Текст книги "Путь НСДАП. История германского фашизма"

На 27 января 1923 г. Гитлер созвал новый партийный съезд, который в противоположность неудачному прошлогоднему съезду должен был стать грандиозным смотром его военных сил. Он стянул своих штурмовиков со всей Баварии и обмундировал их по-новому; в общем, собралось около пяти тысяч человек. Они должны были в военном строю собраться на площади одного из предместий Мюнхена, на так называемом Марсовом поле. Не менее чем в двенадцати залах должны были одновременно состояться массовые митинги. За последние годы Мюнхен видел гораздо более грандиозные манифестации, но то были мирные собрания, в которых царил дух гармонии и благодати под покровительством отцов города. Это же была мобилизация масс, направленная против внутреннего врага, и если по своим размерам она и уступала майской демонстрации социал-демократов, то она была все же опаснее благодаря своему военному характеру.

Съезд должен был состояться 27 и 28 января. Многие опасались путча, так как знали, что в сентябре 1922 г. Гитлер готов был плестись в хвосте путчистской армии. Поэтому уже в ноябре его пригласил к себе министр внутренних дел Швейер и сделал ему серьезное внушение, предложив «не делать глупостей». Гитлер вскочил, ударил себя в грудь и поклялся: «Г-н министр, даю вам честное слово, что никогда в жизни не прибегну к путчу». Министр ответил, что высоко ценит честное слово Гитлера, но движение перерастет Гитлера, если он будет держать свое слово, и поэтому в решительный момент он, Гитлер, все же поплывет по течению.

Когда Гитлер стянул пять тысяч человек на празднество освящения своих знамен, министр вспомнил свой старый принцип, что государству лучше защищаться против революции с помощью полицейских карабинов, а не честных слов революционеров. Тогда еще не привыкли к характеру массовых представлений Гитлера и не могли себе представить, что пять тысяч человек явятся в Мюнхен только для того, чтобы выслушать речь. Поэтому власти без всяких церемоний запретили освящение знамен под открытым небом, а также половину из предполагавшихся двенадцати собраний.

Гитлер бросился к полицей-президенту Нортцу и разыграл там неописуемую сцену. Сначала он пытался сыграть на слабой струнке Нортца. Опять-таки вспомним, как вел себя Талон. Он приноровлялся к каждому и держал себя так, как мог пожелать его партнер. Аккуратный чиновник Нортц желал видеть в людях корректных граждан, и Гитлер выступил в позе лояльного гражданина, являющегося столь же рассудительным патриотом, как и сам полицей-президент; он подчеркивал лишь, что с массами надо говорить их языком, сам же он отлично понимает язык полицей-президента. Гитлер доказывал, что запрещение партийного съезда будет иметь роковое значение не только для него, Гитлера, оно будет также ударом для национального движения и в этом смысле нанесет рану отечеству. Гитлер расчувствовался. Темно-русый молодой воин заклинает седовласого чиновника, горячо говорит об отечестве. Это чуть ли не маркиз Поза перед Филиппом II. С удивлением седой чиновник видит, как его актерствующий гость преклоняет колено. Правда, лишь на одно мгновение. Гость и в самом деле мог бы воскликнуть: «Ваше величество, дайте свободу собраний!» В действительности сцена разыгралась несколько иначе. И полицей-президент не ответил дрожащим голосом, как Филипп II, а вместо этого сухо заговорил об авторитете государства, о полицейских карабинах, которым должны повиноваться и патриоты. Тогда Гитлер меняет тон и кричит: «Будь что будет, а я соберу своих людей и пойду во главе их, пусть полиция стреляет в меня».

Правительство сохранило, однако, спокойствие. В интересах безопасности оно объявило осадное положение и запретило все двенадцать собраний.

Помог рейхсвер

Гитлер был в отчаянном положении. Он знал, что пойти во главе своих людей и быть расстрелянным не имеет смысла. Но он знал также, что отступление перед правительством навсегда подорвет его авторитет у старых эрхардтовских ландскнехтов, которые теперь находились под его началом.

Но здесь впервые вмешалась в его пользу та сила, которая с тех пор неоднократно спасала его. Это был рейхсвер – доблестный Рем, достопочтенный Эпп. Они пустили в те дни в ход свое влияние как лица, в чьих руках находилась значительная часть рейхсвера, и спасли Гитлера от поражения, от которого ему, пожалуй, никогда бы не удалось потом оправиться. Они знали, что делали. Ведь это была их партия, их политическое войско, созданное ими на их же деньги и из их же людей.

