Текст книги "Сокол Спарты"

15

После постоянного подстегивания своего воинства на протяжении многих дней Кир остановил колонну в Тапсаке. Город был одновременно богатым и древним, и Кир жаждал ванны в уединении, которое дают богатство и власть. Над городом возвышалась величавая белая арка, а рядом возле городских стен нес свои воды Евфрат. Тапсак сформировался вокруг обширного русла этой древней реки, начав свое существование как место для водопоя скота и меновой торговли. За бесчисленное множество поколений город вырос в один из самых крупных центров всей этой местности. Теперь здесь соперничали за место базар специй и невольничий рынок, а богатства было достаточно для поддержания улиц, парков и дворца здешнего сатрапа. На западе это был последний оплот цивилизации перед удушающей жарой пустынь, что распахивали свои холмистые просторы за его пределами.

Свою колонну Кир завел в город, разместив в его стенах как можно больше людей. Наряду с шафраном и сахаром, слоновой костью и железными гвоздями рыночные торговцы приторговывали еще и новостями. Уже в пределах часа Кир знал, что Тиссаферн прибыл в Сузы месяц назад, проведя здесь на отдыхе всего один день. Получается, колонна понемногу его нагоняла – мысль, от которой становилось приятно.

К раннему вечеру все конюшни в городе были уже заполнены народом; не оставалось ни одного свободного подвала и склада, был занят каждый дом. Кир набил людьми царский парк, позволив своим полкам отдых в кущах, обустроенных его дедом. Но все равно все не умещались.

За стенами мастеровые ставили палатки в окружении повозок, разворачивали кузницы, мастерские и кухни, рыли канавы отхожих мест. В летние месяцы особой нужды в укрытиях не было. Случались, правда, пылевые бури, но сегодня было безветренно, и большая часть колонны устроилась на ночлег под звездами, довольствуясь тонкими одеялами и плащами.

Солнце размазывало по горизонту красные и лиловые пятна облаков, когда старшие военачальники сошлись через двор небольшого царского дворца к своему полководцу. Великолепие вокруг всех слегка сковывало. В золоченых чашах светильников трепетали масляные огни, в каждой стенной нише теплились желтоватым светом толстые свечи. Сам свет был символом достатка и власти, придавая вечеру ощущение приватной попойки или тайного ритуала.

В пиршественном зале Кир стоял несколько в стороне, а не лицом к входящим. Пока все собирались, он, казалось, непринужденно беседовал с Клеархом. На самом же деле он цепко наблюдал и оценивал прибывающих. Зал был одним из немногих мест в Тапсаке, где ему можно было собрать всех командиров. Театров в персидских городах не было, хотя Кир дал себе зарок, что непременно их построит, когда покончит с братом. Если царь смог переделать целую гору, то его сыну наверняка по силам переделать империю. За шестьдесят дней, проведенных в дороге, Кир узнал имена своих непосредственных подчиненных и десятков тех, кто рангом поменьше. Эти два месяца стали для него, по сути, отдыхом, о котором можно мечтать, – совместное путешествие без особой спешки, с небольшим количеством отвлечений и в целом без опасности. С началом долгого похода на восток добавить кого-либо к их числу он не мог; не мог и существенно разогнать темп. На своем пути войско напоминало пущенную стрелу: отозвать его обратно было уже нельзя.

Как Клеарх и обещал, ратная подготовка продолжалась в дни отдыха и по вечерам, но в основном люди просто шли и шли. После двух месяцев, проведенных бок о бок, уже сложно было чувствовать себя от них отчужденным. Кир ощущал, что скован с остальными связью вроде железного обруча. Он, например, чувствовал, с кем из командиров ему иметь дело предпочтительней, а кого лучше избегать. Видя на входе Проксена и стимфальца Софенета, он приветствовал их как друзей и соратников.

