Текст книги "Две жизни. Мистический роман. Часть 2"

Глава 7
Болезнь Алисы. Письмо флорентийца к Дженни. Воспоминания Николая

Леди Катарина и Дженни, получив срочное известие о смерти пастора, были поражены не фактом этой смерти, которой обе ждали, зная о серьезности его болезни, но быстротой его кончины.

В первые минуты после получения этого известия Дженни потребовала от матери немедленно вернуться в Лондон. Но леди Катарина стала отговаривать дочь под разными предлогами. Казалось бы, теперь, навек расставшись с человеком, вытащившим ее из бедности и давшим ей легкое, обеспеченное существование, она могла бы вспомнить о нем с благодарностью. Но вместо этого ее слова о муже звучали ядом и ненавистью. Ее зависть к всеобщей любви, которую пастор снискал у окружающих людей своей, теперь выражалась у нее желанием отомстить и поиздеваться над всем, что касалось его. Когда Дженни продолжала настаивать на возвращении домой, пасторша ей сказала:

– Пойми же, если мы явимся сейчас – на нас лягут все хлопоты. А если мы приедем прямо к похоронам, все будет сделано без наших забот. Алиса наслаждалась обществом папеньки в роскоши у лорда Бенедикта – пусть теперь и позаботится обо всем. Мы же с тобой посвятим день хлопотам о траурных туалетах. Здесь это будет дешевле и скорее. Кстати, извещение сделано от лица Бенедикта, но подписано: Амедей Мильдрей. Не могу понять этой подписи. Секретарем он быть не может, так как он остался только один из всего их рода. И теперь он самый богатый и знатный жених Лондона. Что ему там делать в деревне? Уж не графиня ли его притягивает?

Обменявшись еще несколькими замечаниями такого же рода, обе дамы отправились в город, чтобы заказать себе траурные туалеты. На следующее утро, облаченные, как полагается, в траур, мать и дочь с первым же дилижансом выехали в Лондон, оставив своим поклонникам и новым знакомым сообщение о скорбном событии в их семье, прервавшем их приятную жизнь у моря.

Как и рассчитывала пасторша, они подоспели к выносу гроба и к бесконечным речам. Целое море бедняков, из которых многие горько оплакивали потерю своего друга и всегдашнего заступника, сопровождало пастора в его последнем земном пути. Дженни и леди Катарина всегда знали о любви простого народа к пастору, но только сейчас они поняли истинные масштабы любви и уважения, сопутствовавших ему в течение всей его жизни. Когда же стали выступать с речами известные ученые, а также руководители различных благотворительных обществ и детских приютов стали называть суммы, которые жертвовал им пастор, – леди Катарину чуть не хватил удар. Она не могла простить, что пастор жил и содержал семью достаточно скромно, а благотворительностью занимался в таком масштабе, словно был богачом.

Среди венков, принесенных на кладбище, выделялся серебряный венок Артура, на который старый слуга затратил большую часть своих сбережений, а также венки Алисы и семьи лорда Бенедикта, и надпись на всех этих венках была одинакова: «До скорого свидания». Дженни была удивлена этой надписью. Если Артур собирался вскоре последовать за пастором, то какой смысл был цветущим представителям семьи лорда Бенедикта, как и ему самому и Алисе, делать надпись на венках «До свидания», да еще до скорого?

Все время длинной церемонии прощания Дженни не могла глаз оторвать от Алисы, которая очень изменилась за лето и осень. Она точно выросла, покрупнела и не производила больше впечатления заморенной девочки-подростка. Стоя рядом с Наль, она не уступала ей ни в росте, ни в стройности, ни… в красоте. Так должно бы было сказать сердце Дженни, если бы оно было справедливым.

