Текст книги "Кровь богов"

Часть вторая

Марк Антоний прибыл в Брундизий после заката солнца, и его встретил свет тысяч ламп и сторожевых костров на фоне черного горизонта. Он знал, сколько здесь ждет людей. Прошлой зимой Цезарь обсуждал с ним свои планы, когда они готовили военную кампанию против Парфии. Конница восточной империи много лет досаждала Риму, и Цезарь не забыл давнего врага. Следовало отдать должок, но наступление захлебнулось, не начавшись, рухнуло под ударами кинжалов убийц, как и многое другое.

Но эти знания не подготовили Антония к реальности: шесть полных легионов стояли лагерем вокруг Брундизия, а в темном море светилось множество огней на военных кораблях. Когда консул и его охрана подъехали к одному из римских лагерей, их остановили бдительные легионеры. Перстень консула открыл ему дорогу, но их останавливали снова и снова, когда они пересекали территорию других легионов. Надежда на путешествие инкогнито растаяла как дым, и к тому времени, когда взошло солнце, весь город знал о прибытии консула, готового обрушить на легионы гнев сената. Они ждали слишком долго, не ведая, что последует за хаосом в Риме, и теперь привычная городская суета практически сошла на нет в ожидании беды.

Марк Антоний без труда нашел где поселиться: он просто подъехал к одной из гостиниц и приказал всем постояльцам покинуть ее. Среди них были и старшие офицеры легионов, но никто и пикнуть не посмел: все быстренько собрали вещи и разъехались по лагерям своих легионов.

На завтрак консул съел овсянку с кусочками дыни, подслащенную медом, и несколько долек апельсина. Он мчался трое суток с короткими перерывами на отдых, здорово вымотался, а потому заказал подогретого вина с травами, чтобы взбодриться. Хозяин таверны нервничал, поднося ему кубок, и, отходя от стола, не переставал кланяться. Антоний своей властью до конца дня мог отправить на смерть несколько тысяч человек, и жители Брундизия только об этом и шептались, когда он закончил завтрак и откинулся на спинку стула.

Потом консул вышел из гостиницы и направился к берегу. Тропа привела его к обрыву над глубокой водой. Он наслаждался чистым воздухом вдали от запаха множества людей, собравшихся на пятачке суши. В голове прояснялось, когда он смотрел на уходящее вдаль море.

Вид флота и восходящего солнца, символа римской мощи, поднял ему настроение. Марку очень хотелось повести куда-то солдат, потому что своих целей он мог добиться, только опираясь на эти легионы. Сейчас он был законным представителем сената, располагающим всей полнотой власти. Поразмыслив, Антоний отметил для себя, что должен рассказать о своих ощущениях Фульвии, когда та приедет.

Возвращаясь к гостинице, он заметил двух своих людей, которые спешили к нему. Подбежав, они отсалютовали.

– Где легаты? – спросил Марк Антоний.

– Собрались на главной площади и ждут тебя.

– Очень хорошо. – Консул ускорил шаг. – Показывайте дорогу, последний раз я сюда приезжал очень давно.

Шум и голоса, доносящиеся с главной площади, он услышал задолго до того, как вышел на нее. Она напоминала римский Форум в миниатюре, и на ней собралось слишком много солдат, чтобы чувствовать себя спокойно. Консул вспомнил свою последнюю речь перед толпой.

Раздался громкий крик, когда его заметили, и центурионы с виноградными лозами принялись руганью и пинками разгонять людей, прокладывая ему дорогу. Антоний ожидал найти солдат дрожащими от ужаса в ожидании наказания, но вместо этого видел повсюду только злость, когда шел между их рядами к возвышению. Любой командир знал, что иногда он должен стать глухим, шагая в окружении своих солдат, но на этот раз он слышал не веселые насмешки. Легионы гудели, с трудом сдерживаемые офицерами, а из толпы доносились проклятия.