Генерал фон Лоссов, командир седьмой дивизии, чувствовал, что в воздухе пахнет путчем, и созвал своих офицеров на совещание. Вероятно, этот трезвый человек хотел услышать от них, что они держат солдат в руках и будут повиноваться любому его приказу. Вместо этого Эпп разразился следующей речью: невыносимо видеть, как поступает правительство по отношению к национальному движению, а именно к национал-социалистам; рейхсвер ни в коем случае не должен терпеть такого третирования национальной идеи. Выступление Эппа придало храбрости младшим офицерам. Новый сотрудник Лоссова Рем открыто обвинил правительство в измене национальному делу. «Как можете вы совместить такие взгляды с вашей присягой?» – спрашивает его один из офицеров. Многие, в том числе и командир дивизии, пришли в замешательство. Собрание разошлось в нерешительном настроении.

Тогда Рем, решив пойти ва-банк, собирает несколько единомышленников и еще раз обрабатывает Эппа. Он доказывает ему, что надо во что бы то ни стало повлиять на Лоссова, скрутить его. Эпп имеет разговор с глазу на глаз со своим начальником. Рем в лихорадочном ожидании стоит в другой комнате. И вот – растворяются двери и выходит Лоссов: «Можете ли вы привести сюда Гитлера?»

«Само собой разумеется». И сияющий от счастья Рем полетел за Гитлером.

Генерал фон Лоссов еще не был знаком с г. Адольфом Гитлером. Он узнал его теперь с лучшей стороны. Гитлер, не умеющий владеть собой в неожиданных ситуациях, в состоянии после тщательной подготовки произвести впечатление добродушного и прямого человека, проникнутого самыми благими намерениями. На генерала личность Гитлера и его дело произвели впечатление, пожалуй, чего-то маловажного. Во всяком случае, он приходит к выводу, что не стоит из-за этого пришедшего в экстаз мещанина расстраивать господ офицеров и огорчать доблестные военные союзы.

«Не могли ли вы, по крайней мере, обещать министру Швейеру, что вы не устроите путча?» – спрашивает он осторожности ради.

Здесь чаша терпения Гитлера переполнилась; его подготовленное самообладание не выдержало. Ведь он уже раз дал честное слово министру два месяца тому назад. Разве тот уже забыл это?

«Министру Швейеру я вообще не даю больше честного слова, – кричит он, – но я уверяю ваше высокопревосходительство своим словом, что 26 января не устрою путча; 28 января я снова явлюсь к вашему высокопревосходительству». Лицо его налилось кровью.

«Какой, однако, сердитый господин, – думает генерал. – Ну и революционер же! “Честное слово, не устрою путча”. ТЭК-c. Впрочем, дело не в честном слове. Этот субъект, несомненно, не устроит путча, ему бы только заниматься освящением знамен».

Верный Рем слушал и молчал. Ему дается теперь поручение отправиться в министерство и сообщить там, что генерал фон Лоссов считает г-на Гитлера и его партийный съезд неопасными и в интересах национальной обороны он сожалел бы, если бы национальные союзы подверглись зажиму; он предлагает поэтому правительству пересмотреть свое решение. Рем не только выполнил это поручение, он также показал министру Швейеру, что национально настроенный капитан рейхсвера ставит его ни во что. Рем отправился не к Швейеру, а к старому патрону и покровителю всех националистов фон Кару. Последний в качестве начальника округа Верхней Баварии был подчиненным Швейера, но как политическая величина он был сильнее последнего. Ему Рем и Гитлер передали пожелания генерала фон Лоссова, причем, чтобы равенство было полным, Кару тоже пришлось выслушать излияния Гитлера. В конце концов, правительство уступило. Нортц на втором свидании с Гитлером лишь просил его уменьшить вдвое число собраний и произвести освящение знамен в помещении цирка Кроне, расположенного на Марсовом поле. Гитлер знал, что эти условия должны лишь замаскировать поражение полиции. «Пожалуй, – ответил он, – посмотрим, что можно будет сделать». Побитый полицей-президент должен был проглотить эту пилюлю. На самом деле состоялись все двенадцать митингов, и знамена были освящены под открытым небом.

