Текст книги "Второй помощник"

Позже произошел бурный обмен радио– и телефонограммами, но на моей стороне стоял НКВД, Особые отделы и существовало мнение «одного человека», что в данной ситуации я не допустил ошибок: «Англичане и так слишком много получили за свои радары!» Тем более что сонары были американского производства. По завершению испытаний отчитываться пришлось непосредственно Верховному. Выделив финансы, он никогда не забывал проверить, на что они потрачены.

Глава 27
Авиазаморочки в Архангельске и окрестностях

Основным занятием второй половины зимы 1942/1943 годов стало натаскивание экипажей 28-го, 29-го, 221-го БАПов и 35-го МТАБ на полеты на максимальную дальность. Часть из них отвели в Архангельск, хотя по уму их требовалось расположить много севернее, но экипажи и аэродромные службы были к этому не готовы. А у нас не было возможности перебросить туда тяжелую технику для расчистки взлетных полос. Заранее об этом «побеспокоиться» не дали возможности. Пока выделили технику, там началась зима. А мы были заняты под Линахамари. Подходящих аэродромов было всего два: Амдерма и Диксон. Вот только вместить все самолеты бомбардировочных полков ОМАГ они возможности не имели, поэтому мои «хотелки» быстренько урезали, несмотря на то, что еще в октябре мы перебросили трактора и два батальона аэродромного обслуживания в Белушью губу, что на Южном острове, с задачей создать три площадки, как для истребителей, так и для бомбардировщиков и торпедоносцев. Но их в конце концов просто забрали оттуда, оставив какой-то минимум и заменив большую часть личного состава на пленных и бывших пленных, не прошедших проверку в Особых отделах. Что-то там делалось, но от авиационной группы осталось четыре звена по три самолета и восемь «аэрокобр» с двумя типами подвесных баков. Три звена имели самолеты B-25G, одно: один А-20C и два «Бостон Мk IIIA». «Бостон» и А-20 не слишком отличались друг от друга, но «начинка» у них была разная. Оба «Бостон Мk IIIA» имели радиолокатор «Гнейс-2м» и встроенный в бомболюк топливный танк на 1036 литров, что существенно повышало их дальность.

Что касается В-25G, то их только-только получили из 222-й дивизии АДД. Там их испытали и слегка переделали на 81-м заводе. Для нужд авиации дальнего действия их признали негодными. Рекомендовали передать их в авиацию ВМФ, что и было сделано. Дело было в том, что нижняя полусфера у них не была защищена. 222-я дивизия дала рекомендации американцам убрать нижнюю оборонительную башню и перенести ее два пулемета в корму. Это было сделано еще на модификации «С». У «G» в носу стояло 75-мм орудие с запасом снарядов на 24 выстрела. Испробовав ее в ночных полетах написали: «Самолет Б-25 (пушечный вариант) целесообразно использовать в ВМФ для удара по кораблям противника». Все поступившие машины слили нам. Сами в поезд попасть из нее не могли, а наши летчики должны были ими стрелять, тоже ночью, по маленькой подводной лодке. К тому же пушка была не автоматической! А так как после первого же выстрела самолет уводило в сторону (орудие стояло не в диаметрали), то требовалось попасть с первого раза. Угу! Как же! Сели писать ценные и важные письма, так как по навигационному оборудованию нас самолеты тоже не устраивали. Кстати, занятие совсем не бесполезное, американские инженеры всегда прислушивались к тому, что им пишут, и быстро производили переделки. И, хотя полуавтоматическое зарядное устройство американцы прислали очень быстро, уже в декабре, большинство машин нами были переделаны под использование трех видов автоматических 37– и 57-мм пушек: ШФК-37, РШР-57 и опытную НС-37. От ШФК-37 впоследствии отказались, в связи со снятием ее с производства, несмотря на выдающуюся бронепробиваемость ее снарядов. Но дело портил магазин на 40 патронов, используемый в ней. Две остальные питались бесконечной лентой. Устанавливаемый внутренний бензобак на 518 галлонов позволял В-25-му находиться в воздухе до 17 часов. Поставляемые американцами радиолокаторы AN/APS-2 достаточно эффективно работали по водной поверхности и позволяли обнаруживать места зарядки подводных лодок. Малогабаритные противолодочные торпеды, хотя и не поставлялись по ленд-лизу, но производились в СССР, поэтому уже в январе стало заметно, что противник сократил до минимума количество развернутых подводных сил в нашей зоне ответственности. Этому способствовали как наши успехи в установке на корабли дивизии бомбометов РБУ, так и действия 12 ночных бомбардировщиков и торпедоносцев.