Обычно, когда консул поднимался на трибуну, чтобы обратиться к легиону, его приветствовали радостными криками и аплодисментами. Марк Антоний оставил охрану у возвышения, а когда поднялся по ступеням, шум стих и воцарилась тяжелая тишина, нарушаемая лишь жидкими хлопками шести легатов. Эти жалкие звуки тут же заглушил грубый смех. Солдаты вспотели, пока дожидались его, стоя на возвышении. Антоний славился сильным голосом и был довольно высок, а прежде чем заговорить, он выпрямился в полный рост. Его слова эхом отлетали от окружавших площадь домов.

– Я консул Рима и представляю здесь сенат. Мне принадлежит власть Рима, и я могу судить других за преступления перед государством.

Смех стих. Марк растянул паузу, думая о том, как продолжить. Он собирался проявить милосердие и этим перетянуть военных на свою сторону, но видел, что они настроены против него.

– А что ты скажешь о своих преступлениях? – внезапно донеслось из толпы. – Что ты скажешь о Цезаре?

Антоний схватился за ограждение большими руками и наклонился вперед. Он осознал, что легионеры видят в нем лишь представителя сената. И ему повезло, что они еще не взбежали на возвышение, чтобы разорвать его на куски.

– Ты говоришь о Цезаре? – рявкнул он. – Я тот, кто произнес погребальную речь над его телом, кто стоял рядом, когда его пожирал огонь. Я был его другом. Когда Рим позвал меня, я не колебался ни минуты. Я следую дорогой закона. Никто из вас этого сказать не может.

Он собирался продолжить, но все больше и больше выкриков неслось из толпы, и все вопросы слились в злобный рев. Этот рев не утихал, и Марк Антоний увидел, что люди начали расходиться. Словно и не ожидали ничего от него услышать. В раздражении он повернулся к начальникам легионов:

– Выводите нарушителей. Они послужат примером для остальных.

Легат, который стоял ближе всех, побледнел.

– Консул, мы их привели по твоему приказу, но легионы знают, что ты предложил сенатскую амнистию, – ответил он неуверенно. – Если я отдам такую команду, они могут нас разорвать.

Марк Антоний глубоко вдохнул и шагнул к легату, нависнув над ним.

– Мне надоело слышать о страхе перед толпой. Где тут толпа? Это римские легионеры, которые помнят о дисциплине. – Теперь он говорил для тех, кто слушал, а не для отказывающегося подчиняться ему военачальника. – Этой дисциплиной надо гордиться. Говорю тебе, это все, что у тебя осталось.

Легат отдал команду, и из ближайшего здания вывели связанных людей. Центурионы провели их сквозь толпу и поставили лицом к остальным. В любом легионе встречались нарушители, которые засыпали на посту, насиловали местных женщин или крали у соседей по палатке. Оптии и центурионы пинками поставили отобранную сотню на колени.

Марк Антоний чувствовал ярость, захлестывающую остальных. Недовольный гул нарастал, и легат вновь обратился к нему, понизив голос:

– Консул, если они сейчас взбунтуются, мы все покойники. Позволь мне отпустить их.

– Отойди от меня! – возмущенно рявкнул Марк. – Кто бы ты ни был, уйди со своего поста и возвращайся в Рим. Трусы мне не нужны.

Он шагнул к ограждению, и его голос перекрыл гул.

– Рим не стоял на месте, пока вы сидели здесь и скорбели о смерти великого человека! – взревел он. – Горе украло вашу честь? Заставило забыть о долге и традициях? Помните, что вы граждане Рима, нет, солдаты Рима. Люди железной воли, которые знают цену жизни и смерти. Люди, которые не останавливаются ни при каких обстоятельствах.

Он посмотрел на несчастных легионеров, которые теперь стояли на коленях. Они догадались о своей судьбе, когда их привели сюда и оставили в темноте в ожидании наказания, вынесенного консулом. И сейчас многие из них пытались разорвать веревки, но любые попытки подняться пресекались пинками бдительных центурионов.

– Вы подняли мятеж, отказавшись подчиниться приказу, – продолжил Антоний. – Мятеж должно смыть кровью. Вы это знали с того самого момента, как поступил приказ из Рима. И вот тот камень, который начал падение в тот день. Центурионы! Выполняйте свой долг.

