Текст книги "Четыре жизни Хелен Ламберт"

Когда дверь захлопнулась, в столовой появилась Мари – так быстро, словно ее позвали.

– Как насчет хлеба и сыра, моя дорогая? Еще у нас есть пирог.

Джульетта, улыбнувшись доброй женщине, отказалась от угощений и удалилась в комнату. Там она погрузилась в сон и спала так крепко, что ей не мешало даже пробивающееся сквозь шторы солнце. Наконец, Джульетту разбудил семикратный перезвон церковных колоколов.

Глава 12

Хелен Ламберт

Вашингтон, 26 мая 2012 года

Из кухни доносился чудесный запах. Взглянув одним глазом на часы, я заметила, что уже почти три часа. Я села, осознав, что проспала большую часть дня. Подушка рядом со мной выглядела смятой. И тогда меня осенило. Люк. Я вспомнила завтрак и кровотечение из носа. Мужчину, который сидел на моей кухне, – Люсьен, он же Люк. Теперь он присутствовал не только в реальности, но и в моих снах.

Направляясь по коридору, я свернула за угол, на кухню. Люк, казалось, знал, что я пришла, хотя я молчала. Прислонившись к плите, он что-то искал в своем телефоне.

– Как насчет оперы во вторник? – Варнер порылся в карманах и достал ключ от своей машины.

– В ближайший вторник?

– Да, именно.

– С удовольствием. – Я села за стойку. Тело как будто потяжелело. – Ты, кстати, появился в моем сне.

– Я? – Он положил свой iPhone и умело встряхнул сковороду. Я заметила филе лосося, послушно перевернувшееся, и салат из рукколы в миске. – Пора бы уже.

– Я ничего не понимаю, – пробормотала я, обхватив голову руками.

– Это сложно понять.

– Да, верно.

– Если ты видела меня, значит, видела и свою мать. Вернее, мать Джульетты.

– И ее странный ритуал.

– О! Это был не просто ритуал.

Он был удивительно милым, когда хлопотал на моей кухне как у себя дома. Я вспомнила ощущение, с которым руки Джульетты касались новых платьев, и запах вишневого соуса. Конечно, Люк был прав. То, что сотворила мать Джульетты в ту ночь, вызывало у меня ужас.

Прежде чем я успела спросить Варнера о чем-то еще, он положил в тарелку восхитительно розовый кусок рыбы и подал ее с салатом из рукколы.

– Тебе нужно поесть. – С ловкостью шеф-повара он вымыл сковороду и поставил миски в посудомоечную машину.

Мы встретились взглядами.

– Ты мог бы избавить меня от хлопот и рассказать все сам.

– Я знаю, – усмехнулся он. – Но так нельзя. Просто продолжай смотреть сны, Хелен.

Я повернулась, когда он проходил мимо меня по пути в коридор.

– Ты не кажешься мне приверженцем правил, Люк Варнер.

Он вернулся на кухню, поправляя ремень мягкого кожаного портфеля, перекинутый через плечо.

– Что ж, допустим, у меня уже было из-за этого достаточно неприятностей, так что сейчас я стараюсь соблюдать правила. Кроме того, тебе лучше самой увидеть собственную жизнь.

Он говорил точно так же, как и Люсьен Варнье из моего сна. Я поняла, что ответы на вопросы мне придется искать самостоятельно.

– Так что за опера?

Люк наклонился вперед, как будто собирался открыть мне секрет.

– Это сюрприз. – Схватив ключи со стойки, он потрепал меня по голове как шестилетнего ребенка. – Мне пора. Нужно продать одну картину.

Прежде чем пройти в коридор, он повернулся.

– Опера… относись к ней как к премьере.

– Приказываешь мне приодеться?

– Так точно, – усмехнулся он.

Спустя мгновение я услышала, как за ним защелкнулась входная дверь.