В целом зима прошла довольно спокойно, впервые за прошедшие полтора года, если не считать того обстоятельства, что мне пришлось перенести довольно значительную часть штаба дивизии в Архангельск из Гремихи. Способствовали этому два обстоятельства: во-первых, необходимо было наладить производство глубинных бомб, их делали в Новодвинске, то есть в Мехкастрое, во-вторых, летунам повысили звания и передали их нам в оперативное подчинение, причем с переменным составом. Все полки Особой группы должны были пройти тренировки по нашей программе, и они постоянно меняли экипажи. Только «построишь» одних, их меняют на других. Плюс вместе с ними приходят новые самолеты, которые требуется переоснастить и перевооружить, а это все возможно только в Талагах или Лахте. А там – город под боком, причем тыловой, да еще и с большим количеством представителей «союзников». В общем, устав «воспитывать» моих летунов, которые не вылезали с местной гауптвахты, вице-адмирал Степанов приказал мне перемещаться и навести полный порядок во вверенных частях.

– Я не посмотрю на былые заслуги! Как твои, так и твоих орлов! Делай, что хочешь, а этот бардак требуется прекратить!

А люди не были в тылу чуть ли не с сорок первого года. Вот и пытались «оттянуться», ведь закончат переоборудование, и они окажутся в Амдерме, на Диксоне или в Белушьей (Амдерме-2). А там ни ресторанов, ни девочек, сплошные тюлени да белые медведи. И 17-часовые полеты над зимней Арктикой. Это тоже приходилось иметь в виду. Вот вчерашние сержанты и оттягивались. С пьянкой, мордобоями и даже со стрельбой. Пришлось вызывать Петрухина и его зама по политической Суслова. Ну и своих комиссаров тоже привлечь, так как нарекания шли не в адрес ОМАГ, а в наш адрес. Они же «приданные». Вот такое «приданое». Ну, а куда деваться? Думаю, что мои бы, переправь их из Иоканги сюда, вели бы себя примерно так же. Я имею в виду средний командный состав. В итоге ОМАГ в декабре расформировали, нам же передали имеющиеся самолеты и их экипажи в состав дивизии. Стало несколько спокойнее.

Но тут вторая напасть вылезла: госиспытания! А проводить их негде, все во льду, только в «поле». А там – постоянная темень. Чуть посереет к 12 часам точно на севере, и опять темно. А сроки жмут, да и комиссии жить в этих богом забытых местах не слишком хочется. Плюс условия для работы, ну, «очень специфические». В общем, пришлось лететь в Андерму-2, подтягивать туда готовые кораблики и, прошедшие модернизацию, самолеты двух марок. Городить там стенд для подготовки «изделий», заканчивать радиостанцию, приводы, установить десять «бочек» от союзников, это готовые дома с внутренней теплоизоляцией. Сами – металлические, с герметичными окнами-термосами, между стекол воздух откачан. Нас-то этим не удивить: «евроремонт!», а тогда – это было в диковинку. Членов комиссии распределили по самолетам и кораблям. Одни смотрят сверху, а вторые – снизу ищут, что получилось, на дне. К сожалению, цели для испытаний стремились уйти от них как можно дальше и глубже. И сами о своем состоянии не докладывали. Было пару раз, когда SOS давали, тогда проще, а в основном приходилось искать сонаром и осматривать поверхность моря, чтобы что-нибудь понять и зафиксировать. Но чаще всего ничего не обнаруживали. Попробуй в таких условиях что-нибудь найди!

