Текст книги "Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре"

После официального объявления войны Московскому государству в 1579 г. польско-литовские войска во главе с королем Стефаном Баторием одержали ряд значительных побед, взяли Полоцк и Великие Луки. В 1581 г. польский король осадил Псков, однако город выдержал вражескую осаду. И Речь Посполитая, и Московское царство были ослаблены многолетней войной и оказались не в силах продолжать ее. Ливонская война завершилась подписанием в Яме Запольском[96]96
  Древняя российская библиотека. Изд. Н.И. Новиков. Т. 12. М., 1789. С. 194–225. По соглашению от июля 1582 г. Россия уступила Вележ Речи Посполитой, в то время как она отказалась от наступления на Новгород.


[Закрыть] 15 января 1582 г. перемирия на 40 лет. В 1583 г. было заключено и перемирие со Швецией. Внешняя политика царя Ивана IV Грозного на западной границе потерпела поражение, а Московское государство не только утратило завоевания в Прибалтике, но и понесло серьезные территориальные потери собственных владений.

Прекращение военных действий создало условия для восстановления традиционного торгового пути между Польско-Литовским государством и Москвой. После смерти Ивана IV (18 марта 1584 г.) его преемник Федор I сразу же отправил посольство в Речь Посполитую для подтверждения заключенного отцом мира, «чтобы как гости, так и купцы с обеих сторон могли свободно передвигаться и торговать как прежде»[97]97
  Российский Государственный архив древних актов, Москва [в дальнейшем РГАДА]. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 15. Л. 131–131 об. Предварительную работу в РГАДА взяла на себя Анна Леонидовна Хорошкевич, за что мы благодарим ее.


[Закрыть]. Возглавлявший посольство А.Я. Измайлов утверждал, что в России можно свободно вести торговлю и в Смоленске, Пскове и Новгороде уже много литовцев[98]98
  О торговых контактах вильнюсских купцов см.: Кяупа З., Кяупене Ю. Европейские контакты купцов Вильнюса в XV–XVI вв. // Цивилизация Северной Европы. Средневековый город и культурное взаимодействие. М., 1992. С. 96–107.


[Закрыть]. В общественном мнении шляхетской республики преобладало скептическое отношение к Ивану Грозному[99]99
  См.: Kappeler A. Ivan Groznyj im Spiegelbild der ausländischen Druckschrif en seiner Zeit. Ein Beitrag zur Geschichte des westlichen Ruβlandes, Geist und Werk der Zeiten. Arbeiten aus dem Historischen Seminar der Universität Zürich 33. Bern; Frankfurt/M., 1972.


[Закрыть]; и теперь литовские дворяне не поверили заявлениям о мирных намерениях его сына. Однако, узнав о вступлении в силу выторгованного Львом Сапегой прекращения военных действий, армянские купцы решили использовать благоприятный момент и собрать караван в Москву. 2 октября 1584 г. он покинул Львов и тронулся в путь[100]100
  Перемирие от 14 июля 1584 г. Gruneweg. Fol. 1147.


[Закрыть].

Таким образом, торговое путешествие армянских купцов из Львова и Киева в Москву произошло в период временно приостановленных военных действий, но неясных перспектив урегулирования отношений между Речью Посполитой и Московским царством. И именно поэтому в пограничных областях Речи Посполитой и Московского царства, через которые следовал купеческий караван, имели место различные конфликтные ситуации[101]101
  Gruneweg. Fol. 1150.


[Закрыть]. На южной окраине Российского государства совершали набеги крымские татары, угоняли население и продавали захваченных пленников на невольничьих рынках Причерноморья. В середине XVI в. путь из Москвы на юг проходил через Калугу, Воротынск, Серенск и Брянск. Этот путь был уже полностью освоен в 80-х гг. XVI в. и, несмотря на его опасность, использовался иностранными купцами.

О специфических трудностях и недоразумениях, с которыми сталкивались прибывавшие в Москву иностранцы, свидетельствуют нередкие жалобы посланников на не соответствующее их званию обхождение; на это жаловался и Лев Сапега в 1584 г. Согласно русскому источнику, он жил на других условиях, нежели это предусматривалось установленным обычаем статусом посланника, по которому сам дипломат, члены посольства и прибывшие с ним до двухсот торговцев обеспечивались бы продовольствием за счет хозяев[102]102
  РГАДА. Ф. 79. Кн. 16. Л. 5 об.–6.


[Закрыть]. Как правило, бывало около ста торговцев, которые сопровождали посольства и находились под их защитой[103]103
  Многие из этих купцов происходили из Вильнюса, такие, как Марцин Мамович (Gruneweg. Fol. 1233).


[Закрыть]. Обычно во время пребывания посольства в Москве они, как и члены посольства, жили в Посольском дворе и тем самым приобретали право беспошлинной торговли. После отъезда послов они размещались в Гостином дворе, имея на этот раз право свободного передвижения, но должны были платить половину пошлины[104]104
  РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Кн. 61. Л. 31 об., 200 об.


[Закрыть]. Польские торговцы постоянно жаловались, что в Москве им оставались должны деньги за их товары. Это в 1586 г. даже побудило правительство царя Федора, не желавшего из-за этого политических осложнений, погасить часть такой задолженности за счет казны[105]105
  РГАДА. Ф. 79. Оп. 1. Л. 196 об. и 420.


[Закрыть].

