Текст книги "Троице-Сергиева лавра"

Так вот почему, именно здесь, в лавре, мы чувствуем себя дома более, чем в своем собственном доме. Ведь она и в самом деле воплотила в себе священнейшие воздыхания наших собственных глубин, но с таким совершенством и полнотою, с какими мы сами никогда не сумели бы их воплотить. Лавра – это мы более, чем мы сами, это мы – в наиболее родных и наиболее сокровенных недрах нашего собственного бытия. Вот почему, мы несли и несем сюда не только задушевнейший трепет нашего сердца, но и все наше творчество, во всем его объеме, все наши культурные достижения и ценности: мы чувствуем в них какую-то неполноту, покуда не соотнесли их с сердцем русской культуры. Около лавры, не в смысле стен конечно, а в смысле средоточия культурной жизни, выкристаллизовывается культурное строительство русского народа. Праздник Троицы делается точкою приложения творчества бытового и своеобразных поверий, народных песен и обрядов. Красота народного быта обрастает вокруг этого Троицына дня и частью, как например наши Троицкие березки, вливается в самое храмовое действо, так что нет определенной границы между строгим уставом церковным и зыблющимся народным обычаем. Русская иконопись нить своего предания ведет в иконописной лаврской школе. Русская архитектура на протяжении всех веков делает сюда, в лавру, лучшие свои вклады, так что лавра – подлинный исторический Музей русской архитектуры. Русская книга, русская литература, вообще русское просвещение, основное свое питание получали всегда от просветительной деятельности, сгущавшейся в лавре и около лавры. Самые странствования преподобного Сергия, а дальше бесчисленные поколения русских святых, бывших его именно духовными детьми, внуками, правнуками и так далее, до наших дней включительно, разносили с собою русское просвещение, русскую культуру, русскую хозяйственность, русскую государственность, а точнее сказать, русскую идею, в ее целом, все стороны жизни нашей собою определяющую.

В древней записи о кончине преподобного, он назван «начальником и учителем всем монастырем, иже в Руси». И действительно, не менее четверти русских монастырей основано прямыми его учениками, колонизировавшими северную и северо-восточную Россию, до пределов пермских и вологодских включительно. Но бесчисленно отраженные и тысячекратно преломленные лучи нашего Солнца! Что не озарено его светом?

Идея Пресвятой Троицы для преподобного Сергия, была, в порядке общественного строительства, заповедью общежития. «Там не говорят: это мое, это – твое; оттуда изгнаны слова сии, служащие причиною бесчисленного множества распрей», – писал в свое время св. Иоанн Злотоуст о современных ему общежительных монастырях. Общежительство знаменует всегда духовный подъем: таковым было начало христианства. Начало Киевской Руси также было ознаменовано введением общежития, центр какового возникает в Киево-Печерской лавре вскоре после крещения Руси; и начало Руси Московской, опять-таки приобщившейся новому духовному созерцанию, отмечено введением в центре Руси Московской общежития, по совету и с благословения умирающей Византии. Идея общежития, как совместного жития в полной любви, единомыслии и экономическом единстве, назовется ли она по-гречески киновией, или по-латыни – коммунизмом, всегда столь близкая русской душе и сияющая в ней, как вожделеннейшая заповедь жизни, была водружена и воплощена в Троице-Сергиевской лавре преподобным Сергием и распространялась отсюда, от Дома Троицы, как центра колонизации и территориальной, и хозяйственной, и художественной, и просветительной, и, наконец, моральной. Из всех этих сторон культурного изучения лавры следует остановиться сейчас в особенности на сравнительно мало учитываемом ее просветительном воздействии на Русь. Уже преподобный Сергий требовал от братии, на ряду с телесными трудами, в которых сам первенствовал, неустанного чтения, а для чтения необходимо было завести и мастерских переписчиков; так Сергиева лавра, от самого основания своего, делается очагом обширной литературной деятельности, частичным памятником которой доныне живет в монастыре его драгоценное собрание рукописей, в значительной доле здесь же написанных и изукрашенных изящными миниатюрами, а живым продолжением той же деятельности было непрерывавшееся доныне огромное издательское дело лавры, учесть культурную силу которого было бы даже затруднительно по его значительности. А с другой стороны, лавра всегда была и местом высших просветительных взаимо-соприкосновений русского общества; просветительные кружки, эти фокусы идейных возбуждений, все пять веков были связаны тесными узами с лаврой и все пять веков тут именно, у раки преподобного, искали они духовной опоры и верховного одобрения своей деятельности. От кого именно? Не от тех или иных насельников монастыря, входящих и входивших в состав лавры, как ее служители и охранители, а у всего народа русского, через лавру говорящего, искали одобрения от лавры, как единого культурного целого, центр которого – в Троицком соборе, а периферия – далеко с избытком покрывает границы России. Московская Духовная академия, питомица лавры, из лаврского просветительного и ученого кружка Максима Грека вышедшая, и в своем пятисотлетнем бытии, при всех своих скитаниях, неизменно блюдшая крепость уз с Домом Живоначальной Троицы, не без глубокого смысла, после четырехсотлетней своей истории, нашла себе наконец место успокоения в родном своем гнезде и вот уже более ста лет пребывает здесь, с рукописными и книжными своими сокровищами. Эта старейшая Высшая Школа России духовно была и должна быть, конечно, отнюдь не самостоятельным учреждением, а лишь одною из сторон в жизни лавры. Так точно, нельзя рассматривать обособленно и те кустарные промыслы, которые испокон веков сгрудились вкруг лавры и, во второй половине XIX века, выкристаллизовали из себя более чистое свое выражение – художественно-кустарную мастерскую Абрамцева, в свой черед ставшую образцом художественно-кустарных мастерских прочих наших губерний. Кстати сказать, не без вдохновений от лавры и не без ее организующей мощи, возникло и жило само Абрамцево, взростившее новое русское искусство и столь много значившее в экономическом строе современной России: вспомним хотя бы Северную и Донецкую железные дороги. Но разве можно исчерпать все то, чем высказывала и высказывает себя культурная зиждительность, исходящая от лавры? Рискуя или распространиться на целую книгу, или же дать сухой перечень, не будем продолжать далее и на сказанном остановимся.

