Текст книги "Кровь богов"

Брундизий гудел как растревоженный улей. Солдаты и горожане ни минуты не сидели без дела, в помине не было расслабленности жизни, привычной в столице. В портовом городе все куда-то спешили, перевозя припасы для флота и легионов: бочки с водой, железные гвозди, канаты, парусину, засоленное мясо и тысячи других ценных товаров. Получив разрешение войти в гавань уже чуть ли не в полдень, корабль наконец-то миновал массивные ворота, которые каждое утро открывали команды взмокших рабов.

Когда торговое судно приблизилось к пристани на расстояние двух-трех локтей, матросы бросили канаты на причал, чтобы местные служители подтянули его вплотную, привязав к массивным железным стойкам. С корабля на пристань перекинули широкий деревянный трап. Октавиан и Агриппа прошли по нему первыми, а Меценат остался, чтобы расплатиться с капитаном и проследить за выгрузкой лошадей. Подошли с десяток рабочих, подъехали две пустые телеги, на которые начали переносить доставленные судном ящики и сундуки. Мужчины, купившие право выгрузки на этом участке пристани, теперь брали за это высокую плату. К тому времени, когда лошади покинули корабль, даже Меценат жаловался на продажность и алчность служителей порта, обчистивших его чуть ли не до нитки.

– Места в конюшне не найти не только в городе, но и в тридцати милях от него, – сообщил он друзьям, когда присоединился к ним. – Местные служители говорят, что здесь шесть легионов и офицеры заняли все таверны. Это упрощает поиск человека, с которым ты знаком, Октавиан, зато на поиски жилья понадобится время. Дай мне полдня.

Октавиан Фурин неуверенно кивнул. Он собирался получить аудиенцию у старшего офицера в Брундизии, но, увидев царящий здесь хаос, засомневался в реальности своих планов. С таким количеством солдат и офицеров население города увеличилось в четыре раза, и помощь Мецената требовалась ему, как никогда. Его друг уже нанял гонцов, чтобы те разносили его письма, и они умчались в лабиринт улиц. Не сомневался Октавиан и в том, что до заката у них появится пристанище.

– Какое у вас дело в Брундизии? – раздался голос у него за спиной. – В любом случае вы не можете оставить вещи здесь – это, знаете ли, блокирует пристань. Скажите вашему капитану, чтобы отчаливал. Еще два корабля ждут разгрузки.

Октавиан повернулся и увидел лысого мужчину в форме оптия[5]5
  Оптий (Optio) – помощник центуриона, заменявший его в бою в случае ранения.


[Закрыть], невысокого и крепкого, с мечом у бедра, которого сопровождали два писаря в туниках.

– Мы ищем носильщиков, – ответил молодой человек. – Но сейчас мне нужно знать имя командующего в Брундизии, чтобы устроить с ним встречу.

Офицер сухо улыбнулся и провел рукой по своему блестящему черепу, стирая пот.

– Я могу назвать как минимум семь человек, подпадающих под твое описание, – сказал он. – Но увидеться с ними ты сможешь, если получится, через несколько недель, не раньше. При условии, что ты не сенатор. Или ты все-таки сенатор? Очень уж молодо ты для этого выглядишь! – И он улыбнулся собственной шутке.

Октавиан глубоко вдохнул, чувствуя закипающую злость. Когда он находился рядом с Цезарем, вопросов ему не задавали. Он взглянул на улыбающегося оптия и осознал, что не должен злить этого человека или угрожать ему. Тем более что он не мог назвать своего настоящего имени, не зная, объявлена ли на него охота.

– У меня… донесение к старшему офицеру в этом городе, – ответил он.

– И при этом ты не знаешь его имени! – кивнул оптий. – Уж извини, что у меня возникают сомнения… – Он видел раздражение Гая Октавиана и пожал плечами, но по его лицу и манерам не чувствовалось, что он злится. – Значит, так, юноша! Просто убери вещи с моей пристани. Мне все равно куда, главное, чтобы я их не видел. Понятно? Я могу связать тебя с человеком, у которого неподалеку склад.

– Мне нужно повидаться с генералом, – гнул свое молодой приезжий. – Или с трибуном.