Покинув Львов и направляясь с армянским торговым караваном в Москву, Груневег описывал увиденное на восточных окраинах Польско-Литовского государства. Двигаясь на восток, купцы следовали сначала возделанными кое-где равнинами, которые затем переходили в пустоши: при этом от Львова до Чуднова речь шла об «огромной, необозримой области» и далее оттуда до Москвы – о «лесной глуши». Здесь караван опять сбился с пути, «мы настолько углубились в обширные поля, – писал Груневег, – что не знали, где начало, где конец, а также потеряли дорогу, в поисках которой провели больше четырех часов. Под конец даже испугались за свою жизнь. (Так как там были огромные дикие территории, на которых люди часто умирали без покаяния.)

Если сначала города еще были «хорошими», а замки «богатыми» и «каменной кладки», то скоро это изменилось. Теперь в поселениях Груневег и его спутники находили «чаще всего скверные постройки» или же они были «необитаемы», замки были «обмазаны известью», «рушились», видели они «замок, который состоял лишь из одной стены, наверху которой была изгородь из заостренных досок». Чем дальше на восток, тем меньше в населенных пунктах было каменных построек, а укрепления таких городков становились все более жалкими. В то время как на Львовщине города обладали магдебургским правом и были обнесены каменными стенами, на восточных окраинах Речи Посполитой они имели в качестве укреплений лишь насыпи из песка, рвы и деревянный тын. В то же время оборонительные сооружения городов могли выглядеть совершенно по-разному. Шоховец был «весь обнесен частоколом с несколькими башнями. Перед этим частоколом на некотором расстоянии вокруг города были положены «скрепленные между собой бревна, которые защищали от набегавших». Константинов, в свою очередь, был защищен «со всех сторон валом, обложенным камнями, не скрепленными известью, и обнесенным по фронту бруствером из заостренных бревен». Острополь, напротив, был «окружен частоколом, перед которым проходил ров, а перед рвом в два ряда были положены сколоченные бревна»[106]106
  Gruneweg. Fol. 1149, 1150–1151, 1154–1155.


[Закрыть].

Рис. 1. Ограждения

Как ранее Герберштейна в Москве[107]107
  «Civitas haec tam lata ac spaciosa, admodum lutosa est, quamobrem in vicis ac plateis, aliisque celebrioribus locis, pontes passim extructi sunt». Rerum Moscoviticarum Commentarii Sigismundi Liberi Baronis in Herberstain. Neyperg & Guettenhag. Basileae: per Ioannem Oporinum [1556]. S. 62.


[Закрыть], так и по дороге в российскую столицу Груневега удивили нечистоты на улицах городов: «Как Венеция в море, так они лежат в блевотине, так что вдоль переулков имеется мост на сваях и от него опять в каждый дом ведет особый мост».

Увиденные дома местных жителей, согласно оценке гданьского коммерсанта, вначале являли собой переходную форму: «хотя они построены на польский манер, несмотря на это они стоят по-валахски – далеко друг от друга» и расположены иначе: «Дома стоят свободно, далеко один от другого, чаще всего из них валит черный дым, и редко там можно увидеть кафельную печь». По мере продвижения каравана на восток купцы наблюдали, как изменились характер городской застройки, форма и конструкция домов: «У них маленькие дома, стоящие в беспорядке и далеко друг от друга, и на азиатский манер покрыты землей, однако они крепко сложены из круглых бревен». Не только форма домов, их положение по отношению друг к другу, но и все их прочие особенности, например, способ отопления, отражали привычки и обычаи населения, точно так же, конечно, как и православные церкви, называвшиеся Груневегом «русская кирха или церковь», «русская церквушка».

Все эти наблюдения относились к восточным областям Речи Посполитой. Можно было узнать интересные сведения о живущих там людях. «Хотя вся страна в Подолии населена русскими людьми, даже в Константинове был русский землевладелец (речь идет о православном населении Юго-Западной Руси. – А.Б.), все же в замках сидели польские дворяне, которые ожидали [от купцов] уплаты пошлин, кроме того, шинкари ждали своих гостей»[108]108
  Gruneweg. Fol. 1151. Дорога в Молдавию вела от Плухова через области, населенные русскими: «На красивой круглой горе стояла русская церквушка, как по пути вплоть до Валахии, были лишь русские, в этих местах обнаружили только мало поляков».


[Закрыть]. Купцы должны были иметь дело с этими мало образованными провинциальными шляхтичами – «бедными тупицами-дворянами», как писал Груневег. Однако внешне путешественники выражали почтение по отношению к здешним помещикам. «В дом или во дворец, – замечал автор, – следовало входить с большими церемониями, которые выражали уважение ко всему государству». Далее следовало описание целого ритуала общения с хозяином дома и его окружением.

Естественно, купцы вели свою игру с этими полуобразованными дворянами, желавшими приобщиться к миру знати. Часто они притворялись, что приехали прямо из Армении и не понимают ни слова по-польски, а потому нуждаются в переводе. Или же они расплачивались гданьскими пфеннигами, выдавая их за ценные армянские монеты. Многие из вещей, которые должны были взиматься в виде пошлины, затем украдкой возвращались назад, поскольку сбор таких пошлин был незаконным.

Между Остро и Черниговом кончались владения Речи Посполитой и начиналась территория московитов. Теперь лишь немногие населенные пункты были «отделены или окружены кустарником либо лесом», замки были построены из дерева. Некоторые поселения были необитаемы, церкви разрушены. Груневег заметил маленькую зимнюю церковь, «так как в этой стране невыносимый холод, их маленькие церкви отапливают так, как у нас бани. В Москве других печей нет» (л. 1180).

