Текст книги "Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях"

Известие о проделках Абдаллаха возбудило негодование султана, который наказывал в это время бунт Али-паши Янинского и был встревожен восстанием греков на Дунае и в Морее. Султан Махмуд любил Абдаллаха за его поэтический талант, за изящные арабские оды, которыми молодой вассал льстил страсти повелителя правоверных к поэзии, и за другой талант, столь же высоко ценимый на Востоке, за красивый почерк, образцом коего Абдаллах представил султану, лучшему каллиграфу своей империи, своеручную копию Корана. Султан с трудом поверил бунту паши – поэта и каллиграфа, воспитанника и любимца степенного Сулеймана. Было поручено Дервиш-паше дамасскому, вместе с пашами халебским и аданским, наказать дерзкого юношу. Абдаллах за своими стенами, недоступными милициям пашей и плохой их артиллерии, несколько месяцев сряду издевался над ними, а с моря был снабжаем всем нужным. Но он боялся появления флота султанского и потому вступал в переговоры с Портой, спросил прощения и обещался уплатить все расходы экспедиции, наряженной противу него.

Порта не могла быть слишком взыскательна в деле столь обычном, каково было восстание далекого вассала. Осадное войско отступило, опала была снята с преступного паши; но не прошло и года, Абдаллах, видя, что война с греками поглощала все усилия дивана, стал опять выходить из повиновения. Он отправил в столицу годичную подать с пашалыка и подослал разбойников, бывших в его службе, которые напали на его же людей, отряженных с казной, умертвили их и возвратили паше его мешки с золотом. Абдаллах, будто ни в чем не участвовал, стал жаловаться на дамасского пашу, уверяя, что разбойники, ограбившие казну, были из его областей; но обман обнаружился, и Порта нарядила вторичную экспедицию противу Акки.

Дервиш-паша дамасский с шестью другими пашами и 50 тыс. войска вторично обложил неприступное гнездо Абдаллаха. Бунтовщик сносился в это время с греческими корсарами, посылал полмиллиона пиастров в Грецию, чтобы ему доставили оттуда солдат и военные снаряды, и уже не боялся появления султанского флота, напуганного греческими брандерами. Осада бесполезно длилась. Порта всего более опасалась, чтобы вероломный паша не сдал своей крепости грекам.

В столь критических обстоятельствах Мухаммед Али египетский предложил свое посредничество. Утвердивши свое владычество в Египте, извлекши из недр этой богатой страны неведомые дотоле элементы могущества и колоссальных предприятий, Мухаммед Али, по следам предшественника своего Али-бека, устремлял уже в это время жадный взор на Сирию и ждал только случая, чтобы наложить руку на эту легкую добычу, истомленную междоусобиями пашей. Он испрашивал сперва у Порты Дамасский пашалык, ручаясь в усмирении аккского паши и всех буйных похитителей, которые попеременно проявлялись в Сирии. Но Порта, которая нехотя признала Мухаммеда Али пашой египетским, предпочитала иметь дело с мелочными похитителями, чем с вассалом, которого звезда уже грозным метеором сияла над Нилом.

Мухаммед Али.

Когда домогательства его были отвергнуты, Мухаммед Али ограничился ходатайством в пользу опального соседа. Ему хорошо был известен непостоянный нрав Абдаллаха. Для своих дальнейших помыслов он не мог желать в Сирии лучшего властелина. В это время эмир ливанский, подпавший опале вместе с Абдаллахом, бежал в Египет{В июле 1822 г. – Прим. ред.}. Он был ласково принят Мухаммедом Али, который умел ценить его способности, его влияние на горах и предвидел, что со временем эмир мог своим умом, как Абдаллах своим безумием, содействовать к исполнению видов его на Сирию.