Оптий смотрел на него молча. Октавиан закатил глаза.

– Меценат? – позвал он своего практичного друга.

– Держи, – откликнулся тот. Сунув руку в кошель, он достал два сестерция. С ловкостью, свидетельствующей о долгой практике, оптий взял монеты и, не взглянув на них, потер друг о друга, после чего они исчезли.

– Я не могу устроить встречу с легатом, юноша, – обратился он к друзьям уже менее высокомерным тоном. – В последние дни, с тех пор как из Рима пришли новости, они ни с кем не встречаются.

Он замолчал, но лица молодых людей подсказали ему, что они уже в курсе.

– Но ты можешь попытать счастья в таверне на пятой улице. – Оптий взглянул на солнце. – Трибун Либурний обедает там после полудня. Ты еще успеешь застать его там, но, предупреждаю, он не любит, когда прерывают его трапезу.

– Он толстый? – небрежно спросил Меценат. – Любит поесть?

Местный житель бросил на него быстрый взгляд и покачал головой:

– Нет, я хочу сказать, что он важный человек, который не любит дураков. – Он взял Октавиана за руку и отвел в сторону. – Я бы не стал брать с собой этого. – Он кивнул в сторону Цильния Мецената. – Дружеский совет. Избытком терпения Либурний не отличается.

– Я понял. Огромное спасибо, – процедил Октавиан сквозь стиснутые зубы.

– Пустяки. А теперь убирайте свои вещи с моей пристани, а не то я прикажу сбросить их в море.

* * *

На пятой улице оказалось три таверны, и на проверку первых двух друзья потеряли еще час. Агриппа, Октавиан и Меценат ехали на лошадях, за ними следовали груженая телега, носильщики и дюжина беспризорников, рассчитывающих на монетку. Когда хозяин таверны увидел такую кавалькаду, направляющуюся в сторону его заведения, он перебросил полотенце через плечо и вышел на улицу, широко раскинув руки и покачивая большой головой.

– Комнат нет, извините. Попробуйте обратиться в «Чайку», это в трех улицах отсюда.

– Не нужна мне комната! – рявкнул Гай Октавиан, спрыгивая с лошади и бросая поводья Агриппе. – Я ищу трибуна Либурния. Он здесь?

Хозяин вскинул подбородок, недовольный тоном человека, который был в два раза моложе.

– Не могу сказать. Свободных мест все равно нет, – резко ответил он и повернулся, чтобы вернуться в таверну, но тут Октавиан вышел из себя. Протянув руку, он отшвырнул мужчину к стене и подступил к нему вплотную. Хозяин таверны побагровел, но тут же почувствовал холод кинжала у своей шеи и замер.

– Я здесь одно только утро и уже устал от этого города, – прорычал Октавиан Фурин ему в ухо. – Трибун захочет увидеть меня. Он в твоей таверне или нет?

– Если я закричу, его охранники тебя убьют, – прохрипел тот.

За спиной Октавиана Агриппа спешился и положил руку на рукоятку гладия. Все эти хождения по городу раздражали его не меньше, чем его нетерпеливого друга, и вдобавок до его носа долетали с кухни дразнящие запахи стряпни.

Глаза владельца таверны медленно прошлись по здоровяку, и он сразу сбавил тон.

– Ладно, ладно, это ни к чему, – с трудом выговорил он, показывая глазами на клинок у своего горла. – Но я не могу беспокоить трибуна. Такими клиентами не бросаются.

Октавиан отошел на шаг, сунул кинжал в ножны и снял с пальца золотой перстень с гербом рода Юлиев, подарок Цезаря.

– Покажи ему это. Он меня примет, – сказал он хозяину таверны.

Тот взял перстень, потер шею там, где в нее упирался кинжал, посмотрел на стоявших перед ним рассерженных молодых людей и, решив больше ничего не говорить, исчез в сумраке обеденного зала.

Ждали приезжие долго, терзаемые жаждой и голодом. Сопровождавшие их носильщики уселись на телегу или на большие сундуки, сложили руки на груди и о чем-то переговаривались. Задержка их не смущала, поскольку они знали, что в конце концов им заплатят.