Разрушения последней войны еще не были устранены, и татарские орды постоянно совершали набеги. «Как только подморозит, – писал Груневег, – татары, а также казаки приходили в деревни и повсюду, [где было чем поживиться]. Так как и те, и другие обитали совсем близко, особенно татары, граница которых была совсем рядом и которые жили по соседству с московитами. Поэтому зимой весь народ из деревень бежал в город. И для того во многих поселениях зимой и летом выставляли стражу на высоких деревьях, которые мы встречали довольно редко»[109]109
  Gruneweg. Fol. 1177. Ср. Fol. 1179.


[Закрыть]. Такие города, как Серенск, Товарково или Боровск, были почти необитаемы из-за опустошений и вторжений.

Татар боялись и купцы, «в связи с этим, – отмечал автор Записок, – мы также минуем проселочные дороги и сворачиваем на извилистые тропинки с большим трудом днем и ночью»[110]110
  Gruneweg. Fol. 1178–1179.


[Закрыть]. Доставляло трудности преодоление рек, так как сначала надо было наводить переправы[111]111
  «Мы прибыли к реке, которая была глубокой и по ширине как улиса Пивна (Joepen gasse), что обещало нам тяжелую работу, так как мы должны были плотничать. Значит, мы повалили шесть высоких деревьев, которые, после того как они были очищены от веток, мы связали вместе как плот, после этого спустили их на воду и сделали мост. На него сверху положили хворост (кустарник). По этому мосту мы переправились, а после этого подожгли его…» (Gruneweg. Fol. 1178).


[Закрыть], которые после перехода сразу же сжигались, чтобы никто не смог следовать за караваном. Опасность пути заключалась не только в татарах и других разбойниках (например, конокрадах), а и в самой дороге, так как однажды сани провалились под лед, судно, налетев на дерево, раскололось и затонуло; поход был опасен для жизни, люди страдали от комаров.

По пути в зависимости от условий способ продвижения и транспортировки товаров менялся. Путешествовали на судах, на подводах и на санях и часто должны были перегружать товары. Возницы нанимались лишь на часть пути и затем отпускались (в отличие от поездок в Константинополь)[112]112
  Например, Gruneweg. Fol. 1180, 1184.


[Закрыть]. На Московской территории расстояния измерялись верстами: «…24 версты от Новогрудка, почти 5 миль, затем 5 верст составляют одну немецкую милю. Поэтому верста, которой московиты измеряют свою страну, может равняться итальянской миле, от которых так же пять соответствует одной немецкой» (л. 1185)[113]113
  1 верста = 1,067 км.


[Закрыть].

Местность, которую проезжали, была покрыта необъятными лесами. Брянский лес простирался более чем на 23 мили, через него вела узкая, но защищенная дорога. Хотя теперь купцы были спокойны в отношении татар, зато в опасной близости оказались медведи, которые подошли к месту ночной стоянки каравана, несмотря на то, что там зажгли многочисленные костры. Лесные богатства здесь не оберегали, «так как в обширной лесной глуши дерева было в избытке, то его не щадили»[114]114
  Gruneweg. Fol. 1186.


[Закрыть]. Эту расточительность по отношению к природе отмечали на просторах Московского царства и другие путешественники.

Население Московии относилось к купцам дружелюбно, выказывая готовность оказать услуги. Например, в Брянске «нас приняли чрезвычайно любезно, в ответ на нашу просьбу снабдив едой и питьем. По пути от края деревни до постоялого двора разложили 20 костров, у которых ликовал народ, играя на домрах, скрипках, лирах и дудках. При выходе из постоялого двора так играли на свирели, что лучше не смогли бы и в Гданьске. Мне думается, что ни в какой стране, кроме этой, лиры не столь популярны […]. Я не знаю, как назвать домры по-немецки, таких нет, только половинная лютня»[115]115
  Gruneweg. Fol. 1194. Здесь речь идет о балалайке.


[Закрыть], – описывал музыкальные инструменты московитов Груневег.

В православных монастырях монахи тоже проявляли заботу об армянских купцах, которые в благодарность великодушно сделали щедрые пожертвования. Совместно провели рождественский сочельник, который у православных был уже Epiphanias, и старались подражать жестам единственного грека в караване[116]116
  «Так как среди нас только Иваниз был греком, единственный из их секты, все мы смотрели на него, и как он двигался, все мы довольствовались тем, что подражали ему, потому что вообще не разбирались в их церемониях» (Gruneweg. Fol. 1192).


[Закрыть]. В жилищах Груневег обратил внимание на красные углы с иконами и подчеркнул, что при входе в дом сначала следовало «приветствовать» их, каковое правило усвоили и путешественники. «Когда я входил в комнату и сразу же здоровался с народом, мне указывали на образа, затем присутствовавшим подумалось, что я не заметил икон. В другом случае хозяева полагали, будто я презираю бедность их икон, и, устыдившись, достали из сундука и развесили другие образа, иные же сочли, что я турок или татарин»[117]117
  «В комнатах людей на самых почетных местах весят дорогие образа, оправленные золотом и драгоценными камнями, очень почитаемые. Как только входят к ним, прежде чем сказать слово, отдают дань уважения Богу и его святым на образах, отвешивают земные поклоны каждому образу и осеняют себя крестом, только после этого приветствуют жильца» (Gruneweg. Fol. 1190).


[Закрыть].

