Текст книги "Путь НСДАП. История германского фашизма"

На высокопарном дипломатическом языке Гитлера это было недвусмысленным предостережением. И прокурор Дрессе понял угрозу. В страхе он докладывает министру:

«Существует опасность, что руководители боевых союзов не остановятся перед такого рода защитой, которая произведет крайне опасное антигосударственное впечатление. Гитлер дошел даже до угрозы опубликовать свое заявление в печати».

Министр читает доклад прокурора и связывает его с другими обстоятельствами, тоже вызывающими тревогу. Гитлеру и его друзьям было известно, в каких плохих отношениях находились между собой министр-президент фон Книллинг и министр внутренних дел д-р Швейер; оба они ядовито огрызались в присутствии делегатов боевых союзов. Министр юстиции боялся, что может создаться крайне неудобное положение, если Гитлер вынесет сор из избы и расскажет на суде об этом внутреннем конфликте в лоне правительства. Кроме того, министр – это был тот самый д-р Франц Гиртнер, который впоследствии стал германским министром юстиции в кабинете Папена, – как немецкий националист считал, что национал-социалисты «плоть от плоти нашей» (он однажды так выразился). В душе он был убежден, что скоро «все равно должен наступить поворот» и что Гитлер либо полностью выиграет, либо полностью проиграет. По мнению министра, только тогда для государства наступит время творить суд и расправу, а не теперь, в этом переходном состоянии слабости.

Он дал прокурору директиву в том смысле, что «в настоящий момент обвинение должно быть отложено до более спокойного времени». Швейер остался в полном неведении о положении вещей. Он несколько раз справлялся в министерстве юстиции. Ему отвечали уклончиво, что дело недостаточно «созрело» (южногерманский официальный стиль), – на самом деле оно было положено под сукно. После путча Гитлера дело было совсем прекращено на основе происшедших к тому времени изменений в уголовном судопроизводстве. Попытка путча, совершенная Гитлером 1 мая 1923 г., осталась по сию пору безнаказанной.

Путем угрозы он добился от государственной власти безнаказанности. Кто в состоянии задержать ход правосудия, тот имеет власть, а власть в руках отдельных граждан, соответственно, ослабляет действительную государственную власть. Гитлер был силой благодаря рейхсверу; последний держал его в своих руках, но давал ему возможность, в свою очередь, наложить руку на гражданскую власть, по крайней мере, поскольку это безусловно необходимо было для движения Гитлера.

Заманчивое предложение

Летом 1923 г. юстиции советник Клас, стоявший во главе пангерманского союза в Берлине, задумал план. Клас видел, как рурская война сходит на нет, как правительство Куно колеблется между забастовкой против французов и активным сопротивлением, между единым фронтом и уничтожением марксизма. Между начальником рейхсвера генералом фон Сектом и прусским министром внутренних дел социал-демократом Зеверингом существовали неплохие отношения. Клас задумал свергнуть правительство Куно – Геслера – Розенберга– Хамма. Дерзкий замысел для частного лица, но у Класа била пылкая фантазия в области политики. Он хотел независимо от парламента установить с помощью рейхсвера национальное правительство, директорию, как его стали называть в тесном кругу. Военной опорой нового правительства должен был стать генерал фон-Сект, а его вдохновителем – Клас.

Нити заговора тянулись также в Баварию, а именно к Пенеру и Кару; последний был покровителем всех монархистов и стоял во главе окружной администрации Верхней Баварии. Правой рукой Кара был Питтингер, так сказать баварский двойник Класа. План берлинского советника Питтингер перекроил по мудрому партикуляристскому рецепту и таким образом сделал его приемлемым для Баварии: директория должна была стать придатком к баварскому правительству и возглавляться Каром. В директорию должны были войти, кроме того, Пенер и Гитлер.

Это было великим искушением для Гитлера. Этот столь тягостный год имел для него и кое-какие светлые стороны. Так, например, 20 апреля, в день рождения Гитлера (ему исполнилось 34 года), Рот, бывший всамделишный министр юстиции, торжественно приветствовал Гитлера как великого вождя. Далее, у Гитлера была беседа с Людендорфом и Лоссовым о судьбе Германии. Но все это перекрывалось предложением Питтингера. Самый влиятельный закулисный деятель в Баварии хотел сделать его соправителем страны. Если даже допустить, что Питтингер хотел таким образом поймать Гитлера и обезвредить его – «ему не следует произносить столько цирковых речей», – выразился о Гитлере Питтингер, – если даже допустить это, то все же такое предложение показывало, как высоко уже котировался Гитлер.