Жизнь вокруг кипела. Похоже, Брундизий никогда не знал покоя. Двое гонцов, отправленных утром, сумели отыскать своих нанимателей и получили от Мецената несколько монет в обмен на письмо с новостями от его друга, который сообщал о пустующем доме в восточной, богатой, половине города.

– Пойду в таверну. – Октавиан потерял терпение. – Хотя бы для того, чтобы вернуть перстень. Клянусь богами, никогда не думал, что это так трудно – поговорить с кем-то из власть имущих.

Агриппа и Меценат быстро переглянулись. Они знали мир лучше своего друга. Отец Виспансия Агриппы брал с собой сына, когда шел в дома влиятельных людей, чтобы показать, как давать взятки и пробиваться к цели сквозь заслоны прислуги. А Цильний Меценат, наоборот, нанимал людей, которые отсеивали многих и многих желающих повидаться с ним.

– Я пойду с тобой. – Моряк покрутил головой. – Меценат может остаться и приглядеть за лошадьми.

По правде говоря, ни один из друзей молодого патриция не хотел, чтобы он оказался рядом с римским трибуном. Такой человек мог приказать их казнить, если бы счел, что его достоинство оскорблено даже в самой малой степени. Меценат пожал плечами, и они вошли в таверну, на несколько секунд остановившись, чтобы привыкнуть к царящему в ней полумраку.

Хозяин сидел за стойкой. Он не заговорил с ними, а лицо кривилось в усмешке. Октавиан уже направился к нему, но Агриппа коснулся его плеча и мотнул головой в сторону стола, который стоял в глубине зала, подальше от жары и пыли улицы.

За ним сидели двое мужчин в темно-синих, почти черных тогах. Они ели копченое мясо и вареные овощи, наклонившись над столом и о чем-то оживленно беседуя. Два охранника-легионера стояли между столом и общим залом, достаточно далеко от обедающих, чтобы не слышать их слов.

Октавиан приободрился при виде траурных одежд. Если эти люди показывали, что скорбят о Цезаре, возможно, он мог им довериться. Однако они не вернули его перстень. Поэтому приближался он к их столу с опаской.

На стуле одного из мужчин, подтянутого, загорелого и практически лысого, если не считать полоски седых волос около ушей, висел плащ трибуна. Панциря он не носил – только тунику, оставляющую руки голыми. Вырез на груди открывал седые волосы. Гай Октавиан увидел все это прежде, чем один из охранников вытянул руку, останавливая его. Двое мужчин за столом продолжали разговор, даже не посмотрев в сторону молодых людей.

– Мне надо поговорить с трибуном Либурнием, – заявил Октавиан.

– Нет, не надо, – ответил легионер тихим голосом, чтобы его слова не нарушили покой сидящих за столом. – Незачем тебе беспокоить больших людей. Обратись в казармы Четвертого Железного легиона. Там тебя кто-нибудь выслушает. А теперь проваливай.

Октавиан Фурин застыл. Злость, казалось, сочилась из каждой поры его кожи. Но на охранника это впечатления не произвело, хотя он и бросил взгляд на Агриппу, чьи габариты требовали быстрой оценки. Тем не менее легионер сухо улыбнулся и покачал головой.

– Где казармы? – наконец спросил Октавиан. Он знал, что его имя может обеспечить нужную ему аудиенцию, но с тем же успехом его могли и арестовать.

– В трех милях к западу или около того, – ответил легионер. – Спроси по пути любого. Ты их найдешь.

Солдат не получал удовольствия оттого, что разворачивал их. Не вызывало сомнений, что он всего лишь выполнял полученный приказ: никого не подпускать к трибуну. Наверняка многие хотели обратиться к тому с какой-либо просьбой. Октавиан с трудом контролировал злость. Его планы спотыкались на каждом шагу, но и смерть в грязной таверне не могла принести никакой пользы.

– Тогда я заберу свой перстень и пойду своим путем.

Легионер не ответил, и Гай Октавиан повторил свои слова. Разговор за столом тем временем прекратился: оба мужчины сосредоточенно жевали мясо, определенно ожидая его ухода. Молодой человек сжал кулаки. Оба охранника теперь смотрели на него. Тот, что говорил с ним, вновь медленно покачал головой, молча отговаривая его от неверного шага.