Рис. 2. Дом в Москве с планом

Ограниченность кругозора жителей Московского государства местным, локальным мирком, их оторванность от внешнего мира проявлялась в разговорах московитов с купцами, которые всегда наговаривали им с три короба. «Но вместе с тем, шутки ради, они выдали меня за еврея, так как все знают, что в Москве нет никого злее, чем евреи, и что еврей сам или еврейское дитя не будут впущены в страну. Когда они часто сбегались посмотреть на меня (как на еврея – А.Б.), они удивлялись, что я такой же человек, они спрашивали, как я попал в страну, так как это было запрещено» (л. 1191). Купцы рассказывали московитам всякие небылицы, будто «все евреи, после того как те распяли Христа, получили свиные головы, которые, однако, их патриарх своим благословением вновь смог превратить в прежние». Уверяли их также, «что город Краков так велик, как вся Московия, и там происходят всевозможные чудеса». Груневег записал, что купцы «Стефан и Кристоф были мастера в таком вранье, и, чтобы их послушать, народ стекался толпами, как на проповедь», что слушатели «только ахали и глаза их словно пьянели от изумления. Мы же со своей стороны стояли вдалеке и хохотали чуть ли не до смерти»[118]118
  «Краков, пожалуй, так велик, как страна московитов, в котором церковь св. Станислава такая большая, как город Москва, вся покрыта чистым золотом, так как она стоит на горе Синай, к этой церкви нельзя прибыть иначе, как только надо 8 дней ехать в гору на Красном море в серебряных комеги [лодки – А.Б.]. Там есть такой большой колокол, что его начинают раскачивать в масленицу и все дни привязывают новые веревки, звонит он на Пасху и его звон приходит на Троицу до Вильнюся» (Gruneweg. Fol. 1192).


[Закрыть].

Груневег не знал упомянутого описания поездки в Москву Герберштейна, которое послужило образцом путевых заметок о Московии[119]119
  Leitsch W. Herberstein’s Impact on the Reports about Muscovy in the 16^th and 17^th Century. Some Observations on the Technique of Borrowing // Forschungen zur Osteuropäischen Geschichte 24 (1978). S. 163–177.


[Закрыть]. Гданьский коммерсант, например, упрекал Георга Брауна, который изобразил Москву, опираясь не на собственные впечатления, а потому неправдиво[120]120
  Gruneweg. Fol. 1199. Об описании Груневегом Москвы см.: Хорошкевич А.Л. Мартин Груневег о Москве 1585 г. // Россия и Германия. М., 2001. С. 19–41.


[Закрыть]. При этом он упустил из вида, что Браун позаимствовал план своего сочинения из «Записок о Московии» Герберштейна. Тогдашние дипломаты в первую очередь интересовались придворным и посольским церемониалом и краеведческими вопросами. В этом стиле составлены и донесения английских дипломатов, таких, как Уиллес Флетчер (побывал в Московии в 1588–1589 гг.), который, конечно, был знаком с «Записками» Герберштейна[121]121
  Kingdom R. and B. Russia in the Accounts of Sixteenth-Century English Voyagers. Madison; London, 1968. P. 87–246.


[Закрыть]. Интерес иезуита Антонио Поссевино, который ездил в Москву в 1581–1582 гг., был сконцентрирован на религиозно-политических вопросах[122]122
  Antonii Possevini liber de rebus Moscoviticis. 1587.


[Закрыть]. В 1580-х гг. совершил путешествие в Москву и английский капитан Ричард Ченселер, оставивший нам записки о своих впечатлениях. Он также не знал труда Герберштейна. Его интерес сосредоточился больше на Северном море и растительности и ландшафте страны и меньше на политических вопросах. Его суждение о Москве было лаконично: «В ней много зданий и больших зданий, но с точки зрения красоты и очарования, это совершенно несравнимо с тем, что есть у нас»[123]123
  Kingdom R. and B. Russia in the Accounts of Sixteenth-Century English Voyagers. Madison; London, 1968. P. 3–41, здесь p. 23.


[Закрыть]. Джером Горсей находился в Москве как постоянный представитель крупной торговой компании и с сентября 1585 г. до июля 1586 г. ездил в Лондон в качестве посла нового царя Федора[124]124
  Ibid. P. 249–369.


[Закрыть]. Каждый из здесь поименованных описал свое пребывание в Московском царстве через призму своей деятельности, Мартин Груневег дополнил эту картину Московии как 22-летний автор, совершивший путешествие с армянскими купцами из Львова. При этом, по его собственным словам, целью его Записок совершенно не было «рассказать о стране или городах, а только представить нечто запомнившееся из моих странствий, так как обо всех странах с их городами уже давно имеются публикации в хрониках»[125]125
  Gruneweg. Fol. 1197.


[Закрыть].

Перевод с немецкого Натальи Богаевой

Войцех Кригзайзен (Варшава)
Межконфессиональные отношения в Польско-Литовском государстве в раннее Новое время
Православие и другие христианские вероисповедания в начале эпохи конфессионализации

Независимо от того, признаем ли мы пригодность «парадигмы конфессионализации» для исследования отношений между вероисповеданиями в Польско-Литовском государстве в XVI и XVII вв., следует признать, что соответствующая терминология, активно вводимая в научный оборот немецкими исследователями процессов конфессионализации[126]126
  Основные работы авторов, сформулировавших исходные положения теории конфессионализации и развивающих ее, см.: Reinhard W. Ausgewählte Abhandlungen. Berlin, 1997; Schilling H. Ausgewählte Abhandlungen zur europäischen Reformations– und Konfessionalisieru ngsgeschichte / hrsg. von L. Schorn-Schütte, O. Mörke. Berlin, 2002. См. также важнейшие сборники трудов, посвященных процессам конфессионализации в Германии, начиная с эпохи Реформации: Die reformierte Konfessionalisierung in Deutschland. Das Problem der „Zweiten Reformation“ / hrsg. von W. Reinhard, H. Schilling. Gütersloh, 1986; Die lutherische Konfessionalisierung / hrsg. von H.-Ch. Rublack. Gütersloh, 1992; Die katholische Konfessionalisierung / hrsg. von W. Reinhard, H. Schilling. Gütersloh, 1995.