Со своими соплеменниками связь была, но более тонкая, обусловленная в основном общим языком и обычаями, эллинам непонятными. Люди вроде Оронта и Ариея казались пережитками прошлого, из мира, который он желал опрокинуть. При виде них Кира кольнула неприязнь, но он встретил их появление улыбкой. Кто-то считает, что верным быть не принудишь, однако у Клеарха на этот счет имелась гипотеза, в которой Кир усматривал зерно истины. Независимо от того, что командир на самом деле чувствует к своим людям, нужно не столь уж и многое, чтобы оставить в них о себе драгоценную память на всю оставшуюся жизнь. Царский сын уже и без того был так превознесен своими военачальниками, что одного его слова может оказаться достаточно, чтобы вонзиться в умы и сердца воинов не хуже клинка. Ради одного этого слова они будут сражаться насмерть, если он произнесет его с умом и вовремя. Таков был совет, высказанный спартанцем, и Кир не чурался в нужный момент его опробовать.

Царевич заставил себя кивнуть Оронту и Ариею, которые не замедлили дружно простереться ниц, вызвав любопытные взгляды эллинов. Поднявшись по соизволению, Арией окликнул кого-то из своих знакомых и, взяв внушительный кубок с вином, приветственно его перед ними поднял. В Оронте такой легкости не было, а пригублял он лишь плодовый сок. В этом человеке Кир с самого начала видел лишь холодное подчинение. Не было в нем того железного обруча, что выковывается осознанием братства. Помимо Оронта и Ариея здесь присутствовало еще с полдюжины персидских командиров, которые смотрели на Кира, словно ослепленные солнцем. Он вздохнул. Что и говорить, самый старший военачальник у него холоден, как рыба. Если б нынче ночью, упав с городской стены, Оронт сломал бы себе шею, эту потерю можно было бы перенести стоически. Но он, к сожалению, еще и не пил вина.

Оронт был образцом добродетельного в своем воздержании перса. После трапезы он вполне мог проводить вечер за молитвой в храме Ахурамазды. Кир покачал головой и сделал глоток из чаши. Некоторые люди рождаются без чувства величия в себе; такова бесхитростная правда. Оронт хорошо знал свое ремесло, но той золотой нити, того сокровенного колодца в нем не было. А если и были, то со своим царевичем он предпочитал этим не делиться.

Благоговейно оглядывая сводчатый потолок, в зал вошел фессалиец Менон, а с ним Сосис из Сиракуз. Им Кир тоже улыбнулся, отчасти из-за воспоминания о молодом спартанце, который плохо выговаривал звук «с». Клеарх на один день приставил его подручным к Сосису, который начал требовать от помощника объявлять о своем появлении всюду, куда бы они ни пошли. Кончилось тем, что Сосис, бессильно обвисая на своем помощнике, отирал слезы хохота, а тот стоял с мрачно-растерянной миной.

Каждому из вошедших указывали место за столом, где ждали слуги, принимая на руки плащи с накидками и безмолвно с ними исчезая.

Некоторые из приглашенных оставались стоять, собираясь со знакомыми за болтовней в небольшие кружки. Другие сразу усаживались и выкладывали свои ножи для еды рядом с теми, что уже были приготовлены на столе. Вот один из эллинов с любопытством взял причудливый ножик для дыни и проверил его большим пальцем на остроту, улыбчиво покачав головой. Царевича это одновременно позабавило и восхитило. Надо сказать, что его уважение к эллинам лишь углублялось. Театр они ценили больше, чем поэзию, дисциплину ставили выше подчинения, а слова выше, чем музыку.

За годы он узнал о них, казалось, все, что можно, а за месяцы в походе между ними установилась связь, какой прежде не бывало. Оказалось, что жизнь плечом к плечу с воинами дает редкостное прозрение. К этой поре Кир уже знал, в какой мере успешность эллинов в бою зависит от личной гордости; от абсолютной уверенности, что они лучшие на всем свете, а у Эллады нет равных ни на поле сражения, ни в области искусств. Кир болезненно поморщился, припоминая вечер персидской музыки, который он устроил для своих военачальников. Было много смеха, тем более язвительного, что они изо всех сил старались его скрывать.

