Текст книги "Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях"

Несколько времени спустя султан сидел в Ялдыз-киоске. Поодаль проезжал наш посланник А.П. Бутенев с супругой верхом в сопровождении одного ливрейного. Султан приказал своему адъютанту Иззет-бею узнать, кто этот господин. Иззет-бей доложил. «А знаешь ли ты, что значит русский посланник?» – спросил султан. – «Нет, государь». – «Ятебе поясню: это государственный человек той державы, которая столько раз наказала и меня, и моих предков за бесчинства янычар и пашей, которые храбро душили безоружных райя, а пред русским батальоном устоять не могли. Смотрите же, представитель такой державы, человек, облеченный всей доверенностью своего государя, прогуливается верхом с супругой да с одним слугой (ялныз, мадамасы иле, ее бир ушаг иле́). А последний из моих слуг, какой-нибудь шараб-эмини (инспектор питья) тянет за собой по улицам хвост из десяти слуг. С вами ничего не сделаешь. Ей-богу, жаль (чаре́ йок, валла́х язык)».

Иным читателям покажется довольно странной мысль, что Махмуд мог бы довершить реформу обращением правительства и двора в христианскую веру. Не стану доказывать, что реформа в том смысле, как направлял ее Махмуд, повела бы необходимо к обращению в христианство самого султана. Независимо от всяких логических умозаключений, мое убеждение основано на факте. От лица, весьма приближенного к султану Махмуду, были мне сообщены в 1845 г. весьма любопытные и совершенно достоверные подробности о том, как султан еще в 1830 г. предчувствовал, что наступит пора принять религию большинства своих подданных. Даже дружелюбные внушения извне были тогда ему сделаны в этом смысле. Рассказывать подробности эти еще не время.

[Базили намекает на заявление, которое сделал Николай I в 1830 г. на торжественном приеме Халиль-паши, присланного Махмудом II в Петербург для обмена ратификационными грамотами. Николай I просил передать Махмуду II дружеский совет покинуть мусульманское исповедание и принять православие. Вероятно, слухи о намерении Махмуда II принять христианство, доверчиво воспринятые Базили, распускались Портой в начале 30-х годов с определенными политическими расчетами. – Прим. ред.].

Что касается совершенного безверия Махмуда и всех просвещенных мухаммедан, я думаю, что это не новость для тех из моих читателей, кто знаком с Востоком. Не только нынешнее поколение образованных турок ни во что не верует, пребывая в самом грубом материализме, но гораздо прежде того брожения, которое сопровождает всякую реформу, религия образованных мухаммедан ограничивалась деизмом.}.

Возвратимся к нашему рассказу. Мухаммед Али, принужденный довольствоваться жребием вассала и расширением пределов вверенных ему областей, удерживал, однако ж, за собой хребет Тавра, будто в залог и в угрозу новых покушений на потрясенную им империю. Зато султан со своей стороны в обеспечение своего спокойствия заключал Ункяр-Искелесский договор с Россией. Россия обязывалась моральным и материальным своим содействием защитить Османскую империю в случае новых напастей. Договоры должны быть основаны на взаимности, иначе та держава, которая приобретает право защиты, становится покровительствующей. Россия не могла ожидать от Турции ни материального, ни морального содействия. Посему-то особенной секретной статьей пояснялось, что Турция освобождалась от подобной обязанности к России, а взамен обещанной защиты долженствовала только закрыть Дарданеллы военным судам всех наций.

Договором этим облекалось впервые в дипломатическую форму правило, постоянно существовавшее и которое затем вошло в международное европейское право по общему согласию великих держав в 1841 г., когда исходил срок Ункяр-Искелесского трактата. Итак, вопрос о праве был разрешен Европой согласно тому началу, которое положено было Россией. Не менее того общественное мнение во Франции и в Англии возопило противу притязания России закрыть военным флотам пролив, который никогда не был им открыт. Обе западные державы протестовали. И трактат, и протесты никаких практических результатов не имели. Дело по существу своему пребыло отвлеченным.