[Закрыть] в Западной и Центральной Европе, начинает все более отчетливо звучать в трудах, посвященных проблемам истории религии и религиозности в Восточной Европе в Новое время. Любопытно, что в предпринимаемых в последние годы попытках интерпретации истории православия в шляхетской Речи Посполитой с использованием элементов «парадигмы конфессионализации», обоснованной еще в 1970-е гг. Вольфгангом Рейнхардом и Хайнцем Шиллингом, все еще проявляется тенденция антиисторической интерпретации исторических источников второй половины XVI в., при анализе которых исследователи рассматривают их, исходя из перспективы ситуации, возникшей позже, после 1595–1596 гг., и в ее контексте.

Известно, что в 80-х гг. XVI в. положение третьей, после католиков и протестантов, крупной христианской общности в Речи Посполитой – православия – резко контрастировало с набиравшим силу и демонстрировавшим первые впечатляющие успехи процессом католического, посттридентского обновления, традиционно именуемого контрреформацией, которая ныне часто определяется как католическая реформа[127]127
  См.: Флоря Б.Н. Кризис организационных структур православной Церкви в XVI в. // Брестская уния 1596 г. и общественно-политическая борьба на Украине и в Белоруссии в конце XVI – начале XVII вв. Ч. 1: Брестская уния 1596 г. Исторические причины. М., 1996. С. 33–41; Kempa T. Wobec kontrreformacji. Protestanci i prawosławni w obronie swobód wyznaniowych w Rzeczypospolitej w końcu XVI i w pierwszej połowie XVII wieku. Toruń, 2007. S. 28–30. О терминологии см.: Jedin H. Katholische Reformation oder Gegenreformation. Ein Versuch zur Klärung der Begrif e nebst einer Jubiläumsbetrachtung über das Trienter Konzil. Luzern, 1946; Новое издание того же труда см.: Gegenreformation / hrsg. von E.W. Zeeden. Darmstadt, 1973. S. 46–81. Wege der Forschung, Bd. 311. Считается, что первым термин «контрреформация» использовал в 1776 г. немецкий юрист Иоганн Штефан Пюттер применительно к антипротестантским ревиндикациям посттридентского католицизма, функционирование этого термина в немецкой историографии рассмотрел А. Элкан: Elkan A. Enstehung und Entwicklung des Begrif es Gegenreformation // Historische Zeitschrif. 112. 1924. S. 473-93. См. также: Wojtyska H.D. Reformacja – reforma katolicka – kontrreformacja. Dzieje nomenklatury i próba uściślenia pojęć // Roczniki Teologiczno-Kanoniczne. 24. 1977. 4. S. 225–249; Cochrane E.W. Counter Reformation or Tridentine Reformation? Italy in the Age of Carolo Borromeo // San Carolo Borromeo Reform and Ecclesiastical Politics / ed. J.M. Headley, J.B. Tomaro. Cransbury, 1988. S. 31–46.


[Закрыть]. Однако иногда без достаточных оснований высказывается мнение, что уже в 60-х гг. XVI в. православная шляхта усматривала в положении православной церкви того времени угрозу свободе вероисповедания. Ведь идеи о необходимости реформ и перемен не всегда являются результатом ощущения угрозы, особенно когда правовое положение православного населения в Польско-Литовском государстве во второй половине XVI в. не выглядело так уж плохо[128]128
  Ćwikła L. Sytuacja prawna ludności prawosławnej w państwie polsko-litew-skim do 1596 r. // Czasy Nowożytne. 9. 2001. S. 41–57.


[Закрыть]. Так было и в том случае, когда, например, православные послы на сейм 1565/66 г. от Волынского воеводства Великого княжества Литовского действительно просили короля и литовского великого князя Сигизмунда Августа дать согласие на выбор шляхтой православных епископов в Великом княжестве, поскольку, по их мнению, обязанности епископов исполняли люди малообразованные и непригодные для этого. Однако эта просьба свидетельствовала лишь о том, что обратившиеся к монарху осознавали слабость церкви, и вовсе не указывала на то, что они чувствовали какую-то угрозу своим сословным правам и привилегиям по сравнению со шляхтой других вероисповеданий[129]129
  Mazur K. W stronę integracji z Koroną. Sejmiki Wołynia i Ukrainy w latach 1569–1648. Warszawa, 2006. S. 30.


[Закрыть]. Кроме того, мы не можем быть уверены, действительно ли ходатаев беспокоил неудовлетворительный уровень образованности православных епископов, или же ими двигало намерение так или иначе прибрать к рукам земельные владения епископских кафедр[130]130
  Litwin H. Dobra ziemskie Cerkwi Prawosławnej i Kościoła Katolickiego obu obrządków na Kijowszczyźnie w świetle akt skarbowych i sądowych 1569–1648 // Rocznik Teologiczny. 32. 1990. 2. S. 187–208.


[Закрыть].

Можно также усомниться в том, что соблюдение королем при раздаче должностей «принципа индигената», предусмотренное актами Люблинской унии 1569 г., свидетельствовало об опасениях православной шляхты за свободу вероисповедания. В них королевская власть expressis verbis обязалась «dostojeństw i dygnitarstw i urzędów ziemie naszej wołyńskiej, duchownych i świeckich, wielkich i małych, tak rzymskiego jako i greckiego zakonu będących, nie umniejszać ani zatłumić, i owszem w cale zachować.»[131]131
  Akta unii Polski z Litwą 1385–1791 / wyd. T. Kutrzeba, W. Semkowicz. Kraków, 1932. S. 306, 316–317.