Из старших военачальников Оронт, пожалуй, имел наименее драчливый нрав, но и он был доведен их смешками до кипения. Его даже пришлось отговаривать от вызова Проксена на поединок, хотя эллин, вероятно, съел бы его живьем. Где-то в глубине, тайком Кир признавал, что все эти греки в каком-то смысле варвары. Однако же они сражались, как демоны Аримана[34]34
  Также Ангра-Майнью – в персидских религиях бог зла, враг благого создателя, Ахурамазды.


[Закрыть], и никогда не уступали. В этом, по всей видимости, и крылся секрет их успеха. Вне зависимости от того, какой оборот принимала битва, как близко веяли черные крылья беды и смерти, они не страшились и не показывали спину. Любое персидское воинство, которое он когда-либо видел, признавало, что бывали времена, когда битва склонялась явно не в их пользу, командиры лежали поверженные, а враг с ревом наседал. Тогда единственно верным и здравым решением было бежать в горы. Это коренилось в самом имперском укладе. Гордость за свои успехи, верность начальству – это само собой, но если налицо неудача, сценарий меняется. Когда твоя сторона смята и раздавлена, день назад уже не отыграть. Нужно смириться с неудачей.

Прошептав короткую молитву Ахурамазде, Кир допил чашу и решительно подошел в своему месту во главе стола. Собравшиеся отреагировали тем, что встали с мест или замерли там, где стояли. Царевич оглядел зал, где военачальники, не сговариваясь, образовали подобие строя. Он кивнул головой, неожиданно ощутив прилив раздражения и на эллинов, и на персов. Заговорив на греческом, он затем повторил свои слова на персидском. Уроки языка тоже являлись частью долгого похода, но успехи здесь были куда скромней, чем он рассчитывал.

– Славные воины, вы здесь заняли разные стороны стола – по одну эллины, по другую персы. Разве вы недруги? Вовсе нет. Уже на протяжении месяцев вы совместно принимаете пищу и вместе упражняетесь, я это видел сам. Так что призываю вас пересесть, чтобы быть сообща, а не порознь.

Собрание встретило его слова дружным смехом. В целом надежды царевича не оправдались – получилось, что стороны просто поменялись местами – но это разрядило настроение, и уже от этого на душе стало отрадней.

– Ну вот, так лучше, – сказал Кир и подал знак дворцовому распорядителю. Все слуги поспешили выйти, оставляя гостей разливать вино по чашам и кубкам. Кое-кто, не мешкая, к этому приступил.

– Видя вас здесь, сидящих как друзья, – обратился он к своему высшему воинству, – я преисполняюсь надежды за наши народы и за нашу будущность. У нас в ходу разные монеты, но серебро и золото в цене у всех, неважно, чьей они чеканки. Всего важнее сам металл. Так и мы, сидящие за этим столом, можем говорить на разных языках, но все мы воины, все солдаты. Мы понимаем, что значит несправедливость. И что такое бесчестье.

По мере того как голос его твердел, улыбки вокруг тускнели, а взгляды сосредоточивались на нем. Кир говорил негромко, однако в зале не было более слышно ни звука; все одинаково внимали обоим языкам. Глянув на Клеарха, он заприметил, как тот чуть заметно склонил голову. Это был момент, который они замышляли и готовили. И пускай в сердце Кира бушевали вихри, но он согласился, что нельзя ждать, пока в поле перед ними предстанет черная стена царского войска – тогда говорить что-либо будет уже поздно. Нужно задать людям истинную цель сейчас, иначе слишком велик риск, что в самый неподходящий момент они переметнутся.