Ни разу мысль Дженни не сосредоточилась на отце, на прощании с ним, при котором она присутствует. Она смотрела на Алису, поражалась всем ее видом, и в ней все больше росла зависть к сестре. Возвратившись домой с кладбища, утолив свой аппетит и не имея возможности куда-либо пойти в первый день траура, мать и дочь принялись обсуждать планы своей будущей жизни. Они решили прежде всего перебраться из своих комнат в другие, которые, по их мнению, были лучше. До завтрашнего полдня, когда к ним должны были приехать для ознакомления их с завещанием пастора, оставалось ждать целый вечер и утро. Если бы комнаты пастора и Алисы были открыты, можно было бы сейчас же начать переустройство в доме. Но глупый Артур не только закрыл эти комнаты двойным замком, но еще и наложил железные болты, тоже запертые на ключ. Нетерпение Дженни и пасторши было так велико, что они решили известить Алису письмом о своем решении. Дженни пошла к себе писать сестре письмо, а пасторша отправилась спать, что она могла делать в любое время.

«Милая Алиса, – трафаретно начала Дженни свое письмо, – по всей вероятности, завтра, когда нам прочтут завещание отца, или же на днях, ты переедешь домой. Чтобы не особенно удивить тебя изменениями, которые ты найдешь дома, я пишу тебе о них.

Самой лучшей частью дома я считаю комнаты отца. Теперь они освободились, и туда перееду я. Моя комната несколько темновата, но так как ты проводишь время за шитьем или в саду, то тебе это все равно, а потому ты займешь мою комнату. В твоей комнате мы устроим туалетную и шкафную, а мама переедет в зал. Наша жизнь, как ты, я думаю, не сомневаешься, пойдет теперь совершенно иначе. Мы с мамой теперь будем принимать наконец тех людей, общество которых соответствует нашему положению. Ну, изредка можно будет устраивать и музыкальные вечера, так как всюду находятся одержимые музыкальной манией люди. Тогда и тебе можно будет позволить немного побарабанить.

Кстати, скажи, пожалуйста, где ты взяла фасон ваших с графиней траурных костюмов? Он так увеличивает рост и делает всю фигуру крупнее и стройнее, что я тебе заказываю, в первую голову, сшить мне точно такой же костюм. Я не сомневаюсь, что именно ты шила костюмы и сделала обе шляпы – в этом ты можешь обмануть кого угодно, но не мой глаз знатока этих вещей. Даже такая бедненькая дурнушка, как ты, выглядела неплохо на кладбище. Вот видишь, как я справедлива. Всеми признаваемая красавица, я все же признаю, что шляпка помогла тебе выглядеть интересной.

Я надеюсь, что твоя графиня подыщет себе наконец другую швею вместо тебя. Ты нужна нам с мамой дома. И если отец потакал твоим капризам, то теперь его нет и все это должно закончиться. Ты несовершеннолетняя, помни об этом.

Я тебе передаю мамину волю. Завтра ты приедешь на чтение завещания и больше не покинешь нашего дома. Остается не так много часов до этого важного момента. Надеюсь, наш чудак-отец не натворил еще каких-либо бед. Довольно мы натерпелись чудачеств при его жизни, чтобы он преследовал нас еще с того света.

Прикажи старому дурню Артуру привезти ключи от комнат отца и твоей. Из-за его глупости наше общее переселение не может совершиться немедленно, так как он запер все эти комнаты.

Обычно письма заканчивают передачей приветов хозяину дома, но уж лучше я обойдусь без этой церемонии.

Твоя сестра Дженни».

В СВОИХ ОТНОШЕНИЯХ С ЛЮДЬМИ НИКОГДА НЕ ИЩИ ОБЪЯСНЕНИЙ С НИМИ. ИЩИ, ЧЕМ ОБРАДОВАТЬ ЧЕЛОВЕКА, ЧТОБЫ НАЧАТЬ И ЗАКОНЧИТЬ ВСТРЕЧУ С КАЖДЫМ В РАДОСТИ. НО ИЗБЕГАЙ ТЕХ, КТО, ХМУРЯСЬ САМ, СТАРАЕТСЯ ИСКАТЬ В ТЕБЕ ПРИЧИНУ СВОЕЙ ХМУРОСТИ. ИЗБЕГАЙ ТЕХ СЕМЕЙ, ГДЕ ЖИВУТ ССОРЯСЬ.