С мрачными лицами центурионы достали боевые топоры и занесли их тупой стороной над головами осужденных. Резкими ударами они стали разбивать им головы, одному за другим.

Брызги крови и ошметки мозга летели с поднимающихся топоров, попадая на лица тех, кто стоял в первых рядах. Легионеры глухо зарычали, офицеры криками пытались восстановить порядок. Они стояли, тяжело дыша, со злобными лицами, испытывая отвращение, но и зачарованные смертью.

Когда последнее тело упало, выплеснув на землю кровь и мозги, Марк Антоний, с трудом переводя дух, обвел легионеров взглядом. Их головы медленно поднимались, но во взглядах более не читалась жажда уничтожения. Их удалось удержать. Большинство понимало, что худшее позади.

– И камень упал. Это все, – вновь заговорил консул. – А теперь я скажу вам кое-что о Цезаре. – Если бы он даже пообещал им золото, то не смог бы добиться столь полной тишины: никто не издавал ни звука. – Это правда, что за содеянное в мартовские иды не отомстили. Я сам предложил амнистию, зная, что в этом случае убийцы Цезаря не будут больше видеть во мне опасность для себя. Я хотел обратиться к народу Рима, я не мог допустить, чтобы меня изгнали или убили как друга Цезаря. Змеиное гнездо – вот во что превратилась политика в Риме.

Теперь люди уже не расходились: наоборот, они надвинулись на Антония, чтобы услышать новости, которые он привез. Брундизий далеко от Рима, напомнил себе Марк Антоний, так что до них докатывались только базарные сплетни и слухи. Несомненно, у сената есть шпионы, которые доложат о его речи, но к тому времени он будет уже далеко отсюда. Он сделал выбор, покинув Рим с женой и детьми, и не собирался отступаться от задуманного.

– Некоторые из тех, кто несет ответственность за убийство, уже покинули страну. Таких, как Кассий и Брут, нам не достать, во всяком случае пока. И однако, один из убийц Цезаря, который был среди тех, кто набросился на него в театре Помпея, еще в Италии, на севере. Децим Юний верит, что уехал достаточно далеко от Рима, чтобы не опасаться мести.

Консул помолчал, наблюдая, как меняется выражение обращенных к нему лиц. Собравшиеся начинали ему верить.

– Я вижу перед собой шесть легионов, – продолжал он. – Децим Юний – наместник области у подножия Альп, у которого лишь несколько тысяч солдат, нужных для поддержания порядка. Может ли он чувствовать себя в безопасности от нас? Нет, не может. – Антоний оскалился, и его голос стал еще громче. – Вы требовали отомстить за Цезаря. Я здесь, чтобы повести вас на его врагов.

Легионеры отреагировали радостными криками, хотя лишь минуты назад были готовы его разорвать. Марк Антоний отошел от края возвышения, довольный собой. Сенат рассчитывал, что он потеряет лицо, отдав приказ казнить каждого десятого. Вместо этого он завоевал доверие легионов ценой жизни сотни преступников. Он улыбнулся, представив себе, как вытянутся лица Бибула и Светония, когда они получат эти новости.

Он повернулся к легатам и нахмурился, увидев среди них человека, которого отстранил от должности. Тот стоял бледный как мел.

– Каким ты командовал легионом? – спросил Марк Антоний.

– Четвертым Железным. – На мгновение глаза легата вспыхнули надеждой.

– И кто твой заместитель?

Мужчина сжался от страха, окончательно понимая, что его карьера рухнула.

– Трибун Либурний, консул.

– Скажи ему, чтобы он пришел ко мне. Я должен понять, может ли он командовать легионом.

Легат, закусив губу, предпринял последнюю попытку:

– Я назначен сенатом.

– Как я и говорил, сегодня сенат – это я, с правом снимать с должности и назначать. А теперь уходи. Если я увижу тебя вновь, то прикажу казнить.

Мужчине не оставалось ничего другого, как отсалютовать правой рукой и покинуть возвышение. Антоний повернулся к остальным легатам:

– Вы все идете со мной. Нам надо спланировать кампанию. – И тут новая мысль пришла в голову, когда он уже собрался спуститься по ступенькам. – А где военная казна?