Как Гитлер ответил бы лично от себя на это искушение, мы не знаем. Несомненно, что в своих многозначительных речах он оставил все лазейки для разрешения баварской проблемы на свой лад, проблемы, которая теперь подступала к нему в образе сатаны. «В разные времена, – сказал он в июле 1922 г., – спасение для Германии являлось из разных мест. В настоящее время на долю Баварии впервые за все время ее существования выпадает общегерманская миссия. Возможно, Бавария воспрепятствует тому, чтобы пожар большевизма распространился с востока на Европу». Эта тирада была кокардой, которая годилась ко всякому мундиру. На основе ее можно было принять предложение Питтингера или отклонить его, можно было воздвигнуть на Майне плотину или построить мост. Но речи Гитлера, которые содержали решительно все и ни к чему определенному не обязывали, уже давно не являлись директивами самого Гитлера; он должен был просто повиноваться силе, во власть которой он попал. Пленник рейхсвера, он даже при желании не мог проводить политику баварского партикуляризма, о которой не желали и слышать националистическая молодежь, офицеры и небаварские покровители партии.

Снова выступили друг против друга оба баварских фронта, черно-бело-красный (сторонники имперского единства) и бело-голубой (баварские партикуляристы). Первый лагерь возглавлялся Людендорфом, за ним шли военные союзы: «Имперский флаг» во главе с Гейсом, союз «Оберланд» со своим новым главой ветеринарным врачом д-ром Вебером, штурмовые отряды, предводительствуемые Герингом, и, наконец, радикальные офицеры рейхсвера во главе с Ремом. В другом лагере в качестве идейного вождя находился Питтингер с его союзом «Бавария и империя» и Каром как почетным председателем союза, затем принц Рупрехт и на некотором расстоянии кардинал фон Фаульгабер и часть баварских министров. Иные все еще находились между обоими лагерями и либо не сознавали противоречия между ними, либо не хотели знать его. Сюда принадлежали те баварские деятели, которые не желали обособления Баварии и которые, напротив, скорее всего предпочли бы поднять бело-голубой флаг над Бранденбургскими воротами⁷⁵: Пенер, Рот и профессор Бауер, руководитель «патриотических союзов», существовавших больше в воображении, чем в действительности. А Лоссов колебался на другой лад: он предпочел бы остаться в стороне от всякой политики. Для тех, кто яснее всего видел противоречия, труднее всего было решиться примкнуть к той или другой стороне; Гитлер принадлежал к их числу.

Вмешательство Людендорфа

Военные союзы, стоящие за Людендорфом, устроили 2 сентября в Нюрнберге так называемый «немецкий день». Это была грандиозная демонстрация; явилось около ста тысяч человек, для тогдашнего времени неслыханная цифра. Сто тысяч человек маршировали в стальных шлемах, в спортивных шапочках, в обмотках; отовсюду неслись крики, песни, слышались неистовые речи – все это создавало картину бурного политического сражения. Цель этого выступления была выражена в резкой и заносчивой речи Людендорфа в прусском стиле: «Единение и сила, так блестяще проявившие себя на полях сражения, были делом государей». Гитлер никогда не мог бы сказать что-либо подобное; но еще невозможнее было то, что последовало за этими словами: «В первую очередь это было делом династии Гогенцоллернов, которую теперь так поносят, потому что боятся ее и больше всего ненавидят. Но народ, лишенный чувства своей национальной и расовой солидарности, поверг в прах мощь государства».

Это был тот же офицерский стиль, то же презрение к народу, которое сказалось в словах Рема: «Я констатирую, что не принадлежу более к этому народу». У слушателей «сперло дыхание», они смущенно потупили головы. Национал-социалисты вообще не пожелали слушать речь Людендорфа, что с их стороны было красноречивым жестом.

Но этот жест не помог им. Людендорф обладал в то время поистине сверхчеловеческим престижем во всем правом лагере; несмотря на все свои бестактности, он был героем дня. Через свое доверенное лицо Шейбнера-Рихтера он заставил и Гитлера подчиниться обстоятельствам. На большом смотре боевых союзов стояли рядом Людендорф и Гитлер. Публика видела в этом единение вождя и народа.