Между тем Алиса, лорд Бенедикт, Артур и Мильдрей оставались дольше всех у могилы пастора, отправив остальных спутников с более ранним поездом обратно за город. Только посадив собственноручно цветы на могиле, Алиса и ее друзья ушли с кладбища и возвратились в деревню. Добравшись до своей комнаты, Алиса почувствовала вдруг такое изнеможение, что должна была сразу лечь в постель, так как все кружилось у нее перед глазами. Дория сказала Наль о болезни Алисы, та прибежала сейчас же к подруге и, испуганная ее бледностью и слабостью, бросилась к лорду Бенедикту.

Через несколько минут Флорентиец был уже в комнате Алисы. Внимательно осмотрев заболевшую, находившуюся как бы в полусознательном состоянии, Флорентиец сказал Наль:

– Тебе и Николаю надо будет провести сегодня ночь здесь, так как Дория очень утомлена. Ничего опасного нет, но неделю или чуть больше Алисе придется полежать. У бедняжки много духовных сил, но пока еще очень мало сил физических. Нам с тобой, Николай, придется много заниматься восстановлением ее надорванного в детстве организма. Чтобы довести Алису до полной гармонии сил, надо будет прибегнуть ко всем способам физических методов лечения и к некоторым видам спорта. Сейчас идите вниз, обедайте без меня, я побуду с Алисой. А затем вернитесь сюда, устройтесь поудобнее на ночь и разделите дежурство пополам. Каждому из вас я дам точные указания. Не бойся, Наль. Никакого воспаления мозга или нервной горячки здесь нет. Алиса только дошла до изнеможения в уходе за отцом, но это не опасно.

Успокоенные, Наль и Николай спустились вниз, где состоялся первый невеселый обед в доме лорда Бенедикта, без него самого, без пастора и без Алисы. Наль передала слова Флорентийца об Алисе Сандре и Мильдрею, а также его просьбу подождать его в столовой; как только Наль и Николай сменят его, он спустится к ним. Быстро покончив с обедом, за которым все лишь делали вид, что едят и пьют, молодожены поднялись снова к Алисе, где застали ее в жару и бреду, а Флорентийца за приготовлением лекарств для нее. Договорившись, что Наль будет дежурить первую часть ночи, а Николай – вторую, Флорентиец дал им инструкции по уходу за больной. Затем, строго приказав Дории и Артуру, рвавшимся дежурить возле Алисы, идти спать, он объяснил им, что их очередь настанет завтра. По его словам, бессонных ночей у постели Алисы будет немало, и всем надо соблюдать строгий режим, если они хотят и больную выходить, и вовремя приготовиться к переезду в Лондон без всяких осложнений.

Возвратившись в столовую, лорд Бенедикт отказался от обеда, выпив вместо этого с Сандрой и Мильдреем черный кофе. Пригласив их к себе в кабинет, он сказал:

– У меня к вам обоим, друзья, большая просьба. Завтра, в двенадцать часов, в квартире пастора будет оглашено его завещание. Я думал сам с Алисой присутствовать при этом юридическом акте. Но болезнь Алисы помешала моему плану. Мне нужны два свидетеля, которые могли бы заменить меня и Алису. Если вы согласны, я напишу доверенности на вас, в юридической конторе вам их заверят, и вы привезете подлинное завещание пастора мне, а копию отдадите его жене. Кроме того, вот здесь письмо Алисы – владелицы дома, – которое вы тоже огласите завтра после прочтения завещания. Вас не затруднит исполнение моей просьбы? Ведь ты, Сандра, едва успел выздороветь.

– Как вы можете спрашивать об этом, лорд Бенедикт? – со свойственной ему горячностью сказал индус. – Я абсолютно здоров.

Дав последние указания и сказав, что экипаж будет их ждать на вокзале в Лондоне, лорд Бенедикт отпустил своих друзей, попросив Сандру прислать к нему Артура. Когда старый слуга вошел к Флорентийцу, тот держал в руке письмо и портрет.

– Пастор просил меня, Артур, передать вам его детский портрет, принадлежавший его матери. А в этом письме он передает вам свой последний завет.