Когда Люк ушел, я полезла в сумку и вытащила альбом с картинами Огюста Маршана, который купила вчера по дороге домой. На самом деле мне стало жаль Маршана – его альбомы продавались за бесценок. Они были разбросаны на прилавках с уцененными товарами, словно прошлогодние календари с кошками. Пролистав альбом, я ощутила странное чувство узнавания. Передо мной предстали дети из деревни. Дело было не столько в лицах, сколько в местности. На одной картине изображался каменный колодец и сидящая перед ним маленькая девочка. С обратной стороны я нашла другую картину, и рука вмиг отдернулась, как будто обожженная раскаленной сковородой. На меня смотрела обнаженная девушка. Я. Темно-рыжие кудри расплескались вокруг головы в нижней части картины. Рисунок выглядел очень личным. Девушка поднимала глаза, как будто глядя на зрителя… или на художника? Работа выглядела до боли знакомой. Даже не сама картина, а сцена, атмосфера, в которой она писалась. Закрыв глаза, я почувствовала складки драпировки, окутывающей холодное обнаженное тело. Я знала, как пахло в комнате и что ветерок задувал через правое окно, развевая волосы и вызывая озноб. Но девушка не смела прикрыться. Это была сцена из сна, который недавно мне приснился. Я прочитала название: «Джульетта». Та самая картина, о которой рассказывал Люк. Теперь она принадлежала частному коллекционеру.

Думая об опере и пытаясь отвлечься от произошедшего, я принялась рыться в шкафу, но ничего достойного оперы-сюрприза не нашла. Тогда я решила действовать иначе – набрать номер Микки и позвать его в экстренную поездку по магазинам. Мы встретились в бутике на Коннектикут-авеню. Примерки проходили в спешке, поскольку по субботам магазин закрывался в шесть часов. Перебрав несколько вариантов, я выбрала великолепное шелковое платье стального синего цвета от Рим Акры с тюлевой накидкой и изысканной золотой отделкой. Оно выглядело как платье из другой эпохи, вдохновленное интерьерами Версаля. Возможно, я руководствовалась воспоминаниями о Джульетте: платье напомнило мне наряды из ее шкафа на бульваре Сен-Жермен.

Пока я переодевалась, Микки зашел на сайт Кеннеди-центра и выяснил, что недавно стартовала постановка «Вертера» Жюля Массне, однако на вторник в афише этой оперы не было.

– О, как это романтично, – сказал Микки, взъерошив мне волосы. – Женщине, которая знает все, что происходит в Вашингтоне, хотят устроить сюрприз!

– Пойдем. – Я махнула рукой в сторону Коннектикут-авеню.

Будучи джентльменом, Микки нес тяжелую сумку с моим новым платьем.

– Как думаешь, я похожа на древнюю душу? – выпалила я, остановившись в середине квартала.

– Нет, только на древнюю клячу, – откликнулся Микки с улыбкой.

Я бросила на друга сердитый взгляд.

– Ты веришь в прошлые жизни?

– Вот дерьмо. Неужели после истории с Роджером ты уверовала? Только прошу, не отдавай себя религии целиком и полностью! И уж тем более не становись баптисткой! Иначе придется раз и навсегда забыть о хорошем сексе. – Микки остановился. – Знаешь, у нас в Джорджтауне есть экстрасенс. Ее все рекомендуют. Может, сходим к ней и проверим, что она умеет? В Джорджии у меня жила тетя, и она все время ходила к экстрасенсам. И вот однажды ей сказали, что моя мать умрет.

– Но твоя мать жива, Микки.

– Но тетя-то умерла. – Он приподнял бровь. – Значит, экстрасенс оказалась близка к истине.

– Боюсь, я с тобой не соглашусь, Мик. Мать и тетя – это два разных человека.

– Они были близнецами, Хелен! Двойняшками. Поверь, она правду сказала.

Что мне нравилось в Микки, так это то, что, если ему в голову приходила идея, на поиски приключений отправлялись мы оба. В тот день мы поехали на такси в Джорджтаун на встречу с мадам Ринки, назначенную на шесть тридцать вечера.

В шесть двадцать пять мы остановились на М-стрит перед магазином мужских джинсов True Religion.

– Эм, Микки? Здесь не салон магии, а магазин джинсов. – Я указала на витрину.

– Она наверху, тугодум. Кстати, когда мы закончим, купим тебе джинсы, в которых твоя задница не будет выглядеть жирной. Нет, все не так плохо, ты не подумай! Я даже на днях кому-то признался, что развод тебе к лицу.