И паша аккский, и эмир ливанский были помилованы Портой по ходатайству Мухаммеда Али, и тем кончилась вторичная бесполезная экспедиция противу Акки. Мухаммед Али, прикрывая свои замыслы личиной усердия к Порте и благорасположения к соседу, предложил даже свою казну аккскому паше для уплаты сумм, истребованных Портой. Заносчивый и беспечный нрав Абдаллаха ручался в том, что он не возвратит этого займа, а паша египетский того только и желал, чтобы заблаговременно улучить себе законный предлог вмешательства в дела Сирии. Эмир возвратился из Египта с чувствами преданности к Мухаммеду Али, с удивлением его гению и с высоким понятием о его могуществе. Может статься, тогда уже был заключен между ними заговор, который еще десять лет созревал, благоприятствуемый обстоятельствами.

В политическую систему эмира входило правило – после каждого кризиса наносить новый удар своим врагам, чтобы сосредоточивать постепенно власть в своих руках, а по законам деспотической его централизации врагами его были все те, кто имел влияние на горах. Мы видели, как он изменой погубил при помощи Джумблатов оказавшего ему большие услуги Джурджоса Беза. Теперь наступала очередь шейха Бешира Джумблата, которому, можно сказать, эмир был всем обязан.

Уже давно предшественники эмира успели раздвоить друзов на партии езбекиев и джумблатов, чтобы при взаимной их борьбе удобнее обуздывать и тех, и других. В союзе с шейхом Беширом, главой джумблатов, эмир погубил Абу Накидов и Амадов из партии езбекиев; затем подал он руку его врагам для беспощадной кары могучего шейха. Предлогом разрыва послужило то, что по бегстве эмира в Египет шейх Бешир, желая по патриотическому своему чувству охранить горы от непосредственного вмешательства пашей и их армии и предупредить ссоры и междоусобия искателей княжества, поддержал всем своим влиянием одного из родственников эмира Бешира, по имени Аббаса, и исходатайствовал ему инвеституру, отдавши в заложники туркам собственного сына. По возвращении эмира все охотно ему покорились. Шейх был вправе ожидать признательности от старого своего союзника за то, что его влиянием мир не был нарушен в горах; но это влияние, которым так легко был поставлен новый правитель в его отсутствие, не могло быть приятно эмиру Беширу. Он наложил на шейха огромную пеню (1500 мешков), а затем стал оскорблять его самолюбие, окруживши себя езбекиями. Шейх, подозревая черные замыслы озлобленного эмира, удалился в Аккар к своим союзникам – мусульманам. Его партия, обширные его уделы, христианское народонаселение, искони привязанное к его дому, подняли знамя бунта и призвали его среди себя для низложения неблагодарного эмира.

Эмир со своей стороны вооружил езбекиев, зазвал в горы войско Абдаллаха, разбил Джумблатов и обратил в груду развалин древний великолепный их замок в Мухтаре. Шейх Башир бежал в Хауран к единоплеменным друзам. На пути настигли его люди дамасского паши и обманом завлекли его в Дамаск. Оттуда он был отправлен в Акку к Абдаллаху, который, сжалясь над ним, хотел примирить его с эмиром. Но по ходатайству эмира Мухаммед Али египетский настоятельно требовал его казни. Шейха удушили в тюрьме. Дети его были сосланы; обширные уделы Джумблатов были пожалованы сыновьям эмира, и их имущество конфисковано. Семейство эмиров Арслан, приверженцев Джумблатовых, разделило их участь. Мать эмиров, которая своим умом приобрела в горах влияние, несовместное с общественными правами женщины в Азии, была изрублена палачами эмира Бешира; ее дети бежали и двадцать лет скитались в изгнании.

В наше время все эти изгнанники – Арсланы, Джумблаты, Амады Абу Накиды возвратились на Ливан тотчас по падении эмира Бешира, чтобы отомстить его преемнику и всему роду Шихабов за претерпенные ими гонения и взволновать весь край войной, которая издалека показалась Европе заговором друзов с мусульманами противу религии христиан или спором между христианами и друзами за политический перевес на Ливане.