Флорентиец подошел к Артуру, положил ему руки на плечи и, глядя ему в глаза, ласково продолжал:

– Если что-либо будет вам неясно, спрашивайте меня обо всем. Чудес в жизни нет, Артур. Есть только знание. И тот, кто знает, что жизнь вечна, не боится смерти. Нет смерти – есть только труд, великий труд вечного совершенствования. Каждый человек живет много раз, и каждая его жизнь – труд, переходящий из века в век.

Исключительные верность и любовь людей создают им и исключительную жизнь. Так, ваши безмерные и бесстрашные верность и любовь к пастору создали вам и дальше неразлучную жизнь с ним. Вы станете его братом и будете снова жить в одной семье с ним. Но теперь не вы будете опекать его, а он вас. Живите сейчас спокойно при нас с Алисой, и постепенно мы объясним вам все, что будет казаться вам странным и непонятным. Не скорбите, Артур, берегите силы. Вам надо прожить еще много лет.

Флорентиец обнял плачущего Артура и проводил его до дверей. Оставшись один в своем кабинете, лорд Бенедикт сел за письменный стол и взял лист бумаги для письма. Глаза его сделались огромными, сила взгляда, казалось, прожигала пространство, в которое он был направлен. Вся его фигура, точно скульптурная форма, замерла в выражении напряженного внимания и сосредоточенности. Окружающий мир как бы перестал для него существовать. Вся его воля сконцентрировалась в какую-то одну мысль. Он не двигался и все же совершал действие активного духовного единения с кем-то, кому посылал свою мысль. Наконец он взял перо и написал:

«Дженни,

я обещал Вашему отцу, что после его смерти постараюсь сделать для Вас все, что будет в моих силах. Но чтобы иметь возможность сделать что-либо для человека, надо не только самому иметь для этого силы. Надо, чтобы и сам человек желал принять предлагаемую ему помощь и умел владеть собой, своими чувствами и мыслями, умел хранить их в чистоте и жить в гармонии. Нельзя надеяться принести помощь тем людям, которые не знают радости, не понимают ценности своей жизни как духовного творчества, а считают смыслом жизни те бытовые удобства и величие среди обывателей, которые можно обрести за деньги.

Нет людей абсолютно плохих. Никто не рождается разбойником, предателем, убийцей. Но те, чьи сердца разъедают язвы зависти и ревности, жадности и скупости, сами катятся в бездну зла, куда их влекут их собственные страсти. Разложение духа совершается медленно и малозаметно. Вначале – ревность и зависть, как ржавчина, покрывают отношения с людьми. Потом, где-то в одном месте сердца, образуется дыра. В ней скапливаются зловонные отбросы разлагающегося духа, которые превращаются в гной. А дальше он потечет струей. И все, что прикасается к такому человеку, заживо разлагающемуся в нравственном отношении, все понижается в своей ценности, если не сумеет охранить себя от заразы. Если же сердце само по себе уже носит зловоние зависти, страха и ревности – оно, встречаясь с более сильным проявлением зла, подпадает всецело под его власть. И человек уже не может освободиться от него.

Сегодня, в первый день, который Вы провели дома без отца, – чем занимались Вы, Дженни? В честь его, так любившего, так много баловавшего Вас, так усердно учившего Вас всему прекрасному, – что хорошего Вы сегодня сделали для людей? Кому, в память отца, стало сегодня легче и проще жить именно потому, что он получил от Вас утешение? Быть может, хотя бы для единственной сестры у Вас нашлось ласковое слово и Вы послали его ей как старшая, более сильная, желая утешить и ободрить юную сестренку, с таким трудолюбием служившую Вам всю жизнь?

Быть может, из того капитала, который дед завещал Вам получить после смерти отца, Вы решили наградить пенсией старого Артура, как ближайшего друга и преданного слугу почившего отца? Быть может, Вы решили начать трудиться и привести в систему рукописи Вашего отца, научные достижения которого Вы осознали из речей, произнесенных у его гроба? Быть может, теперь Вы считаете ушедшего отца не только чудаком? И хотите провести в жизнь его творческие идеи и передать их миру, влив в них и свой труд?