– Славные воины, вместе с вами я ехал и шел от самых Сард. И пусть наше будущее в руках богов, но вместе со мной вы прошли через земли Вавилона. Вы видели великий Евфрат, эту главную жилу империи. Созерцание вас здесь наполняет мое сердце гордостью. Однако кое для кого из вас наше странствие может закончиться уже нынешним вечером. – Он глубоко вздохнул, так как даже малейшее движение сейчас требовало напряжения мысли и воли. Кир поднялся из-за стола и, упершись в него костяшками пальцев, обвел всех тяжелым взором. Когда он снова заговорил, в его голосе слышался кинжальный звон:

– Разыскивать в горах писидийские племена в мои намерения не входит и никогда не входило. Я не мог раскрыть вам всех своих планов, пока в Сардах меня подслушивали чужие уши. Надеюсь, что вы простите мне этот невольный обман. Не исключено, что даже сейчас меня могут слушать лазутчики, готовя на меня донос. Однако я все равно вас здесь собрал.

Он приостановился, чтобы хлебнуть из чаши вина. Клеарх за столом не сводил с него глаз, мысленно заклиная изыскивать нужные слова.

– Мой отец, царь Дарий, не был в семье старшим сыном. Трон он отнял у своего брата, придя к выводу, что тот не годится на царство. А корону взял, когда она была еще мокра от крови, и надел ее себе на голову. Мои славные воины…

В это мгновение он снова подался вперед, а сидящие замерли, затаив дыхание; он словно глядел на фреску (мысль, не лишенная приятности).

– Я полагаю, что мой брат Артаксеркс не годен для розового трона. А вас я собрал, обучил и привел сюда не в знак окончания, а в знак начала нового правления.

Персидские военачальники переглядывались, сверкая глазами и тихо переговариваясь в явном потрясении. Грекам пришлось изобразить удивление – настолько наигранно, что сложно было предположить, есть ли среди них хоть кто-то, для кого истинная цель похода такого войска на восток до сих пор неизвестна.

– Я главный военачальник всех войск Персии, – продолжал свое Кир. – Сын моего отца по прямой линии дома Ахеменидов. На данный момент я наследник трона. Случись нынче у Артаксеркса во сне удар со смертельным исходом, и тогда назавтра я уже царь! Прошу правильно меня понять. Я не узурпатор, не изменник отечества. Я и есть трон, я следующий царь. И как до меня мой отец, я вызываю своего брата на поле боя по своему древнему праву.

Клеарх, кивнув, одобрительно взревел; в этом к нему присоединились многие командиры эллинов. В знак поддержки царевича они стучали кулаками по столешнице, подкрепляя стук ободряющими возгласами; при этом они раскачивались, подбивая на решение тех, кто сидел рядом. То же самое делал и весельчак Арией, который сейчас шумно призывал внимать полководцу, не забывая между тем подливать в свой кубок. Большого удивления эта поддержка почему-то не вызывала. На небольшом пространстве зала противостоять такому порыву было затруднительно. И хорошо, если так. Произнося свою речь, Кир не осмеливался взглянуть на Оронта, хотя каждое сухожилие в нем напрягалось в желании повернуться в его сторону и посмотреть, как главный перс воспринимает его слова. Будучи самым старшим из военачальников, Оронт мог повести за собой всех персов. С другой стороны, своим отказом он мог посеять семя раздора, грозящее разрастись и удушить их всех.

– Будете ли вы оспаривать мое право на вызов? – грозно оглядел Кир присутствующих.

Говорящие на обоих языках греки дважды прокричали слово «нет», вливаясь в многоголосый хор поддержки. Все больше присоединялось и персов. Кир наконец набрался решимости взглянуть на Оронта и увидел, что и многие другие смотрят на него в ожидании, как им быть с ответом, чью сторону взять. В эти мгновения становилось ясно, что этот внешне спокойный, не атлетического сложения человек действительно ведет за собой людей. Они оглядывались на него так же, как оглядываются на Клеарха, хотя, кроме этой скромной правды, было непонятно, что вообще между ними двумя может быть общего.

Оронт смотрел на него расширенными глазами, закусив наискось губу. Было видно, что он не прозревал столь резкого поворота событий. Чувствуя, что над ним верх еще не одержан, Кир внезапно почувствовал себя тверже, понимая необходимость натиска. И над общим гулом он властно возвысил свой голос:

– Полемарх Оронт! В свой нынешний ранг ты возвышен рукой моего отца. Ты давал ему клятву верности. А значит, давал ее и мне как начальнику над всем войском!