Обморок Дрекслера

Это было позорным поражением государственной власти на глазах у всего населения. Посвященные знали, что это было скорее отступлением гражданской власти перед военщиной, но ни широкая общественность, ни штурмовики Гитлера не принадлежали к этим посвященным. Общественность видела теперь в Гитлере сильного человека, не испугавшегося полицейских карабинов и благодаря своей твердости одержавшего верх над слабым полицей-президентом и злонамеренным министром. Положение Гитлера в партии еще более укрепилось на этом партийном съезде; старый противник Кернер был удален со своего поста второго председателя партии, его место занял Якоб. Вероятно, при этом не обошлось без бурных сцен; Дрекслер упал в обморок посреди своей приветственной речи к многотысячному собранию.

Приток членов в партию все усиливался. Пришлось закрыть на время центральное бюро партии, так как оно не в состоянии было справиться с заявлениями о вступлении в партию. В апреле Гитлер мог позволить себе роскошь устроить в течение четырех недель восемь массовых митингов в цирке Кроне; мюнхенцы наперебой устремлялись на собрания, чтобы послушать Гитлера.

Победы и договоры

Чем больше росла слава Гитлера, тем легче ему было добывать деньги на руки, минуя посредников и соглядатаев вроде Эккарта. Денежная поддержка восторженных друзей позволила ему отнять «Фелькишер беобахтер» у Дитриха Эккарта.

Это было сделано в несколько приемов. 8 февраля газета в первый раз вышла ежедневным изданием; 10 марта Розенберг, ментор Гитлера, стал ее главным редактором. Дитрих Эккарт еще несколько месяцев подписывался как издатель. Когда 29 августа «Беобахтер» перешла на его нынешний громадный формат, Эккарт перестал уже значиться и как официальный издатель. В финансовом отношении газета трещала по всем швам. Но если она и была ненадежна в этом смысле, если она по уши задолжала своим меценатам, то все же она была теперь бесспорным политическим орудием в руках Гитлера. Эккарт остался верен партии и пользовался в ней почетом, он остался также другом Гитлера. Но пока что он выбыл из строя, так как ему пришлось скрываться от имперской прокуратуры за нарушение закона о защите республики. Потом он избрал несколько более созерцательный образ жизни как художник и любитель удовольствий, для которого существовали, кроме политики, и другие интересы.

Была одержана еще одна победа: в северной Баварии Гитлер привел к подчинению своего старого соперника Штрайхера. Впрочем, вначале он приобрел, в сущности, только формальный патронат над нюрнбергским учителем и ничего более. Против Штрайхера, как в свое время против Гитлера, имелась фронда в собственном лагере в лице Бюргера и Келлербауера, но Штрайхер не справился с ней так удачно, как Гитлер с Дрекслером и Кернером; он даже выпустил из рук нюрнбергскую националистскую газету. Он основал свою газету «Штюрмер», которая достигла гигантского тиража благодаря своему граничащему с порнографией смакованию еврейских скандалов – еще почище, чем это делал Эссер. Но пока Штрайхер должен был быть рад, что в склоке со своими соперниками он нашел моральную поддержку в лице Гитлера. Последний выступил в январе 1923 г. в Нюрнберге перед собранием в несколько тысяч человек, на котором Штрайхер превозносил его как образец немецкого вождя. Несмотря на внешнее единение, отношения между ними остались натянутыми, и до ноября 1923 г. Штрайхер не отказывался от надежды иметь с Гитлером дело на положении равного с равным. Мюнхенцы считали его ненормальным, не совсем чистым на руку и учредили за ним слежку с помощью нескольких эмиссаров, в том числе руководителя штурмовых отрядов Буха; кроме того, они основали в Нюрнберге собственную ячейку, верную Гитлеру. В вихре событий осенью 1923 г., когда Гитлер стал уже чуть ли не мировой знаменитостью, вопросы борьбы за овладение организацией отступили на задний план перед проблемой боевой готовности. Лишь в 1925 г. были окончательно урегулированы отношения между мюнхенским партийным руководством и Нюрнбергом, а также прочей Германией.

Третьим большим успехом Гитлера был заключенный в марте 1923 г. договор с недавно основанной «партией немецкой национальной свободы». Новая партия образовалась в результате отхода депутатов фон Грефе, Булле⁷¹ и Геннинга от немецкой национальной партии «банковского дельца» Карла Гельфериха, которая была для них недостаточно антисемитской; к ней принадлежал также писатель пангерманского направления граф Ревентлов⁷². По договору национал-социалистической партии возбранялась агитация в северной Германии, которая досталась Грефе; южная Германия осталась за Гитлером.