Оглянитесь на себя, Дженни, есть еще много возможностей начать новую жизнь. Вместо кипения страстей в Вас могут засиять творческие силы. Но если Вы остановитесь в своем развитии, если душа Ваша не будет двигаться вперед, освобождаясь от предрассудков, если лень и безделье, вечная праздность и поиски развлечений возобладают в Вашей жизнь – зло не только подкрадется к Вам, но и охватит Вас таким кольцом шипящих змей, что уже никто не будет в силах подать Вам руку помощи, даже если бы Вы сами просили об этом.

Перевернуть страницу жизни и легкомысленно сказать: «Баста», – это самое простое из возможностей ленивого существования. А чтобы перевернуть ее так, чтобы сказать: «Твори», – надо обрести полное самообладание. Человек, не умеющий быть господином самого себя и все время переживающий пароксизмы раздражения, приступы бешенства и муки зависти, – это не человек. Это еще только преддверие человеческой стадии, двуногое животное.

Вы желали поговорить со мной, а когда для этого представился случай, Вы поняли, что это было не истинным Вашим желанием, а только лицемерием перед самой собой. Сейчас Вам хочется пересилить жестокое и эгоистическое окружение, в котором Вы живете. Но струйка яда, порожденная упрямством и завистью, мешает этим благородным порывам осуществиться.

Нет большей скорби в мире, чем страдания раскаявшегося человека. Не теряйте драгоценных дней, Дженни, в той пустоте, куда Вас сейчас увлекают. Пойдя на поводу у тщеславия и жажды блеска, которыми Вас искушают, Вы заплатите раздвоением сердца, разложением основы всего лучшего в человеке.

Всю Вашу сознательную жизнь Вы живете не в следовании твердым принципам, а в нравственном компромиссе, с которым так боролся в Вас Ваш великий и мудрый отец. Эта неустойчивость сделала из Вас легкую добычу для каждого злого существа. Вы не научились ничего доводить до конца. А вместе с тем легко отдаете окружающим свою волю и силы, которыми могут завладеть злобные, непорядочные люди.

Расширьте свое сознание за границы своих комнат. Представьте себе, что стен не существует, что Вы стоите одна среди всей Вселенной, сознавая себя ее частицей, дочерью, мгновением вечности, заключенными в Вашем образе. Что же из теперешних ценностей – домов, стен, улиц – Вы хотели бы удержать среди моря звезд, эфира, стихий? Если в собственном сердце, в мыслях, в сознании Вы не унесете гармонии любви – с чем Вы войдете в общую мировую жизнь Вселенной? Мне ясен Ваш путь.

Я повторяю то же, с чего начал: у меня нет надежды пробиться к лучшему, что есть в Вас, ибо оно не имеет цельности. Все светлые порывы, как куча сломанных карандашей и перьев, валяются у Ваших ног. Но я обещал моему другу, Вашему отцу, сделать все от меня зависящее для Вашего спасения. Я зову Вас приехать сюда, в мой загородный дом, и пожить здесь несколько дней, в атмосфере чистоты и мира. Тогда, быть может, хоть что-либо изменится в Вас, а следовательно, и в Вашей судьбе.

Я не надеюсь, что лучшее начало пробудится в Вас сейчас же, и Вы, в ответ на мой зов, круто измените весь курс вашей жизни. Но я – старинный должник Вашего отца. Долг же платежом красен. А потому я даю Вам право обратиться ко мне в самую тяжелую минуту Вашей жизни. Дай Бог, чтобы я был в силах послужить Вам тогда и уберечь Вас от окончательного падения».

На конверте и бумаге была изображена графская корона, и письмо было подписано полным именем лорда Бенедикта.

Окончив письмо, лорд Бенедикт надписал конверт и отнес его в почтовый ящик комнаты Мильдрея, присовокупив к письму записку с просьбой передать это письмо Дженни после прочтения завещания пастора и письма Алисы.

Затем он прошел к Алисе, где Наль, уже отдежурившая полночи, спала, а Николай переменял припарки и компрессы. Больная дышала все еще порывисто, но температура была уже не такой высокой. Правда, лицо ее все так же горело, и легкая судорога пробегала иногда по телу.