Подвожу итоги. Лавра собою объединяет, в жизненном единстве, все стороны русской жизни. Мы видим тут великолепный подбор икон всех веков и изводов; как же можно представить себе лавру без школы иконописи и без иконописных мастерских? Лавра – показательный музей архитектуры; естественно организовать здесь школу архитектурную, а может быть и рассадник архитектурных проектов, своего рода строительную мастерскую на всю Россию. В лавре сосредоточены превосходнейшие образцы шитья – этого своеобразного, пока почти не оцененного изобразительного искусства, достижения которого недоступны и лучшей живописи; как необходимо учредить здесь, на месте, Общество, которое изучало бы памятники этого искусства, издавало бы атласы фотографически увеличенных швов и воспроизведения памятников, которое распространяло бы искусство вышивки и устроило соответственную школу и мастерские. Превосходнейшие образцы дела ювелирного в лавре наводят на мысль о необходимости устроить здесь учреждение, пекущееся об этом деле. Нужно ли говорить, как необходима здесь певческая школа, изучающая русскую народную музыку, с ее, по терминологии Адлера, «гетерофонией» или «народным многоголосием», это зерно проростающей музыки будущего, идущей на смену гомофонии средневековья и полифонии нового времени и их в себе примиряющей? Нужно ли напоминать об исключительно-благоприятном изучении здесь, в волнах народных, набегающих ото всех пределов России, задач этнографических и антропологических? Но довольно. Сейчас не исчислить всех культурных возможностей, столь естественных около лавры, нельзя и предвидеть те новые дисциплины науки, сферы творчества и плоскости культуры, которые могут возникнуть и, наверное, возникнут с свершившимся переломом мировой истории – от уединенного рассудка ко всенародному разуму. Скажу короче: мне представляется лавра, в будущем, русскими Афинами, живым музеем России, в котором кипит изучение и творчество, и где, в мирном сотрудничестве и благожелательном соперничестве учреждений и лиц совместно осуществляются те высокие предназначения – дать целостную культуру, воссоздать целостный дух античности, явить новую Элладу – которые ждут творческого подвига от русского народа. Не о монахах, обслуживающих лавру и безусловно необходимых, как пятивековые стражи ее, единственные стильные стражи, не о них говорю я, а о всенародном творчестве, сгущающемся около лавры и возжигающемся культурною ее насыщенностью. Средоточием же этой всенародной Академии культуры, мне представляется поставленное до конца, тщательно, с использованием всех достижений русского высокостильнаго искусства, храмовое действо у священной гробницы Основоположника, Строителя и Ангела России.