– Не уверена, что соглашусь. С кем ты обо мне говоришь?

Пожав плечами, Микки открыл дверь под номером 202 и махнул рукой, чтобы я проходила первой. Пока я поднималась по деревянным ступеням, слыша эхо своих шагов, я осознала, что Микки оценивал мою задницу. И не самым лучшим образом.

Мадам Ринки, крупная ямайская женщина, тепло поприветствовала нас и предложила чашку чая. Приемная перед ее кабинетом была завалена бульварными газетенками за 1992 год с пожелтевшими страницами. Там же стояла витрина, где продавались кристаллы за $13,25. Нас с Микки провели за занавес из бисера, и мы оказались в другом помещении, выходящем на М-стрит. Я поняла это по сигналам машин, застрявших в пробках.

Микки рискнул первым. Мадам Ринки погадала ему на картах Таро и долго вглядывалась в линии на ладонях.

– Вижу ребенка в будущем, – изрекла она наконец. – Крупный мужчина с темными глазами. Ты его любишь, а? Знай, что без проблем все равно не обойдется.

Микки хотел детей, так что предсказание попало в точку. Не думаю, что было сложно догадаться о сексуальных предпочтениях Микки, но вот крупный мужчина с темными глазами оказался весьма точным описанием его нынешнего парня, похожего на знаменитость. Пока что эта женщина держалась лучше, чем я ожидала.

Когда подошла моя очередь, мадам Ринки жестом пригласила меня сесть в кресло, все еще теплое после Микки. Он тем временем направился к скамейке и уткнулся в свой телефон.

Я наблюдала, как экстрасенс раскладывает карты, переворачивая их одну за другой.

– Позволь мне посмотреть твои руки?

Я послушно положила локти на стол и скучающе оглядела комнату.

Женщина взглянула на карты, затем снова на мои руки.

– Кто ты? – Она подняла глаза.

– Редактор. – Я нервно сглотнула.

Мадам Ринки покачала головой.

– Нет, кто ты? Это ненормально. Ты видела свою руку?

Перевернув ладонь, я ахнула от неожиданности. На руке появилось несколько линий, которых не было еще неделю назад.

– Не понимаю… Раньше мои руки выглядели иначе.

– Погляди-ка сюда. – Мадам Ринки коснулась каждой линии. – У тебя четыре линии жизни, но только одна линия любви.

– Ты интересовалась прошлыми жизнями, – услужливо прочирикал Микки, указав на мою ладонь. – Вот видишь?

Тем не менее известие меня не потрясло, и мадам Ринки это заметила.

– Но тебе и так все известно. – Женщина вскинула бровь. – Ты жила и умирала прежде.

Я кивнула.

– Трижды.

Мадам Ринки серьезно покачала головой.

– Это проделки дьявола. – Сложив руки в молитвенном жесте, она что-то пробормотала, пока ее золотые браслеты звонко лязгали друг о друга. Внезапно указала на мою ладонь: – Все это дурно пахнет. Уходи. Я не хочу в этом участвовать.

– Уйти? – переспросила я.

– Я не хочу, чтобы ты здесь находилась. – Она встала из-за стола и указала на дверь. – Уходи.

– Дай посмотреть! – Схватив меня за руку, Микки в свою очередь уставился на линии.

– Мадам Ринки? – обратилась я, заметив капельки пота на ее верхней губе. – Я не знаю, почему это происходит. Прошу вас… помогите мне. Я не знаю, что я такое.

– Все просто. Тебя проклял дьявол.

Что ж, она не сказала ничего нового. Все это произошло из-за той ночи на кухне Джульетты, когда ее мать вызвала демона. И тем не менее теперь все встало на свои места. Взглянув на ладонь, я заметила, что две линии длиннее остальных – вторая и четвертая. Как бы я ни хотела это отрицать, происходящее было реально.

– Вы сможете мне помочь?

– Нет. – Она покачала головой.

– Но мне нужна помощь.

Женщина опустила глаза.

– Пожалуйста, – с нажимом вымолвила я.

– Я знаю кое-кого, кто мог бы помочь.