– Сейчас ты можешь менять компрессы реже, Николай. А припарки к ногам и вовсе не нужны. Самое опасное уже миновало, но это не значит, что болезнь ушла совсем. Полежать Алисе придется немало, и это отчасти укрепит ее ослабленный организм.

Кстати, пока нам никто не мешает, поговорим о тебе. Все испытания, которые ставил тебе Али, ты проходил или так легко, что, казалось, ты их даже не замечаешь, или же так сурово и сосредоточенно, в таком беспрекословном повиновении, и ни разу не задав праздного вопроса, что перед тобой не возникло ни одного затруднения, которые нередко создают себе ученики.

Наиболее трудное, – Флорентиец указал на Наль, – где каждый задал бы не один, а несколько вопросов, ты выполнил, не возразив ни слова. Но ни Али, ни я не обманывались относительно тех мук, которые ты пережил, приняв беспрекословно этот урок. Тебе казалось, что ты сворачиваешь с прямого пути ученичества и что только в строгом целомудрии должен состоять истинный путь духовного ученика. Но ты был верен Али до конца и ни разу не допустил ни мгновения протеста даже в мысли.

Мой дорогой друг и сын, в той семье, которую вы с Наль создали, воплотится великий человек. Он долго ждал абсолютно чистых людей, в общении с которыми он мог бы вырасти, где он мог бы усвоить принципы новой эпохи, чтобы пройти путь служения людям в своем новом воплощении.

Он придет к вам третьим ребенком, когда и ты, и Наль уже совсем созреете как воспитатели и самодостаточные в духовном плане индивиды. Перед ним в вашей семье появятся сын и дочь, связанные с каждым из вас светлой, радостной кармой.

Получив приказ Али, ты сказал себе: «Я забуду о своем желании быть учеником Учителя. Очевидно, я еще не дорос до той духовной ступени, которая Ему нужна. Буду трудиться в полном смирении, простым семьянином. Быть может, настанет время моего освобождения от бытовых житейских обязанностей, и я найду свой духовный путь и стану достойным жизни возле Учителя. А сейчас я буду нести ту ношу, которую Он мне дал, и буду делать это радостно. Как бы ни тяжела она была сама по себе, мне будет легко нести ее, раз Учитель так хочет. Я буду сильным и добрым в простых делах моих будней. Буду оберегать всех, кто мне будет встречаться в этой жизни. Буду стремиться внести как можно больше радости и мира в мою семью и в сердца окружающих».

Так ты сам сказал себе и пошел, как велел тебе Али, стараясь скрыть ото всех свою печаль разлуки с Ним. Ты не знал, что будешь жить подле меня, что сейчас считаешь счастьем. Ты шел, ни разу не обернувшись назад – туда, где оставил не только все духовные сокровища и достижения, как ты думал, но и единственное близкое тебе существо – брата-сына, отдав его на наше попечение.

Тот, кто имел силы верности, бесстрашия и любви поступить так, – тот прошел свою огненную стену и оказался рядом с Учителем навсегда. Настал твой час самостоятельных действий. Ты будешь еще несколько лет жить со мной, и я буду помогать тебе и другим своим духовным детям в дальнейшем самосовершенствовании. Но ты уже вышел из руководимых и станешь руководящим.

Твой брат тоже проходит свою духовную школу, и в его жизни все получилось не так, как ты предполагал. Но встреча ваша произойдет тогда, когда и он достигнет ступени руководящих, так как его верность равна твоей. Он мчится, как ураган, по своему пути, ломая свои прежние приоритеты. А ты шел, как тяжелое орудие, и всегда смотрел, какова дорога. Пути ваши разные, но вы оба дойдете до полного духовного освобождения. Только не думай, что освобожденный всегда должен быть свободным от внешней суеты, от ее кажущихся пут, от забот быта и его условностей.