П. Н. Каптерев. Из истории Троицкой лавры

Троице-Сергиевский монастырь возник в то время, когда в русской истории назревал огромной важности перелом: кончился, вслед за Киевским, ее Владимиро-Суздальский период, и началось возвышение Москвы и кристаллизация того своеобразного и величественного целого, которое именуется Московской Русью. Все эти перемещения политических, а вслед за ними и культурных центров не были, конечно, лишь механическими перенесениями резиденций великих князей и прочих органов власти, а неизбежно связывались с особыми этапами в развитии русской культуры и национального самосознания. При Калите и его преемниках Москва выдвинулась, как новый политический центр объединения Руси, а также и как духовный центр, созидавший новую культуру и новую идеологию, сперва Москвы «стольного града», а затем уже и Москвы «третьего Рима». И в возвышении Москвы, и в создании всего облика Московской Руси Троицкий монастырь и сам его основатель преподобный Сергий принимал самое деятельное участие. Молодость преп. Сергия протекла в годы княжения Ивана Даниловича Калиты. В последние годы этого же княжения, вероятно, и было положено начало Троице-Сергиеву монастырю. Мы знаем из летописи, что преподобный Сергий даже лично содействовал собиранию Руси и прекращению бесконечных междоусобных войн, непрекращавшихся между удельными князьями. Так он ездил к рязанскому князю Олегу, последнему из удельных князей, не подчинившихся Москве и упорно воевавшему с великим князем Дмитрием Ивановичем (Донским), и увещанием достиг того, что тот, по словам летописи, «устыдебось толь свята мужа и взял с великим князем Дмитрием Ивановичем вечный мир и любовь в род и род».

Кроме уничтожения раздробленности при удельно-вечевой системе, для объединения и национального расцвета Руси необходимо было свержение татарского ига, препятствовавшего русскому народу выработать здоровое государственное сознание и в корне развратившее русскую власть. Борьба с татарами естественно встала в качестве неотложной и важнейшей задачи перед молодым национальным центром – Москвой; без свержения иноземного ига невозможно было никакое национальное и государственное строительство. Мы все знаем, что в 1380 году на Куликовом поле молодая возрождающаяся Русь нанесла первый страшный удар татарскому игу, разгромив Мамаевы полчища. Великий князь Дмитрий Иванович во всех важнейших случаях прибегал к совету и духовной помощи «чуднаго старца Сергия», по выражению летописи, которого еще при жизни признавали святым. И теперь, решаясь на битву с страшным врагом, он пришел к преподобному Сергию и от него получил не просто благословение, а настойчивое побуждение встать на борьбу за самостоятельность Руси и прозорливое уверение в полной победе. Даже на самое поле сражения посылал преподобный Сергий своих гонцов, чтобы ободрить воинство: «без всякого сомнения, государь, иди против них, и не предаваясь страху, твердо надейся, что поможет тебе Господь», – писал он великому князю.

Моральное значение этого события было огромно: Москва открыто и с славой выступила, как центр национального объединения всей Руси, и имя преподобного Сергия, своим исключительным авторитетом осенившего это славное деяние, стало известно всюду на Руси, как имя «заступника земли русской». И впоследствии приходили к гробу преподобного Сергия в его монастырь многие великие деятели не только Московской, но и Петербургской Руси, чтобы у гроба величайшего национального святого заключить договор, именем его скрепить соглашение, или же получить здесь высшую санкцию своим начинаниям; имя Сергия и его монастыря раз навсегда сплелось с судьбами России. Троицкий монастырь сделался как бы сердцем Московской Руси и одним из крупнейших очагов русской культуры и просвещения. Народная стихия была еще слишком темна и жила еще пережитками язычества, подчас и простого идолопоклонства. Предание гласит, что близ того самого городка Радонежа, где провел свои юношеские годы преподобный Сергий, на холме, в древнем священном урочище стояли «белые боги» – каменные истуканы, которым поклонялось по старой привычке население. Преподобный Сергий, гласит легенда, разбил эти изваяния и поставил на этом месте, доселе не забытом и носящем название «белые боги», каменный крест. Для борьбы с темнотой и суевериями необходима была живая проповедь и просветительная работа. Так как школ не было, и науки в современном значении этого слова не было, то вся образованность того времени целиком входила в круг церковно-богословских идей, и лучшей академией для достижения такого образования был старый русский монастырь. В нем занимались чтением, изучением и перепиской священного писания и богослужебных книг, толкований св. отцов, житий и т. п. Но кроме этой теоретической стороны образования монастырь был и лучшей художественной школой, так как высшие достижения древнего русского искусства – в архитектуре, в живописи, в шитье, в ювелирном деле, в пении – все совмещалось и концентрировалось в монастыре, как в сокровищнице национального творчества, как в живом, творческом музее. Наконец, даже самый строй монастырский, которому преп. Сергий придал трудовой и общежитный характер, воспитывал дух дисциплины и подчинения высшим целям среди достаточно первобытного русского общества того времени и вносил смягчение в весь уклад русской жизни.

