Текст книги "На трудных дорогах войны. От Кавказа До Балкан"

На южной оконечности косы Чушка находился главный грузовой причал: Дамба. Там базировались почти все суда, там же в землянке обосновался начальник плавсредств капитан 3-го ранга Н. Л. Каневский. Мой давний сослуживец по Одесской базе. Человек от природы острого ума, беспокойный в труде, сильный мореход. Я позвонил ему, сообщил, что приступил к работе, и напрямую сказал: нами недовольно командование армии, поэтому, не ожидая усиления судами, уже с завтрашнего дня надо увеличить перевозки на десять процентов.

Рядом с землянкой дежурного находилась хата и в её конце комнатушка, по соседству с камбузом и столовой офицеров, в ней я и поселился, несмотря на обстрелы и бомбёжки, – не лежала моя душа моряка к землянке, да ещё безграмотно сделанной, такая казалась мне готовой могилой. В глинобитной хате мне показалось уютнее. Перед уходом на отдых я приказал Рыбинскому: с этой минуты дежурного по перевозкам именовать оперативным дежурным Керченской переправы и объявить об этом сейчас же всему личному составу. Даже этой, далеко не формальной мерой я внушал каждому, что отныне в Керченском проливе жизнь надо налаживать по-иному.

Невзирая на близкие разрывы снарядов, я быстро заснул, но ночью проснулся от сильного жара. Пригласил врача, он измерил температуру – под сорок. Печально: начать службу большого значения с болезни. И я приказал врачу: любыми средствами и дозами поставить меня на ноги в считаные дни, мне нельзя болеть. И вообще на войне стыдно болеть, здесь только убивают или ранят. И врач честно взялся за меня. Но приказы старшего бессильны в этом деле. К утру температура сорок с половиной, и я начал бредить и впадать в забытье. Прибыл врач из Темрюка, и меня выхаживали усердно, но температура стойко держалась на критической отметке весь день. Но хорошо помню, ночью при каждом разрыве снаряда я приходил в себя и видел, что комната моя от пламени разрывов хорошо освещается. Медицинская сестра усердно меняла компрессы и давала различные лекарства. Но никакой пылающий жар не стёр в моей памяти событие, происшедшее на второе утро болезни. Меня звал по фамилии низко наклонившийся над моим лицом какой-то человек, с хорошо знакомым голосом:

– Деревянко! Это Петров. Проверял работу переправы. Привез своего врача, он подтвердил правильность диагноза и лечения ваших врачей. У тебя большая температура, но заболевание не самое страшное, воспаления лёгких нет, но есть коварная болячка – воспаление плевры. Скоро всё пройдёт. Теперь будешь знать, как одеваться в полёт в открытом всем ветрам самолёте. Как поднимешься, сразу приезжай ко мне на КП в Крым, ты мне очень нужен со своим одесским опытом. Будем вместе выправлять положение с переправой войск и грузов – на подходе стрелковая и пластунская кубанские дивизии. Вчера переправа перевезла уже немного более обычного. До скорой встречи на плацдарме.

Не забыл-таки Петров старой одесской дружбы, навестил больного.

Оказывается, командарм прибыл с крымского берега на южную оконечность косы Чушка проверить ход перестройки работы переправы, и ему Каневский доложил, что я сильно заболел. Петров позвонил и приказал направить ко мне главного терапевта армии, а закончив работу, проехал ко мне. Вот в этом весь Иван Петров: строгость в руководстве и внимание к людям во всем. Я уже говорил, что Иван Ефимович – человек больших благородных страстей, его душа полна ими, бывало, и играли они даже через край, выплёскиваясь взрывами. Но опять же в какую сторону?! В усердии служить честно Родине. Среди всех страстей были у него две, которые заполняли почти всё его время и существо: постоянно рвался на передовую – там, где живые творили историю, и непременно посещал госпитали – там, где страждущие, общаясь с командармом, получая нравственный заряд, несли его потом на передовую. Петров был большой психолог и знал, что делать. Да что говорить, повторюсь и скажу: там, где был Петров, там не только можно было иметь немножко меньше войск, но там было и крепкое политико-моральное состояние войск – люди гордились, что сражаются под началом этого храброго генерала Вперёд…