Рем основывает свое частное войско

Между тем именно в этот период успехов Гитлеру пришлось убедиться в том, как мало он владел своей партией и самим собой.

Это было во время рурской «войны». Какая игра велась тогда, отчасти вскрывают слова Рема: «Теперь уже не тайна, что рейхсвер принял в то время меры для защиты отечества, которому угрожала опасность». Меры эти заключались в числе прочего в усиленном снаряжении и обучении военных союзов. В глазах последних этим преследовалась цель «понести немецкие знамена по ту сторону Рейна». Тогда началась военизация этих союзов, предназначавшихся первоначально для внутриполитических целей; именно этой военизации Гитлер обязан был тем, что Лоссов помог ему перед правительством при попытке запрещения его партийного съезда.

С тех пор как вооруженные силы нации были объединены для предстоящей борьбы в один военный кулак, лозунг «Долой ноябрьских преступников!» должен был потерять свою притягательную силу. Руководящие круги рейхсвера, которые, уж конечно, не были противниками внутренних переворотов, потеряли всякий интерес к этому лозунгу. В конце концов, правительство Куно не было марксистским, а президент республики – это не было тайной – вряд ли еще оставался марксистом. В феврале имперский канцлер Куно приехал в Мюнхен и привлек Лоссова на свою сторону; впрочем, попытки некоторых лиц из его окружения воздействовать на Гитлера остались безрезультатными. Разговор между имперским чиновником и вождем национал-социалистов состоялся при посредничестве Рема в служебном бюро последнего. Гитлер и Рем убеждали гостя из Берлина, что первый выстрел должен быть сделан по внутреннему врагу и что марксисты – худшие враги, чем французы. Гостю это показалось чуть ли не государственной изменой. Разговор принял резкий характер, и с тех пор Гитлер стал заклятым врагом Куно.

Самый крупный авторитет для военных и штатских генерал Людендорф – «целый армейский корпус на двух ногах» – объявил себя противником Гитлера и его взглядов. В конце февраля в Берлине состоялась конференция патриотических союзов всей Германии. На этой конференции Рему и капитану Гейсу, руководителю нюрнбергского «Имперского флага», союзнику Гитлера, пришлось убедиться, что Людендорф – солдат, мало смыслящий в политике. В самом деле, Людендорф заявил, что теперь необходимо поддерживать Куно и Секта⁷³, что фронт должен быть обращен против внешнего врага. Все национальные союзы должны объединиться. В основе этой политики лежала мысль: выступая за отечество, мы добьемся также власти внутри страны.

Что мог сделать Рем в этой ситуации? Он продолжал сколачивать из баварских военных союзов военную организацию, в которой политическим лидерам доставалась чуть ли не роль швейцаров. Он связал национал-социалистическую партию с некоторыми другими группами, из которых самой значительной был «Имперский флаг», в «Объединение патриотических союзов борьбы». Гитлер тщетно пытался дать этому «Объединению» определенную программу; она не была принята. В этой программе он, между прочим, требовал, чтобы только военные союзы имели право заниматься политикой, и отстаивал необходимость создать национальное государство, «которое даст немцу все права, а тому, кто не желает быть немцем, оставит разве только смерть». Эта программа кровавой тирании, по существу, является конкретным дополнением к лозунгу «Долой ноябрьских преступников!», предназначавшемуся для внешнего употребления.

В плену у рейхсвера

Гитлер больше не был хозяином в своей партии. Военщина отняла у него штурмовые отряды, созданные им как орудие его личного господства в партии, причем сделал это не кто иной, как его лучший друг Рем. Последний сначала даже не заметил, какой удар он накосил этим своему партийному вождю. Он заставил Гитлера превратить партию в сборище ландскнехтов, с которыми офицеры рейхсвера смогут в одно прекрасное утро сделать все, что им заблагорассудится.

Штурмовые отряды росли, но именно поэтому Гитлер не мог сохранить власть над ними. В марте 1923 г. штурмовики уже образовали в Баварии три отряда, из которых каждый насчитывал 3–5 тыс. человек; по настоянию Рема отряды стали потом называться полками. Рейхсвер проводил с ними, как и с другими дружинами и союзами, большие ночные маневры и смотры, а Гитлер выступал в этих военных играх исключительно как оратор. В штурмовых отрядах жил дух активного сопротивления французам; из этих отрядов, вернее из среды бывших мюнхенских солдат Россбаха, который никогда не был особенно верен Гитлеру, вышел, например, Шлагетер, которого французы расстреляли в Рурской области.