Общественное мнение Запада упускало из виду исторические факты, совершенно поясняющие самое направление, которому следовал русский кабинет в новом договоре с Портой. При греческих императорах мореходные республики Италии вели деятельную торговлю в Черном море. Турки по завоевании Константинополя закрыли море это европейской торговле. Три с лишком века было оно частной собственностью Турции. Торговое мореплавание под турецким флагом ограничивалось грузами продуктов, забираемых насилием и без платы с Дунайских княжеств для прокормления столицы, да грузами кавказских невольников и невольниц. Ни один европейский флаг не мог показаться там, где за тысячу с лишком лет до Рождества Христова свободно плавали корабли Древней Греции.

Когда Россия завоевала северный берег Черного моря, она Кючук-Кайнарджийским трактатом заставила Турцию отречься от своей завистливой монополии и открыла всемирной торговле поприще новой деятельности. Заботясь о безопасности своих беззащитных берегов и охраняя своим флотом торговлю всех народов в этом внутреннем море, она без сомнения не могла довольствоваться тем обеспечением, что султаны по праву, основанному на обычае, не впускали в Черное море военных флотов, а потому обратила право это в обязанность султанов на основании здравой политической теории. Но в существе могла ли она полагаться на договор, подписанный турецким правительством по делу собственной ее безопасности? Могла ли она полагаться на прочность этого договора, тогда как Западная Европа так завистливо смотрела на законно преобладающее ее влияние на Востоке, влияние чисто охранительное? Естественным последствием расслабления Османской империи есть периодический перевес влияния то одной, то другой из великих держав. После Адрианопольского мира и особенно в описываемую нами эпоху перевес по необходимости принадлежал России, но без сомнения не навсегда, даже ненадолго, какова бы ни была мера оказанных благодеяний, какова бы ни была умеренность ее действий. Вот почему Ункяр-Искелесский трактат ограничивался восьмилетним сроком, и в то же время приступала Россия к усилению материальных средств своей защиты в Черном море.

Глава 7
Обзор последствий Кютахийского договора. – Влияние преобразований в Сирии и Малой Азии. – Поход турок в Курдистан. – Чувства народные по обеим сторонам Тавра. – Разочарование арабов. – Ложное мнение о возрождении арабской народности. – Замыслы и возгласы Мухаммеда Али. – Новое правительственное устройство Сирии. – Преобразование финансовой системы. – Подушный оклад. – Приходы и расходы египетского паши в Сирии. – Карантины, полиция, почта.

Нас отвлекли от Сирии те великие события, которых последствием было семилетнее владычество египетского паши над этой страной. Ибрахим-паша, выступая своевременно из Анатолии, обеспечил за собой ту неоцененную выгоду, что народонаселения этого края видели в нем только освободителя от притеснений местных властей и мстителя правоверного народа за еретические нововведения султанш, но не успели довольно ознакомиться с приемами египетского правления, не успели даже разглядеть, что вся сила Ибрахима была основана на системе преобразований еще более резких, более тягостных для народа и противных фанатическим предрассудкам ислама, чем преобразования Махмуда. В самом деле, целью султана было облегчить участь племен, раздираемых дробным деспотизмом вассалов, и заменить феодальные бесчинства наследственных беев или полномочных пашей систематическим устройством единой власти по всему пространству империи. Паша египетский стремился лишь к тому, чтобы извлечь из подвластных ему племен как можно более средств к совершению самых честолюбивых замыслов, основывая свои политические расчеты не на любви народной, но на развитии материального своего могущества.

Сирия, которая так охотно предалась Ибрахиму, была осуждена тяжким опытом искупить вину своего отпадения от законного государя. В этот край, совершенно противоположный Египту и по географическому образованию, и по преданиям, и по духу жителей, Мухаммед Али насилием стал вводить египетскую правительственную и финансовую систему. Он укротил вековые анархические наклонности сирийских племен, уравновесил бремя налогов, предоставленных дотоле произволу пашей и местных владельцев. Но в то же время для обеспечения своей власти он был обязан заменить регулярным войском буйные ополчения, в которых состояла дотоле вся военная сила края, и подчинить строевой службе и рекрутскому набору племена, привыкшие к вольным наездам старинных ополчений.