В то время Гитлеру не везло. Боевые союзы, в том числе и его штурмовые отряды, еще раз были склеены в Нюрнберге в одно целое, причем о руководстве Гитлера не было и речи. Новая организация называлась «Германский боевой союз» и состояла из «Имперского флага» капитана Гейса, из союза «Оберланд» под руководством д-ра Вебера и из штурмовых отрядов национал-социалистической партии. Тяжеловесная прокламация в стихах и прозе отвергала Веймарскую конституцию, нападала на «жалкое преклонение перед большинством», на марксизм, еврейство и пацифизм; она выступала за союзное государство в духе Бисмарка и за частную собственность и требовала смертной казни за измену отечеству.

Эта прокламация была творчеством Людендорфа. Составил ее помощник генерала по части публицистики, капитан в отставке Вейс; Готфрид Федер внес в нее некоторые национал-социалистические штрихи. Гитлер вел себя апатично. Не будь Людендорф таким мало разбирающимся в земных делах полубогом, он мог бы тогда отнять у Гитлера политическое руководство его штурмовыми отрядами; военное руководство уже раньше было отнято у него рейхсвером, потребовавшим от членов союзов уже известное нам обязательство. Так или иначе, политические дела союза вел доверенный Людендорфа Шейбнер-Рихтер. Гитлер сидел в золотой клетке и изведал всю горечь высоких почестей.

Рем делает Гитлера вождем

Вызволить его стало теперь главной заботой его друга Рема. Сплочение боевых союзов было, в сущности, его делом. Новая организация должна была представлять собой не партию, а армейский корпус; но вместе с тем она должна была находиться в боевой готовности на случай политического выступления, к которому никак не удавалось в нужный момент склонить генералов. Гитлер, собственно, не желал всей этой военной игры, но так как он каждый раз позволял использовать себя как безвольное орудие, то в глазах Рема он являлся подходящим политическим руководителем. Итак, Рем изо всех сил старался завоевать для Гитлера политическое руководство боевым союзом.

В записке от 24 сентября Шейбнер-Рихтер выработал основную линию будущей политики Рема, т. е. овладение государственной властью с помощью переворота и в обход конкуренции из бело-голубого лагеря. В этой записке говорилось:

«Национальная революция не должна предшествовать взятию политической власти; овладение полицейским аппаратом государства является предпосылкой национальной революции. Другими словами – необходимо, по крайней мере, сделать попытку овладеть этим аппаратом хотя бы по внешности легальным путем; при этом мы, безусловно, согласны, что на этот легальный путь придется вступать под более или менее сильным нелегальным давлением… Риск будет тем меньшим, чем больше выступление будет опираться на симпатию народа и чем больше оно будет производить вовне впечатление легальности».

Провозглашаемая здесь Шейбнером-Рихтером «легальность» как средство борьбы легла с 1925 г. в основу национал-социалистической политики.

В результате упорных настояний Рема лидеры «Боевого союза» согласились признать вождем Гитлера. Внешним поводом для этого послужило прекращение рурского сопротивления, декретированное Штреземаном⁷⁶ 24 сентября. На другой день состоялось совещание лидеров союза, в котором участвовали военный руководитель союза Крибель, затем лидер «Имперского флага» Гейс, д-р Вебер из союза «Оберланд», Рем и капитан Зайдель от мюнхенского «Имперского союза» и, наконец, Геринг, Шейбнер-Рихтер и Гитлер. На этом совещании речь Гитлера продолжалась два с половиной часа; закончилась она просьбой к товарищам передать ему руководство «Германским боевым союзом». Когда он кончил, Гейс вскочил и со слезами на глазах протянул ему руку; Рем тоже плакал, и даже д-р Вебер, всегда сохраняющий внешнее спокойствие, был взволнован. В результате этого патетического совещания появилась следующая заметка в печати:

«Ввиду серьезности политического положения мы считаем крайне необходимым единое политическое руководство. В полном согласии относительно наших целей и средств мы, лидеры боевых союзов, сохраняя полностью их внутреннюю самостоятельность, передаем политическое руководство г-ну Адольфу Гитлеру».

Рем решил окончательно уйти из рейхсвера и всецело посвятить себя подготовке «акта, который решит дело свободы». Он подал своему другу стремя; теперь надо было позаботиться о том, чтобы Гитлер действительно поехал.