Самому тоже пришлось «переквалифицироваться». В-25, точнее PBJ-1D, под заводским номером 41-30133, 15-й серии, был оборудован для работы в условиях Крайнего Севера. Плюс, по нашей просьбе, все его топливные баки имели систему принудительного пожаротушения, с отводом выхлопных газов от двигателя. Стоял высокоширотный гироазимут-компас АМ и система выпуска шасси использовала настоящий «ликер-шасси», изготовленный в Америке из натурального спирта по советской технологии. Кроме того, 70 %-й спирт применялся для борьбы с обледенением винтов. Все топливные баки в крыльях позволяли их наддуть, и с их помощью бороться со льдом. Из навигационного оборудования стоял приемоиндикатор для LORAN-A(C), принимал сигналы от обеих систем. В законцовке правого крыла находилась антенна РЛС, под днищем, на месте нижней оборонительной башни, находилась вторая антенна, которая могла убираться в корпус. В носовой части стояло три неподвижных и один подвижный 12,7-мм «Браунинг», справа и слева торчали стволы двух РШР-57. То есть «вооружен и очень опасен». Стоял он на берегу Карского моря, которое с двух сторон охватывало его стоянку. С одной стороны – до моря было сто метров, со второй – 230. Впрочем, на востоке находилось тоже море, проливчик, соединяющий внутреннюю лагуну с морем. Аэродром назывался «Амдерма». Ненцы так называют места, где летом находится лежбище моржей. Поселок и рудник, стоявшие чуть в стороне от аэродрома, назывались так же. Это, кстати, самый авиационный поселок на Северах. С его появлением весь выплавляемый алюминий в Советском Союзе изготавливался без применения импортного флюорита. Это легкоплавкая шихта, плавиковый шпат, плотно покрывающая расплавленный алюминий в ванне, чтобы он не прореагировал с воздухом, и не окислился во время плавки. А еще из этого самого флюорита добывают фтор, который необходим для получения «ядрен-батона». Так что место здесь стратегическое, авиационное. Аэродром расположен на песчаной косе, которая долго служила родильным домом для моржей. Летом, в прилив и хороший шторм, волна может свободно перекатиться через косу, так как расстояние до уреза воды падает до 25–50 метров. Но зимой там высятся торосы, высотой до трех-четырех метров. (Сейчас поселок стоит почти пустой: рудник закрыт, авиаполк выведен, ракетчики – тоже. Два раза в месяц, в случае погоды и проданных билетов по совершенно атомным ценам, сюда может из Архангельска прилететь самолет.)

Самолетик новенький, изготовлен в Канзас-сити в конце прошлого 1942 года, собран и переоборудован в Архангельске, в Талагах. Экипаж прошел переобучение в Гремихе и Талагах, налетал 70 часов на аналогичной машине, но «сухопутной». Это уже «морской» самолет. У него 11 человек в экипаже, но на боевой вылет идет сокращенный экипаж, так как четверых пришлось заменить членами высокой Государственной комиссии. Двое из комиссии – женщины, что очень не нравится командиру корабля капитану Волошину и командиру звена майору Костькину. Но в составе комиссии полковник Преображенский, начштаба авиации ПВО/ПЛО флота, и я, командир отдельной дивизии. Оба идем в этот полет. А девчонки… одна ведущий конструктор противолодочной торпеды, вторая – отвечала за переделку «торпедного моста» на этих машинах, под точки крепления наших торпед. Наталья Григорьевна и Леночка Соболевы, «Морфизприбор», из Фрунзе.