Лучше всего способен служить людям тот, кто не замечает тягостей суеты, потому что понял главный смысл своей жизни: нести силу Света именно в эту мирскую суету. Усмиряя свою личность с ее конгломератом страстей, желаний, тщеславия, можно быть идеальным мужем и отцом. Такое самоотвержение позволяет исполнить миссию помощи Учителю в его работе.

Скоро тебя здесь сменит Дория, а ты – хотя и не слишком устал – забери отсюда жену, и отдохните оба как следует. Старайся закалить Наль так же, как закалил себя. Она – твой первый ученик, которого ты поведешь самостоятельно. Вскоре я передам тебе еще и Сандру.

Флорентиец обнял Николая, тронутого его заботой. Не ожидавший, что мысли его были так точно прочтены его великим другом, Николай не мог произнести ни слова. Его смирение, о котором никто не догадывался из-за его независимой и гордой манеры держаться, не позволяло ему даже думать о столь высоком положении, в какое поставил его сейчас Флорентиец.

Оставшись один, он вспомнил всю свою жизнь. Рано лишившись родителей, с трехлетним братом на руках, он не мог отдаться своему призванию к науке. Он окончил университет, сдавая экзамены сразу за два курса. Потом ему пришлось поступить на службу в полк, расквартированный в глубинке Кавказа, куда через друга отца было легко определиться, получить подъемные и жалованье, на которое можно было прокормить себя и малютку брата. Набив сундуки книгами, убогим приданым брата да кое-какой своей одеждой, Николай двинулся в далекий неведомый путь, одинокий, по отвратительным дорогам.

С большим трудом, укрывая и согревая малютку собственным телом, несколько раз рискуя жизнью, чтобы защитить его, добрался наконец юный офицер до своего полка. Как «ученый», он был встречен не особенно радушно. Во всей губернии не было ни одного офицера с высшим университетским образованием, а такого случая, чтобы человек сдал экзамен сразу за весь курс юнкерского училища и мгновенно был произведен в офицеры, – и не слыхивали. Но с самого начала службы, с первых же стычек с горцами, беззаветно храбрый, всегда хладнокровный и находчивый, Николай стал привлекать к себе внимание и сердца товарищей и солдат. Постепенно к его домику протопталась дорожка. «Ученый» стал общим другом. И то, чего обычно не прощали новичку – неумение играть в карты и пить, – не ставили в вину Николаю и говорили, махнув рукой: «Чудак, ученый». Но выпить чайку, выкурить трубку и чем-либо побаловать ребенка каждый считал своим приятным долгом.

Если в полку бывали недоразумения – судьей чести выбирали Николая. Если надо было составить план военных действий, приглашался, несмотря на молодость, Николай, все доверяли его таланту, и слово его нередко бывало решающим. Если надо было представительствовать от полка, единогласно выбирался Николай. Постепенно слава о его неустрашимости и чести проникла за пределы тесного полкового круга. Не было дня, чтобы мирные горцы не привязывали своих лошадей у скромного домика молодого офицера, сияя улыбками и подбрасывая малыша, который совершенно перестал бояться чужих людей, постоянно толпившихся в их маленьких, чистеньких комнатках.

Несмотря на всю внешнюю суету, Николай находил время и много читать, и учиться, и следить за малюткой-братом, стараясь заменить ему своими ласками и заботами всю семью.

Картины прожитой жизни мелькали перед глазами Николая. Годы шли. Он прожил уже пять лет в своем глухом горном уголке, и, казалось, жизнь забыла о нем, как и он забыл, что где-то существуют шумные города, толпы народа и блеск столиц. Но связь с книжными магазинами у Николая не прерывалась, а крепла. Часто ему, сверх выписанного, посылали новинки, прося дать отзывы.

Среди чудесной природы в душе Николая совершалась огромная духовная работа. Но среди окружавших его людей не было ни одного человека, кто превосходил бы его умом и талантом, кто мог бы дать ему совет или ответить на его думы. Замкнутый в своем внутреннем мире, хоть и открытый внешне, Николай был всем утешением и советчиком. Но сам он жаждал встретить друга, с которым мог бы поделиться своими мыслями. И настал день такой встречи.