– Сейчас вернусь, – коротко бросил Октавиан. Он повернулся и направился к хозяину таверны, который нервно наблюдал за происходящим. Агриппа двинулся следом, с хрустом разминая пальцы.

– Ты передал перстень? – спросил Октавиан у хозяина, чье лицо оставалось бесстрастным. Он вытирал чаши и ставил их на полку, а потом бросил короткий взгляд на трибуна и его охранников и решил, что с ними он в полной безопасности.

– Какой перстень? – спросил владелец таверны.

Молодой человек резво вытянул левую руку, ухватив его за затылок. Тот на мгновение замер, и тут же правой рукой Октавиан врезал ему в нос. Мужчину отбросило на полку с глиняными чашами, которые посыпались на пол, разбиваясь вдребезги.

Один из охранников, ругаясь, бросился через обеденный зал, но Октавиан Фурин уже перепрыгнул через стойку. Хозяин наугад махнул рукой и угодил в лицо Октавиана, за что получил еще два крепких удара и сполз на пол. Октавиан обыскал карманы его фартука, нащупал перстень и вытащил его в тот самый момент, когда охранники подскочили к нему, выхватив мечи. Один из них уперся ладонью в грудь Агриппы, подняв меч и нацелив острие ему в шею. Виспансий мог только поднять руки и пятиться. Одно слово трибуна, и они оба умрут.

Другой охранник перегнулся через стойку, рукой обхватил шею Октавиана и потащил к себе. Со сдавленным криком молодой человек перевалился через стойку, и они оба рухнули на пол.

Гай Октавиан боролся, но рука противника все сильнее сжимала ему шею, перекрывая доступ воздуха, и его лицо начало лиловеть. Он крепко держал в руке перстень, но перед глазами все поплыло, и он не услышал сухого голоса подошедшего к ним трибуна.

– Отпусти его, Гракх, – приказал Либурний, вытирая рот льняной салфеткой.

Охранник отпустил, но перед этим крепко врезал своей жертве по почкам. На полу Октавиан стонал от боли, но поднял руку с зажатым двумя пальцами перстнем. Однако трибун на перстень даже не посмотрел.

– Двадцать плетей за драку в общественном месте, – распорядился он. – И еще двадцать за то, что испортил мне обед. Тебя не затруднит, Гракх? Воспользуйся уличным местом для порки.

– С превеликим удовольствием. – Гракх тяжело дышал после схватки. Когда он положил руку на плечо Октавиана, тот вскочил, до такой степени разъяренный, что едва мог соображать.

– У меня украли перстень, и ты называешь это римской справедливостью? – выкрикнул он. – По-твоему, мне следовало позволить этому толстяку украсть подарок самого Цезаря?

– Покажи мне перстень, – ответил трибун, лоб которого внезапно прорезала морщина.

– Нет, незачем, – отрезал Гай Октавиан. Агриппа вытаращился на него, но молодого воина трясло от ярости. – Ты не тот человек, с которым я хотел увидеться. Теперь мне это понятно. Пусть меня лучше высекут.

Трибун Либурний вздохнул:

– Ох уж мне эти молодые петушки!.. Гракх? Если не возражаешь.

Октавиан почувствовал, как его руку стиснули, а пальцы разжимают. Перстень взлетел в воздух, и трибун поймал его, поднес к глазам и всмотрелся в печатку. Его брови приподнялись, когда он разглядел ее в сумраке таверны.

– Месяц назад этот перстень открыл бы тебе все двери, молодой человек, – произнес он. – Но теперь он только вызывает вопросы. Кто ты такой и как к тебе попал этот перстень?

Октавиан упрямо стиснул зубы, но Агриппа решил, что с игрой в молчанку надо заканчивать.

– Его зовут Гай Октавиан Фурин, он родственник Цезаря, – объявил силач. – Это правда.

Трибун глубоко задумался, переваривая информацию.

– Я уверен, что слышал это имя, – кивнул он. – А ты кто?

– Марк Виспансий Агриппа. Центурион-капитан флота.