– Мы, вообще-то, ленинградки. Леночка – моя племянница. Сейчас живем в Средней Азии, я – в Алма-Ате, а Лена – во Фрунзе, но работаем в Пржевальске, на полигоне. Там у нас тоже холодно зимой, только озеро не замерзает, а так – такие же ветра, даже сильней, и пронизывающая сырость. Здесь даже легче мороз переносится, – заявила старшая из них сразу по приезду. Затем немного заскучала, по солнцу. Оно здесь практически не показывается.

В общем, сидим, завтракаем, упакованы по летным нормам, Леночка принюхивается к спасательному костюму. Медкомиссия у них пройдена, даже прыжки с парашютом имеются. Экипаж «заправляется» чуть в стороне за двумя столиками, мы пьем «кофе», без кавычек его пить и писать о нем просто невозможно, сплошной цикорий. Затем построение в здании СКП, потом все сели в автобус на базе ГАЗ-ААА с тремя мостами, и нас подвезли к еле освещенной стоянке самолетика. Два киля, между которыми торчат два ствола пулеметов, по крыльям еще бегают краснофлотцы и обметают снег и изморозь. С обеих сторон стоят красные гудящие воздуходувки, от которых поданы шланги в оба двигателя и во все двери и люки самолета. Пока экипаж принимает машину, мы продолжаем сидеть в автобусе, перебрасываясь между собой какими-то дежурными фразами. Вообще-то, вылет боевой, идем к Шпицбергену. Четыре с половиной часа туда, семь часов крутимся над очередным конвоем, а затем обратно. Нам помахали рукой, приглашают в машину. Расселись по креслам и лямкам. У меня и старшей Соболевой они – «настоящие», даже с бронеспинкой, а у Евгения Николаевича и Леночки – это обыкновенные лямки из брезента. Они сидят у бортовых пулеметов, изготовленных в виде округлых казематов. Оттуда видно обстановку вдоль борта от носа до кормы. У меня есть иллюминатор на левый борт и индикатор РЛС, Наталья Григорьевна сидит на правом борту, перед ней контрольная панель подготовки торпеды. Пыхнул воздухом левый двигатель, затем правый, закрыта, наконец, бортовая дверь, из которой сильно поддувало ветром, перемешанным со снегом. Бортмеханик протиснулся между бомбовым отсеком и мной, и прошел вперед. Довольно тесно. Самолет куда-то покатился, поревел двигателями и взлетел. За иллюминатором сплошная темень с какими-то полосами, снег и облачность. РЛС работает, так что, где находимся, определить можно, да и карта лежит на столике.

Пробили облачность на высоте 4 200. Прямо на нас опрокинулось звездное небо, с крупными светилами, которые, казалось, можно пощупать руками. Мне не видно, а Наталья Григорьевна прокричала, что с той стороны все небо в сплошном огне. Ей-то – красиво, а вот остальным – это сплошные заморочки: связи не будет, место по Лорану не получить. У меня внизу сплошные засветки от облаков, в которых полно снега. Поднимаясь у Новой Земли, облака генерируют в себе огромное его количество. Через час и шесть минут проходим траверз Белушьей, Амдермы-2. Но радиомаяк в Longyearbyen пока слышен, и радиополукомпас пока его принимает. Накладываю кальку с расположением наших сил и сил союзников на карту на столике. Она на борту одна, и моя задача, в непредвиденных обстоятельствах, ее быстро и надежно уничтожить. Жму на кнопку на столе и сообщаю по СПУ, что можно подойти и ознакомиться. До свободной воды еще пять минут лёта. С этого момента любое «корыто», найденное в море, вне отметок на этой карте, считается вражеским. В случае сомнения, есть канал связи на УКВ, 16-й, на котором можно вызвать тот или иной пароходик, запросить его координаты по коду и получить его место. Теоретически…

Нас протрясло над заливом Мюллера, прошли метеофронт и начали снижение, так как сплошной покров облаков остался сзади. Прошли еще 120 миль, и на индикаторе высветилась отметка цели. Слабенькая, еле заметная.