– В Риме, консул. Она была у нас, но Цезарь приказал отослать ее на Марсово поле, Седьмому Победоносному.

Марк Антоний на мгновение закрыл глаза. Богатства Цезаря находились на расстоянии вытянутой руки, а он их упустил. Боги дали ему легионы, но одновременно лишили возможности заплатить им.

– Не важно. Пойдемте со мной.

* * *

Агриппа потер лоб, словно стирая вместе с потом и усталость. Он нашел место, где смог прилечь – на груде мешков из-под овса под временным деревянным навесом. «Мне нужно только несколько минут, – сказал он себе, – чтобы силы вернулись». Октавиан напоминал зимнюю бурю, обрушившуюся на Марсово поле. До его прихода легионы, казалось, плыли по течению, брошенные на произвол судьбы. Для стороннего наблюдателя ничего вроде бы и не изменилось. Часовые требовали пароль, люди выстраивались в очереди за едой, кузницы работали без остановки, чтобы поддерживать боеготовность легионов. Агриппа зевнул так сильно, что едва не вывернул челюсть.

Однажды он видел матроса, которого в шторм ударило по голове упавшей мачтой. Дождь смыл кровь, и человек продолжал работать, закрепляя паруса и завязывая веревки под вой ветра. Несколько часов спустя, когда шторм поутих, матрос шел с носовой части корабля и вдруг громко вскрикнул, упав без сознания. После этого он так и не очнулся, и день спустя его тело пришлось сбросить за борт. Точно так же и легионы оглушила смерть Цезаря. Они продолжали выполнять свои обязанности, но с остекленевшими глазами и молча, как тот матрос. Прибытие Октавиана все изменило, думал Виспансий Агриппа. У них вновь появилась цель. Моряк видел это в веселых приветствиях незнакомцев, которые узнавали в нем друга нового Цезаря, видел в энергии, которая пришла к легионерам на смену апатии и отчаянию.

Он улыбнулся при виде Мецената, который трусцой бежал по лагерю, ведя за собой двух лошадей на длинных поводках. Римский патриций раскраснелся и вспотел. Они обменялись веселыми взглядами, молчаливо сокрушаясь о взаимных страданиях.

– Ноги не держат тяжелые кости? – оглянувшись, спросил Меценат.

Агриппа рассмеялся, но не сдвинулся с места. Никогда раньше он так не ценил выбор, сделанный в пользу флота, как в тот момент. Центуриону-капитану, который командовал кораблем, редко приходилось ходить, и уж тем более он не перетаскивал горы припасов и снаряжения. Теперь же ему не поступало новых приказов с флота: в этом Меценат оказался прав. Но его затянул водоворот действий Гая Октавиана, хотя он одобрял далеко не все. Они едва успевали осмыслить достигнутое, как Октавиан уже двигался дальше, заряженный какой-то маниакальной энергией, которой Агриппа мог только завидовать.

Даже морскому офицеру, каким был Агриппа, приходилось признать, что подготовка легиона к маршу производила впечатление. Каждый легионер и командир досконально знали свой маневр, и очевидный хаос в считаные мгновения превращался в идеальный порядок мечей и щитов. Однако на этот раз речь шла не о внезапном вступлении в бой. Октавиан отдал приказ полностью свернуть лагерь, и по мере того, как уходило утро, солдаты завершили свои дела и теперь стояли, глядя на город. Посмотрел туда и Агриппа – благо он не жаловался на остроту зрения, отточенную внимательным наблюдением за горизонтом во время плаваний. Как и Мецената, его поражало честолюбие их друга. Этот марш в центр города, прямо в пасть сената, казался безумием. Моряк покачал головой и сухо улыбнулся сам себе. Теперь он следовал не за Октавианом. Он следовал за Юлием Цезарем. И если бы Цезарь повел своих людей в царство Аида, они пошли бы без малейших колебаний.

Агриппа поднялся, когда с десяток рабочих подошли, чтобы перенести мешки на телеги. Лагерь практически опустел. Выгребные ямы засыпали землей и заровняли, деревянные постройки разобрали по бревнышку и упаковали. Моряк направился к воротам, где его терпеливо ждал легионный слуга со шлемом и лошадью.