В опалу Джумблатов и Арсланов эмир успел также ослепить кое-кого из своих родственников и отрезать им языки, по старому семейному обычаю Шихабова дома, когда в родне являлись люди со способностями и с честолюбием. После этого кризиса он уже беспрекословно царствовал на Ливане, пресмыкался перед капризами пашей, но уже не опасался ни восстания народного, ни соперников.

Тараблюсский пашалык был отнят у Абдаллаха после дерзкого его покушения на Дамаск. Подобно Акке, Тараблюсская крепость переходила в это время из рук одного похитителя к другому, а вместе с ней и вся область. После Мустафы Бербера она досталась Али-бею аккарскому, клеврету Абдаллаха. По представлению Дервиш-паши дамасского этот новый похититель был осыпан ласками и милостями дивана, пожалован в паши в Малую Азию и тогда только уступил наместнику Порты свои владения. Искони паши Дамаска и Тараблюса не платили подати султану, а были только обложены повинностью: первый – проводить караван в Мекку, второй – выставлять провизию на пути (джирде) к возврату поклонников. Акка со времени Дахира была в постоянном бунте, можно сказать.

Таким образом, весь этот край от самого его завоевания Селимом в цветущие времена империи и до наших дней, когда завоевание это было возобновлено среди расслабления Турции и среди самых критических обстоятельств, вся эта прелестная область, столь щедро одаренная природой, со своим просторным берегом, со своим местоположением, столь выгодным для торговли, со своим бодрым народонаселением, со своей древней промышленностью, никогда не доставляла султанам ни доходов, ни войск, а была им более в тягость по своим беспрерывным волнениям, по порочному устройству управления.

Абдаллах скучал в покое. Боясь заводить новые ссоры с другими пашами, он воспользовался правом, предоставленным каждому паше, вести войну противу вверенных ему народонаселений. Набулусцы владели в своих горах крепким замком Саннур, который устоял перед Джаззаром, когда он казнил горцев, и был тщетно осажден Сулейман-пашой. Абдаллах послал туда более 20 тыс. своего войска, обложил Саннур со всех сторон и голодом принудил гарнизон сдаться{В 1829 г. – Прим. ред.}. Этот подвиг он воспел арабскими стихами и поставил себя наряду с величайшими полководцами древних и новых веков.

В это время Мухаммед Али устраивал свои регулярные войска. Абдаллах, который почитал себя ничем не хуже гениального своего соседа, задумал также образовать регулярное войско. Мода марша под барабан распространялась тогда на Востоке и привлекала в классическую страну приключений офицеров, отставленных от службы в западных государствах или бежавших за политические грехи после революционной лихорадки, пробежавшей Пиренейский и Апеннинский полуостровы в 20-х годах. Один из них, офицер сардинской службы г. Бозио, совершивший под знаменами Наполеона русский поход, был в это время заброшен судьбой в Акку. Паша принял его в свою службу в качестве врача (в те времена шляпа на голове служила медицинским дипломом на Востоке) и, узнавши о его походах и похождениях, предложил ему сформировать из его мамлюков регулярный батальон.

В Египте и в Константинополе реформа военной системы упорно совершалась двумя преобразователями, которым было предоставлено придать новый вид политическому зданию Востока. В Акке она была забавой избалованного паши, который со своего дивана следил с улыбкой эволюции мамлюков, так точно как в своем гареме пляски невольниц. Впрочем, так как г. Бозио сверх военных своих талантов был и медиком паши, то ему посчастливилось шампанским излечить от мусульманского ханжества и от припадков фанатизма пашу, который в первые годы своего владычества отказывался даже от трубки и проводил дни и ночи с дервишами.

