у них эти фиксированные стереотипные, патологически привязанные к любым шумовым или интероцептивным раздражителям образы.

За это говорит и тот факт, что на начальных этапах заболевания шизофренией эксперимент провоцировал иллюзорную искаженную переработку реального звукового раздражителя, а на поздних этапах течения болезни – при наличии шизофренического дефекта – эксперимент провоцировал у каждого больного свой, присущий ему, фиксированный галлюцинаторный образ.

О возможности патологической фиксации галлюцинаторных образов и о том, что они могут как бы «привязываться» к разным источникам звука либо интероцептивным ощущениям, писал В. М. Бехтерев.

4. В последнюю группу вошли результаты исследования больных в период выхода из различных психотических эпизодов алкогольного генеза (делириозные состояния с вербальными галлюцинациями и собственно вербальный галлюциноз у алкоголиков, который стал предметом изучения в докторской диссертации А. Г. Гофмана). Эта часть работы проводилась совместно с ним. Особенностью слуховых восприятий этих больных была яркая предметная образность, сценичность представлений, возникавших в связи с теми или иными звуками.

В ряде случаев наблюдались синестезии. Больной говорил, что «звук пролетел завизжающий», говорил, что слышен «звон колоколов сиреневый». Другой говорил, что слышно три «желтых звука с хриповатостью» или «звук зигзагами».

Многие (10 человек) слышали музыку, песни. Этот факт интересен потому, что во многих клинических описаниях галлюцинаторных явлений у алкоголиков отмечено, что эти больные ошибочно слышат музыку, песни.

У некоторых больных во время эксперимента возникали сопутствующие слуховым восприятиям зрительные обманы. Так, например, один больной убеждал экспериментатора и врача в том, что не только слышал, но и видел, как вода стекала по стенке репродуктора, жестами показывал, где именно текла вода. Другой больной ошибочно услышал в звуке трения – песню, показывал рукой на поверхность репродуктора, описывал, как одеты певицы, описывал различный цвет платьев этих женщин. Больной X., который услышал звук грома и грохот летящего самолета, видел на поверхности репродуктора молнию. Только у пяти больных слуховые восприятия провоцировали зрительные обманы, но почти у всех можно было отметить сценичность, яркость, образность восприятия предметного источника звука.

Интересны в связи с этим наблюдения М. И. Мацкевич. Она исследовала с помощью той же методики и той же ленты слуховые восприятия галлюцинирующих больных старческого возраста. Оказалось, что в старческом возрасте звуковые раздражители провоцируют не только слуховые, но и зрительные и даже тактильные обманы.

Взаимодействия чувств, описанные С.В. Кравковым в норме, в патологии, очевидно, усиливаются, приобретают особый характер. Таким образом, исследование показало, что у всех больных длительное, напряженное, большей частью тревожное прислушивание к тихим звукам провоцировало различные обманы слуха.

И, наконец, о последнем, полученном в экспериментальном исследовании факте, который вначале казался каким-то побочным продуктом исследования, не предусмотренным гипотезой, но затем оказался наиболее значительным, интимно связанным с ней, подтверждающим самую главную мысль исследования.

У всех больных выявилось плохое качество слуховых восприятии. Это можно было установить по следующим признакам: 1) большое количество звуков, в том числе самых явных и определенных, больные не опознавали; они отмечали начало и конец звучания, давали иногда характеристику звука, но не узнавали его; 2) плохое узнавание звуков проявлялось также в скудности и однообразии гипотез; какое-то «шорканье», «шум какой-то» – заявляли многие больные относительно всех или почти всех звуков подряд; 3) плохое узнавание звуков сопровождалось ошибочной локализацией источника звуков, т. е. грубым нарушением бинаурального эффекта; больные слышали их из окна, сзади себя, сверху, из-за спины и т. д.; 4) многие ошибки в узнавании предметного источника звуков были вызваны ранее описанным явлением «запаздывающего узнавания».

Ухудшение качества слуховых восприятии было типично почти для всех больных. Правильно опознавалось лишь 40 % звуков. Следует подчеркнуть, что наши данные свидетельствуют не о повышении порогов слуховых ощущений (хотя это не исключено), но о недостатках слуховых восприятии, т. е. распознавания предметного источника звуков. Плохое восприятие предметных звуков, своего рода агнозия звуков, вынуждает больных при необходимости ориентироваться в окружающей обстановке, постоянно напряженно прислушиваться, так же как это вынуждены делать постепенно теряющие слух люди. Эксперимент лишь провоцировал и усиливал это напряженное прислушивание и трудность адекватной ориентировки.

Таким образом, гипотеза как будто подтверждается: длительная функциональная перегрузка слухового анализатора в форме прислушивания к едва различимым предметным звукам играет значительную роль в провоцировании и выявлении слуховых галлюцинаций. Это дает основание считать, что слуховые обманы у психически больных возникают как сложный результат психической деятельности (прислушивания), осуществляемой человеком при определенной (разумеется) патологии нервной системы.

Выявилось также ухудшение качества слуховых восприятий у больных, своеобразная агнозия предметных звуков. Связь агностических и галлюцинаторных расстройств в области зрения экспериментально исследована и описана в монографии С. Ф. Семенова «Зрительные агнозии и галлюцинации». Роль различной патологии слухового анализатора в возникновении слуховых галлюцинаций отмечалась многими авторами. Некоторые придавали значение снижению слуха или воспалению среднего уха (В. М. Бехтерев), В. А. Гиляровский подчеркивал роль возникающих в ушах шумов; описаны А. С. Шмарьяном и другие галлюцинации при опухоли височной доли. Фактов много, и они очень разнообразны. В то же время предположение о роли одних морфологических изменений того или иного отдела слухового анализатора не может объяснить появление слуховых обманов у здоровых лиц. Между тем гипотеза о роли тревожного прислушивания как бы скрепляет все эти факты. Она объясняет, почему и у здоровых людей (при дефиците ожидаемой информации), и у лиц с различными поражениями слухового анализатора (как периферическими, так и центральными) при затрудненном различение звуков возникают обманы слуха.