– Командир! Слева, курсовой 35, дистанция шесть и пять, отметка цели, – доложил я Александру Волошину.

– Понял, тащ адмирал. Атакую!

Последовал крутой вираж, но цель исчезла, несмотря на то, что я ее «привязал к карте». Трижды прошли над квадратом и завершили поиск. Нет еще акустических буев, не готовы. Вместить в такой маленький объем ламповую схему достаточно сложно, да еще, чтобы она выдерживала перегрузки. Где-то в Новосибирске эта работа идет, но к нам в руки она еще не попала. Я составил радиограмму-оповещение и направил в квадрат «охотников». Пусть пошукают. Передал это радисту. Все, что можем сделать, пока.

Саша набрал высоту и вернулся на свой курс. Монотонно гудят движки, поверхность моря – чистая, возникающие иногда отметки оказываются просто помехами. Тянет в сон, от которого помогает избавиться только кофе из термоса. Кофе в городе есть, но только за валюту в «Инторге». И не в Амдерме, а в Архангельске. Затем стало чуточку веселее, так как под нами появился ордер. Теперь я старательно перерисовал отметки на кальку и наложил это на маневренный планшет. Делается это для того, чтобы обнаружить «цель» и не спутать ее с судами и кораблями союзников. Так как скорость у нас больше, то мы кружимся над ордером эдаким вытянутым овалом, уходя вперед до 15–20 миль, потом возвращаемся. Ходим «по восьмерке», изредка подтирая нарисованное место кораблей конвоя, которые довольно часто меняют свое положение. «Грузовики» держатся своего места. К исходу пятого часа патрулирования, наконец, засекаем цель! Подходит со стороны кромки льда, слева, если считать по ходу движения конвоя. Из-под крыла уходят четыре FFAR, 3,5-дюймовые ракеты, а затем следует сброс торпеды. Члены комиссии оживились к этому моменту и старательно фиксируют все действия, как свои, так и экипажа. Пологий вираж, так, чтобы держать в поле зрения место приводнения. Десять томительных минут, и взрыв. Он – довольно слабенький, еле заметный, но фиксируется кораблями эскорта, два из которых уже бегут к месту атаки. Один из них – «Осмотрительный», который голосом старпома Мартыненко доложил, что лодка продувается и всплывает. Но задержалась она на поверхности всего несколько минут. Её успели осветить прожектором, затем она потеряла продольную остойчивость, корма окончательно погрузилась. Немного постояла, как поплавок, и скрылась с поверхности.

Через час нам дали команду отходить, так как на подходе был еще один самолет. Такой же скучный полет обратно, и тут командир корабля решил проверить еще раз тот квадрат, в котором была отметка цели. Но, вместо одной, мы там обнаружили четыре цели. Приготовились к атаке, и тут из задней нижней полусферы были атакованы неизвестным самолетом. Саша крутнулся в сторону, дырок нам наделали от души, но самолет управлялся. В носу у него мощнейшая батарея, я переключился на обзор «Вперед». Двухмоторный «юнкерс» мелькнул в носовом прожекторе и исчез. Пока Саша выключал прожектор и промаргивался (спрашивается: на фига он его включал???) – «юнкерс» ушел, скорость у него побольше, чем у неторопливого «двадцать пятого». Лодки нырнули и ушли, до берега – 73,5 мили. Высоту набрать не можем, один из двигателей встал. Слава богу, не горим. Преображенский прошел в кабину. Вниз полетело все, что было подвешено под крыльями, включая торпедные мостики и подвесной танк из бомбового отсека. А летает на одном двигателе эта машина очень паршиво: тяжело управлять рулями направления. Девицы сидят белые, с окаменевшими лицами. Движок идет на средних, а тут еще трясти начало, рядом фронт (метеорологический). Вошли в облачность, высота чуть больше сотни метров. До берега дотянули, и там Преображенский дал команду всем покинуть борт. Дверь возле меня, открываю и помогаю семи членам экипажа покинуть машину, затем выхожу сам и сразу бью по кольцу. Дернуло и через несколько секунд пришлось кувыркаться, чтобы ноги остались целы. Мне-то хорошо, я этим делом увлекался некогда, а каково остальным?