Действительно, как сказал Петров, со слов врачей, к вечеру мне полегчало, к утру температура нормализовалась. Молодость и медицина сделали своё. И я почувствовал безразличие к табаку. А ведь я стал заядлым курильщиком, и меня не брали папиросы, перешёл на трубку. Меня преследовал кашель. И я решил бросить курить. Да в каких условиях. И навсегда. Стало легко дышать. Помогла скоротечная болезнь.

Молниеносная вспышка температуры принесла слабость, я не мог ходить. Но потеряно два рабочих боевых дня. И 30 декабря я принимал в помещении и заслушивал подчинённых. С помощью Рыбинского и Липовского подробно познакомился с делами переправы. А замначштаба флотилии Александр Автономович Ураган просветил меня в делах высшего порядка: что из себя представляет наш плацдарм на Керчь-Еникальском полуострове и операционная зона Керченской переправы. Теперь я буду видеться с ним ежедневно и неплохо узнаю его. В нём много интересного. Ниже среднего роста, неулыбчив, с низким басовитым голосом, энергичен, весь в движении, спокоен, уравновешен, но при непорядках мог взорваться; человек с острым природным умом, обогащённым морскими науками и хорошим знанием сухопутных дел, так как всё время во взаимодействии с армией, быстро всё схватывал, на лету, и излагал логично и грамотно; строг и требователен, с железной волей. К концу войны А. А. Ураган станет начальником штаба зарубежной Констанцской военно-морской базы, а после войны – командующим Дунайской флотилией.

И сейчас он производил хорошее впечатление, рассказывая об армейских и флотских делах.

После высадки десанта с косы Чушка на крымский берег и последующего наращивания войск Отдельная Приморская армия тремя корпусами удерживала омываемый морем с трёх сторон Крымский плацдарм размерами (приблизительно и по прямой) 10 на 9 километров, к северо-востоку от Керчи; его можно называть Керчь-Еникальским полуостровом (по названию береговой крепости Еникале) – это северо-восточная оконечность Керченского полуострова, выступающая к востоку, клювиком нависающая над северной, самой узкой частью Керченского пролива. География, точнее – топография плацдарма для нас невыгодная – местность покатая, с понижением в нашу сторону, обрывающаяся крутым берегом в пролив; противник, занимая возвышенности, просматривал наши позиции. Наши войска – число дивизий которых было позднее доведено до одиннадцати, плюс две морские бригады, держали на западе плацдарма сухопутный рубеж, упиравшийся справа и слева в море; северное и южное побережья плацдарма до пролива охранялись наблюдением частей и морских батарей; восточное побережье плацдарма, примыкавшее к проливу, также охранялось частями армии, но уже совместно с Керченской переправой – с её постами наблюдения и патрулями комендантской службы причалов Крымского берега пролива. Для отражения десантов противника у берегов плацдарма в готовности содержались специально назначенные части армии и морской пехоты и морские батареи. КП командарма находился на плацдарме в 8 километрах от передовой у берега северной части пролива – как раз напротив моего КП (через пролив) в Кордоне Ильича. Побережье плацдарма у пролива – это сплошные склады тыла армии, рассредоточенные на склонах взгорья – дело теперь за нами, моряками переправы: заполнить их до полной потребности армии для ведения наступления армией в течение полумесяца.