Эти важные преобразования поручил Мухаммед Али сыну своему – покорителю Сирии. Но чем легче было завоевание края, тем тягостнее оказалось затем и для завоевателя, и для страны внутреннее устройство завоеванного края. При первых попытках Ибрахима к преобразованиям сирийские племена стали вздыхать о прежнем правлении турецких пашей, о своей разгульной жизни. Таким-то образом по обеим сторонам Тавра яснее выразились те народные чувства, о которых мы имели уже случай упомянуть. Малоазийские племена, склонив выю под преобразованиями султана, устремляли взоры на Сирию и на Ибрахима, полагая, что любимые предания анархической старины укрылись по ту сторону гор. Племена Сирии в свою очередь проклинали судьбу, бунтовались противу похитителя и вспоминали священные права законного государя.

Между тем ни Мухаммед Али, ни султан Махмуд не могли в глубине души одобрять устройство дел 1833 г. Первый не довольно стяжал по мере своего честолюбия и не терял надежды при первой европейской войне улучить минуту для довершения своих замыслов. Султан, со своей стороны, упитанный той мыслью, которая наполнила все его царствование, мыслью об уничижении своих могущественных вассалов, не мог без глубокой скорби видеть, что его подвиг был не совершен, что вместо покорения Египта он нашелся принужденным уступить и Сирию и как бы раздвоить свою империю после стольких усилий о водворении в ней единодержавия. При таком расположении умов в Константинополе и в Александрии и при таком направлении чувств и желаний в массе народонаселений по обеим сторонам Тавра, естественным образом Сирия делалась как бы передовым постом султана против Мухаммеда Али, а Мухаммед Али обретал в привязанности к нему малоазийских народонаселений сильное орудие противу замыслов Махмуда.

Усмирителю Румелии Решиду Мехмету, которому судьба так жестоко изменила под Коньей, была впоследствии вверена Анатолия, с поручением ввести в этот край новое гражданское устройство и новую военную систему. Религиозный фанатизм, грубые навыки старины представляли здесь подвигу преобразования столько же препон, сколько представили за несколько лет пред тем гению Махмуда и его верховного везира фанатизм народности, живость характера и независимый дух племен румелийских, во нраве, как и в физиономии которых так живо отражается двоякий элемент эллинического и славянского их происхождения.

В весну 1834 г. главная квартира верховного везира была учреждена в Сивасе, на север от Тавра, и предпринято новое правительственное устройство малоазийских областей. Первым условием успеха было введение рекрутских наборов, которыми еще более раздражались народонаселения. Мухаммед Али, пользуясь мнением о нем малоазийских племен, всячески противодействовал. Его происками бунтовались многочисленные кочевья курдов во внутренних хребтах Малой Азии и вдоль персидской границы. Решид Мехмет предпринимал трудный поход в эту дикую страну, поход, довершенный по смерти его Хафиз-пашой{Карательная экспедиция против восставших друзов была предпринята в 1833 г. турецкими войсками под командованием Решид-паши (с 1836 г. ее возглавил Хафиз-паша). Курды, успешно используя партизанские приемы ведения войны, наносили турецким войскам большой ущерб. Только в 1847 г. турецкому правительству удалось временно сломить курдское освободительное движение. – Прим. ред.}. Если турецкое правительство с своей стороны не участвовало в непрестанных восстаниях сирийских племен против египетской власти, несомненно то, что именем султана призываем был народ к оружию противу паши, которого положение относительно Порты с 1833 по 1840 г. не переставало в глазах народа быть враждебным, хотя и облекалось формами подчиненности. По всем этим признакам можно было предчувствовать, что устройство дел 1833 г. было временной мерой, вынужденной теми обстоятельствами, в которых находилась тогда империя. Оно не могло быть прочным политическим актом.

В Европе между тем, и преимущественно во Франции, общее мнение видело в Мухаммеде Али уже не пашу турецкого, но представителя арабского мира, восстановителя политического существования арабских племен. На этой гипотезе основывались теории весьма привлекательные. Три обширные области Турецкой империи, населенные арабским племенем и говорящие арабским языком, нашлись совокупно под управлением человека способного и предприимчивого, после долгих обуреваний, вытерпенных ими в кровавых спорах пашей с эмирами в Сирии, в исступлении сектаторов Аравийского полуострова, в оргиях мамлюков египетских. Новый правитель равно воспользовался и деспотическими своими правами, и усталостью племен, и справедливым их негодованием к тиранам, подпавшим беспощадному его правосудию, и богатствами, которые неведомо дотоле лежали в недрах почвы, так беззаботно затоптанной мамлюками. Он образовал войско, создал флот, призвал к берегам Нила тактику и промышленность Запада, накопил миллионы и устроил правительственную власть, которая до него была расхищена тысячами мелочных деспотов.