[Закрыть] [132]132
  «Должностей Земли нашей Волынской, как духовных, так и светских, больших и малых, как римского, так и греческого закона будучих, не сокращать и не отменять, а, наоборот, в целости сохранять».


[Закрыть]. В отличие от Кароля Мазура, который интерпретирует этот фрагмент через призму религиозных отношений и полемики, которая велась уже после 1596 г.[133]133
  Mazur K. Op. cit. S. 392.


[Закрыть], мы не видим здесь какого-либо свидетельства угрозы свободе вероисповедания. Волынская шляхта хотела обеспечить себе всего-навсего исключительный доступ к значительному числу должностей, в т. ч. и к санам православных владык и архимандритов, обладание которыми, как уже говорилось выше, давало бы возможность распоряжаться обширными земельными владениями епископских кафедр и монастырей. То, что церковные должности могли занимать только православные, было в 1569 г. еще очевидно.

Проведенный недавно Игорем Бортником анализ возникших в то время в Речи Посполитой памятников православной полемической литературы подтверждает отсутствие в православной среде ощущения угрозы своим политическим и сословным правам со стороны доминировавших в государстве католиков и протестантов[134]134
  Bortnik I. Problem tolerancji w prawosławnej myśli teologicznej i społeczno-politycznej w Rzeczypospolitej drugiej połowy XVI i pierwszej połowy XVII wieku // Odrodzenie i Reformacja w Polsce. Находится в печати.


[Закрыть]. Во второй половине XVI в. главной целью православных богословов, полемизировавших с иноверцами, была защита собственной догматики и литургии. Межконфессиональные отношения в данном случае рассматривались исключительно на теологическом уровне, что, по всей вероятности, представляло собой реакцию на миссионерскую активность западноевропейских протестантов, рассчитывавших достичь с православными соглашения, направленного против католиков[135]135
  Bendza M. Prawosławno-protestanckie tendencje unijne w XVI wieku ze szczególnym uwzględnieniem terenu ziem Rzeczypospolitej // Rocznik Teologiczny ChAT. 25. 1983. 2. S. 179–194. Недавно на эту тему подробно написал Т. Кемпа. См.: Kempa T. Op. cit. S. 23–30.


[Закрыть]. Локальной проблемой для православного духовенства были прибывавшие на земли Великого княжества Литовского т. н. жидовствующие[136]136
  Дмитриев М.В. Православие и реформация. Реформационные движения в восточнославянских землях Речи Посполитой во второй половине XVI в. М., 1990. С. 71–72. Ср.: Zema W. Reformacja w Europie Środkowej i Wschodniej i herezja Feodosija Kosoja // Rocznik Instytutu Europy Środkowo-Wschodniej. 3. 2005. S. 222–238.


[Закрыть], и, прежде всего, развитие евангелическо-реформационных церковных структур, которое началось среди литовских католиков и быстро достигло белорусских и украинских земель[137]137
  Williams G.H. Protestants in the Ukraine during the period of the Polish-Lithuanian Commonwealth//Harvard Ukrainian Studies. 2. 1978. 1. S. 41–72; Иванова Л. Реформационные движения в Белоруссии (вторая половина XVI – первая половина XVII столетия) // Белауски гистарычны часопис 1997. № 2. С. 54–72. (На белорусском языке).


[Закрыть]. Интенсивную миссионерскую деятельность среди православного населения вели также антитринитарии, издававшие тексты на русском языке. В этом контексте достаточно упомянуть известную деятельность Шимона Будного, а также перевод Евангелия, выполненный Василием Чапинским[138]138
  Lewicki O. Socynjanie na Rusi // Reformacja w Polsce. 2. 1922. S. 198–234; Kamieniecki J. Szymon Budny – zapomniana postać polskiej reformacji. Wrocław, 2002. S. 25–37, 64–65; Kempa T. Op. cit. S. 36–38.


[Закрыть].

К наиболее изученным памятникам публицистики, посвященным защите православной религиозной доктрины, относятся сочинения беглецов из Московского государства: бывшего игумена Троице-Сергиевой Лавры Артемия, авторству которого традиция приписывает ряд полемических текстов, в частности, с возражениями Будному[139]139
  Kamieniecki J. Op. cit. S. 66–67; Kempa T. Op. cit. S. 41–42.


[Закрыть], и самого известного политического перебежчика – А.М. Курбского, боровшегося с влиянием протестантов[140]140
  Дмитриев М.В. Указ. соч. С. 106–107.


[Закрыть]. В защиту православия выступали также и исконные граждане Речи Посполитой, такие как, например, уроженец Перемышльской земли шляхтич Иван Вишенский[141]141
  Там же. С. 101.


[Закрыть] или авторы анонимных текстов «Против повести нынешних безбожных еретиков», «Списание против люторов», «Послание до латин из их же книг». К ним принадлежали и составители теологических писем, возникших в среде клиентов рода Острожских[142]142
  Мицько І. Острожська слов’яно-греко-латинська Академія (1576–1636). Київ, 1994; Kempa T. Akademia ostrogska // Szkolnictwo prawosławne w Rzeczypospolitej / red. A. Mironowicz, U. Pawluczuk, P. Chomik. Białystok, 2002. S. 55–79. Ср.: Isajewicz J. Cywilizacja postbizantyjska i łacińska w Europie środkowowschodniej. Strefy współistnienia i wzajemnych wpływów // Europa Środkowowschodnia od X do XVIII wieku – jedność czy różnorodność / red. K. Baczkowski, J. Smołucha, Kraków, 2005. S. 117–134.