Керченская переправа, формируемая по организационной схеме и штатам военно-морской базы, имела свою операционную зону, силы, средства, – которые сейчас усиленно пополнялись, – а также береговые сооружения, части, учреждения и органы управления, которые за два дня моей болезни значительно укомплектовались. Операционная зона переправы включала в себя северную, узкую (Байкальскую) часть Керченского пролива, южной границей которой являлась линия, соединяющая южную оконечность косы Чушка (Кавказский берег) с мысом Еникале (Крымский берег), а северной границей являлась линия, соединяющая мыс Ахиллеон (Кавказ) с мысом Хрони (Крым). Длина проливной части зоны составляла около 17 километров, а ширина пролива зоны в южной части – около 5 километров, а в северной – около 11. Пролив был заминирован, и плавание совершалось по фарватерам, для чего была создана чёткая и совершенная система безопасности плавания: на обоих берегах для каждого фарватера были установлены створные знаки со строго направленными огнями, а на фарватерах поставлены буи и вехи, что помогало плаванию ночью и в тумане. Коса Чушка, протянувшаяся вдоль пролива на 16 километров, являлась восточным берегом Керчь-Еникальского пролива, и с неё шло питание армии. Начиная от Кордона Ильича и до 13-го километра косы имелись четыре причала, а затем стало семь, и только один из них глубоководный, к нему подходили наиболее ёмкие суда, поднимавшие тяжеловесы и бравшие сразу много грузов. Этот причал был пристроен к голове каменной дамбы, издавна здесь существовавшей, потому и получивший наименование «Дамба». Он стал главным причалом (номер семь) – через него идёт основной поток войск и грузов: боеприпасов и продовольствия, вся артиллерия, танки и автомашины. Он удобен тем, что отсюда до крымского берега всего 5 километров, это ускоряет оборачиваемость судов. Дамба – самый южный причал, на 13-м километре косы и хорошо просматривается противником из района Керчи с горы Митридат и с мыса Ак-Бурну (ныне Белый). Там противник установил батареи и обстреливает Дамбу и всю косу до Кордона, с корректировкой огня. И сейчас нам предстоит совершенствование контрбатарейной борьбы с целью подавления вражеских батарей и задымления, причалов и фарватеров по одесскому опыту.

На крымском берегу, начиная от мыса и крепости Еникале и далее на север, у прибрежных поселений Опасное, Жуковка, Маяки и Глейка было семь причалов, главный из них в Опасном; все причалы как раз напротив косы Чушка.

Таким образом, Керченская переправа имела сперва десять, а позже – четырнадцать погрузочно-разгрузочных причалов на двух прямо противоположных берегах, разделенных 5–6-километровой водной полосой, начинённой минами, простреливаемой вражеской артиллерией крупных калибров, – и между этими причалами непрерывно сновали многие десятки судов, под постоянными ударами артиллерии и авиации противника, такими ударами, какие не испытывал сухопутный фронт плацдарма. Это подтверждали лично мне и неоднократно офицеры с передовой, переправлявшиеся через пролив: у вас тут жарче, чем у нас на сухопутной передовой. Переправу враг бомбил, штурмовал, обстреливал, намереваясь прервать морские коммуникации и этим лишить армию боеспособности, готовности к активным действиям.

С полным правом утверждаю: Керченская переправа стала морским фронтом борьбы нашего Крымского плацдарма. Рухнет он – и не устоять сухопутному фронту. Так произошло с Эльтигеном.

На Керченскую военно-морскую базу, штаб которой находился в городе Тамани (командовал ею капитан 1-го ранга В. И. Рутковский), были возложены следующие задачи: прикрывать Керченскую переправу от ударов кораблей противника с юга, подавлять вражеские батареи, обстреливавшие переправу, оборонять побережье Таманского полуострова южнее косы Чушка. Штаб переправы имел прямую радио– и телефонную связь со штабом Керченской базы. А её дозорные корабли в южной части пролива делали донесения и в наш адрес на общей радиоволне.

Вскоре Керченская база была подчинена флотилии, и в операционную зону Азовской флотилии входили весь Керченский пролив и Азовское море.