Между тем все акты правительственной его системы, все направление его способностей, как и самая война его противу султана, обнаруживали в нем пашу турецкого, а не поборника арабской народности. Арабов он чуждается и питает к ним закоснелое презрение старинного турка к их племени и всю недоверчивость вооруженного гостя среди народа враждебного. Неслыханными насильствами забрал он в строевую службу всех статных феллахов Египта. По истощении Египта он нарядил за рекрутами экспедицию в Сеннар, где старший сын его Исмаил-паша в 1821 г. своими жестокостями привел в отчаяние несчастных негров и был жертвой их бунта. Затем наездами в Нубию и Абиссинию Мухаммед Али захватил сколько мог черных невольников, которыми испещрен фронт египетской армии. Во флот наряжал он народонаселение нильского берега и безжалостно исторгал от семейств детей десятилетних для работ в арсенале и на заводах. Таким образом он составил огромную армию и красивый флот, далеко не соразмерные нормальным средствам края, безусловно им управляемого.

В этом оптимисты увидали благородный призыв к военной славе арабского племени, давно отлученного от наследия побед. Но панегиристы западные упустили из виду именно то обстоятельство, которым можно обозначить степень участия, допущенного арабскому племени в стяжании военной славы и в военном труде: в египетской службе только чин поручика (мулазим) доступен арабам, и потому, что он им доступен, обречен презрению турок, исключительно пользующихся производством во все высшие чины и в армии, и во флоте. Мы имели случай заметить, что арабы храбро дрались под знаменами Ибрахима, бросались в пролом Акки, брали на штыки высоты Беленские; но заметим, что позади каждого отряда во всех этих сражениях следовали пушки, заряженные картечью, и не один раз картечь сгоняла в строй бежавших от неприятельского огня арабов. Притом же регулярные египетские войска получили первоначальное свое воспитание в Морейской экспедиции, в стране, объятой огнем народной и религиозной войны, противу неприятеля, который не давал пощады ни одному мусульманину. Таким образом инстинкт самосохранения научил египетского солдата испить все выгоды строевой службы и дисциплины. Собственные слова Мухаммеда Али лучше всего выражают его отношения к арабскому племени: когда Ибрахим ходатайствовал о производстве в высший чин нескольких поручиков – природных арабов, отличившихся в Сирийском походе, старый паша отвечал ему: «Вспомни, мой сын, что наших (турок) не наберется и десяти тысяч посреди этих миллионов арабов».

И в самом деле, для арабского племени военный деспотизм 10 тыс. мамлюков был заменен 10 тыс. османлы, привлеченных в Египет судьбой Мухаммеда Али из его родины. Замечательное явление: в то время, когда уже иссякал для Египта источник кавказской крови, когда успехи русского оружия укрощали этот постыдный торг невольниками Кавказа, из которых вербовалось несколько веков владетельное племя Египта, Мухаммед Али истреблял последних мамлюков и заменял их храбрую дружину своими румелиотами. Если буйство мамлюков и безначалие, в котором страдал Египет под своими двадцатью четырьмя беками, были заменены правлением благоустроенным и единовластием паши, зато арабское племя искупило впоследствии это благодеяние потоками крови и пота в военной службе и в полевых работах, которым оно было безусловно подчинено, ради величия своего владельца. С этим мощным и послушным орудием в руках Мухаммед Али обратил Египет в рудник богатства и славы для себя, для своего семейства, для своих сподвижников.