Таким образом, и политической активности Гитлера мешала сеть полевых уставов и соглашений с другими группами. Но тут ему посчастливилось получить в руководители штурмовых отрядов человека, который за отсутствием войны на внешнем фронте знал толк в гражданской войне. Это был бывший летчик, капитан Геринг, во время Первой мировой войны он был начальником воздушной эскадрильи Рихтгофена и получил орден Pour le merite. Он на четыре года моложе Гитлера, провел несколько лет в Дании и Швеции в качестве летчика и директора авиационных компаний, учился после этого в Мюнхене. Это был человек со средствами, а такие люди всегда были нужны Гитлеру; он не раз помогал и лично Гитлеру, который все еще жил в скромных условиях. Геринг жертвовал не только собой для партии, он приносил ей в жертву также свои средства, – один из примеров, когда за деньги покупались руководящие посты в партии. Он умел увлечь за собой солдат, но для обычного обучения рекрут был слишком нервен. Рем всегда относился к нему скептически. Более стойким, зато менее блестящим сотрудником был его начальник штаба капитан Гофман, старый соратник Эрхардта.

В продолжение года войско все увеличивалось и настолько отбилось от рук, что Гитлеру пришлось создать специальные отряды для внутрипартийных целей. В августе один из старых членов партии, принадлежавший еще к ее основателям, лейтенант в отставке Берхтольд сформировал своего рода штаб телохранителей, так называемый «Ударный отряд Гитлера». Этот ударный отряд был той ячейкой, из которой выросли нынешние СС («Охранные отряды»).

Путч 1 мая 1923 г.

Три месяца Гитлер влачил цепи, которые наложила на него военщина. Затем он попытался порвать их, но ему при этом не поздоровилось.

Первого мая мюнхенские социал-демократы и коммунисты устроили свои обычные маевки на Терезиенвизе за чертой города. Кто знает, какое настроение господствует на социал-демократических маевках, тому известно, что участники их меньше всего думают о революции.

Однако мощная организация, которая считает себя всесильной, видит уже в самом появлении противника провокацию. Поэтому Гитлер и связанные с ним боевые союзы объявили маевку провокацией и решили воспрепятствовать ей силой. Баварскому правительству предъявлен был ультиматум; гитлеровцы не заявляли: «Запретите маевку, иначе мы выступим», а поставили вопрос так: «Запретите маевку и дайте нам выступить». Боевые союзы хотели, чтобы правительство поручило им в качестве «чрезвычайной полиции» подавить майскую демонстрацию, т. е. истязать, арестовывать, а по возможности и расстреливать демонстрантов.

Чтобы некоторым образом пойти навстречу боевым союзам, правительство запретило шествие социал-демократов через город; но устройству праздника за городом оно не стало чинить препятствий. Гитлеру и его друзьям дано было знать, что против «эксцессов» с их стороны правительство выступит с вооруженной силой.

Боевые союзы тоже имели оружие, но оно находилось на складах рейхсвера. Вожакам союзов было обещано, что оружие будет выдано им по первому требованию. Гитлер надеялся и на этот раз использовать рейхсвер против гражданской власти; вместе с Ремом и некоторыми вожаками союзов он отправился к Лоссову и потребовал от него выдачи того, что, как он полагал, принадлежало ему по праву. Но к безграничному удивлению Гитлера Лоссов холодно ответил, что оружия нет. Гитлер вскипел и напомнил генералу про обещание выдать оружие.

«Можете, если хотите, называть меня нарушителем слова, – сказал Лоссов, – но оружия я не выдам, я знаю, как обязан поступать в интересах государственной безопасности». Генерал не ссылался на то, что его прежние обещания были превратно поняты; он просто сказал нет – и баста. Ему как военному ландскнехты были не по душе, контрреволюцию он считал делом генералов, а не главарей добровольческих отрядов и народных ораторов.