Пролив в зоне переправы мелководен (2–5 метров), а у берегов и причалов совсем мелко (2–3 метра). Здесь для перевозок не применишь грузовые суда пароходства, можно использовать только малые суда, баржи, буксиры с малой осадкой. К моему приезду на перевозках участвовали: четыре буксирных катера, три баржи, паромы, понтоны, сейнеры, тендеры, мотоботы, рыбацкие шлюпки-дубки. Буксиров не хватало, требовалось больше барок. В достатке было боевых катеров для охранения плавсредств и обороны пролива. Что же нам должно быть выдано для усиления по решению двух Военсоветов?. Я ещё раз внимательно изучил «Протокол десяти» и убедился, что это дельный документ, и по нему к нам уже следуют буксиры и баржи.

Что же собой представлял этот «Протокол десяти», который так красочно описал генерал армии Штеменко? Он был в двух изложениях (вариантах). Протоколом на флот и армию возлагались взаимные обязанности: флоту – подать семь буксиров и пять барж и установить хорошее навигационное береговое и плавучее оборудование; армии – построить новые причалы и наладить организацию погрузки грузов на плавсредства, выгрузку и быстрый вывоз их с причалов; и ещё много пунктов было записано для обеих сторон. И вдруг в конце протокола читаю странную запись особым пунктом в адрес флотилии: в двухдневный срок обеспечить команды плавсредств горячей пищей, теплым и водонепроницаемым обмундированием[7]7
  ЦВМА. Ф. 10. Д. 18299. Л. 1–8.


[Закрыть]. И я подумал: неужели бойцы два месяца, с начала ноября, бились в смертном бою, питаясь всухомятку? Это же элементарно для флота и армии – трёхразовое горячее питание, и только чрезвычайное обстоятельство может отодвинуть горячий обед и совместить его с ужином, и это не только моральный дух, но простая физиологическая потребность, при сухомятке от человека не жди боевой физической отдачи, да еще при перегрузках; также элементарно для флота: команду, постоянно работающую на верхней палубе, одеть в непромокаемую одежду. Тут налицо вина тыла флотилии, который почему-то основным составом находился в далеко – в Ейске, а ему вместе со штабом надо было работать на косе, где решается сейчас главная задача флотилии. Виновен и тыл флота (начтыла – генерал Куманин) – ему надо было давно обревизовать здешний тыл, ведь флот в последние два месяца не вёл каких-либо крупных боевых действий, кроме как в Керченском проливе. Значит, главное приложение усилий флота должно быть здесь, сюда должны быть нацелены силы и средства и внимание штабов, тылов и политорганов. Политуправление флота, которое возглавлял генерал Филаретов, и политотдел флотилии, которым руководил капитан 1-го ранга Панченко, упустили контроль за тыловиками, которые своей невнимательностью к людям отрицательно влияли на моральное состояние, настроение моряков переправы. В этом, безусловно, повинен прежде всего командующий флотилией Горшков, ведь забота о людях является первейшей обязанностью командира.

Тут напрашивался вывод: одной из главных причин невыполнения задачи по перевозкам является невнимание к людям. И я ухватился за мысль, которая привела меня к решению начать свою работу, как говорят в армии, с обустройства войск. Завтра же… То есть: почему завтра? Ещё моя бабушка Деревянчиха, приучая меня к хлеборобству, наставляла: не откладывай на завтра дело, которое надлежит сделать сегодня. «Нехай» (пусть подождет – завтра сделаю) – плохой человек, от него много бед, – говаривала она.

И надо же такому случиться! Постучали в дверь. Входит мой давнишний сослуживец – был начальником отдела тыла в Батуми.

– Подполковник Коротков Василии Зиновьевич прибыл в ваше распоряжение служить начальником тыла Керченской переправы, и со мной начальники отделений тыла, – отрапортовал Коротков.

– Где они?

– За дверью, во дворе.

– Зовите сюда.