– Понятно. Что ж, перстень Цезаря обеспечивает вам место за моим столом как минимум на час. Вы уже ели?

Агриппа покачал головой, изумленный столь разительной переменой.

– Я закажу для вас, когда хозяин таверны очнется. Гракх? Окати его ведром помоев… а потом проведи с ним минуту-другую, объясни, что воровство наказуемо. Если тебе не трудно. А мне завтра придется искать другую таверну.

– Будет исполнено! – гаркнул легионер. Он уже отдышался и удовлетворенно глянул на хозяина таверны, все еще лежащего на полу без чувств.

– Пойдемте. – Либурний указал на свой стол, за которым сидел его собеседник. – Приглашение вы получили. Надеюсь, не пожалеете, приняв его.

* * *

Трибун Либурний положил перстень на стол перед Октавианом и Агриппой, когда те пододвинули стулья. Своего собеседника он не представил, и Гай Октавиан подумал, что это какой-нибудь проситель или шпион.

Трибун обернулся на шум выплеснутой из ведра грязной воды, за которым из-за стойки последовал слабый вскрик.

– Я уверен, вино принесут через минуту-другую. – Он протянул руку, вновь взял перстень и покрутил его. – В эти дни такая маленькая штучка опасна. Интересно, ты это понимаешь?

– Начинаю понимать, – ответил Октавиан, прикоснувшись рукой к наливающемуся на правой щеке синяку.

– Ха! Я не про воров. Куда более серьезная опасность исходит от тех, кто даже сейчас пытается удержать контроль над Римом. Мы-то в Брундизии. Будь моя воля, мы бы остались здесь до восстановления порядка. Однако Греция еще дальше, так что, возможно, для тебя все это новости?

Октавиан моргнул.

– Как ты узнал, что я попал сюда из Греции? – заинтересовался он.

К его удивлению, Либурний рассмеялся, определенно довольный собой.

– Клянусь богами, ты действительно молод. Если честно, ты напоминаешь мне о моей молодости. Неужели ты думаешь, что можешь прибыть в этот порт, сорить серебряными монетами, спрашивать о встрече с начальниками, а мне об этом не доложат? Я готов поспорить, что твое описание есть сейчас у всех доносчиков этого города, хотя, возможно, твоего имени они не знают… пока не знают.

Октавиан Фурин быстро взглянул на по-прежнему молчаливого собеседника трибуна. Мужчина почувствовал его взгляд, улыбнулся, но голову не поднял.

– Твое присутствие для меня проблема, Октавиан. Я, разумеется, могу отправить тебя в цепях в Рим, чтобы какой-нибудь сенатор разобрался с тобой, когда сочтет нужным, но этим я заработаю лишь его благоволение и, может, несколько золотых монет, а ради такой мелочи не стоит и напрягаться, – заявил Либурний.

– Понятие «верность» для тебя не существует? – спросил его центурион. – Четвертый Железный сформировал лично Цезарь. Ты наверняка знал его.

Трибун Либурний задумчиво покусывал нижнюю губу.

– Я знал его, да. Но не могу сказать, что мы были друзьями. У таких, как Цезарь, думаю, друзей мало, все больше сторонники. – Трибун забарабанил пальцами по столу. Его глаза не отрывались от лица Октавиана.

Хозяин таверны принес вино. Выглядел он жалко: лицо опухло, один глаз заплыл, а в волосах запуталась какая-то зелень. Не глядя на Гая Октавиана, он осторожно поставил на стол кувшин и чаши и ушел, прихрамывая. Легионер Гракх занял прежнюю позицию, лицом к залу.

– И все-таки… – мягко продолжил Либурний. – Воля Юлия Цезаря не оглашена. У него есть сын от египетской царицы, но говорят, что и тебя он любил как сына. Кто знает, чем одарит тебя Цезарь в завещании. Возможно, мы сможем прийти к соглашению, выгодному для нас обоих.

Пальцы трибуна вновь забарабанили по столу, а его прежний собеседник разлил вино. Октавиан и Агриппа переглянулись, но оба понимали, что пока могут только помалкивать.