[Закрыть]. Укажем здесь на сочинения Герасима Смотрицкого – будущего ректора Острожской академии и редактора переводов Библии: «Ключ царства небесного», его введение к той же Библии, а также труд Василия Суражского (Малющицкого) «О единой истинной православной вере». Необходимо подчеркнуть при этом, что тексты Суражского, Смотрицкого и «Послание до латин» возникли уже в ответ на предпринятую католиками очередной раз, на рубеже 1570-1580-х гг., интенсивную пропаганду в пользу церковной унии. Однако даже в этих условиях авторы упомянутых трудов отнюдь не демонстрировали в своих сочинениях ощущения угрозы свободе вероисповедания и даже не видели повода упоминать о ней.

Более того, в эпоху религиозного равноправия, а именно после принятия в 1573 г. постановлений Варшавской конфедерации о равенстве в правах и привилегиях шляхты всех христианских конфессий[143]143
  Salmonowicz S. Geneza i treść uchwał konfederacji warszawsk iej // Odrodzenie i Reformacja w Polsce. 19. 1974. S. 7-30; Maciuszko J. T. Konfederacja warszawska 1573 roku. Geneza, pierwsze lata obowiązywania. Warszawa, 1974.


[Закрыть], православные авторы Речи Посполитой, напротив, сосредотачивались на теологическом обосновании истинности исключительно собственной доктрины, обращаясь к аргументации, подчеркивавшей черты «настоящей церкви». Все другие церкви и религии, которые не руководствовались их (т. е. православных) «законом», считались в этом случае еретическими. Так, например, Василий Суражский, писавший по прошествии нескольких лет после Варшавской конфедерации, не принимал идеи религиозного равноправия, последовательно объявляя фальшивыми все религии, кроме православия[144]144
  [Василий Суражский]. О единой вере. Сочинение Острожского священника Василия 1588 г. // Русская историческая библиотека. Кн. 4. Памятники полемической литературы в Западной Руси. Ч. 2. СПб., 1882. С. 633–938.


[Закрыть].

О значительной степени уверенности в собственной безопасности свидетельствуют и содержащиеся в текстах православных полемистов резкие и оскорбительные выпады в адрес представителей иных конфессий и религий. Так, например, Суражский наравне с последователями иудаизма и ислама осуждал протестантов, и это в то время, когда к ним принадлежала значительная часть политических элит Великого княжества Литовского[145]145
  Там же. С. 935; Dworzaczek W. Oblicze wyznaniowe senatu Rzeczypospolitej Polskiej w dobie kontrreformacji // Munera litteraria. Księga ku czci prof. Romana Pollaka / red. W. Dworzaczek etc. Poznań, 1962. S. 41–56; Lulewicz H. Skład wyznaniowy senatorów świeckich Wielkiego Księstwa Litewskiego za panowania Wazów // Przegląd Historyczny. 68. 1977. 3. S. 425–445.


[Закрыть]. Артемий и вовсе считал деятельность еретиков «сатанинским делом», а о протестантах, в частности, говорил, что ими овладел демон обмана[146]146
  [Артемий игм.] Послания старца Артемия // Русская историческая библиотека. Кн. 4. Памятники полемической литературы в Западной Руси. Ч. 1. СПб., 1878. С. 1294–1295.


[Закрыть]. Если католиков Андрей Курбский считал лишь схизматиками, то протестантов – «детьми дьявола», «ядовитыми драконами», «бесами», «змеями»[147]147
  [Курбский А.М.] Сказания князя Курбского / изд. Н. Устрялов. СПб., 1868. С. 227, 245–249.


[Закрыть]. Игорь Бортник справедливо обратил внимание, что данный стиль религиозной полемики не был чем-то исключительным в тогдашних теологических сочинениях, а использование оскорбительных прозвищ в адрес оппонентов было в такой же мере характерно для католических и протестантских полемистов[148]148
  Bortnik I. Op. cit.


[Закрыть]. Необходимо, однако, отметить, что публикация текстов такого рода сама по себе свидетельствует о высокой степени уверенности авторов в собственной неуязвимости, позволявшей им не опасаться реакции оскорбленных иноверцев, принадлежавших к властной элите Речи Посполитой.

Осознание собственного равноправного статуса, а следовательно, и ощущение безопасности по отношению к другим конфессиям отвлекало внимание православных авторов от политической проблематики. Вплоть до 1596 г. вопросы взаимоотношений шляхетского государства и действовавших на территории его юрисдикции конфессий практически их не интересовали. Игорю Бортнику удалось обнаружить лишь два высказывания по этому поводу – оба, впрочем, касающиеся религиозной терпимости, т. к. в них осуждалось использование принуждения в делах веры. Автор первого из них, Артемий, несмотря на свое принципиально враждебное отношение ко всем иноверцам, ссылаясь на евангельский принцип любви, осуждал насилие, ратуя за обращение «заблудших» путем убеждения и молитвы[149]149
  [Артемий игм.] Указ. соч. С. 1213.


[Закрыть]. Анонимный автор «Послания до латин из их же книг» также отвергал насилие в отношении иноверцев, однако при случае он выстраивал направленное против католической церкви противопоставление между не приемлевшим насилия Христом и призывавшим к насилию папством[150]150
  Послание до латин из их же книг 1582 года // Русская историческая библиотека. Кн. 19. Памятники полемической литературы в Западной Руси. Ч. 3. СПб., 1903. С. 1135.