Коротков представил: начпрод и вещевик – капитаны Натаров и Сёмин, артиллерист – Ильин, минёр – Орлов, топливник – Шапкин, начальники шкиперского и автотракторного отделений – Марусидзе и Перушкин. Все нужны позарез, а первые два сейчас же. Зачитал им последний пункт протокола и объявил:

– Свою работу я начинаю на переправе с тыловых дел, и сегодня же. Нам надо немедленно позаботиться о людях, тогда и боевые дела пойдут успешнее.

Коротков вставил:

– Я в Темрюке познакомился с протоколом и уже просил начтыла флотилии сегодня же гнать машины на переправу с тёплым и непромокаемым обмундированием. Мне обещано послезавтра всё доставить.

Я похвалил Короткова за предприимчивость и оперативность. И тут же позвонил на Дамбу к Каневскому: как с питанием личного состава? Пока – не налажено, нет посуды для варки пищи.

Звоню в тыл армии и попадаю к генералу Пламеневскому, заместителю начальника тыла армии, и прошу его о немедленном выделении нам двух походных кухонь, ибо срок исполнения протокола истёк, я должен уже завтра накормить людей горячим обедом.

Генерал оказался внимательным и чутким человеком и обещал к утру доставить кухни к Дамбе. И сдержал своё слово – обязательность в любом деле решающая сила, в военном деле дважды.

Вызываю врача и объявляю ему: считать моё лечение законченным. Приказываю начтыла, врачу, начпроду тотчас отбыть на Дамбу – все подготовить к началу приготовления горячей пищи, и впредь – без перебоев всегда проверять, как производится мытьё людей. Прибуду утром и заслушаю доклад. Пробу пищи буду снимать лично у котла.

Заходит незнакомый человек и представляется:

– Капитан 2-го ранга Дворяненко Сидор Ильич, заместитель начальника политотдела флотилии, назначен вашим заместителем по политчасти.

Я познакомил его с моими планами и решениями, и он прямо загорелся этим:

– Беру на себя это, прямо скажем, политическое дело и вместе с товарищем Коротковым в несколько дней выправим положение с бытом моряков. Пока вы болели, на переправе уже задействовал политотдел, возглавляемый мной.

Сидор Ильич оказался обязательным человеком, дисциплинированным и усердным в работе и обаятельнейшим во взаимоотношениях с людьми. Мы дружно с ним заработали и с первого же дня близко сошлись. Я медленно схожусь с людьми, долго присматриваюсь и, пожалуй, лишку взвешиваю: за и против, – чтобы подать руку дружбы. Может, поэтому и редко ошибался в выборе друзей. А вот с Дворяненко получилось с ходу – открытая у него душа и магнитом тянет к себе.

Наутро со Степанычем выехали к Дамбе, где средоточие плавсредств. Степаныч быстро освоился со своими обязанностями порученца и характером своего начальника, и теперь у него всегда блокнот и карандаш. Ещё с Бердянска он усвоил моё требование: при моих встречах с людьми и беседах с ними записывать все претензии и просьбы и с моего ведома передавать их тем, кто обязан был выполнить это, а лучше всего – не допускать проблем; Степаныч брал их на контроль и по истечении срока докладывал об исполнении – я отвергал всякую возможность их невыполнения.

Встреча с Каневским. Мы с ним знакомы с Очакова: в бытность мою начальником штаба Одесской базы он был командиром береговой базы 2-й бригады торпедных катеров, входившей в состав Одесской базы. Николай Леонтьевич – интересный человек. Командовал торпедным катером. С годами перешёл на чисто береговую службу. И везде проявлял усердие в работе. Участник обороны Очакова, который штурмовала 50-я немецкая пехотная дивизия, усиленная танками, артиллерией и авиацией. Из личного состава бригады и бербазы была сформирована рота катерников. И здесь Каневский показал себя отважным и умелым воином. Рота была нами влита в состав морского гарнизона, который вместе с городскими ополченцами под командованием флотского генерала береговой службы И. Н. Кузьмичёва десять дней бился с семикратно превосходившим в силах врагом, с 10 по 20 августа 1941 года, а потом, перейдя на острова и Кинбурнскую косу, защитники Очакова закрыли противнику кратчайший путь в Западную Таврию. Всю войну Каневский в боях, он участник многих операций флота. И отовсюду о нём идёт добрая слава воина. И снова он в самой горячей точке Черноморья – на Керченской переправе.