Меценат и Октавиан пришли раньше, как и Гракх, который следовал за ними тенью, наблюдая за всем сверкающими глазами. Броня легатов Силвы и Паулиния сверкала на солнце. Они словно помолодели с того момента, как Агриппа увидел их впервые. Он вскочил на коня, не замечая протестов уставших мышц.

Солнце достигло зенита, и по всему городу – в храмах, на рынках, в мастерских – зазвонили полуденные колокола, отмечая конец смены. Агриппа посмотрел на десять тысяч легионеров и четыре тысячи солдат вспомогательных войск. Великие воины великой страны. Не так уж часто Виспансию Агриппе приходило в голову, что момент, который он сейчас переживает, – один из важнейших в его жизни. Как правило, свои решения он оценивал через месяцы, а то и годы. Но сейчас он знал, что наступил исторический час, и медленно вдохнул, наслаждаясь тем, что видел перед собой. Имя Цезаря само по себе значило не так и много. Но Гай Октавиан нашел слова, которые позвали всех этих солдат. Агриппа надел шлем и завязал ремешки под подбородком.

Октавиан посмотрел налево, направо, а потом на своих друзей. Его глаза сверкали юмором и надеждой.

– Вы едете со мной? – спросил он.

– Почему бы нет, Цезарь? – Меценат в изумлении покачал головой. – Как можно такое пропустить?

Октавиан улыбнулся.

– Подавай сигнал к маршу, легат Силва, – приказал он. – Напомним сенаторам, что они не единственная сила в Риме.

Трубы взревели по всему Марсову полю, и два легиона маршем двинулись в город.

Рим встретил легионы, идущие с Марсова поля, открытыми воротами. В тени стен собирались горожане – новости распространялись по городу быстрее, чем маршировали военные. Имя Цезаря летело впереди, и люди сбегались толпами, чтобы посмотреть на наследника Рима и всего мира.

Поначалу Октавиан и легаты ехали с напряженными спинами, изо всех сил сжав руками поводья, но люди, запрудившие боковые улицы, приветствовали их все громче. Марий в свое время потребовал от сената устроить ему триумфальный въезд в город, а Юлий Цезарь насладился четырьмя такими триумфами, празднуя свои победы и разбрасывая монеты.

Те, кто видел, что творилось в Риме несколько дней назад, заметили, что горожан на улицах стало меньше, чем до погромов. Немалая часть Рима лежала в руинах или выгорела, но они все равно гордились своим городом и вопили от восторга. Их крики пьянили, как хорошее вино, и настроение у Октавиана стремительно поднималось – не хватало только раба, который шептал бы ему на ухо: «Помни, что ты смертный».

Все прежние триумфы заканчивались на Форуме, и толпа, похоже, это понимала, потому что бежала впереди легионов, и народу все прибавлялось. Граждане и рабы принялись скандировать имя Цезаря, и Октавиан чувствовал, как краснеет его лицо: всеобщая любовь сокрушала его. Сидя на лошади, он, как и его друзья, находился на уровне нижних окон, выходивших на улицу, и видел мужчин и женщин, которые высовывались из них как можно дальше, чуть ли не дотягиваясь до него руками.

На трех перекрестках какие-то люди принимались выкрикивать проклятья, но с ними каждый раз разбирались стоявшие рядом. Один так и остался лежать после того, как его огрел по голове пожилой торговец. Легионы продвигались к Форуму, и Октавиан знал, что никогда не забудет этого похода. Сенат мог отыграться на его семье, но люди не стеснялись выказывать свою любовь.

Они поднялись на Капитолийский холм тем же путем, что и убийцы. Октавиан скрипнул зубами, подумав, как те, кто называл себя Освободителями, гордо демонстрировали народу окровавленные руки. Он почувствовал, как в нем опять закипает ярость. Убийства в Республике случались, но никто никогда ими не гордился. За это молодой человек ненавидел Освободителей не меньше, чем за их зависть и жадность.