– Я думаю… да, я могу подготовить документы. Десятая часть всего, что ты унаследуешь, за мое время и средства, которые позволят тебе добраться до Рима, и мою поддержку в сохранении наследства. И разумеется, за то, что ты остаешься живым и невыпоротым. Пожмем друг другу руки, чтобы скрепить сделку? Тебе понадобится перстень, чтобы приложить его к соглашению, так что можешь его забрать.

Октавиан вытаращился на своего высокопоставленного собеседника, но после короткого колебания протянул руку, взял перстень и надел его на палец.

– Он никогда не был твоим, чтобы ты возвращал его мне, – заявил он холодно. – Десятая часть! Надо быть безумцем, чтобы согласиться на такое, особенно до того, как я узнаю, сколь много стоит на кону. Ответ – нет. У меня достаточно денег, чтобы добраться до Рима самому. И достаточно друзей, чтобы выступить против убийц Цезаря.

– Ясно. – Либурния, похоже, забавляла злость молодого человека. Капли вина пролились на старый стол, и теперь трибун рисовал на них пальцем круги, пребывая в глубокой задумчивости. Он покачал головой, и Октавиан схватился за край стола, чтобы при необходимости перевернуть его и бежать.

– Я думаю, ты не понимаешь, каким опасным стал для тебя Рим, Октавиан. Как, по-твоему, отреагируют Освободители, когда ты въедешь в город? А если ворвешься в здание сената, чего-то требуя, словно имеешь право быть услышанным? Я даю тебе полдня, прежде чем ты обнаружишь, что у тебя перерезано горло. Пожалуй, даже меньше. Люди, которым принадлежит власть, не хотят, чтобы какой-то родственник Цезаря вывел на улицу толпу. Они не хотят, чтобы кто-то предъявил права на богатства, которые в противном случае, так или иначе, попали бы к ним в руки. Между прочим, ты собираешься перевернуть стол? Думаешь, я слепой или дурак? Мои охранники изрубят тебя до того, как ты встанешь. – Он печально покачал головой, дивясь опрометчивости молодых. – Мое предложение – лучшее из тех, которые ты можешь получить сегодня. По крайней мере, со мной ты доживешь до оглашения завещания.

Октавиан убрал руки со стола. Теперь пришел его черед задуматься. Трибун представлял собой реальную угрозу, и он понимал, что ему не выйти из таверны без потерь. Молодой человек спросил себя, как бы поступил на его месте Юлий. Либурний пристально наблюдал за ним, и улыбка чуть приподняла уголки рта трибуна.

– Я не отдам ни мое наследство, ни какую-то его часть, – отчеканил Октавиан. Трибун уже поднял глаза на охранников, чтобы отдать приказ, но центурион быстро добавил: – Я присутствовал при переговорах Цезаря и Клеопатры с египетским двором. Я могу предложить тебе больше, чем золото, в обмен на твою поддержку. Ты можешь принести мне пользу, не буду этого отрицать. Поэтому я и пытался в первую очередь отыскать тебя.

– Продолжай, – ответил Либурний. Глаза его смотрели холодно, но улыбка осталась.

– Я видел, как Цезарь оказывал услуги, которые люди ценили больше, чем монеты. Я приложу этот перстень к соглашению, в котором тебе будет предложена одна услуга, какую ты пожелаешь, в любой момент моей жизни, – предложил Октавиан Фурин.

Либурний моргнул и расхохотался, ударил по столу ладонью. Затем, чуть успокоившись, он вытер слезы, побежавшие из глаз, продолжая смеяться.

– С тобой не соскучишься, юноша. Как же ты меня повеселил! – с трудом выговорил он. – Да еще в такой унылый день. У меня сын твоего возраста. Мне бы хотелось, чтобы у него были такие друзья, как ты. Правда. Но он читает мне греческих философов, можешь ты такое себе представить? На что меня хватает, так это не начать плеваться от услышанного.

Отсмеявшись, Либурний наклонился вперед, и от его веселья не осталось и следа.

– Но ты не Цезарь, – продолжил он. – И судя по тому, как обстоят дела в Риме, никто не поставит и серебряной монеты на то, что ты проживешь год. Твое предложение не стоит и ломаного гроша. Я, конечно, аплодирую твоей храбрости, но давай подведем черту под этой игрой.