В то время когда Абдаллах упивался шампанским и глазел на разводы, повелитель правоверных истощал свои усилия в войне с Россией{Имеется в виду русско-турецкая война 1828 – 1829 гг., закончившаяся Адрианопольским мирным договором. – Прим. ред.}. Северные орлы из Европы и из Азии грозно налетали на столицу, но ни Сирия, ни Египет не слушали призыва султанского к защите изнемогавшего ислама. Египетский паша находил предлог бездействия в Морейской экспедиции, предпринятой по повелению Порты, и в потере своего флота, который был сожжен в Наварине за упрямство турецкого адмирала. Паши сирийские извинялись только необходимостью содержать в повиновении буйные племена этого края, и Порта должна была довольствоваться суетными уверениями их в преданности.

По заключении Адрианопольского мира султан Махмуд направил всю свою деятельность к довершению преобразований своих постепенным введением законной власти в провинциях, обузданием буйных вассалов одного за другим. Уже можно было предвидеть, что он не замедлил бы заменить полномочных пашей старого времени, каковы были владетели Египта и Акки, пашами, облеченными ограниченной властью губернаторов. Беспутство нерегулярных войск указало прежде всего на необходимость изменения пагубной военной системы империи; а как только успех упрочил власть султана в столице и в правительстве и доставил ему собственные послушные элементы деятельности, эти элементы должны были послужить к завоеванию не новых, не далеких стран, но собственной империи, расхищенной пашами.

В этом отношении Махмуд вполне заслуживает принятого им громкого прозвища Гази, победоносца. И, без сомнения, одержанные им победы над фанатизмом своего народа и над буйством этих тиранов, которые именем его терзали народонаселение областей, обращая в пустыню края, благословенные природой, и истощая в своих бунтах и в своих оргиях жизненные силы империи, были и прочнее, и благороднее завоеваний, столь быстро совершенных его предками и несоразмерных с основной силой государства, беспутно раскинутого ими по трем частям света. Сама судьба указывала султану прямое поприще его деятельности и высокое его предназначение; он был постоянно несчастен в борьбе с внешними врагами и с народами подвластными, которым внутреннее развитие открывало новую эру самобытности; но при неудачах его усилий против греков и сербов, при тяжком мире Бухарестском, когда Россия уже в борьбе с целой Европой могла еще торжественно подписывать мир с султаном; под громом наваринским, под вторжением русских войск в самое сердце империи Махмуд не переставал торжествовать над вассалами и над буйством своего народа, постоянно стремясь к великому подвигу единовластия.

Абдаллах-паша, причудливо подражая своему султану в формировании регулярного войска, нисколько не постигал важности вводимых султаном коренных преобразований правительственной системы и не предчувствовал ожидавшей его и всех его сверстников судьбы. Но паша египетский не мог спокойным оком глядеть на развивавшуюся постепенно систему Махмуда. Победитель мамлюков, англичан и ваххабитов, завоеватель Сеннара, Кордофана, Нубии и Дарфура мог ли свыкнуться с мыслью о том, чтобы сойти с высокого звания владетельного полномочного князя в разряд простого султанского наместника, когда наступит и его очередь по уничижении одного за другим всех могучих вассалов империи? Султан, неизменно следуя великой своей мысли, еще не касался египетского паши. Правда, в старину были поведены неудачные попытки против него; но в это время Мухаммед Али был в великой милости, его ласкали на основании коренного закона восточной политики: «ласкай врага, пока настанет время его погубить». В награду за Морейскую экспедицию Мухаммеду Али была пожалована Кандия [Крит]. Сын его Ибрахим со времени истребления ваххабитов был пашой Джидды на Красном море и покровителем заветных городов Мекки и Медины. Но Кандия и Аравия были более почетным бременем, чем владением прибыльным. Мы уже упоминали о видах Мухаммеда Али на Сирию. Наступила пора или привести в исполнение давно замышленные планы, от которых зависело будущее величие владетеля Египта и упрочение приобретенных им преимуществ, или ждать, чтобы уровень, наводимый султаном на всю империю, коснулся Египта с сирийской границы.