С Каневским обошли причалы, много около них и на них навалено грузов и техники, бросается в глаза недостаточная организованность в погрузке и потому малая оборачиваемость плавсредств и конечно же мало судов, есть свободные места у причалов. Посетили суда и встретились с экипажами. Скромный наш народ – не с претензий начали разговор, а с того, как улучшить перевозки. Общее мнение свелось к единодушному заключению: до прихода дополнительных сил и средств можно за счёт лучшей организации в полтора раза увеличить перевозки. При опросе претензий, который новый начальник по уставу обязан провести, люди пожаловались на длительное отсутствие горячей пищи, тёплого и походного обмундирования и не налаженное банное дело.

Я тотчас же послал Степаныча на машине в Кордон Ильича – привезти начальника инженерной службы переправы инженер-капитана Я. Л. Гуревича, командира инженерной роты капитана В. В. Бабенко и заместителя начальника квартирно-эксплуатационного отдела флотилии инженер-капитана Л. И. Барбакадзе, прикомандированного к переправе в качестве инженера-строителя. И через час мы сообща порешили строить землянки-бани: начать сегодня же, чтобы в первый день нового года «обмыть» первую баню. Леван Иванович Барбакадзе, которому было поручено лично руководить их строительством, оказался старательным и изобретательным строителем, а главное – обязательным: на исходе дня 1 января позвонил и пригласил меня первым помыться и дать оценку. Что я с удовольствием и сделал, так как и для меня это стало проблемой, ведь я был в одинаковых условиях с рядовыми: жил в старой рыбацкой хате и землянке, питался с одного котла и мылся в матросской бане-землянке. Тогда же мы приступили к строительству землянок для жилья экипажей малых судов. А строить на косе сложно – здесь в глубину не вроешься, копнёшь лопатой: вода выступает; и приходилось делать насыпные землянки с использованием для каркаса изогнутых листов алюминия. И тут отличились Л. И. Барбакадзе и B.B. Бабенко. И матросы поминали их добрым словом за заботу о них.

Без четверти двенадцать подошли к походным кухням, у которых хлопотали и стряпали два матроса-кока и одна женщина. Я-то думал, что она на подхвате подсобницей. Однако я ошибся. Ко мне подошла именно она и отрапортовала по-военному: на первое – флотский борщ, на второе – макароны по-флотски (с молотым мясом), на третье – компот. И представилась старшим коком.

Отличнейший обед – такова была оценка: моя, Короткова и Каневского, – когда мы опустошили тарелки. Хотя это искусство коков и особенно старшего, всё-таки главным виновником этого приятного события был начпрод Натаров. Ночь не спал – подвозил продукты, топливо, посуду; утром принял кухни; полдня простоял у кухонь как специалист, консультировал коков; а потом, сняв пробу с врачом, доложил нам: обед готов. Конечно, в питании были сбои, но вопрос о законной для воина, сражающегося на море, продуваемом свирепыми морозными ветрами, да ещё и в мокрядье, горячей пище был снят с повестки дня волевыми и быстрыми решениями и делами небольшой группы начальников и рядовых. А решить всё надлежало ещё в начале ноября. Да, день человека начинается с еды, а в наших условиях – круглосуточных боевых действий – сутки должны начинаться с ночного ужина, и мы обеспечили четырёхкратное питание бойцов и чаепитие. И люди повеселели, сноровистей заработали. Я, политотдел и тыл переправы, и прежде всего Дворяненко, Коротков и Натаров, отдавали себе отчёт, что, наряду с политическим кредо, хорошо поставленное питание укрепляет моральный дух личного состава.