Одним из наиболее славных и блестящих таких монастырей-академий на протяжении нескольких столетий и был Троице-Сергиев монастырь.

Представим себе убогого обитателя деревенской Руси XV–XVI столетий, пришедшего из своих лесов и лачуг в Троицкий монастырь: все для него там показалось бы необыкновенным, дивным, каким-то иным миром, полным чудес и красоты, никогда не виданной и не воображаемой. Троицкий собор из тесаного белого камня в то время, среди почти исключительно деревянных построек Московской Руси, был редкостью и прекрасным архитектурным образчиком; расписан он был внутри, по довольно достоверному сказанию, величайшим нашим мастером, преподобным Андреем Рублевым совместно с Даниилом Черным; в иконостасе находится икона Святой Троицы кисти того же Рублева, совершенно исключительная и единственная, вершина художественного богомыслия. Под иконами висят дивные пелены, шитые шелками смелых цветов, которые теперь, будучи извлечены из многовекового забвения, кажутся нам каким-то откровением. Богослужение торжественное и стройное, но особому монастырскому чину, с древними напевами хора. В монастыре же книжные старцы годами переписывают книги, которыми снабжается не только свой монастырь, но и многие другие, а также и церкви в монастырских вотчинах. Книги украшаются со всем вкусом древних мастеров красочными миниатюрами и заставками, и библиотека монастыря скоро становится богатейшей во всей Руси. Особые мастера пишут иконы, пользуясь большей частью древними вдохновенными первообразами, но также и созидая свое, новое. Кроме всего этого, всякий приходящий в монастырь знал, что в нем живы заветы его великого основателя и жив дух подвижничества и святости: он мог не только видеть старцев «святой жизни», но и получить от них назидание и утешение.

Понятно поэтому, что Сергиев монастырь был лучшей школой для всех посещавших его – каждый уносил из него большую или меньшую крупицу света или творчества. Но в еще большей степени он был академией для живших в нем, и из среды более просвещенных монахов в монастыре образовывались кадры просветителей и проповедников, шедших в различные области Руси и там основывавших новые монастыри или реформировавших старые, и всюду насаждавшие тот же уклад жизни и ту же культуру, что и у Троицы. Мы знаем несколько десятков таких производных монастырей, возникших преимущественно в северовосточной части России, и основанных или непосредственно учениками преподобного Сергия или их ближайшими преемниками. Всюду почти в этих монастырях строились церкви во имя Святой Троицы и преподобного Сергия, всюду в них были копии с Рублевской иконы Троицы и других славных икон Сергиева монастыря; как солнце в бесчисленных отражениях, творческая душа Сергиева монастыря отражалась и преломлялась в ее многочисленных производных, в виде монастырей, всюду разбросанных по Руси. Эти многочисленные монастыри не только служили очагами духовной культуры, но и служили делу колонизации дикого еще края. Обычно они строились в глухих местах, где приходилось расчищать лес, заводить пашни, скот и все хозяйство; скоро такие монастыри обрастали вокруг селениями, которые частью отходили к ним в качестве вотчин, частью были независимы от монастыря; близость его, обнесенного обычно стенами, была весьма выгодна для насельников края в тот беспокойный век, когда частые вражеские нашествия и разбои постоянно угрожали жителям. И всюду, в самую глушь каких-нибудь вологодских лесов, проникало имя преподобного Сергия как духовного отца всех этих монастырей, и слава его обители как прототипа их.