Обстоятельства были благоприятны. В Дамаске господствовала анархия{В феврале 1831 г. после обнародования султанского фирмана о сборе чрезвычайного налога в Дамаске вспыхнуло восстание: население отказалось платить налог. Ядро повстанцев составляли жители Майдана, пригорода, населенного беднотой. – Прим. ред.}; новый паша дамасский Селим, при самом своем вступлении в должность, приказал сделать опись лавкам и фабрикам, чтобы обложить город легкой податью. Рабочий класс взбунтовался. Паша имел при себе до 2 тыс. войска; вместо того чтобы выступить в поле, созвать войска с округов и привести чернь в повиновение, он заперся в цитадели, не рассчитавши, что там не было жизненных припасов. Чернь сожгла дворец и осадила пашу. Почетные жители Дамаска, боясь всенародной опалы или анархии, присоединились к черни и направили ее действия. Они писали к Абдаллаху, прося у него советов. Аккский паша, всегда готовый раздувать кругом себя пламя бунта, лаконически им отвечал, что всего прежде надо было отделаться от своего паши. Селим хотел вступить в переговоры; его не слушали. После шестинедельного заключения в цитадели он сделал позднюю вылазку. Остервеневшая чернь растерзала его и всю его свиту и его семейство и разнесла по всем кварталам части его тела.

В таком-то состоянии был тогда Дамасский пашалык. Набулусские горцы не могли простить Абдаллаху разрушение их крепости Саннура. Эмир ливанский был утомлен причудами Абдаллаха, а от египетского паши ждал покровительства. Шейхи палестинские были всегда готовы к восстанию на чей бы то ни было призыв. В Халебе партия янычар, подавленная Джелаль эд-Дин-пашой, дышала мщением. Христиане во всей Сирии, от Иерусалима до Халеба, были истомлены от гонений, от поборов, от обид, нанесенных всем исповеданиям по поводу греческой войны, а веротерпимость, поведенная Махмудом после Адрианопольского мира, еще не успела проникнуть в эту далекую анархическую область.

Мухаммед Али внимательно наблюдал постепенное разрушение законной власти в Сирии, но честолюбивые его замыслы были обширнее и основательнее дерзновенных предприятий пашей, которые так часто поднимали в Турции знамя бунта. В борьбе, которая казалась ему необходимым условием политического его существования, он не полагался на одни свои материальные силы, пекся о мнении народном и предостерегал себя от укоризны ислама в бунте противу гражданского и духовного своего повелителя. Ему был необходим законный предлог к ссоре, а с таким соседом, каков был Абдаллах, найти предлог было нетрудно.

С того времени, как правительственный и военный деспотизм Мухаммеда Али заменил в Египте анархический деспотизм мамлюков систематическим понуждением феллахов к земледелию и к военной службе, многие семейства поселян стали бежать в Сирию от работ и рекрутства. Мухаммед Али обратился к Абдаллах-паше с требованием о выдаче беглецов и об уплате суммы, заимствованной для утишения гнева султанского после двоекратного его бунта. Абдаллах надменно отказал законным требованиям Мухаммеда Али, а относительно выдачи переселенцев египетских он ссылался на свободу, предоставленную мусульманам, переходить из одной области в другую. Он предлагал Мухаммеду Али подвергнуть всякое притязание суду общего их государя. Мухаммед Али знал, что Абдаллах тогда только повиновался султану, когда это было согласно с его видами и прихотями; однако же он жаловался в Константинополь. Ему отвечали, что «феллахи арабские – подданные султана, не рабы пашей и вольны переселяться с места на место». Правило это неоспоримо, но согласно ли оно с основным постановлением, в силу которого каждая область обложена, так сказать, гуртом постоянной суммой налога, а не по изменяющейся пропорции своих производительных сил?