Обращение к притру Рупрехту

Получив руководство в свои руки, Гитлер на другой же день первым делом отправил Шейбнера-Рихтера к графу Содену, начальнику канцелярии принца Рупрехта, с просьбой устроить ему аудиенцию у принца. Стараясь выслужиться перед новым лидером, Шейбнер прибег в переговорах с графом ко всякого рода уловкам, которые казались ему мудрой дипломатией. «Конечно, – заявил он, – никто не желает навязывать принцу свои взгляды, но если принц станет на платформу национального движения, Гитлер, в душе монархист, ничего не будет иметь против установления монархии в Баварии; напротив, волна движения поднимет принца на своем гребне, и он станет верховным вождем движения. В противном случае, – круто заявил Шейбнер, – движение пройдет мимо принца».

Эта пыжащаяся лягушка не произвела должного впечатления на графа, которому было отлично известно, что Людендорф относился к Вительсбахам с недоверием. Посланец «Боевого союза» слишком театрально представлял себе мир реальной политики; чего же ожидать от его хозяина? Гитлер так и не получил аудиенции у принца.

Кар – генеральный государственный комиссар

В тот же день Гитлер узнал причину своей неудачи и понял, что пришел слишком поздно.

Выбор его в вожди боевого союза должен был явиться ударом, но удар противника был гораздо сильнее. Получив руководство союзом в свои руки, Гитлер собирался выступить с речами – как он это всегда делал в решительные моменты. Он собирался выступить не менее как на четырнадцати собраниях в один вечер. Эти собрания могли стать увертюрой к путчу. Под их прикрытием могло быть проведено давно подготовляемое выступление. Книллинг объявил осадное положение и назначил Кара генеральным государственным комиссаром с чрезвычайными полномочиями. Баварский премьер, с помощью которого «Боевой союз» надеялся «легально» завоевать государственную власть в Баварии, вместо этого вооружил 26 сентября противную сторону.

Гитлер потерял присутствие духа. Больше всего вывел его из себя запрет его четырнадцати собраний. У него помутилось в глазах. «Как, – бесновался он, – из-за четырнадцати безобидных собраний поднять такой шум, объявить осадное положение и назначить генерального государственного комиссара! Что же сделают эти господа, когда мы повесим первых четырнадцать мошенников; первых тысячу четыреста мошенников?» В течение одной ночи он все больше входил в раж, забыл про честное слово, про свою тактику «легальности», про данную Лоссову подписку, одним словом – он действительно готов был совершить государственный переворот, который до сих пор существовал лишь в воображении противника. На квартире Шейбнера-Рихтера он обсуждал вместе с Шейбнером, Пенером и Ремом шансы путча. Но в конце концов солдатское вето Рема восторжествовало над расходившимися нервами вождя. Безнадежный план путча отпал, и тысяча четыреста ноябрьских преступников избежали виселицы.

На следующий день Кар потребовал от Гитлера объяснений насчет того, как он намерен держать себя по отношению к новой власти. Гитлер ответил, как упрямый ребенок: его не спрашивали, когда назначали г. фон Кара генеральным государственным комиссаром, поэтому его позиция будет зависеть от того, как поведет себя фон Кар.

Это был беспомощный лепет. Вождь «Боевого союза», лишь двенадцать часов тому назад собиравшийся смести с лица земли противника, не сумел даже скрыть, в какой мере он чувствовал себя побитым.

Мобилизация сил против Берлина

В лице Кара пришла к власти «революция с разрешения г-на президента». Задачей Кара была борьба против имперского правительства. Его планы представляли собой весьма неопределенную смесь из баварской обороны и германского наступления.

Неграмотный в экономических вопросах чиновник Кар наивно верил во всемогущество декретов, в возможность сделать Баварию счастливым оазисом, задержать обесценение денег, декретировать твердые цены, отправив «ростовщиков» в тюрьму и выслав всех «восточных» евреев. Кар надеялся с помощью этих мер добиться народного успокоения. Он даже успел приступить к делу: в Нюрнберге было задержано золото Рейхсбанка, кроме того, Кар запретил податным инспекторам посылать в Берлин поступающие налоговые суммы.