С внешней стороны, жизнь в Троице-Сергиевом монастыре вначале была скудна, и привлекала лишь ищущих уединения и подвига. Но уже при жизни преподобного Сергия изменились обстоятельства, и нарушено было безмолвие пустыни: кругом монастыря стали селиться крестьяне, мимо него прошла большая дорога на Переславль и Ростов, а при преподобном Никоне, приемнике преподобном Сергия по игуменству, обитель начала получать уже пожертвования и вклады в виде вотчин, пустошей, рыбных ловлей, соляных варниц и т. д. Результатом этих даров было быстрое обогащение монастыря и изменение не только его быта, но отчасти и самого духа. При преподобном Сергии богослужебные книги писались на бересте, вместо свеч была лучина, скудость в пище также часто случалась; с течением времени появилось золото и драгоценности, а затем и пышность, чуждая первоначальной пустынной обители. Обилие приписных крестьян, число которых исчислялось напр, в XVII веке десятками тысяч, создавало возможность обширного применения дарового труда, так что отступило на второй план трудовое начало, которое так ревностно насаждал сам преподобный Сергий. Изменился и самый состав братии: в число ее стали попадать знатные люди, часто постригаемые поневоле, которые и в монастыре не хотели бросать своих прежних привычек, жили роскошно, свысока относились к другим монахам и занимались ингригами, на что с горечью указывал, например, Иван Грозный. Монастырь славился своим поразительным хлебосольством и гостеприимством: никому не было отказа в приюте и пище, причем угощение почетных гостей бывало иногда исключительным по обилию и роскоши: особенно славились троицкие меды и пития, о которых с восторгом отзывались иностранцы. Наиболее знатные посетители получали часто еще особые дары, в виде икон, обычно лаврского письма, а затем – соболей, бархата и т. д. Монастырь сильно расширился, обстроился новыми церквами и зданиями, опоясался каменной крепостной стеной.

Весь XV и XVI века были ознаменованы мощным ростом национального самосознания в русском обществе. Политически объединение Руси было достигнуто, татарское иго свергнуто, и молодое государство быстро крепло. Флорентийская уния и падение Константинополя произвели огромное впечатление на москвитян, развенчав греков, как носителей истинного православия и блюстителей вселенской восточной церкви. Доселе император византийский был главою православной церкви, и совместно с восточными патриархами олицетворял верховный авторитет вселенского православия. Уступки греков «папежникам» и «латынникам» на Флорентийском соборе заставили москвитян заподозрить устойчивость греков в истинной вере, а разгром византийского царства был истолкован как кара свыше за несоблюдение в чистоте той же древней православной веры. Отсюда сам собой напрашивался вывод, что истинное православие незыблемо сохранилось только на Руси, и что царь московский – прямой преемник верховных прав императора византийского по отношению к вселенскому православию, он – глава церкви и блюститель чистоты веры и обряда, а «Москва – третий Рим, а четвертому не бывать». Появилась целая литература, развивавшая и укреплявшая эту идеологию. Сказание о «белом клобуке», о происхождении князей Московских от брата римского императора Августа, о венце и бармах Мономаха и т. д. В церковной области это движение также нашло свой громкий отклик. Русская церковь сознала себя окрепшей и самостоятельной, способной с гордостью указать на ряд своих, русских, святых, которые ничуть не ниже греческих, и поэтому церковные соборы половины XVI века канонизовали в качестве святых всей русской земли более сорока местночтимых святых, тогда как до 1547 года таких повсеместно чтимых святых было всего семь. И вот преподобный Сергий был всегда в числе первых, на которых указывали патриотически настроенные москвитяне, как на величайшего национального святого, а в XVI веке еще ярче воссияло его имя, т. к. целый ряд вновь прославленных святых принадлежал к его прямым ученикам или ближайшим последователям, начиная с преподобного Никона.