Полуобезумевший от гнева Гитлер решил захватить рейхсвер врасплох; он пошел на риск. Вопреки запрету Лоссова он посылает за оружием в казармы; выдрессированные Ремом нижние чины не оказывают противодействия. К складам оружия подъезжают большие грузовики, посланцы Гитлера вызывают из цейхгаузов солдат рейхсвера и приказывают им грузить ружья на грузовики. Руководитель нижнебаварских штурмовых отрядов Грегор Штрассер был задержан в Ландсхуте офицерами как раз во время такого налета. Видя, что ему не вывернуться, он дает им честное слово, что отвезет оружие на своем грузовике обратно в казарму. Офицеры отпускают его. Но Штрассер не поворачивает в ворота казармы, а дает полный ход машине и уезжает по шоссе в Мюнхен. «Это была военная хитрость», – весело заявил он, когда впоследствии ему напомнили в баварском ландтаге про эту историю с его честным словом.

Своим вооруженным выступлением Гитлер хотел заставить колеблющегося генерала фон Лоссова перейти Рубикон. День, начавшийся мятежом, должен был закончиться государственным переворотом, произведенным рейхсвером. Но замысел Гитлера полностью провалился. Началось с того, что часть организаций, которые должны были выступить вместе с Гитлером, испугалась и дезертировала. Сама по себе эта потеря даже не была значительной, но Гитлер потерял присутствие духа и бежал. Вместо того чтобы занять со своей хорошо вооруженной армией к утру 1 мая центральные пункты города, он отвел ее за городскую черту на военный плац – Обер-визенфельд. Как осторожный стратег Гитлер позаботился, чтобы между ним и противником оказался весь город Мюнхен, – противник на другом конце города, на Терезиенвизе, спокойно слушал своих майских ораторов.

На Обервизенфельд, где происходили военные упражнения, боевые союзы братались с рейхсвером, тогда как главари союзов в замешательстве обсуждали, что же теперь делать. Тем временем Лоссов узнал о похищении оружия. Взбешенный генерал разнес в пух и прах Рема и отдал приказ немедленно разоружить националистических бунтовщиков. Последним не оставалось ничего другого, как по возможности дружелюбно сговориться относительно условий разоружения. В последний момент Гитлеру удалось избежать позорной выдачи оружия на поле сражения. Союзам разрешено было самим отвезти оружие в казармы. Так Гитлер «разделался» с марксистами.

Это было самое тяжелое поражение, понесенное до сих пор Гитлером, – хотя бы потому, что оно показало, что в груди у Гитлера не билось неустрашимое сердце бойца. Когда пять месяцев спустя Гитлер снова захотел силой переправить Лоссова через Рубикон, он опять опростоволосился.

Союзники тоже оказались ненадежными. Двойная система подчинения рейхсверу и соглашений с другими организациями доказала свою несостоятельность. У Гитлера была армия, но в решительный момент противник мог лишить ее свободы действий; у него была политическая программа, но в решительный момент она крошилась, лишалась важных частей. Но он уже не мог повернуть назад. Путь к успеху вел только через рейхсвер, который обучал войска Гитлера, командовал ими, вооружал их и в случае надобности и оплачивал их.

Поэтому Гитлер должен был стремиться любой ценой – хотя бы ценой своих принципов – уговорить рейхсвер, не уступивший ему в этот момент, и подчинить себе ненадежные военные союзы. В вечер 1 мая эта задача еще не представлялась ему в столь ясном виде, но события сами привели его на этот путь.

Разрыв с рейхсвером

После провала в день 1 мая национал-социалистическая партия переживает политический кризис, а Гитлер – личный кризис. Отношения между партией и Лоссовым были сорваны, сам Рем окончательно впал в немилость у своего командира. Он отомстил колкой жалобой, поданной им подчиненному Лоссова – коменданту города Мюнхена генералу фон Даннеру, – разительный пример нарушения дисциплины, объясняющийся только настроениями того времени, когда многие офицеры рейхсвера, хотя они по службе были генералами, майорами, капитанами, в своем кругу видели друг в друге «камерадов» – революционеров. «Камерад» Рем обвинял «камерада» Лоссова в том, что он скомпрометировал его перед боевыми союзами.

«Я не желаю, – пишет этот офицер своему начальству, – быть изменником по отношению к людям, которые мне доверяли. Их борьбу за свои права (подразумевается оружие рейхсвера для целей гражданской войны) я должен сделать своей и должен повести эту борьбу за них, если не хочу изменить самому себе».

Последняя фраза допускала различные толкования. Лоссов должен был опасаться, что Рем, пожалуй, вынесет сор из избы.