Он не сомневался, что в дома сенаторов отправлены посыльные с сообщениями о чрезвычайной ситуации. Октавиан горько улыбнулся при этой мысли. Без мощи легионов сенат – несколько сот стареющих мужчин. Он ясно это показал, отбросив занавес, скрывавший их слабость, и теперь надеялся, что голосовавшие за амнистию слышат рев толпы, приветствующей Цезаря. Он надеялся, что звук этот вселит в них ужас.

Даже просторный Форум не мог вместить два легиона. Первые несколько тысяч прошли дальше, позволив остальным войти в сердце Рима. Легаты Силва и Паулиний отправили гонцов в хвост колонны с приказом занимать боковые улицы, а не продвигаться на Форум. В каждом храме могло поместиться по несколько сот легионеров, в каждый патрицианский особняк – примерно столько же. Остальным предстояло встать лагерем прямо на улицах, блокируя все подходы к Форуму. Костры для приготовления пищи пришлось бы разжигать в выложенных камнем ливневых канавах. Впервые центр города принадлежал легионам.

Потребовалось время, чтобы организовать и разместить людей. Легаты и их офицеры трудились в поте лица, но справились с поставленной задачей. Легионеры заполнили Форум и блокировали все подходы к нему, но горожане могли свободно проходить на Форум и обратно. Только в Дом девственниц не ступила нога посторонних, как и приказал Октавиан. Помимо долга перед Квинтиной, он понимал – как, пожалуй, и все, – что пребывание легионеров среди молодых женщин могло привести к бесчестию и трагедии. Он начал осознавать, какие проблемы возникали у Цезаря при передвижениях большого количества солдат, но структура легиона создавалась с тем, чтобы реагировать на команду одного человека, и ему не приходилось думать обо всем сразу. Он доверял офицерам, которые знали свое дело и делали все, что могли.

Вечерние сумерки еще только сгущались, когда на Форуме зазвучали трубы. Легионеры не могли поставить палатки на камнях, даже если бы хватило места. Им предстояло жить под открытым небом в дождь и под солнцем, замерзать и потеть. Но эти солдаты приветствовали нового Юлия Цезаря на Марсовом поле и не собирались жаловаться из-за того, что Цезарь привел их в Рим.

Место, где находилось старое здание сената, уже расчистили, подготовив к строительству. Торчал только фундамент из камня и кирпича, опаленных жаром, темно-желтый в сравнении с серой брусчаткой. Именно здесь легаты приказали построить некое подобие дома, и теперь легионеры заколачивали последние гвозди, соединяющие стойки и стропила, и натягивали на них широкие кожаные полотнища, которые вполне заменяли крышу. Еще до наступления темноты временное строение полностью подготовили к проживанию, поставив внутри стулья, скамьи, столы и низкие койки, так что оно превратилось в полевой командный пункт. И словно в доказательство того, что они спешили не зря, на самом заходе солнца небо начали затягивать тяжелые облака. Мелкий дождь испортил праздничное настроение легионов, когда они готовили пищу, заставив солдат думать, где найти укрытие.

Октавиан стоял, глядя на уходящий в темноту Форум, привалившись плечом к дубовой стойке, которую, судя по дырам и затесам, не раз и не два использовали в строительстве. Легионеры приносили все новые лампы, наполняли их маслом и подрезали фитили, чтобы легатам хватало света. Наследник Цезаря поставил на кон все и выиграл эту партию: он стал главной силой Рима как минимум на эту ночь. Оставалось только удержать завоеванные позиции.

Молодой человек зевнул, прикрыв рот рукой.

– Тебе надо поесть, Цезарь, – услышал он голос Гракха. Легионер принес деревянную тарелку с нарезанными ломтиками мяса и ветчины. Октавиан устало улыбнулся.

– Я поем, скоро, – кивнул он и тут же перевел разговор на другую тему, коснувшись проблемы, которую в последние дни игнорировал. – Я удивлен, что ты все еще здесь, Гракх. Разве тебе не пора вернуться к трибуну Либурнию?

Легионер молча смотрел на него.

– Ты, вообще, на моей стороне? – спросил Октавиан. – Откуда мне это знать? Не так уж и давно ты намеревался отхлестать меня плетью на улице, потому что я потревожил твоего трибуна.