Следующие несколько дней я ждала звонка мадам Ринки. Сны мне больше не снились, и я чувствовала себя так, будто зря тратила время – время, которого у меня не оставалось. Люк исправно звонил и интересовался моими снами, но, похоже, разочаровывался, когда узнавал, что никаких видений из прошлого больше не приходило.

Во вторник такси остановилось перед центром Кеннеди – впечатляющим зданием на реке Потомак, в котором размещалось сразу пять действующих театров. Мы с Роджером были оперными завсегдатаями, поэтому я узнала нескольких пожилых сотрудников, одетых в красные пиджаки. Я прошла через Зал Штатов и направилась дальше по красной ковровой дорожке, любуясь начищенным мрамором и высокими потолками с именами выдающихся вашингтонцев. Я остановилась возле надписи «РОДЖЕР И ХЕЛЕН ЛАМБЕРТ», а затем продолжила путь к концу зала, где располагалась импрессионистическая бронзовая статуя Джона Ф. Кеннеди.

Слова мадам Ринки никак не выходили из головы: «Тебя проклял дьявол».

Голос Люка раздался как нельзя кстати:

– Потрясающе выглядишь.

Я повернулась и увидела, что он направляется в мою сторону. Может, он и был дьяволом в смокинге? Глядя на свой наряд, я не могла не согласиться с его похвалой. Платье от Рим Акры выглядело так, будто его сшили специально для меня. Я собрала волосы в низкий пучок, оставив несколько прядей на висках, как у Джульетты ЛаКомпт.

– Благодарю. – Я присела в легком реверансе. – Что не сделаешь ради оперы.

Люк улыбнулся, но ничего не ответил.

– Позволите? – Он взял меня под руку, скорее как отец, чем как парень на свидании, и повел направо к «Эйзенхауэру», моему любимому театру, в котором ставили большинство камерных опер. Перед входом на витрине красовались два великолепных платья из известных опер. Как ни странно, я заметила, что других посетителей не было.

– Что ты задумал?

Люк открыл дверь в тускло освещенный театр.

– У нас есть билеты? С номерами реальных мест?

Засмеявшись, он зашагал вверх по лестнице.

– У нас есть места, не волнуйся.

Я последовала за ним, сперва по лестнице, потом вниз по коридору, где нас ждал сотрудник, готовый открыть президентскую ложу. Стены и потолок «Эйзенхауэра» были обтянуты красной тканью, напоминающей бархат; люстры над головами напоминали мне бабушкины броши.

Как только мы сели, Люк кивнул сотруднику театра, и я заметила движение в оркестровой яме. Занавес открылся, на сцене запорхали танцоры. Затем появилась примадонна. Я почувствовала прилив ностальгии, хотя не могла понять причину. Я никогда раньше не видела эту оперу, и все же она казалась мне очень знакомой. Постановка была другой, более авангардной, но я закрыла глаза, и тогда захлестнувшая меня увертюра напомнила об ощущении столкновения с чудом, которое я испытала когда-то. Но где?..

Я вспомнила мадам Ринки и свои жизненные пути. Я понимала французский, на котором звучали арии, что было невозможно – в этой жизни.

Я закрыла глаза. «Оффенбах», – мелькнула мысль, всплывшая из глубин подсознания. Я не знала Оффенбаха. Поправка: Хелен Ламберт не знала Оффенбаха. И не говорила по-французски. Однако какая-то часть меня прекрасно помнила эту музыку.

– «Сказки Гофмана», – прошептал Люк. – Любимая опера Джульетты. Они только что завершили сезон в Торонто, и я нанял их на ночь.

Слова Люка прозвучали тяжело, гулко, точно в замедленной съемке. А потом все помутнело.

Глава 13

Джульетта ЛаКомпт

Париж, Франция, 1896 год

Колоратурное сопрано затихло, и певица драматично упала на пол. Другой персонаж повернул механизм на ее позвоночнике, возвращая ее к жизни, заставляя ее голос взлететь под своды зала подобно птице. Музыка, спектакль, сам театр были настолько великолепны, что Джульетта едва ли могла воспринимать что-то еще. Она сидела с широко раскрытыми глазами, не замечая, что Люсьен Варнье внимательно ее изучает.