Однажды Николай был застигнут в горах налетевшим ураганом и, не зная, где укрыться вместе с лошадью, свернул к одиноко стоявшему в той местности полуразвалившемуся дому. К его удивлению, дом лишь издали казался совсем обветшалым. На самом же деле он оказался крепким и чистым, когда молодой офицер въехал в ворота. На стук подков вышел высокий человек в одежде горца и, ни слова не говоря, взял поводья и провел лошадь в конюшню, а Николаю указал на дверь в дом. Войдя в сени, Николай увидел открытую дверь в просторную горницу, обставленную по-восточному, с большими, низкими диванами по стенам. На одном из диванов сидел человек в белой чалме, по-восточному скрестив ноги. Диван был низок, но, очевидно, сидевший был необычайно высоким, так как, даже сидя, этот человек был немногим ниже Николая. Но офицера поразил не столько даже его рост, сколько глаза и весь облик незнакомца. Взгляд его глаз точно прожигал насквозь, и, хотя он мирно держал чашку с молоком в своих руках, прекрасных и больших, казалось, что ему больше подошел бы меч. Не знавшее страха сердце Николая дрогнуло. «Как бы я не угодил к разбойникам», – подумал Николай, нащупывая свое оружие.

– Нет, я не разбойник, – вдруг сказал незнакомец на местном наречии. – И ты можешь спокойно отдохнуть с нами, так как буря будет долгая. А гость для нас священен.

– Как же вы могли прочесть мою неумную мысль? – смеясь, ответил Николай. – Я знаю, что по обычаям горцев гость священен. Но встречал здесь и такие места, где живут разбойники, для которых нет ничего священного.

– Такие места не привлекут тебя. Ты давно ждешь встречи и хочешь прийти к Тем, кто знает тайны природы и духа. Что касается природы и стихий, то у них есть, конечно, свои тайны. Но они расшифровываются знанием. Чудес нет в жизни, есть только знания. И в духовной области нет никаких тайн, никакой мистики. Есть рост, совершенно такой же, как растет все в человеческом сознании. Чтобы войти во врата моего сердца, которое я открыл тебе, ты должен обладать такой же, как я, способностью любить людей, и тогда ты увидишь, как широко я тебе их открыл. Я видел, как ты ехал по дороге, и просил тебя непременно свернуть сюда. Вот как я открыл тебе врата сердца, – говорил, улыбаясь, незнакомец, – а ты решил, что я разбойник.

– Как это странно. Только сегодня я долго думал о ступенях любви, о том, что совершенная любовь должна открывать человеку глаза.

– Ну, я не считаю себя совершенством, – улыбнулся незнакомец. – Но все же могу сказать, что в твоей жизни скоро произойдут большие перемены. Но не потому, что кто-то пошлет их тебе из рога изобилия, а потому, что ты сам вызвал их к жизни работой твоего духа.

– Еще удивительнее. Я ведь только что пытался разрешить вопрос о том, что именно формирует жизнь человека: его ли собственное творчество или предопределение Провидения.

– Суеверие – дело и участь неумных людей, а тебе ни с предрассудками, ни с суевериями не по пути. Перемещаясь с места на место, ты вносишь всюду тот огонь, от которого сгорают все плохие привычки окружающих. Вне твоего дома люди суетны, пьяны, мелки. А придут к тебе – становятся трезвы. Хотят быть лучше. А почему твоя отшельническая жизнь зовет их? Потому же, почему я звал тебя сюда. Любовь признает один закон: закон творческой отдачи. И все то, что ты отдаешь людям, любя их, снисходя к ним, все это, как ручьи с гор, посылает тебе жизнь. Вот, возьми мою руку и сядь подле меня.

Чувство удивления от встречи в глухих горах с философом, глаза которого казались факелами, давно прошло. Николай испытывал какую-то необычайную радость. Когда же он взял протянутую ему прекрасную узкую, с длинными тонкими пальцами аристократическую руку незнакомца – по всему его существу точно пробежала струя электрического тока. Как будто и воздух стал чище. И в сердце проникла новая уверенность. И глаза стали видеть яснее. И вой бури казался движением стихии Вселенной, неотделимым от его собственного существа.