Среди этих переговоров Мухаммед Али с необыкновенной деятельностью готовил сухопутную и морскую экспедиции в Сирию. В народе носился слух, будто это было с ведома и согласия Порты. В исходе октября 1831 г.{14 ноября 1831 г. египетские войска покинули Каир. – Прим. ред.} 9 тыс. отлично формированной регулярной кавалерии, две батареи полевой артиллерии и тысяча бедуинов перешли Суэцкую пустыню. Эта экспедиция была под начальством Кючук Ибрахим-паши, племянника Мухаммеда Али. Флот из 7 фрегатов и 33 других военных судов и транспортов с 7 тыс. десантного войска и с осадной артиллерией поплыл к сирийскому берегу. На нем был Ибрахим-паша, главнокомандующий армией; штаб составляли офицеры, испытанные в походах Аравийском и Морейском.

Палестина приняла египтян как избавителей. Газа и Яффа охотно открыли им свои ворота, гарнизоны аккского паши разбежались или вступили в службу египетскую. Сухопутная экспедиция без всякого сопротивления прошла все пространство до Хайфы, города, лежащего у подошвы Кармеля насупротив Акки, от которой он отделен только шириной небольшого залива. Там сухопутная экспедиция сошлась с флотом и приняла десантное войско. К тому же пункту были направлены транспорты из Египта с провиантом и снарядами для осады, ибо, как это хорошо предвидел Мухаммед Али, все сопротивление Абдаллаха должно было сосредоточиться в Акке. Ибрахим-паша еще в Яффе высадился на берег и принял на пути в Хайфу уверение горских племен Иудеи и Набулуса в их повиновении и в готовности служить под его знаменами. В половине ноября осадное войско подступило к Акке, и через несколько дней флот, при благоприятном ветре, открыт огонь по городу.

Египтяне у стен Акки. Рисунок Д. Робертса, 1839.

Абдаллах-паша решился на самую упорную защиту. Неудача французов под Аккой внушала ему бодрость. Кроме того, уже более 30 лет и Джаззар, и Сулейман, и сам он не переставали укреплять Акку новыми бастионами, огромной артиллерией (до 400 орудий), казематами, рвом и цитаделью и строить в ней водоемы, магазины и казармы. В руках пашей крепость эта служила залогом повиновения областей, вынужденного благорасположения Порты, ненаказанности бунта. Гарнизон составляли 3 тыс. отборных албанцев, делиев, мамлюков и курдов – телохранителей паши. Что касается до регулярного войска, оно было забавой только для Абдаллаха, и в этих обстоятельствах он уже отказывался от всякой забавы.

Первоначальные ошибки египтян при самом открытии осадных работ, неопытность войска в новом для него деле осады, зимние проливные дожди и удалые вылазки албанцев длили эту осаду более, чем того ждал Ибрахим. Он звал к себе эмира ливанского в лагерь и хотел воспользоваться чувствами, обнаруженными в племенах сирийских, чтобы быстрее распространить свое владычество на весь край и принять меры предосторожности, прежде чем поспеет помощь от турецкого правительства к осажденной крепости.

При самом появлении египтян в Сирии Абдаллах прибегнул к Порте с просьбой о пособии. Эмир Бешир, который с высоты своих гор наблюдал за происшествиями, чтобы приноровить к ним и свои действия, знал об отправлении Абдаллахом гонца в столицу. Когда он получил приглашение Ибрахима, он мешкал ответом в ожидании известий из Стамбула. Гонец был захвачен подставленными эмиром людьми близ Бейрута на возвратном пути в Акку; депеши прочитаны. Порта ничего не отвечала на просьбы Абдаллаха, его поверенный в столице писал даже, что по неблагорасположению к нему дивана нельзя было ожидать скорой помощи. Это известие заставило эмира принять сторону египтян; а уже Ибрахим в грозном письме клялся головой своего отца разорить все его княжество, если он не явится в лагерь без дальнейших замедлений. Поддерживая угрозы действием, Ибрахим отрядил войска в прибрежные города Сур, Сайду, Бейрут и Тараблюс. Все охотно покорялось полководцу, которого решительные действия, бодрое войско, дисциплина, быстрые движения, ласковые и правосудные речи к жителям наполнили славой о нем всю Сирию. Подмоги всякого рода доставлялись в лагерь из Египта. Молодой внук Мухаммеда Али Аббас-паша поспел с сильным отрядом регулярной конницы и бедуинов, этих казачьих ополчений Востока. Покорение горских племен Палестины представило Ибрахиму удобный случай для занятия гарнизоном Иерусалима. Монастыри иерусалимские, привыкшие к систематическому ежегодному грабительству от пашей дамасских, судей и всех эфендиев иерусалимских, боялись, что египтяне предадут город грабежу и осквернят святыни. Каким восторгом были они объяты, когда при самом вступлении египетского гарнизона в город был обнародован следующий приказ Ибрахима на имя муллы (главного судьи), шейха Омаровой мечети, муфтия, наиба и всех властей:

«В Иерусалиме есть храмы, монастыри и поклонения, к коим приходят все христианские и еврейские народы разных исповеданий из стран самых далеких. Сии поклонники бывали доселе обременяемы огромными налогами в исполнении обетов и обязанностей их веры. Желая искоренить подобное злоупотребление, повелеваем всем муселимам Сайдского эйалета{Аккский пашалык в официальном слоге носит имя прежней столицы Сайды. Ныне Бейрут служит местопребыванием паши, но вся область по-прежнему именуется Сайда-эйалет. Заметим, что Ибрахим до самого взятия Акки ограничивал свои правительственные распоряжения областью Абдаллаха, тщательно стараясь представить народу свою войну делом между ним и Абдаллахом и отстранить вид восстания против султанской власти.} и санджаков Иерусалимского и Набулусского уничтожить подобные налоги на всех путях без изъятия. В монастырях и церквах иерусалимских пребывают монахи и молельщики для чтения Евангелия и для духовных обрядов своих исповеданий. Правосудие требует, чтобы они были освобождены от всех налогов, которыми произвольно их облагали местные власти. А посему повелеваем, чтобы все налоги, взимаемые с монастырей и храмов всех христианских народов, пребывающих в Иерусалиме, как-то: греков, франков, армян, коптов и других, равно и налоги старые и новые, платимые народом еврейским, были навсегда уничтожены. Под каким бы предлогом или названием ни существовали эти налоги, подарка ли обычного и добровольного, или в казну пашей, или в пользу кадиев, муселимов, дивана и т. п., все они строго воспрещаются. Каффар, требуемый от христиан при входе их в Камаму (храм Гроба Господня) или при отправлении их в Шария (в Иордан), равномерно уничтожается. Как только будет прочитан нами сей буюрульды (приказ), вы должны поспешить его исполнением от слова до слова и немедленно прекратить все выше поименованные взыскания или другие, основанные на обычае, и всякое требование с монастырей и храмов иерусалимских, принадлежащих разным народам{В официальном турецком слоге под именем народов должно разуметь обыкновенно вероисповедания.} христианским и еврейским, равно и каффары, яко противные закону. По объявлении сего, кто востребует с вышепомянутых храмов, монастырей и поклонников малейшей дани, будет строго наказан; для выполнения чего выдан нами сей буюрульды из дивана (совета) нашей главной квартиры».

Греческий проскинитарий. 1749.

Подобные речи в устах мусульманского паши, в устах смелого завоевателя, который едва занял Сирию и уже помышлял об искоренении вековых злоупотреблений, составляли новую эру для христиан на Востоке. И в самом деле была пора избавить христианство от постыдных налогов и уничтожений, которыми паши, горские шейхи, судьи мусульманские и даже иерусалимская правоверная чернь по своему произволу и без ведома правительства угнетали духовенство иерусалимское.