Гракх отвернулся. Его лицо темным силуэтом выделялось на фоне мягкого света масляных ламп.

– Ты тогда не был Цезарем, – смущенно ответил он.

– Отправь его в Брундизий, – подал голос Меценат. Он, Агриппа и легаты уже сидели за столом и ели холодное мясо, запивая его теплым вином.

– Ты не мой клиент, Гракх, твоя семья тоже. Списки я уже просмотрел. Ты ничего мне не должен, так почему ты здесь? – Новый Цезарь вздохнул. – Ради золота?

Легионер на мгновение задумался:

– В основном да.

Его честность так удивила Гая Октавиана, что он рассмеялся.

– Ты никогда не был бедным, Цезарь, иначе не смеялся бы. – Губы легионера сжались в тонкую полоску.

– Тут ты ошибаешься, Гракх, и я смеялся не над тобой. Мне знакомы и бедность, и голод. Мой отец умер, когда я был совсем маленьким, и, если бы не Цезарь, наверное, сейчас я стоял бы там, где стоишь ты. – Октавиан стал серьезным и всмотрелся в лицо человека, который едва не задушил его в таверне. – Гракх, мне нужны верные люди, которые будут рисковать вместе со мной и не думать о награде. Я не в игры играю, я хочу уничтожить этих Освободителей и готов потратить на это все деньги, полученные от Цезаря. Отдам лучшие годы своей молодости, чтобы расправиться с ними. Если твоя цель – золото, тебя могут перекупить мои враги.

Гракх смущенно и зло смотрел себе под ноги. На самом деле в Риме его держало не золото. С этими тремя молодыми людьми он провел самые удивительные дни своей жизни.

– Я не из тех, кто умеет красиво говорить, – ответил он. – Ты не можешь мне доверять, я это знаю. Но я жил в страхе перед сенаторами… Нет, я путаюсь. Ты прижал их. Так что дело не только в монетах… – Легионер махнул рукой, чуть не выронив тарелку. – Я хочу остаться. Я заслужу твое доверие, обещаю.

За столом все затихли, даже не пытаясь сделать вид, будто не слушают. Октавиан оттолкнулся от стойки и выпрямился, уже собравшись пригласить Гракха присоединиться к ним за столом. При движении он почувствовал тяжесть кошеля, который висел у него на поясе. Поддавшись импульсу, молодой человек развязал кожаные шнурки, которыми кошель крепился на ремне, и протянул к легионеру руку, в которой держал этот кошель.

– Поставь тарелку и сложи ладони лодочкой, Гракх, – сказал он.

Легионер прошел к столу, поставил тарелку и вернулся.

– Протяни руки, сложи ладони лодочкой, – повторил Октавиан и высыпал в ладони воина содержимое кошеля – поток тяжелых золотых монет. При виде целого состояния глаза легионера округлились. – Двадцать… два, двадцать три аурея, Гракх, – сосчитал наследник Цезаря. – Каждый по стоимости равен сотне серебряных сестерциев. Сколько всего? Жалованье легионера за пять или шесть лет? Думаю, не меньше.

– Я не понимаю, Цезарь, – пробормотал Гракх. Он долго не мог оторвать взгляд от золотых монет, а когда все-таки поднял глаза, Октавиан продолжал наблюдать за ним.

– Ты можешь их взять и сейчас же уйти, если ты того хочешь, – предложил ему молодой человек. – Тебя никто не осудит и не остановит. Ты закончил свою работу и для меня, и для трибуна Либурния. Деньги твои.

– Но… – Гракх в замешательстве качнул головой.

– Или ты можешь вернуть деньги мне и остаться. – Октавиан сжал плечо легионера, проходя мимо него к столу. – Выбор за тобой, Гракх, но я должен знать, каким он будет. Или ты со мной до самой смерти, или нет.

Новый Юлий Цезарь сел, намеренно не глядя на солдата, который так и стоял словно громом пораженный, с руками, полными золота. Он попросил кувшин вина, и Агриппа передал его. Меценат сухо улыбался, пока они ели. Никто из сидевших за столом старался не смотреть на освещенного лампами легионера.