Для народа преобразования ограничились тем, что вместо беспутных грабежей мамлюков наступил систематический строгий грабеж монополиями и налогами, вместо кровавых междоусобий мамлюков, от которых народ терпел, хотя в них не принимал деятельного участия, настали далекие походы и сражения, где потоками лилась арабская кровь; вместо прихотливых фантазий{Этим греческим словом называют арабы свои празднества, гуляния, музыку и пляски и народные увеселения, которыми восхищаются в особенности жители Каира.}, которым так страстно предан житель нильского берега, настала пора вынужденного, рабского труда. Если Мухаммед Али в продолжение сорокапятилетнего владычества своего над арабскими племенами пребыл верен своему турецкому происхождению, чуждаясь туземцев и их нравов, и их языка, не допуская их до своей особы, зато и арабские племена никогда сочувствиями своими не усыновили своего владетельного гостя, видя в нем то только, чем он был всегда для них, – пашу турецкого, а не воскресителя арабской народности, как его провозглашает общественное мнение на Западе.

Путешественники и писатели, распространяющие это мнение, указывают на войско, на флот, на арсенал и на фабрики, будто из войска, из флота, из арсенала и из фабрик можно воссоздать народность порабощенного племени. Когда случайностями обычных на Востоке переворотов Сирия и Аравия подпали власти египетского паши, путешественники и писатели западные усмотрели в этих приобретениях будто законное, Провидением присужденное наследие и почли Мухаммеда Али избранным вождем великого подвига, грядущим основателем нового арабского царства. Они упустили из виду собственную его народность, а в наследственной ненависти арабских племен к туркам видели залог отпадения этих племен от турецкой империи.

Действительно, арабы вовсе не сочувствуют завоевателям, обратившим колыбель величия ислама – древний халифат с его священными преданиями – в провинцию своей боевой империи. Чтобы вернее оценить политическую важность этой арабской народности, о которой столько наговорили в эти годы, вспомним, что племя арабское, древнейшее и одно из многочисленнейших в мире, никогда не могло составить одного народа, одного государства. В блистательную его эпоху только пламенное слово Корана могло сковать в одну массу племена, искони разрозненные по самому образованию почвы Аравийского полуострова, этого архипелага оазисов по морю песков, на котором, будто флоты, блуждают караваны пастухов и воинов. Вместе с охлаждением фанатизма ослабли и узы духовного и гражданского союза этих племен, а в наше время взаимные их ненависти едва ли не сильнее общей их нелюбви к туркам. По крайней мере эти местные наследственные распри одного племени с другим, жителя Хиджаза с жителем Йемена, сирийца с египтянином, кочевья заиорданского с поселянином береговой Сирии, горца ливанского с горцем набулусским, эти ненависти, преимущественно вскормленные в Сирии феодальным управлением эмиров и различием вероисповеданий, очевидно служат залогом турецкого владычества над всеми этими племенами и влияния пашей турецких, кто бы они ни были – слуги ли Порты, или вооруженные бунтующие вассалы, каков паша египетский. В течение семи веков, от Сельджукидов – поныне, единственными попытками к политическому возрождению арабского элемента были, по мнению нашему, подвиги Фахр эд-Дина и Дахир эль-Омара, равно и недавнее духовно-политическое волнение арабских племен под учением Абд эль-Ваххаба. Но самые эти попытки послужили только, как мы уже видели, к усилению турецкого влияния. Весьма вероятно, что надолго еще арабские племена осуждены опеке турецкой.

Мухаммед Али хорошо постиг собственное свое положение и видел, как непрочны основания могущества, чуждого народности, этого единственного надежного условия всякой власти. По самому сознанию своей слабости, при наружном блеске армии, флота, завоеваний, торговли и промышленности, при всем упоении честолюбия, при всех порывах его безмерной предприимчивости он не покусился на основание державы независимой из подвластных ему племен арабских. Он мог бы в 1833 г., если бы Османская империя была тогда предоставлена своей судьбе, взволновать всю Турцию, свергнуть султана и возвести новую династию на османский престол; но пока законная власть существовала в столице империи центром гражданской жизни османского племени, победоносному вассалу, переступившему обратно за Тавр в арабский мир, не было дозволено разорвать те слабые узы подданства, которыми он своевольно играл пред внешним светом и на которых единственно было основано политическое его влияние относительно племен арабских.

