Текст книги "На трудных дорогах войны. От Кавказа До Балкан"

Обратно я возвращался на понтоне номер два лейтенанта О. Н. Лопатенко. И всё повторилось на переходе вновь, а Дамбу, которую непрерывно прикрывали дымзавесой, противник обстреливал по площадям.

Так как понтонисты больше всего были под ударами на переходах, я принял твёрдое решение: чтобы снять сверхчеловеческое психическое перенапряжение, выдавать личному составу понтонов вторую чарку водки за одиннадцатый рейс. Пригласил врача А. Ф. Петрушкова, начтыла Короткова и начпрода Натарова для отдачи приказания. Первым зароптал доктор:

– Как бы не было многовато.

– Советую выпить чарку, и на понтон, к концу похода вам выбьет весь хмель в этой обстановке, да на морозном ветру с водой, – и рассказал о моём походе на понтоне. И доктор сник.

Коротков и Натаров стояли на своём:

– Всыплют нам за перерасход спиртного.

– Попадёт мне, а не вам, получайте письменное приказание, – и вручил им записку, – и не забывайте, что командарм в лучшие дни только одному понтону выдаёт 10 тысяч премиальных, к тому же я имею сведения, что в чрезвычайных обстоятельствах на фронте командиры иногда выдают вторую чарку, а у нас не каждый день получается одиннадцать рейсов, и в штормовые дни не будет полагаться. И ещё одно. Отныне Машу освободить от приготовления пищи и поручить ей кормить экипажи понтонов и паромов прямо на Дамбе, по мере их подхода и в ходе короткой стоянки, и чтобы с полной сервировкой стола, как в офицерской кают-компании. И при круглосуточных боевых походах обеспечить четырёхкратное горячее питание с ночным ужином, как на кораблях в походах.

Врач Петрушков действительно, выполняя мой совет и по делам медицины, ходил на тот берег и как раз на понтоне и попал в перепалку, после чего пришёл ко мне и сокрушался: до чего же тяжело на том фарватере плавать, особенно если в светлые часы суток 16 раз туда и обратно, да ежедневно, да с боеприпасами на борту. Это хорошая примета, что доктор сдался. Но этого, как покажет время, было совершенно недостаточно. Коротков и Натаров превзошли самих себя.

Поставили на Дамбе стол со скамьями и сделали навес от непогоды. Пригласили меня. Пришла Маша с матросом – они принесли вёдра, кастрюли, посуду. Сперва накрыла стол клеёнкой, а потом… я аж ахнул – покрыла скатертью, расставила тарелки, разложила вилки и ножи. Подошёл очередной понтон и матросы – сразу к столу. «Стоп! – скомандовала Маша и показала на ведро с водой: – помыть ручки и за стол». Поставила дымящийся бачок с первым, закуску-сельдь и графин с водкой. Полчаса – и в новый поход-прорыв. Пусть обстановка – обстрелы, бомбёжки и штурмовки – срывала частенько такой роскошный сервис, но, как правило, Маша строго этого придерживалась. Что сказывалось на настроении людей.

Я сознательно пошёл на выдачу второй чарки понтонистам за одиннадцатый рейс, это беззаконие и нарушение приказа (и мне это потом припомнили), которым юридически нет прощения, морально оправдаешь с натяжкой, а вот психологически – полностью. Конечно, наш доблестный воин сражался за Родину, не думая о наградах, деньгах и водке, но и это нельзя сбрасывать со счетов полностью.

Человек есть человек со всеми своими добродетелями, благородством, высокой нравственностью, но и со своими слабостями; хотя психическое возбуждённое состояние не отнесёшь к моральной слабости, это сложный мир ощущений, в который наука ещё и не проникла глубоко. И приходится эти психические катаклизмы в чрезвычайных обстоятельствах погашать теми подручными средствами, что имеются у тебя под рукой во имя высших целей, поступаться частным, чтобы выиграло общее большое дело, имея в виду, что эта мера временная. Всех, кто со мной не согласен, всех моих оппонентов приглашаю хотя бы мысленно пройтись под ударами на понтоне, сидя на ящике со снарядами, десяток раз по маршруту Дамба – Опасное; и я думаю, поубавиться желающих поскалозубить по поводу второй чарки.

И всё-таки эта история имеет два продолжения.

Начальник политотдела Казачёк показал мне политдонесение замполита коменданта причалов косы Чушка, в котором он осуждает вторую чарку. Примечательно – пишет не замполит плавсредств, который часто ходит на судах, а тот, кто сидит на земле, и я посоветовал Казачку порекомендовать этому политработнику сходить в Крым для обмена опытом, именно на понтонах. Говорили, что он уклонился от этого, но разговоры о вреде второй чарке прекратил.

А вот по служебной линии я всё-таки схлопотал себе в приказе по флоту (по докладу ревизора госконтроля) выговор за эту чарку. Правда, одновременно с вручением мне ордена Красного Знамени за успешные боевые действия Керченской переправы по перевозке и питанию Отдельной Приморской армии в канун её наступления на Керчь, Феодосию, Ялту, Симферополь и Севастополь.