Вместе с тем и сама обитель преподобного Сергия стала предметом национальной гордости: мы знаем целый ряд свидетельств иностранцев, которым показывали Троицкий монастырь как одну из величайших достопримечательностей царства Московского. Троицкому монастырю выпало на долю еще одно блестящее деяние – послужить оплотом русской независимости в смутное время. В годину величайшей разрухи, когда вся земля русская наводнена была польскими, казацкими и просто воровскими шайками, когда царь и центральная власть не имели никакой силы и почвы под ногами, а бояре, служилые люди и даже духовенство перебегали от Тушинского вора к полякам, от поляков к царю, а от царя опять к вору, дойдя до крайних пределов деморализации, Троицкий монастырь остался верен заветам Куликова поля и сохранил твердо и действенно свою преданность русской независимости и государственности. К 1608 году, началу знаменитой осады, Троицкий монастырь представлял собою первоклассную крепость, устроенную по всем правилам современной фортификации и вооруженную сильной артиллерией. Как видим, оплот духовный стал уже и оплотом военным, и поэтому обладание им вдвойне было важно для обеих борющихся сторон. Однако, гарнизон лавры был немногочисленен, около 2 тысяч человек и когда она была окружена сбродным войском Сапеги и Лисовского, достигавшим, как полагают, 15000 человек, на оборону монастыря встали так-же все иноки и служки, способные носить оружие. 16 месяцев длилась знаменитая осада монастыря, и все же он со славой отстоял себя. Можно различно оценивать историческое значение этой обороны, но достоверно можно сказать, что под стенами лавры задержались крупные силы поляков, и этим самым был прикрыт весь север, куда набегали лишь отдельные грабительские шайки, а главное – была спасена национальная святыня, сердце Руси не перестало биться и кровью запечатлело, в период общего разложения и измены национальным идеалам, свою верность им, и послужило затем одним из руководящих и организационных центров освободительного движения, которое связывается обычно с именами Минина и Пожарского. Архимандрит лавры Дионисий и келарь Авраамий Палицын своими призывными грамотами и даже личными уговорами способствовали скорейшему сбору войска, шедшего с севера освобождать Москву. В самый острый момент разногласий между казаками и народным ополчением под Москвой, Троицкий монастырь предложил казакам даже свои церковные драгоценности, чтобы удержать их от ухода из-под Москвы.

Впоследствии, уже в конце XVII века, Троицкий монастырь дважды укрывал в своих стенах юного Петра Великого во время стрелецких волнений; предание и сейчас указывает на огромного деревянного орла за престолом Успенского собора, будто бы выточенного самим Петром и поставленного на том самом месте, где хотели убить его ворвавшиеся в монастырь стрельцы.

Однако, культурная жизнь Московской Руси находилась еще в большей связи с Троицким монастырем, нежели политическая. Во всех идейных движениях и событиях того времени мы встречаем Троицких иноков в первых рядах. Вспомним хотя бы Максима Грека и игумена троицкого Артемия – культурнейших людей своего времени, боровшихся с темнотой и непониманием духа христианского учения, царившими среди их русских современников; в лице Максима Грека мы видим первого православного ученого, прошедшего западную науку и своими смелыми речами и проповедями будившего самостоятельную и критическую мысль среди русского общества XVI века.

Важно отметить, что именно в Троицком монастыре идеи Максима Грека и его сторонников пали на благоприятную почву, и здесь впервые началось великое дело исправления богослужебных книг, начатое самим Максимом и продолжавшееся много лет после его смерти при архимандрите Дионисии и далее. Хотя первые попытки и не были особенно удачны, но они пробуждали живую мысль, знаменовали освобождение от ига буквы и обращение к духу, к внутреннему смыслу христианского учения и обряда. Можно было бы привести много примеров, указывающих, какими прочными и многочисленными нитями Троицкий монастырь был связан со всей политической и духовной жизнью страны, и как ярко душа Московской Руси выражалась в нем; но необходимо еще отметить, что и экономически в XVII и первой половине XVIII веках Троицкий монастырь являлся одной из крупнейших величин на всей территории России. Число крепостных душ, принадлежавших ему, исчислялось десятками тысяч, и к 1763 году, перед самой секуляризацией, достигало 106501 душ, а число вотчин и прочих земель исчислялось сотнями, так что он, бесспорно, был самым крупным русским вотчинником. Своеобразное положение монастыря – вотчинника с огромным и сложным хозяйством, целым штатом служащих, с накоплением огромных для того времени сумм еще почти не освещено исторической наукой, но мы знаем, что Троицкий монастырь был при этом и крупным промышленником, и купцом: торговал он, притом беспошлинно, главным образом солью и рыбой, причем посылал свои суда даже в Норвегию. Часто монастырь ссужал деньгами нуждающихся, всего чаще – своих крестьян, иногда посторонних лиц, а всего более и не вполне добровольно – правительство, которое пользовалось часто монастырской казной с большой свободой: например, при Петре I было забрано в разное время до 400000 рублей, сумма огромная для того времени.