Голос певицы снова стих, и дива в костюме куклы упала на сцену. Ее юбка эффектно расплескалась по полу, пока другие герои собирались вокруг, надеясь скрыть ее истинную сущность. На самом деле она была вовсе не женщиной, а куклой, которая обманывала влюбленного главного героя, Гофмана.

Весь спектакль, от атмосферного газового освещения до искусно нарисованных задников и декораций, стал для Джульетты настоящим праздником. Сплетение гармоний и неотступных мелодий дало голос чувствам, о которых Джульетта не подозревала, пока не села в кресло из красного бархата. Это был звук потери – ее личной потери, теперь разыгранной на ее глазах. Спектакль ранил сердце Джульетты, точно нож. Казалось, река звуков изливала в мир то, что таилось в глубинах ее души.

Той ночью на Джульетте было платье с расшитым бисером лифом в темно-синих и золотистых тонах и шифоновая юбка цвета океана и золота. К этому наряду она подобрала эффектное темно-синее пальто из бархата и кружева. За несколько месяцев, прошедших с момента приезда в Париж, Джульетта многому научилась. Она гордилась тем, что стала разбираться в литературе, музыке и моде.

Как обычно, Джульетта пробежала взглядом по зрителям, высматривая профиль Маршана. «Сказки Гофмана» проходили не в Парижской опере, а в небольшом театре, где ставились разношерстные дешевые спектакли. Маршан вряд ли пришел бы сюда, его вкусы были слишком изысканными. Друзья Варнье придерживались авангардных взглядов, но Люсьен пообещал ей, что однажды отведет ее в ту самую Парижскую оперу, в Опера-Гарнье.

После представления Варнье повез Джульетту на омнибусе по новым широким улицам, вытесняющим более мелкие и бедные кварталы. Они вышли в Люксембургском саду, где Джульетта взяла Варнье под руку. Лишь мельком Джульетта замечала более мрачную сторону Парижа: замаранных детей, мужчин в поношенных пальто и проституток в тонких накидках или без них, но с ужасно утомленными лицами. Она всегда всматривалась в тускло освещенные улицы в поисках улыбки Маршана, но так ее и не нашла. Издалека она заметила небольшую карусель, о которой рассказывал Маршан. Это место было одним из его любимых.

– Понравился спектакль? – спросил Варнье, закурив.

Джульетта кивнула, пытаясь разглядеть карусель, прежде чем та скрылась из виду. Невзирая на красоту спектакля и прелесть парижских улиц, мысли то и дело возвращались к Маршану. Она любила его, но во что вылилась эта любовь? Все закончилось кончиной матери. Кончиной жены и ребенка Маршана. Он предупреждал, что пути назад не будет, и оказался прав. Но знал ли он, какую цену они оба заплатят? Джульетта носила его ребенка. Часто она задавалась вопросом, что бы она делала, если бы мать не забрала его с помощью темной магии, – а она была уверена, что это темная магия.

– Твои мысли где-то далеко, – заметил Варнье.

– Не особо, – солгала Джульетта.

– Ты знаешь историю этой оперы?

– Нет, – сказала Джульетта, заставив себя сосредоточиться на словах Варнье.

– «Сказки Гофмана» – проклятая опера. – Освещенный огнями Пантеона, Люсьен прикоснулся к шелковой шляпе и глубоко затянулся. – Оффенбах умер, не закончив ее. Восемь лет назад во время представления в Комической опере вспыхнул пожар. Они только-только начали ее показывать. И это было уже не первое возгорание. После второго представления в «Рингтеатре» произошел взрыв газа. «Сказки Гофмана» – особенная опера.

В тот вечер в Париже кипела жизнь. Смех и ритмичный звук лошадиных копыт за пределами сада смешивались с постукиванием трости Варнье.

– Вы верите, что оперу можно проклясть?

– Да, Джульетта. Я верю в проклятия. Я думаю, они вокруг нас. – Варнье горько рассмеялся, снова переключив внимание на сигарету.

Следующие несколько недель прошли непримечательно. За легким завтраком, состоящим из выпечки и чая, Джульетта читала Le Temps, Le Figaro и Le Petit Journal[23]23
  Названия французских газет.