Все эти меры проводились с помощью совершенно непригодного для этих целей чиновничьего персонала окружного управления Верхней Баварии. Это управление прекрасно исполняло до сих пор свои функции в области школьного надзора, дорожного строительства и страхования от градобития на территории к югу от Дуная; теперь оно с места в карьер должно было перейти на другое амплуа: не более и не менее как подготавливать освободительную борьбу Германии…

Кар принял также военные меры. Он отменил в Баварии закон о защите республики и таким образом открыл границы Баварии капитану Эрхардту, который со времени капповского путча скрывался от ареста. Конечно, это было сделано не для того, чтобы предводитель добровольцев мог наслаждаться горным воздухом в баварских Альпах. Эрхардту поручено было организовать с помощью своего «Союза викинга» военный лагерь на баварско-тюрингенской границе, официально якобы для защиты от красных сотен Тюрингии и Саксонии, на самом же деле для подготовки похода в северную Германию. Вначале Кар надеялся, что имперское правительство само обратится к нему с просьбой навести порядок в «красной» средней Германии. Но вместо этого берлинское правительство отправило в Тюрингию вюртембергский рейхсвер, и комиссар его, д-р Гейнце, 27 октября насильственным путем сверг левое правительство Цейгнера в Саксонии. Кар остался при пиковом интересе: Берлин не обратился к его помощи, его план водворить порядок в средней Германии и затем во главе баварских войск продиктовать центру условия создания новой Германии разбился о его собственную медлительность.

Вторым мероприятием Кара был захват баварской дивизии рейхсвера. Повод к этому подала злосчастная позиция Лоссова в вопросе об осадном положении в Баварии и Германии. На основании осадного положения, объявленного имперским правительством, Лоссову принадлежала высшая исполнительная власть в Баварии; конечно, Кар не признавал этого и требовал этой власти для себя на основании баварского осадного положения. Колеблющийся Лоссов, попавший в политику, как кур во щип, повиновался Кару как власти, находившейся в его непосредственной близости – в Мюнхене. Когда он отказался запретить по приказу из Берлина «Фелькишер беобахтер», возник открытый конфликт. После этого последовал приказ о снятии Лоссова. Но баварское правительство не признало этого приказа, устраняющего угодного ему генерала, и освободило седьмую дивизию от подчинения главному командованию в Берлине. Это было нарушением конституции, мятежом и фактически своего рода войной против Берлина. Бавария вооружалась, мобилизуя все свои ресурсы, людские и финансовые; причем неизвестны были ни день мобилизации, ни пути ее, ни цели.

Борьба за Секта

В бесконечных переговорах тех дней между баварскими заправилами, лидерами «Боевого союза» и гостями из северной Германии обсуждались следующие возможности.

Империя развалится, средняя Германия станет большевистской, Западная Германия отложится – что последует за этим? В Рейнской области объявлена была 26 октября «Рейнская республика», однако в общем управление продолжало оставаться в руках старой администрации; Пфальц собирался отпасть от Баварии, имперский министр внутренних дел Яррес готов был отказаться от Рейнской области; в Гамбурге 22 октября вспыхнуло кровавое коммунистическое восстание, продолжавшееся несколько дней. При таких обстоятельствах не должна ли была Бавария ожидать самого худшего и подумать о себе? Красной нитью во всех совещаниях того времени проходят намеки на «отделение». Их старательно избегали конкретизировать. Но в одно прекрасное утро они могли стать фактом. Впрочем, все участники искренне стремились не допустить этого.

Второй возможностью было выступление черного рейхсвера в Берлине и вокруг столицы и присоединение к нему Баварии; 1 октября вспыхнул так называемый Кюстринский путч майора Бухрукера⁷⁷. Это была изолированная, преждевременная и безрезультатная попытка, отдельная вылазка, но она свидетельствовала о боевой готовности всего фронта. Конечно, добровольцы могли добиться чего-либо только в совместном выступлении с рейхсвером. В конце сентября, немедленно после провозглашения осадного положения, Клас явился к генералу фон Секту и склонял его к государственному перевороту; ему пришлось уйти несолоно хлебавши. Старый юрист Клас доказывал Секту, что в условиях осадного положения он может совершить переворот собственно вполне «легально». Но у Секта были свои планы: директория, но без потрясения государственной власти; законная власть должна была перейти к рейхсверу, при котором образовывается совет из специалистов. Благоговение немцев перед специалистами еще раз принесло свои плоды – на сей раз это были специалисты-хозяйственники. Казалось, что если заручиться содействием господ Мину⁷⁸, Витфельдта и фон Гайля⁷⁹, то дело в шляпе. В то время Германия все еще страдала от голода, и очень распространено было мнение, что в недостаточном снабжении виновата только плохая администрация.