[Закрыть]. Основное содержание православной полемической литературы в период до 1596 г. характеризовалось резкими выпадами против оппонентов-иноверцев и отсутствием интереса к политике государства в отношении некатолических вероисповеданий. А это в свою очередь свидетельствовало, что православные элиты не видели для себя политической угрозы со стороны государства и не опасались за свое положение в шляхетской республике, следовательно, Варшавская конфедерация оправдывала себя, а ее постановления были реализованы, по крайней мере, с точки зрения отношений между православной церковью и Речью Посполитой.

Любопытно, однако, что, будучи в Речи Посполитой, приехавшие из Московского царства православные религиозные полемисты XVI в. выступали за изоляцию своих единоверцев от последователей других направлений христианства. Это свидетельствует в пользу утверждения, что влияние католицизма и протестантизма на теологическом уровне представляло для них существенную проблему. Василий Суражский призывал православных не поддерживать каких бы то ни было контактов с иноверцами[151]151
  О единой вере… С. 660.


[Закрыть], а Андрей Курбский осуждал даже сотрудничество православных магнатов с протестантами в целях противодействия католикам, что в то время могло относиться даже к наиболее влиятельному покровителю польско-литовского православия, киевскому воеводе Константину Василию Острожскому[152]152
  [Курбский А.М.] Указ. соч. С. 245–249.


[Закрыть].

Вместо кооперации с иноверцами православные полемисты, впрочем вполне в соответствии с общеевропейской тенденцией конфессионализации, прежде всего призывали к нравственному совершенствованию и к повышению уровня образования духовенства, а также ратовали за усиление устной и печатной пропаганды православия[153]153
  Предисловие к Библии, изданной в Остроге 1581 г. // Архив Юго-Западной России. Ч. 1. Т. 8. Киев, 1914. С. 51.


[Закрыть]. Интересно также, что в начале острие их полемики было направлено против протестантов-кальвинистов. В труде «Против повести нынешних безбожных еретиков» подчеркивалась даже близость доктрины и практики католической и православной церквей, которые должны были быть в равной степени отдалены от протестантизма[154]154
  Против повести нынешних безбожных еретиков // Полемическое сочинение против протестантов (начало второй пол. XVI в.) // Там же. С. 18.


[Закрыть]. Возможно, что это вытекало из убеждения, что протестанты, которые в 70-х гг. XVI в. еще успешно действовали в Великом княжестве Литовском, казались православным публицистам более грозным противником в борьбе за души прихожан в сравнении с католиками. И только в 1580-х гг. главным объектом нападок православных полемистов становятся католики. Вероятно, причинами этого стали трения между этими двумя христианскими конфессиями, возникшие на фоне проводившейся в 1583–1585 гг. реформы календаря, но в первую очередь из-за развернувшейся католической пропаганды церковной унии, что заставляло лидеров православия рассматривать теперь протестантов как потенциальных политических союзников[155]155
  Об уровне трений свидетельствует хотя бы аргументация католической стороны. См.: Grodzicki S. O popraw ie ka lendarza kazanie dwoie x. Stanisława Grodzickiego. Wilno, 1587; Kempa T. Konstanty Wasyl Ostrogski (ok. 1524/25-1608), wojewoda kijowski i marszałek ziemi wołyńskiej. Toruń, 1997. S. 123 etc.


[Закрыть].

Католическая пропаганда унии к тому времени не представляла, впрочем, из себя чего-то нового. Даже не углубляясь в Средние века, достаточно вспомнить, как еще недавно активно призывал к соглашению с православной церковью Станислав Ожеховский. Уже в начале 80-х гг. XVI в. Константин Острожский вел с Альберто Болонгетти – папским нунцием в Речи Посполитой – и иезуитом Антонио Поссевино переговоры об унии всех православных церквей с Римом при условии сохранения их автономии[156]156
  Kempa T. Konstanty Wasyl Ostrogski wobec katolicyzmu i wyznań protestanckich // Odrodzenie i Reformacja w Polsce. 40. 1996. S. 17–36.


[Закрыть]. Сторонники соглашения с католиками могли при этом опираться на признаваемую православным автором труда «Против повести нынешних безбожных еретиков» доктринальную близость католицизма и православия. Еще в 1593 г. киевский воевода, который столкнулся с серьезными трудностями на пути реализации своего проекта реформ православных школ и повышения образовательного уровня клира, признавая, что без внешней помощи он не в состоянии воспрепятствовать нараставшему кризису православия на входивших в состав Речи Посполитой землях Западной Руси, вернулся к идее унии с католической церковью. Подобные взгляды он высказал в известном письме, адресованном другому стороннику унии с католиками – Ипатию Потею, только что ставшему во главе владимирско-брестской епархии и перешедшего в ряды православного епископата из Сената Речи Посполитой, в который он входил как брестско-литовский каштелян[157]157
  Pekar A. Ipatij Potij – prowisnik zjedinennija // Analecta OSBM. 15. 1996. S. 145–246.


[Закрыть]. Тон письма Острожского и сформулированная в нем оценка положения православной церкви на землях Речи Посполитой были очень пессимистичными, однако киевский воевода видел главную угрозу для своих единоверцев не в католической конфессионализации, а, по его словам, в распространении среди русинов протестантизма. Это его настроение нашло отражение и в том, что в письме князь Острожский уничижительно именовал протестантов еретиками, тогда как католиков называл братьями[158]158
  K.W. Ostrogski do H. Pocieja, 21. VI. 1593 // Documenta Pontif cum Romanorum historiam Ucrainae illustrantes / ed. A. Welykyj. Vol. 1. Romae, 1970. Nr. 9. S. 21–23; Kempa T. Wobec kontrreformacji… S. 65 etc.


[Закрыть].