[Закрыть], пытаясь хоть что-нибудь разузнать о Маршане. Днем к ней приходил учитель по итальянскому и английскому языкам, одаривая стопками книг для прочтения. Кроме того, каждую неделю Джульетта брала уроки игры на фортепиано. Варнье планировал поездку в Италию летом, чтобы Джульетта могла увидеть искусство и оперу Флоренции.

Джульетта вспомнила, что Маршан учился во Флоренции. Она цеплялась за каждую связь с художником, пусть самую далекую. Каждую ночь месье Варнье встречался с ней за ужином, и они ели boeuf[24]24
  Говядина (с французского).


[Закрыть], устриц, кролика, форель и салат с белыми трюфелями. Варнье рассказывал Джульетте о вине и шампанском, а также познакомил ее с вишневым бренди, который стал ее любимым напитком. Она смаковала каждый из этих уроков, надеясь, что однажды они сделают ее еще более желанной для Маршана.

Но больше всего Джульетта преуспела в игре на фортепиано.

Поначалу Джульетта боролась с клавишами, но через год уже бегло читала ноты. Произведения становились все труднее, требуя все большей беглости пальцев, все большего мастерства. Она перешла к простым пьесам Шопена, на втором году обучения – к этюдам. Когда ноты окончательно уложились в ее голове, она научилась читать музыку – смотреть в ноты и слышать их, не прикасаясь к клавишам. Джульетте нравилась техничность и сложность занятий на фортепиано; в отличие от поэзии или искусства, которые можно интерпретировать субъективно, здесь каждая нота была либо верной, либо нет. Каждый день Джульетта бросала себе вызов, чтобы совершенствовать свой талант. Откровенно говоря, Джульетта не была уверена, что у нее есть талант, но его с лихвой заменяло упорство, восхищавшее ее учителя. Ко второму году обучения старик решил, что она вполне может сочинять короткие произведения.

Однажды вечером, склонив голову к клавишам, Джульетта работала над новой песней и была настолько поглощена сочинением, что не сразу заметила легкий сладкий запах цветов, плывущий по комнате. Оторвав пальцы от клавиш, она повернула голову, чтобы выяснить источник аромата: стоя у стены, за игрой Джульетты наблюдал месье Варнье.

– Великолепно. – Он одарил ее короткими аплодисментами.

– Спасибо, – поблагодарила Джульетта, чуть поклонившись.

В воздухе витало что-то, чему трудно было дать имя. Джульетта начинала улавливать музыкальность их разговоров и знала, что повисшая сейчас долгая пауза – фермата – не была для них типична.

Во рту у нее стало сухо.

Джульетта ничего не знала о том, куда уходит Варнье днем или вечером после ужина. Часто она ждала, когда ранним утром он поднимется по лестнице, пройдет мимо двери ее спальни и заглянет перед тем, как отправиться к себе. Войдя в комнату, он всегда начинал расспрашивать о книгах, которые она читала, или просил сыграть для него новую песню, неустанно рассыпаясь в любезностях. А когда Варнье уходил, помимо усталости Джульетта чувствовала волнение.

Шли месяцы, и она продолжала отправлять письма своей семье. Много раз она писала отцу, интересуясь, связывался ли с ним Маршан. Она несколько раз выражала желание встретиться с родными, но Варнье лишь с улыбкой отвечал, что это «больше невозможно». Хотя новости из дома приходили редко, отец никогда не писал ни о Маршане, ни о желании увидеться. Девушка знала, что дважды в год он приезжает в Париж, чтобы торговать на рынках, но о встрече речь даже не заходила. Ей это казалось странным, поскольку отец вроде как должен интересоваться жизнью своего старшего ребенка. В письмах Джульетта прибегала к обману, рассказывая, что работает горничной. Ей было стыдно, что отец, брат и сестра трудятся в поле, а она часами сидит за фортепиано или нежится на пуховых перинах.

Летом 1896 года, когда Джульетта пробыла в Париже один год, отец написал, что снова женится. Джульетте казалось, что жизнь, которую она знала в Шаллане, постепенно угасает. Ей не нравилось, что отец выбивается из сил на ферме, поэтому она решила обратиться к Варнье. Девушка объявила ему, что хочет облегчить жизнь своей семьи. На следующее утро она нашла на столе еще одну сумку с золотыми франками. Та была настолько похожа на мешочек, который доставили отцу незадолго до ее отъезда из Шаллана, что теперь Джульетта не сомневалась в личности отправителя. Вот только зачем?.. Джульетта до сих пор даже не приблизилась к правде. Он не знала, что связывало ее покойную мать и Варнье, а сам он отказывался это обсуждать.