– А еще твоему брату, – вымолвил Оронт.

Слова отчасти заглушал рокот голосов, но Кир своим напряженным слухом их уловил. Брови у него сурово срослись над переносицей, а лицо потемнело от гнева. Ранее Клеарх с Проксеном обсуждали, как быть с теми, кто откажется подчиняться. Возможный отказ Оронта царевич воспринимал с неохотой, но, стиснув зубы, поклялся, что при необходимости заставит упрямца переступить через себя. Возврат уже невозможен. А по местам все будет расставлено тогда, когда он станет царем. При необходимости он воздаст почести и семье Оронта за его смерть. Что поделать: еще один долг, еще одна нелегкая выплата.

– Ты оспариваешь мое право на вызов, полемарх? – процеживая слова, тихо спросил он.

Шум поубавился; было видно, как Оронт что-то хмуро обдумывает. Наконец он качнул головой и не с радостью, а скорее с усталой покорностью произнес:

– Нет, повелитель. Не оспариваю.

Зал взорвался ликующими криками, так что Кира едва не сбили с ног повскакавшие соседи по столу. Оронт среди их множества медленно отер лоб, на котором росой выступил мелкий пот. Царевича полемарх не отверг. Хотя уж лучше бы он поступил именно так: все было бы честно и в открытую, а рана от меча мгновенной и надежно смертельной. Теперь же он покинет застолье живым, не вызывая меж тем у царевича полного доверия. С напряженной улыбкой Кир поднял чашу во здравие людей, которых собрал нынче у себя. В чаше Оронта была вода, и вместе они выпили за царствующий дом Ахеменидов и за вызов царского сына. Вот и свершилось. Водой ли или вином, но все эти люди отныне с ним.

* * *

Царь Артаксеркс объезжал свои полки, тянущиеся в утренней дымке, насколько хватает глаз. Грудь его горделиво вздымалась от мысли, как он по мановению руки смог выставить в поле такую силищу – все равно что сокол взлетел с охотничьей рукавицы. По его слову они готовы истреблять всех и вся. Вот она, единственно настоящая сила в мире, и от обладания ею голова у него шла кругом, словно от перестоявшего в сулее сладкого вина.

По зову царя войско сходилось четырьмя частями, каждая размером с город. Это было не просто передвижение войск, а миграция народов. На север, юг и восток Артаксеркс разослал гонцов, но на запад слать не стал. Не хотел до срока настораживать брата. Вместо этого царствующий дом Ахеменидов начал собирать силу, равную по числу песчинкам в пустыне. Шествуя по просторам державы, она обгладывала местность, все возрастая и возрастая.

С высоты своего коня царь наблюдал приближение Тиссаферна. В попытке проникнуть старейшина витал с неотвязной назойливостью слепня, но его с холодной безучастностью отгоняли плотные ряды царских телохранителей. Артаксеркс уже жалел, что дал ему такой титул и сообразные ему привилегии. Царь сделал это забавы ради. Он знал, что его старый наставник неудобствам походной жизни предпочел бы тихую уютную жизнь при дворе. Артаксерксу же хотелось позабавиться и снова послать старика в поле, чтобы тот изобразил на своей физиономии притворную радость. Однако Тиссаферн взялся исполнять свои новые обязанности столь ревностно, что царь был не на шутку удивлен. Своим крылом войска старик командовал неусыпно и сурово, указывая на ошибки в размещении и построении с такой навязчивостью, что на него пожаловалось с полдесятка человек. Артаксеркс приказал их высечь, трое померли, и жалобы резко прекратились.

Артаксеркс понял, что уже устал от бесконечного числа вопросов касательно содержания всей этой солдатской прорвы: их еды, питья, оснащения, не говоря уже о скоте, лошадях, кузнях, колесницах, шатрах… о боги! Он прикрыл глаза. Брат уже и без того обходился ему в невообразимую сумму золотом. Но почему он, Царь Царей, должен этим заниматься? Он соколиный охотник. А его войско – сокол, гордо реющий в воздушных потоках.