Люди не только прочувствовали на себе крепкую власть нового начальника, но и почувствовали заботу строевых командиров, политических и тыловых работников. И тогда командованию переправы незазорным стало выдвинуть девиз: у нас приказы начальников выполняются точно, бегом и с радостью. Чтобы в ближайшие недели дать армии всё требуемое ею.

Какая бы ни была забота начальника, а всё-таки в питании к бойцам ближе стояла наш старший кок на Дамбе. Кто же она такая? Молоденькая, миловидная, не у домашнего очага, а здесь, в таком пекле морского фронта, где запросто убивало – и в подчинении два матроса-кока, главная кормилица основной нашей боевой силы. К моему стыду, я запомнил только имя: Маша. А сейчас разыскиваю её и людей, знавших её. И был бы рад любой весточке о ней.

Патриотические чувства, военные и человеческие горести привели Машу в ряды воинов, сражавшихся с гитлеровцами. Так она оказалась на Керченской переправе. Кормила и обстирывала небольшое число людей. А сейчас ей поручили большое дело: кормить сотни воинов круглосуточно, так как питались по скользящему расписанию, по мере подхода судов – ещё более ответственное занятие.

Ещё утром, перед поездкой на Дамбу просматривая боевую документацию, я познакомился с приказом командарма Петрова, устанавливающим судам нормативы перевозок и премирование за сверхплановые рейсы: самоходным понтонам норма – 5 рейсов, за сверхплановый рейс – 1000 рублей, баржам – 3 рейса, за сверхплановый рейс – 800 рублей, тендерам – 7 рейсов, за сверхплановый рейс – 500 рублей. Вот насколько остро стоял вопрос с перевозками и связанной с ними боеспособностью армии, что Военсовет ОПАРМ пошёл на такие расходы. Я спросил у Каневского и представителя армии: часто ли приходится выплачивать премии. Редкий день, – был ответ. Я остался до вечера на Дамбе и решил сам включиться в организацию перевозок. Тендера и баржи не выполнили норму, понтоны – выполнили. Но к исходу суток перевезено 800 тонн; это больше, чем неделю назад, на 200 тонн, но далеко от нормы, которую недавно установил командарм: перевозить ежесуточно 1200 тонн грузов, не считая войск.

Несмотря на усталость, решил ехать в тыл армии на планирование завтрашних перевозок. Вместе с Липовским выехали в станицу Батарейка. Я поделился с генералами Пламеневским и Хилинским своими впечатлениями о перевозках: на перевозки требуется от армии поставить волевого начальника, решительно улучшить организацию погрузки и разгрузки, и дело пойдёт. Мне ответили, что такой уже назначен и что они сами будут систематически посещать и налаживать дело на обоих берегах. Пламеневский будет на косе Чушка, а Хилинский – в Крыму.

Канун нового года я пробыл на Дамбе и в Опасном в Крыму, где шёл основной поток грузов. Сегодня мы дадим 900 тонн грузов.

Как приказал командующий флотилией С. Г. Горшков, сегодня прибыло походное непромокаемое обмундирование, и за ночь оно было выдано экипажам. Видите, все нашлось, и оно было, не было внимания к людям со стороны тыла и политоргана и волевого нажима, приказания строевого начальника, возглавлявшего перевозки.

Если Новый – 1943-й – год мы встречали в радостной обстановке наших побед, то Новый – 1944-й – год мы встречали под впечатлением победы Красной армии на Курской дуге и непрерывного изгнания гитлеровских фашистов с территории СССР, наступления Красной армии и Военно-морского флота. Это дало мне повод встретиться у меня с ближайшими соратниками: Дворяненко, Коротковым, Каневским, Рыбинским, Липовским. И фронтовой чаркой, из фронтовой алюминиевой кружки, и пока что с не покрытого ничем моего рабочего стола, и со скромной закуской – мы отметили знаменательные события в жизни советского народа, что скоро ступим на ту проклятую землю, с которой пришло к нам страшное зло и горе. Одновременно по моему приказанию Коротков распорядился выдать всем боевым участникам перевозок новогоднюю чарку.