Кто поближе следил дипломатические приемы Мухаммеда Али во всех его переговорах и с Портой, и с европейскими державами, мог убедиться, что все его возгласы о независимости, все гиперболические исчисления его военных сил, все его угрозы о новой войне с султаном, угрозы, как бы направленные на европейский мир, – все это клонилось единственно к тому, чтобы стяжать наследственные права в своем семействе. Что же касается до странного предложения, сделанного им в 1834 г. Австрии, Англии и Франции, под предлогом обеспечения независимости и целости Османской империи начать с того, чтобы отделить от нее арабские области, а потом объявить войну России, то хитрый паша, обманутый толками западных журналов, которым еще верил в ту эпоху, думал, что кабинеты великих держав причастны страстям журналистов и готовы восстать хором на Россию для уничтожения Ункяр-Искелесского договора. В таком случае паша ласкал себя надеждой среди шума войны европейской довершить вероятные последствия битвы под Коньей, предупрежденные нашим войском и флотом, взволновать Османскую империю и похитить престол. Он навлек на себя строгие или насмешливые отзывы кабинетов, даже того, который во всяком случае потакал ему. Затем он уже не возобновлял своей попытки.

Рассмотрим правительственную систему египетского паши в Сирии в семилетний период его владычества.

Все гражданское управление четырех сирийских пашалыков – Халеба, Дамаска, Тараблюса и Сайды – вместе с пашалыком Аданским было сосредоточено в руках Шериф-паши, облеченного ограниченной властью гражданского губернатора и имевшего пребывание свое в Дамаске. Под его непосредственным начальством состояли муселимы в каждом из городов и округов; впрочем, назначение и смена их зависели от Мухаммеда Али или от Ибрахим-паши, который в пребывание свое в Сирии был облечен от своего отца полномочиями военного и гражданского генерал-губернатора, но только в крайних случаях принимал какие-либо важные меры, не спросясь у отца. В Халебе и в Акке по важности этих городов муселимы имели звание мудиров и заведовали многими окрестными округами. В Бейруте, по торговой важности того города и по центральному его положению, был муселимом флотский капитан, который имел надзор над делами мореплавания и портов по всему берегу Сирии. Шейхи или старосты деревень были в непосредственной зависимости от муселимов. Все это клонилось к сосредоточению и единству правительственной власти. Армия оставалась на военном положении; отношения военных властей к гражданским были основаны на правилах европейской военной системы. Градская и земская полиции только при нарушении общественного порядка требовали содействия военной команды. В каждом городе были учреждены меджлисы, градские думы, из почетнейших граждан – мусульман и христиан – под председательством муселима, который был обязан подвергать их совещанию все важные дела по управлению, а в делах хозяйственных не мог сам собой делать ни малейшего распоряжения без ведома и содействия градской думы. Этим же думам была мало-помалу присвоена власть судебная в делах спорных и преимущественно в делах коммерческих. Что касается до судилищ собственно, мехкеме, основанных на духовном законодательстве мусульман, то они и доселе остаются во всей Османской империи недоступными никакому преобразованию. Под египетским правлением муллы, главные судьи Дамаска и Иерусалима, назначались ежегодно властью султана, и от них зависело назначение в юридическом их округе кадиев и наибов, которые вносили при этом известную плату муллам. Дела уголовные решались обыкновенно правительственной властью по предварительном судебном разбирательстве в духовном ли судилище, или в градской думе, смотря по направлению, какое давала им правительственная власть; затем представлялись на подтверждение гражданского губернатора, или Ибрахим-паши, или самого Мухаммеда Али, судя по важности дела. В разбирательстве и в наказании преступлений политических Ибрахим-паша удержал за собой неограниченную власть прежних пашей и по их примеру произвольно – без суда, без следствия казнил людей, обличенных или подозреваемых в возмутительстве или враждебных египетскому владычеству.

Дамаск. Литография А.Т. Франсия, 1830 г.