– Повелитель! – издали докладывал Тиссаферн, лавируя так и эдак, чтобы быть различимым из-за плеч телохранителей. – Повелитель, сегодня утром прибыл один из моих гонцов! Птица, всевеликий!

Артаксеркс упорно не обращал на него внимания, желая только тишины. Его старому наставнику была присуща какая-то вздорная неугомонность; странно, что он не подмечал ее в нем раньше. Бывают люди с душой безмятежной и тихой, дающие окружающим мир и покой. Тиссаферн же постоянно стремился к обратному, оставляя за собой круги, подобные камню, брошенному в пруд сердитой рукой. Понятно, царь мог бы убить его одним лишь словом, брошенным кому-нибудь из караульных. Те вмиг отсекли бы надоеде голову или хотя бы язык. Впрочем, таким веяниям следует противиться. Он не ребенок, чтобы по своему капризу чудачить так или эдак. Его ответы должны быть взвешены, но тем ужасней должна быть сила их воздействия.

– Повелитель, птица принесла известия о твоем брате! – не сдавался Тиссаферн.

Царь наконец обратил на него взгляд. На солнце тучный старик побагровел и истекал потом, того и гляди лопнет или рухнет без чувств. Артаксеркс нетерпеливым взмахом велел его пропустить, и Тиссаферн не замедлил припустить трусцой, подобрав полы своей изрядно намокшей мантии. Царь терпеливо дожидался, когда слуги помогут старику расстелить коврик, на котором тот простерся, брезгливо припав толстым лицом к песчаной почве.

– Докладывай, мудрейший. Что там слышно о Кире?

– Повелитель, служба оповещения держит птичники в Сузах, Ларисе и Меспиле. Твой отец, будь он стократ благословен, отличался редкостной прозорливостью, обустроив все это. Его мудрость по-прежнему нас опекает. Разумеется, птичники есть и в Персеполе, поэтому по возвращении сюда птицы приносят вести из других краев. Сколь предусмотрительно это оказалось…

– Тиссаферн. Рассказывай мне только о моем брате. Я желаю отдохнуть и принять ванну, а не выслушивать здесь тебя.

– Конечно, конечно, всевеликий. Лишь одна из птиц добралась до места, но с ней пришло сообщение об огромном войске, возглавляемом царевичем Киром. Все, как я и предрекал. Оно направляется с запада, от Сард.

– Что еще? – спросил Артаксеркс.

Мудрейший смиренно потупил голову.

– Пока ничего, повелитель. Свитки на лапках птиц всегда крохотные, иначе они не поднимутся в воздух. Чудо уже то, что одному из голубей удалось проделать путь до Персеполя, миновав крылатых хищников, бури и злые чары пустынь. – Под острым взглядом Артаксеркса он спохватился и закончил быстро: – Больше ничего, всевеликий.

– Вот и хорошо. Этого достаточно. Нам известно, где он был несколько недель назад?

Тиссаферн ответил кивком.

– Хорошо. Я собрал целый океан людей. Такого у меня может больше не получиться, так что хвала богам. В этот единственный раз я созвал все ратные силы державы, кроме тех, что на западе.

Артаксеркс оглядел полки, шагающие по чаше пустыни, щурясь против пыли и стойкого ветра.

– Мне следует возблагодарить моего брата за то, что он позволяет мне пережить подобное. Я пытаюсь закрепить это в моей памяти с тем, чтобы вспоминать это во все времена, когда мне случится падать духом. Это… просто несравненный по своей славе, воистину царственный вид.

Тиссаферн поднял голову на размеренно шагающие ряды. В нем не было той романтической струнки, которая, словно по наследству, укоренилась в обоих сыновьях Дария. Но ему нравилась сама грубая сила этого войска. Такого громадного и многообразного больше не было во всем свете. Чего еще, казалось бы, надо? Он ехал бок о бок с Царем Царей на правое дело, уничтожать изменников. Сложно и представить что-либо более прекрасное в своей отрадности.