Троицкий монастырь был ярким выразителем Московской Руси с ее светлыми и темными сторонами; но опять повернулось колесо истории и наступил петербургский период: опять появился новый центр и связанная с ним новая идеология. Для Троицкого монастыря эта новая эпоха была мало благоприятна: слишком мало подходил весь его уклад старинного и истового Московского благочестия к галантному веку париков и фижм, когда хлынула в Россию западная культура, папежского и латынского духа, которой так боялась Древняя Русь. Просочились и модные вольномыслия «вольтерьянцев», которых не чужды были и многие видные церковные деятели, отошел в прошлое образ московского «благочестивейшего» царя-ктитора, со вкусом блюдущего детали церковного обряда и умело разбирающегося в богословских спорах; церковные интересы, национальные и государственные, тогда были слиты в единое органическое целое. Деятели же петербургского периода мало почитали старину и национальную самобытную культуру: они старались, чтобы все у нас было не хуже, чем на западе, и от многого из наследия предков открещивались, как от пережитков периода суеверия и дикости. При таких новых обстоятельствах Троицкий монастырь, уже ставший в это время лаврой, естественно не мог сохранить своего влияния и обаяния, которыми он пользовался в Московской Руси: теперь высшие круги в нем видели скорее «благородную окаменелость» и не ощущали уже в нем живого сердца Руси. По прежнему ходили цари и вельможи на богомолье к Троице, осыпали драгоценностями иконы, церкви, настоятелей, но во всем этом виделось больше тщеславия и любви к роскоши, нежели благочестивого усердия. Труднее решить, изменил ли XVIII век отношение народных масс к монастырю; правильнее всего было бы думать, что их не коснулись все эти пертурбации и утонченности верхов.

В руководящих кругах лавры уже произошел разрыв с старым начетчеством, заменявшим ранее образование, и в них ясно стал чувствоваться дух западной науки и западного мышления. Целый ряд монастырских деятелей XVIII века вышел или из Славяно-греко-латинской академии или из киевских школ, где царила схоластика, латинский язык, пышная риторика и элоквенция. Это умственное и словесное барокко представлено це лым рядом лаврских деятелей, главным образом блестящих проповедников, из лавры часто переходивших ко двору, как напр. Гавриил Бужинский, Гедеон Криновский, Арсений Могилянский.

В значительной степени к этой же группе относился и знаменитый иерарх московский Платон Левшин. Быт монастыря также изменился в духе времени, и легенда повествует даже о крайностях одного из архимандритов лавры, который носил бриллиантовые пряжки па башмаках стоимостью до 10000 рублей и парился в бане, поддавая на каменку токайским вином.

Однако, и в этих необычных обстоятельствах лавра дала нечто ценное в культурной области: я разумею лаврскую семинарию, открытую в 1742 году. Русское школьное просвещение было представлено в то время лишь Славяно-греко-латинской академией в Москве, если не считать несколько мелких духовных школ низшаго типа; да и сама Академия переживала в эти годы полосу упадка. Новая Троицкая школа отнюдь не была семинарией в смысле позднейших духовных семинарий, она приближалась старшими классами своими к высшей школе. Не забудем, что и первый из наших университетов, Московский, основанный на 13 лет позже Троицкой семинарии, много лет не выходил из состояния скорее гимназии, нежели высшей школы. Одним из учителей и префектов этой семинарии был знаменитый впоследствии митрополит московский Платон, а из учеников ее и затем учителей – митрополит московский Филарет, равно как и целый ряд других выдающихся деятелей и церковных ученых: отсюда вышло несколько профессоров Московского университета и целый ряд других ученых, поддерживавших между прочим научные связи с заграницей, где о Троицкой семинарии отзывались как о славной и знаменитой. В 1814 году Троицкая семинария, соединившись с переведенной в Троицкую лавру Славяно-греко-латинской академией, образовала Московскую Духовную академию, в течение столетия давшую русской науке и общественности целый ряд первоклассных имен. Она не была замкнутым учреждением, ведавшим лишь профессиональные нужды и насаждавшим лишь узкое богословское образование, а стояла в неразрывной органической связи с общим течением русской мысли и науки, занимая в ней одно из видных мест.