Так как сидел перед радаром, то я знал место, где мы пересекли береговую черту. Компас в аварийке за спиной. Снял парашют, свернул его и, посмотрев на компас, развернулся на обратный курс. Справа у меня река Саучиха, впереди мыс Людсаля. Это – Гусиная Земля, на мысу есть маячная постройка и балок, дом сборщиков яиц и пуха. Теперь надо найти тех семерых, которые вышли до меня. Один приехал ко мне сам, не смог погасить купол, видимо нож-стропорез выронил, а замков АСК (аварийного сбрасывания купола) еще не придумали, и ударился головой об камень. Бортрадист. У него я обнаружил маузер-автомат и четыре магазина к нему. Снял аварийный паек с парашюта. Труп положил сверху на свернутый купол. Судя по всему, его тащило довольно долго. Кое-где виднелся на снегу след от волочения. Двинулся вперед. Через километр увидел ракету, кто-то запаниковал и тратил бесценный боезапас. Леночка, ободранная, но живая. Потеряла перчатки, а соображалки не хватило достать их из спаскостюма. Напялил на нее шапочку, оттер руки и засунул их в рукавицы. Скорость передвижения совсем упала, она еле идет, ударилась сильно об землю. Нашли ее парашют и аварийный паек. Я нашел ручей, впадающий в озерко на полуострове. Она пошла там, по льду, а я выше, так, чтобы видеть хоть что-нибудь. Но дошли до озера, так никого и не обнаружив. Перешли озеро и по распадку вышли к балку. Дрова там были. Наколол щепок, растопил печку и ушел искать остальных. Нашел троих, всех вместе, тащат на куполе Наталью Григорьевну. У нее перелом, но мужики ей шину наложили. Вчетвером за полтора часа дотащили ее до домика. Где-то там остался штурман самолета Валентин Асеев. Собрались с бортмехаником идти его искать, но, только вышли и начали спускаться к озеру, как заметили его. У него тоже перелом, но руки. Ветер был «непарашютный» сегодня. На чердаке обнаружили небольшой запас соленой и мороженой рыбы, и пару кусков копченого мяса нерпы. Внизу немного муки и соль.

Отсюда до Белушьей губы – 16 километров, можно сказать, рукой подать. Но у нас трое раненых. А идти одному, можно и не дойти, заслабо. Мишки на Севере вечно голодные и очень быстрые. Поэтому сходили только за радистом, вчетвером, и привезли его к балку. Подняли красный флаг на небольшой мачте, попили чаю и легли спать. Утро вечера мудренее. Но через несколько часов нас разбудил лай собак. Восемь нарт подъехали к домику, с ними один политрук и восемь каюров. Наши приземлились в семи километрах от Белушьей, на лед в губе Юнко. Не совсем удачно, самолет разбит, и у них тоже раненые. Преображенский и второй пилот Санько добрались до поселка и организовали спасательную экспедицию. Командир уже в поселке, а до нас они только добрались. Погрузились, выбрались на Саучиху и с ветерком приехали в поселок. Утром следующего дня нас всех вывезли в Архангельск и уложили в госпиталь ВВС на Кегострове. Всех!

С Леночкой мог возникнуть романчик, но «проклятый квартирный вопрос» все испортил: в госпитале все двери просто нараспашку. Не уединиться. А в доме переменного состава на Кегострове совершенно не вовремя, из-за технических проблем, вернулся экипаж, в комнате которого мы успели только немного раздеть друг друга. Впрочем, у нее муж-тыловик, один из руководителей завода, и ребенок. А я… Еще не совсем понятно: вернусь или не вернусь, да и что будет после войны.