Октавиан тоже наклонился вперед и заговорил тихо, но уверенно:

– Я не Цезарь, но он любил меня как сына, и во мне течет кровь его семьи. Прими мое предложение, и однажды, когда удача повернется спиной к тебе или к твоему сыну, возможно, мое обещание окажется самым ценным из того, что у тебя тогда останется.

Трибун быстро сложил фигу, отгоняя даже мысль о злой судьбе. Он нацелил большой палец, всунутый между указательным и средним, на Октавиана, а потом разнял пальцы, и его рука вернулась на стол.

– С твоим обещанием и десятью тысячами золотом я хотя бы получу десять тысяч золотом, – пробормотал он.

Октавиан пожал плечами:

– Я не могу обещать то, чего у меня нет.

– Поэтому я и попросил у тебя десятую часть, парень. Ты не можешь отказаться от такой договоренности.

Гай Октавиан понимал, что надо соглашаться, но упрямство удерживало его. Он сложил руки на груди.

– Я сказал все, что мог. Прими мою услугу, и придет день, когда она спасет тебе жизнь. Если ты помнишь Цезаря, подумай, чего бы он от тебя ждал. – Молодой человек посмотрел в потолок таверны. – Он умер от рук людей, которые сейчас живут припеваючи. Если он видит нас сейчас, что он скажет? Ты оказываешь мне уважение или относишься с презрением?

Он ждал ответа, а Либурний в мертвой тишине барабанил пальцами по столу. На мгновение взгляд трибуна устремился вверх, словно он вдруг подумал, что Юлий действительно наблюдает за ними.

– Я не могу решить – то ли ты не понимаешь… то ли тебя не волнует, сохранишь ли ты жизнь, – наконец заговорил он. – Я встречал таких, как ты, в основном молодых офицеров, которые не задумывались о том, что они смертны. Некоторые поднялись высоко, но большинство давно погибли, пав жертвами собственной самоуверенности. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

– Да. Поставь на меня, трибун. Я не из тех, кого легко свалить.

Либурний шумно выдохнул:

– Чтобы тебя свалили, тебе сначала надо подняться. – Он наконец принял решение. – Очень хорошо. Гракх? Добудь мне пергамент, тростинку и чернила. Я хочу скрепить эту жалкую сделку печатью в присутствии свидетелей.

Октавиан прекрасно понимал, что теперь лучше ничего не говорить. Изо всех сил он пытался изгнать из глаз торжествующий блеск.

– Когда мы с этим покончим, я обеспечу твой проезд в Рим. Завещание будет оглашено через восемь дней, то есть времени добраться туда тебе хватит – если ехать на хороших лошадях. Уверен, ты не станешь возражать, если Гракх поедет с тобой, чтобы обеспечивать твою безопасность. На дорогах хватает бандитов, а я хочу одним из первых узнать, что оставил Цезарь своему городу и своим людям.

Гай Октавиан кивнул. Он молча наблюдал, как Либурний опускает полую тростинку с заостренным концом в чернила и уверенно пишет. Хозяин таверны принес свечу, трибун растопил воск, большая капля упала на сухой пергамент, растеклась, и центурион вжал печатку в мягкую поверхность. Оба охранника поставили по кресту, около которых Либурний написал их имена. Сделка свершилась.

Трибун расслабленно откинулся на спинку стула.

– Еще вина, Гракх, – попросил он. – Знаешь, юноша, когда ты будешь в моем возрасте, если тебе повезет прожить так долго, и цвет, вкус и даже честолюбие потеряют для тебя ту яркость, которые ты пока находишь естественными… Тогда я надеюсь, что ты встретишь молодого петушка, такого, как ты сейчас… и увидишь то, что вижу я. Надеюсь, тогда ты меня вспомнишь, но до того дня тебе не понять.

Новый кувшин появился на столе. Либурний наполнил чаши до краев.

– Выпей со мной, юноша. Выпей за Рим и восхитительную глупость.

Не отводя взгляда, Октавиан поднял чашу и осушил быстрыми глотками.