Мы уже упоминали, что обычный ежегодный взнос дамасскому паше от греческого монастыря состоял в 1 тыс. мешков{С 1820 по 1830 г. курс турецкой монеты чрезвычайно понизился от порчи металла. В это время 1000 мешков, т. е. 500тыс. пиастров, соответствовали около 100 тыс. руб. серебром.}; сверх того на свиту паши, и на подарки, и на провизии, когда паша сам приезжал в Иерусалим, расходовалось еще до 500 мешков. Мулле иерусалимскому в его приезд вносили около 200 мешков, и редкий мулла не находил случая в обыкновенный годичный срок своего пребывания в Иерусалиме забрать еще столько или вдвое. Столько же обходились и его катибы (секретари) и члены мехкеме, столько же и муселим иерусалимский со своей свитой. Около 500 мешков в год было необходимо дарить разным мусульманским семействам для того только, чтобы они не преследовали православного монастыря. К этим постоянным, почти законным взносам, ибо долгое злоупотребление имело силу закона, можно отнести и сумму каффаров, которая круглым числом доходила до 500 пиастров с каждого поклонника. Оставалась еще важная и самая разорительная статья – джереме, или пени, произвольно налагаемые пашами, муллами, муселимами в собственную их пользу при всяком удобном случае: подрались ли два поклонника и произошла от этого суматоха между двумя исповеданиями, передвинули ли черепицу в монастырском здании, чтобы исправить кровлю от течи, починили ли окно, разбитое ветром, – требовалось от монастыря тысяч 10, 50 или 100 пиастров на том основании, что починка храмов в Османской империи подлежала ведомству и одобрению местных судилищ.

Иногда и без всякого повода, а разве под предлогом, будто паша подозревал греческое духовенство в тайном сношении с морейскими греками, или по случаю известия о сожжении турецкого флота идриотами, или о гонениях на христиан в столице паша требовал 500 или 1 тыс. мешков и давал епископам святогробским несколько дней или несколько часов сроку, чтобы представить сумму или – быть повешенными. В таких-то обстоятельствах не удивительно, что греческий монастырь обратил в слитки около 2 тыс. пудов своего серебра и до 40 пудов золота, в том числе лампы и сосуды, подаренные еще греческими императорами, и вошел сверх того в долги на 30 тыс. мешков. В эпоху египетского нашествия бедствия его доходили до крайности. Монастырь предлагал по 25 и 30 процентов в год, но уже никто денег не давал. Заимодавцы – мусульмане, армяне и евреи – требовали, чтобы здания монастырские и даже св. поклонения были распроданы на уплату долгов.

В эти годины тяжких испытаний, когда архиереи и все духовенство иерусалимское терпели поругание, одевались в лохмотья и питались круглый год хлебом и маслинами, дабы только не погасли фимиам и лампада в заветных поклонениях, дабы только святыня, вверенная их страже, не перешла в руки иноплеменных, нельзя не благоговеть перед святой доблестью, которая почерпалась избранными старцами в неиссякаемом источнике вдохновений, у колыбели нашей веры и которую можно сравнить лишь с подвигами мучеников первых веков христианства.

Ибрахим-паша сдержал свое слово: буюрульды его был не мертвой буквой, как бывали для сирийских племен повеления Порты, но торжественным и искренним обетом веротерпимости, которому он пребыл верен во все время египетского правления в Сирии. Не только судебные и исполнительные власти в Иерусалиме покорились беспрекословно твердой его воле, но самые шейхи Иудейских гор, не обузданные дотоле никакой властью и для которых поклонники Святой земли составляли огромную статью дохода, были принуждены оказывать им безвозмездное покровительство, отвечая своей головой за их безопасность и неприкосновенность. Ибрахим-паша объявил впоследствии для обуздания хищных арабов, что будет отрублена та рука, которая возьмет деньги с поклонников в горах Иудейских. Арабы, придерживаясь буквального смысла приказа, стали понуждать поклонников бросать деньги наземь и по удалении их забирали уже не с них, а с земли. Ибрахим, извещенный об этом, не замедлил растолковать арабам свою волю в прямом ее смысле, отрубил две-три руки, и уже никто не посмел нарушить его закона.