Хозяйственная часть, которая при прежних пашах не имела никакого устройства, быв предоставлена их усмотрению, капризу или степени их влияния, получила под новым управлением образование прочное и правильное. Вместе с гражданским губернатором был назначен в Дамаск особый директор по финансовому управлению униат Хана Бахри с титлом бея, родом из Хомса, давно бывший в службе Мухаммеда Али. Он вывел с собой из Египта бухгалтеров-коптов, которые наследственно владеют особенной способностью для счетных дел. При каждой градской думе был определен письмоводитель для доходов и расходов по управлению. Таким образом были подведены под общую систему все налоги и все казенные статьи доходов, принадлежавшие прежде местным властям. С другой стороны, всем должностям, которые прежде вверялись от пашей не только без жалованья, но даже за известную плату с правом пользоваться доходами, присвоенными каждой должности, или, вернее сказать, с правом грабить народ насилием ли или лихоимством, было назначено жалованье и воспрещены лихоимство и подарки. Самые налоги были приведены в систему и в ясность. При прежнем управлении доходы состояли 1) в мири, или поземельной подати; 2) в поголовной подати с христиан и евреев (харадж); 3) в откупных статьях (ильтизам), к которым можно причислить много казенных полей, равно и таможни по внутренней и по внешней торговле и сборы с ремесел; 4) в монополиях, налагаемых здесь, как и во всей Турции, на некоторые продукты или на некоторые отрасли торговли по произволу пашей; 5) и главное, в произвольных поборах и пенях, какие, судя по обстоятельствам, взимал паша с лиц или с сословий, или с городов, или с округов.

Эта последняя категория, которая преимущественно обогащала пашей, была совершенно уничтожена Мухаммедом Али и заменена новой поголовной податью фирде, которой равно подлежали все исповедания, все сословия, кроме духовенства и служащих. Для столь важного нововведения была сделана по всей Сирии перепись народонаселения мужского пола от 16 до 60 лет, и по числу его положен налог по 5 руб. серебром с души. Затем предоставлено городским и сельским обществам под круговой порукой вносить сполна сумму, сколько по числу жителей причиталось, и делать между собой раскладку, сообразно со средствами каждого. Самые достаточные платили по 500, а самые бедные – по 15 пиастров.

Налог этот глубоко оскорбил религиозную гордость мусульман, с которых в первый раз взималась поголовная подать наравне с райями. Правда, они были обеспечены от произвольных поборов, и тот, который в минуту каприза прежних пашей откупал свою голову сотнями тысяч, ни в каком случае не был обязан под новым правлением внести более 500 пиастров (около 30 руб. серебром). Но азиат, искони привыкший к деспотическим распоряжениям правительственной власти, мог в своем фатализме приписывать судьбе разорительные капризы прежних пашей и безропотно им покоряться; он почитал обидным для себя постановление, систематически объемлющее все классы по мере средств каждого, основанное на вечной истине равенства прав подданных разных исповеданий пред законом. С другой стороны, произвольные взимания пашей падали обыкновенно на людей богатых и редко – на низшие сословия; новый налог обнимал все сословия, и тем самым вместо страха, коим были всегда преследуемы под прежней системой люди богатые, при новом налоге неудовольствие проникало в массы.

Дамаск. Литография А.Т. Франсия, 1830 г.

Как бы то ни было, прекращение поборов и пеней произвело то благое действие, что люди богатые, которые прежде тщательно скрывали свое состояние и жили нищенски, чтобы не обратить на себя внимания пашей, стали пускать в оборот свои капиталы, предались торговым спекуляциям и придали новую жизнь промышленности. Сему-то обстоятельству, равно и безопасности сообщений должно преимущественно приписать торговые успехи Сирии под египетским правлением.

Когда Сирия поступила во власть Мухаммеда Али, промышленность сего края, которая цвела несколько веков сряду и снабжала Европу богатыми шелковыми тканями и даже простым холстом{Грузы простого холста вывозились из Сирии во Францию и оттуда посылались в колонии на рубашки неграм.}, была слишком изнурена от политических зол и получила еще новый удар от постепенного вторжения в базары Востока дешевых изделий машин и паров Западной Европы. С другой стороны, земледелие, не находя защиты и безопасности в плодородных равнинах, привыкло искать убежища в горах. Производительные силы края слабели, и народонаселение заметно убывало. По всем этим обстоятельствам Мухаммед Али не только не ввел в Сирию своей египетской системы монополии всех продуктов, но даже предоставил полную льготу торговле и заменил умеренными налогами запретительные распоряжения прежней власти.