Посчитав деньги, Джульетта обнаружила, что монет было больше, чем отец зарабатывал за год.

– Свадебный подарок, – с улыбкой сказал Варнье, хотя Джульетта не упоминала о повторном браке отца. Она решила, что Мари каким-то образом перехватывает письма и читает перед отправкой. – Скажи ему, что тебе повысили жалованье и что теперь ты гувернантка.

– Он поймет, что это ложь.

– О, Джульетта. – Варнье покачал головой. – Ты неправа. Он захочет верить и обязательно поверит. Наши иллюзии слишком крепки, чтобы мы могли за них не цепляться.

Хотя Джульетта одевалась по последней моде, получала образование и могла свободно гулять по улицам Парижа с Полем или Варнье, она не могла избавиться от ощущения, что стены дома на бульваре Сен-Жермен стали для нее клеткой. Была ли ее свобода одной из тех иллюзий, о которых говорил Варнье? Она держалась за одну лишь надежду, за одно желание, что Маршан каким-то образом найдет ее и заберет с собой.

Привыкшая беззаботно бегать по сельской местности, Джульетта никогда раньше не выходила на улицу с зонтиком. Более того, теперь ее всегда сопровождали Варнье или Поль. На прогулках она пыталась вспомнить улицы, которые рисовал Маршан. Она искала художника среди бородатых мужчин в белых рубашках, встречавшихся ей на побережье Сены. Время от времени, когда Джульетта встречала женщину в желтом платье, она вспоминала ту странную особу на платформе в Шаллане, которая так жадно на нее смотрела. Джульетта больше никогда ее не видела, хотя та наверняка направлялась в Париж, пока отец ее не остановил. Возможно, это была всего лишь бедная сумасшедшая.

Одним из постоянных мест, куда во время прогулок Джульетта заглядывала постоянно, стал независимый книжный магазин Эдмона Байи на улице Шоссе-д’Антен. Варнье регулярно беседовал с тамошними посетителями, обычно с художниками, – джентльменами в очках и котелках. Помимо художников он любил поболтать со своим другом, композитором с толстым животом и длинной бородой.

Во время одного из таких разговоров Джульетта заметила небольшой уголок фортепианной музыки. Первым делом она открыла сборник пьес Клода Дебюсси. Следующим стал Эрик Сати. Произведения Дебюсси, на ее вкус, звучали вызывающе, а вот Сати поистине очаровал Джульетту. «Три гносиенны» Сати показались ей в меру сложными, с причудливыми гармониями и интригующе рваным ритмом.

Джульетта направилась к прилавку, чтобы купить ноты (их издали в типографии Le Figaro Music и датировали сентябрем 1893 года), когда заметила небольшую стопку газет. В одной из них, выпущенной больше месяца назад, была напечатана статья о роскошной жизни художника Огюста Маршана.

С колотящимся сердцем Джульетта просмотрела статью, где утверждалось, что Маршан жил в одном из самых фешенебельных районов Парижа. Поспешно купив газету, Джульетта спрятала ее в складках шали.

Вернувшись в свою комнату на бульваре Сен-Жермен, она снова и снова перечитывала статью, пока не запомнила ее почти наизусть. В этом году картины Маршана были удостоены множества наград, они начали украшать гостиные престижных парижских отелей. Как отмечал автор статьи, карьера художника процветала, и он с нетерпением ждал ежегодной выставки во Дворце индустрии, где снова будут выставлены обнаженные портреты Маршановских нимф.

Минувший год слегка стер воспоминания, и временами Джульетте казалось, что все это был сон. Однако когда она увидела фотографию Маршана, воспоминания нахлынули волной. Джульетта вспомнила все: волосы, разрез глаз, висящие на бедрах брюки, мягкий живот под хрустящим хлопком рубашки, запах. В последнем абзаце упоминалось, что Маршан, вдовец с двумя детьми, очень востребован в обществе – женском в том числе.