Поэтому он заключил перемирие, которое позволило Рему остаться и продолжать получать свое жалованье. По существу, произошел разрыв между рейхсвером и боевыми союзами. Лоссов заставил дружинников подписать обязательство, в котором говорилось: «За то, что рейхсвер берет на себя обучить меня военному делу, я обязуюсь… без вызова не принимать участия ни в каких враждебных или насильственных действиях против баварского рейхсвера или баварской полиции». Боевые союзы должны были со скрежетом зубовным покориться, но – как это было сказано в приказе по штурмовым отрядам от 9 мая 1923 г. – они дополнили свое обучение у рейхсвера «теоретическим курсом о поведении во время уличных боев».

Кризис в отношениях между партией и рейхсвером был кризисом могущества партии; в сравнении с этим организационные успехи партии в то время были лишь чем-то второстепенным. Партия впервые позволила себе роскошь иметь отдельного, подчиненного Гитлеру, председателя партии в одном из союзных германских государств, а именно в Вюртемберге. Но за этим блистательным внешним успехом скрывался тот факт, что вюртембержцы не желали терпеть вмешательства Мюнхена.

Гитлер шокирует

В частной жизни Гитлера появилась в это время трещина. Ему открыт был доступ и дружеский прием в одном из лучших мюнхенских семейств, которое в настоящее время играет заметную роль в национал-социалистическом движении. Он получал здесь деньги, возможность развлечься, привычку жить в культурном кругу. Это шокировало вечно недовольных ветеранов партии, злые языки издевались над «рабочим вождем, проводящим время за шампанским и в обществе красивых женщин». Один из старых основателей партии – Кернер, второй председатель партии Якоб и несколько других лиц составили своего рода союз для спасения рабочей души Гитлера. Во главе союза стояли Готфрид Федер и один высший железнодорожный служащий, связанный с Гитлером приятельскими отношениями. Федер доказывал, что к вождю как к человеку с художественными запросами не следует подходить с мелким масштабом; но вместе с тем он подчеркивал, что о партии судят по поведению Гитлера. Короче, Гитлера призвали к порядку. Впрочем – безрезультатно.

Это, конечно, свидетельствует лишь о том, что ханжи не переводятся нигде. Однако Гитлер заслужил эти обвинения не своим поведением частной жизни, а своими прежними нападками на левых политиков, провинившихся не больше, чем он сам. Впрочем, описания возмущенных партийных товарищей Гитлера показывают, что в своих похождениях последний не отличался особой опрятностью. Правда, чтобы возмущаться распущенностью гитлеровского стиля, нет надобности следовать за Гитлером в его личную жизнь.

Вождь – на летних квартирах в Капуе⁷⁴. Его партия, оставшись почти без руководства, переживала полосу молчания и затишья. «Гитлер перестал занимать народное воображение», – констатирует корреспондент «Нью-йоркер штатецейтунг». Инфляция бешеным темпом приближалась к своему апогею, склока между патриотическими союзами завела их в тупик, народ уже не верит в них и только то и делает, что изо дня в день бегает с получкой в бакалейные лавки, чтобы успеть купить консервы до очередного повышения цен.

Победа над правосудием

Тем временем в тиши ведомственных канцелярий разыгралась трагикомедия, которая отчасти вознаградила Гитлера за пощечину, полученную им 1 мая. Баварское правосудие наконец собралось «наказать» Гитлера за нарушение общественного спокойствия в день 1 мая.

Прокуратура при окружном суде в Мюнхене открыла следствие. Можно было ожидать наверняка, что Гитлер будет признан виновным. Тогда ему пришлось бы отсидеть и те два месяца условного наказания, которые оставались за ним еще за срыв собрания. Наконец-то министр внутренних дел получал возможность осуществить свой старый план и выслать Гитлера из пределов Баварии. Все, что таило в себе будущее, – теперь мы знаем, что именно: ноябрьский путч 1923 г., сентябрьские выборы 1930 г., кровавый 1932 г., – всего этого не случилось бы. По всей вероятности, Гитлер жил бы в Австрии на положении малоизвестного агитатора.

Но Гитлер ответил дерзким и сильным встречным ходом. Он подал прокурору заявление, в котором между прочим писал:

«Так как меня в продолжение ряда недель самым невероятным образом поносят в парламенте и прессе, причем соображения должного уважения к отечеству лишают меня возможности публично защищаться, я благодарен судьбе, позволившей мне теперь выступить с этой защитой в зале суда и, следовательно, не считаться с упомянутыми соображениями».