Нарком Кузнецов прислал на флот новогоднюю поздравительную телеграмму, мы её отрепетовали в низы, а Дворяненко составил нашу поздравительную с постановкой задач, и мы послали её подчинённым.

Скромная встреча за несервированным столом дала мне повод попросить Короткова скрасить наши заботы более приличным бытом, и не только командования переправы, а всех, особенно тех, кто постоянно под ударами врага и стихии, мокнет в воде и покрывается ледяной коркой от колючего морозного норд-оста. Василий Зиновьевич лукаво улыбнулся и произнёс: есть кое-какие резервы, разрешите с нашей фронтовой переправы послать человека в тыл флотилии, в Ейск, и там же – к кое-кому. Я так понял, что он хочет потрясти не только тыл, но кое-кого из ближних своих и самого себя. Больших секретов по части своих тайных возможностей, резервов и запасов он не выдал, сразу замкнулся. Да грош цена тому начальнику, если он не имеет тайников – законных, учтённых – и втайне от всех, дефицитных, редкостных предметов или хотя бы путей их добывания. Он уронит свой авторитет начтыла, все могущего сделать во имя воина. Он потрясет веру у командира в способность начтыла выходить из любого сложного положения, когда получит экстренное задание на сверхчеловеческие возможности. С хорошим начтыла командиру легче воюется; за таким – как за каменной стеной: воины и бой будут обеспечены немедленно и всем при любых внезапно возникающих обстоятельствах, какими полна всякая война. Это не только не исключает, но даже обязывает командира до тонкости знать корабельное хозяйство, общевойсковой тыл, его возможности и способности, знать на каждый момент наличие всего боевого и материального обеспечения и уметь в критическую минуту тактично взять его в «загашниках», прибережённых на крайний случай, когда командир сильно подступится.

Никогда я не нажимал на начальника тыла. Хотя давал волю своим чувствам, когда воину не отпускалось положенное по нормам, а на складах оно было. Но это случалось очень редко, так как мне довелось работать с хорошими тыловыми руководителями.

Рассвет первого дня нового года я встречал на Дамбе, тут уже был старморнач косы Чушка Каневский со всеми своими помощниками: В. М. Адамовым, Н. А. Калиниченко, В. М. Булдаковым, Евтеевым и комендантами причалов: Г. В. Кисилёвым, М. У. Голенко, Г. В. Касьяновым, Д. Я. Микшуном, А. А. Вербаховским, Ф. И. Филипповым, А. Г. Девятаевым, К. И. Дубовым. Пригласили армейских офицеров, ответственных за погрузку. Познакомил их с решением Военсоветов армии и флота, обсудили возможности и сообща пришли к выводу, что уже сейчас можно в полтора раза увеличить перевозки. И тут же они получили эту задачу. Подъехал генерал Пламеневский и лично взялся за организацию быстрой погрузки. Теперь он будет сюда наезжать ежедневно, пока не наладится дело.

Через час приехал подполковник И. И. Тарапунько – начальник ВОСО флотилии, он только что сменил на этом посту Д. Г. Емельянова. Это мой давнишний сослуживец и верный помощник по воинским перевозкам, и мы с ним дружим с Одессы и Поти. Я попросил его поселиться у меня и помочь комендантам и старморначам помочь улучшить перевозки. А он, оказывается, с этим и приехал. Он так умело поведёт дело, что под его руководством и флотские, и армейские командиры сноровистее заработают уже в первые последующие дни. Иван Иванович усердный и преданный долгу человек, не нуждавшийся ни в каких понуканиях, он сильно помог мне и выручил нашу переправу. Полсуток он проводил на Кавказском берегу, а полсуток – на Крымском и там же в землянках отдыхал.