В тот вечер Джульетта снова заговорила с Варнье об опере.

– Я бы хотела посмотреть оперу. Настоящую оперу, а не эти… представления.

– Эти представления, как ты говоришь, – новейшее искусство. Настоящие художники, в отличие от их буржуазных подобий, не рисуют выхолощенную красоту, пока все вокруг них гниет.

Варнье явно говорил не об опере. Он говорил о Маршане. Неужели Мари показала ему газету?

– Вы обещали отвести меня в Опера-Гарнье, – осторожно напомнила Джульетта, продолжая жевать курицу. – Не просто в оперу.

Варнье выглядел взволнованным.

– Когда тебе исполнится восемнадцать.

– Но до восемнадцати еще целый год! – Джульетта была в ярости.

– Можешь протестовать сколько угодно. Я все равно не передумаю, – отрезал Варнье. – Ты слишком юна.

– Вы все время так говорите, – фыркнула Джульетта, в знак протеста скребя ножом по тарелке.

– Твоя ребяческая реакция только подтверждает мои опасения, – прошептал он.

Чтобы его расслышать, Джульетте пришлось перестать резать мясо.

– Я скажу это только один раз. Больше повторять не буду. Когда ты была ребенком, ты тоже думала, что достаточно взрослая для многих вещей. Под моим присмотром ты не совершишь подобных ошибок. Я ясно выразился?

Джульетта вспыхнула от гнева.

– Ты меня поняла?

– Oui.

В июне следующего года Джульетте исполнилось восемнадцать, и вместо Парижской оперы Варнье взял ее в Италию. Большую часть осени ее таскали на экскурсии по церквям Рима, Флоренции и Милана. В конце концов Джульетта научилась отличать Тициана от Рафаэля, но тоска по Маршану только усилилась, ведь в их полотнах и фресках на церковных стенах она все равно видела его. Она видела Маршана в каждом мазке, в оттенке синего, в драпировках и маслах, которыми художники затеняли обнаженную грудь или бедро. Если Варнье надеялся, что поездка заставит ее позабыть о Маршане, он ошибался.

Как будто чувствуя ее тоску, он нашел другого учителя по фортепиано, и они поселились в Риме до окончания рождественских каникул. Новый преподаватель спросил у Джульетты, как давно она занимается, и когда она сказала ему, что учится всего два года, мужчина был совершенно поражен.

– Проделки дьявола! – воскликнул он. – Ты слишком хороша! Как Паганини!

– Паганини?

Низкорослый мужчина придвинулся ближе, и Джульетта почувствовала неприятный запах его дыхания.

– Никколо Паганини, виртуоз. Говорят, он убил женщину и заключил ее душу в скрипку – дар дьяволу в обмен на талант. В пении его скрипки слышался ее плач.

– Какой ужас.

Учитель пожал плечами.

– Вряд ли бы вы так утверждали, если бы хоть раз слышали его игру.

Мужчина умолял Варнье отправить Джульетту в Вену учиться у величайшего преподавателя фортепиано в Европе. Джульетта могла бы ездить в Лондон и Нью-Йорк и выступать с концертами.

– Она может прославиться, – твердил учитель.

Возможно, потому, что он слишком настаивал на этом, Варнье собрался и покинул Рим, забрав Джульетту с собой.

Они вернулись в Париж в феврале, и Джульетта почувствовала себя другой. Ей казалось, что простая деревенская девчонка ушла навсегда. Теперь она разбиралась в тканях, винах и еде. Она читала книги на итальянском, – медленно, но все же читала. Закрывая глаза, Джульетта чувствовала запах оливковых рощ, чеснока и свежего базилика. Когда она смотрела в зеркало, она видела: девочка, которую когда-то рисовал Маршан, постепенно превращалась в женщину, способную самостоятельно убирать волосы в изысканные прически и закреплять их драгоценными гребнями и диадемами. Лицо ее лишилось детской полноты. Когда Джульетта шла по улице в бархатном прогулочном жакете и шелковой шляпе, держа под руку Варнье, она замечала восхищенные взгляды прохожих. Кроме того, для нее не остался незамеченным тот факт, что Варнье нравилось уделяемое ей внимание.