– И что, по-вашему, делают этим вечером сенаторы? – спросил Октавиан, продолжая есть.

Флавий Силва тут же ответил, не прожевав кусок жареной свинины:

– Сначала они будут злиться. За последний месяц мне приходилось много общаться с сенаторами, и я знаю, что им это не понравится. Я даже посоветую не обращать внимания на то, что они будут говорить день или два, пока не осознают сложившуюся ситуацию с двумя легионами в городе.

– Как бы они ни угрожали, у них нет возможности привести свои угрозы в действие, – ответил Октавиан, глотнул вина и поморщился.

Флавий увидел его реакцию и рассмеялся:

– Не очень хорошее вино, согласен. Завтра найду фалернского.

– Никогда его не пробовал, – признался юноша.

Меценат хмыкнул.

– То, что ты сейчас пьешь, – лошадиная моча в сравнении с фалернским, поверь мне! – радостно воскликнул он. – У меня в поместье есть несколько амфор молодого вина, заложенных три года тому назад. Их уже можно пить в этом году или, может, в следующем. Попробуешь, когда приедешь.

– Давайте поговорим о качестве вина в другое время, – предложил Агриппа и обратился к Октавиану: – Сенат спросит, чего ты хочешь? И чего ты хочешь от них?

– Прежде всего Lex Curiata, – ответил его друг. – Мне нужно, чтобы они приняли этот закон, и тогда никто не сможет оспорить мое право на наследство. В обычное время это всего лишь формальность, но они должны проголосовать и внести запись в реестр. Они должны уважить волю Цезаря, или я заплачу обещанные им деньги из своих средств и опозорю их. После этого я потребую отмену амнистии. – Он усмехнулся. – Такой пустячок.

– Они не согласятся признать Освободителей преступниками, – пробормотал Меценат, глядя в чашу с вином. Затем, почувствовав, что все взгляды скрестились на нем, он поднял голову и добавил: – Такие, как Кассий, все еще пользуются поддержкой.

– Ты знаешь этих людей, – кивнул Октавиан Фурин. – Что бы ты сделал?

– Я бы привел центурионов и плетьми выгнал сенаторов из Рима, – ответил Меценат. – Ты поймал их в короткий промежуток времени, когда они бессильны, но есть и другие легионы, Цезарь. Ты не сможешь остановить сенаторов от рассылки писем, а когда их сторонники получат эти письма, они двинутся сюда. Сколько человек снабжают тебя информацией? У сенаторов есть свои клиенты, и я уверен, что уже сейчас кто-то скачет во весь опор в Брундизий. Если Марк Антоний не станет терять времени, его легионы подойдут сюда через несколько дней. – Он встретился с другом взглядом. – Что ж, ты спросил. Или ты пойдешь до конца и используешь ситуацию по полной, или вскоре тебе придется защищать этот город от римских солдат.

– Я не стану разгонять сенат. – Октавиан нахмурился. – Даже Юлий Цезарь держал его здесь, при всем своем влиянии и власти. Люди не будут приветствовать нас так радостно, если мы у них на глазах начнем разрушать Республику. Если я превращусь в диктатора, они сплотятся против меня.

– Ты все равно должен рассмотреть этот вариант, – настаивал Цильний Меценат. – Установи командование над легионами, за всеми по очереди, когда они будут подходить сюда. У тебя есть имя и право это сделать. – Он наполнил чаши, и они залпом выпили кислое вино. Меценат заметил, как легаты тревожно переглянулись, и продолжил: – Сенат поймет, что им надо продержаться несколько дней, может, неделю до подхода верных легионов. Если ты не казнишь часть из них, к концу месяца они сами покончат с тобой. Ты говорил, что хочешь разделаться с некоторыми из Освободителей, так? В рамках закона добраться до них невозможно, во всяком случае, пока эти законы устанавливает сенат. Но, возможно, ты сможешь потребовать, чтобы их передали тебе. Устрой над ними суд на Форуме, покажи сенату, что у тебя есть достоинство и ты уважаешь традиции.