А сейчас я вспоминаю этот мой психологический приём, ибо он удачно пошёл на пользу нашего общего дела. (Тем более что сам я ко второй чарке не прикладывался.) Бывший офицер-оператор штаба переправы К. Х. Гафин пишет мне, что Исаев, Ермаков и вообще команда понтона номер пять была малопьющая и у них всегда был резерв. Когда сильно штормило, перевозки прекращались, к Исаеву частили с визитами вежливости и с поздравлениями с успехами, ну а в таких случаях у всех народов планеты не обходилось без возлияний, а в данном случае на законном основании.

Большую часть грузов перевезли тендера и мотоботы. Тендера – это исторические суда: прибыли к нам с «Дороги жизни» Ладожского озера. Это грубо сработанные в Ленинграде на скорую руку коробки для перевозки в блокадный Ленинград продовольствия и боеприпасов! Они входили в состав Ладожской флотилии, которой командовал контр-адмирал В. С. Чероков, – они сплошным потоком сновали по озеру, спасая ленинградцев от голодной смерти. После снятия блокады Ленинграда часть из них доставили по железной дороге к нам. Каждый тендер поднимал 15–25 тонн груза или 50–70 человек. На переправе их было более 20 единиц, введенных в дивизион, которым командовал капитан-лейтенант К. С. Иващенко, а замполитом был A.M. Тверской. Экипажи тендеров – героические люди: много раз они смотрели смерти в глаза; претерпели жесточайшие шторма, постоянно под ударами авиации и артиллерии; а так как они ходили в самые горячие точки боёв с врагом, то испытали на себе и миномётный, и ружейно-пулемётный огонь врага. Да что там говорить: на тендерах малодушным нет места.

Мотоботы – ещё меньшие судёнышки; их было у нас около двадцати. Командовали дивизионом и отрядами офицеры Ф. И. Усатенко, В. А. Попов, М. Л. Остренко, Н. Н. Серков, Г. Жук, Г. Балимов. Каждый мотобот поднимал 6 тонн груза. На них такой же героический народ, что и на тендерах. В штормовую погоду им крепко доставалось. Тендерами и мотоботами командовали старшины, хорошо ориентирующиеся в сложной минно-навигационной обстановке пролива. Это были очень маневренные средства, они делали до 10 и более рейсов в сутки.

Кроме сил и средств для перевозки войск и грузов переправа имела боевые корабли. Нам сильно досаждали мины, которые штормом срывало или которые вместе с якорями дрейфовали на фарватеры, приходилось производить непрерывное разведтраление фарватеров. Для этого у нас были тральщики, которыми командовали капитан-лейтенант И. Г. Черняк, старший лейтенант Орлов, лейтенант А. А. Елисеев. Они полностью обеспечили нам безопасность плавания. Этим сложным делом руководили капитан-лейтенанты В. В. Иванчик и С. П. Богданов. В состав переправы были включены для прикрытия её оперативной зоны 6-й дивизион малых охотников капитана 3-го ранга Г. И. Гнатенко, бронекатера под командованием капитан-лейтенанта В. И. Лачевского и торпедные катера. Они несли дозоры и состояли в дежурстве: мы были гарантированы от внезапного нападения вражеских кораблей на суда, перевозящие грузы.

Мотоботы ПВО, которыми командовал капитан-лейтенант П. К. Неволин, были вооружены 37-миллиметровыми автоматическими пушками, они расставлялись в линию по фарватеру и своим огнём не позволяли вражеским самолётам снижаться для штурмовки наших грузовых судов. Для прикрытия береговых объектов – причалов и складов – от артобстрелов и бомбежек у нас имелся дивизион дымомаскировки, которым командовал С. Г. Чибичьян, и в этом деле нам большую помощь оказывал флаг-химик флотилии А. М. Островский. А вот для прикрытия судов на фарватерах мы задействовали мотоботы с дымаппаратурой. Вся система дымомаскировки приходила в действие с первым падением вражеских снарядов или при обнаружении подхода самолётов противника.

Я получил внезапно приказание командующего флотилией необычного содержания: приготовить бронекатера, встретить на Кордоне Ильича представителя Ставки маршала Ворошилова и переправить его через пролив в Крым под прикрытием истребителей.

Маршал прибыл в сопровождении начальника оперативного управления Генштаба генерал-полковника С. М. Штеменко и приказал сниматься со швартов. Я доложил, что все эти дни авиация противника ведёт в проливе активные действия против наших судов и кораблей и мне приказано совершать переход только под прикрытием истребителей, но они ещё не подошли.

– Не будем ожидать, отходите, – настойчиво подтвердил Ворошилов.

– Выходит, я принуждён не выполнить боевое приказание моего начальника: без прикрытия с воздуха переход с маршалом не совершать. А если налетят «мессера» и атакуют?

Тут включился и помог мне генерал Штеменко:

– Предлагаю дождаться истребителей. Я понимаю ход мыслей товарища Деревянко. Случись что с нами, а он, как моряк, выплывет. И что он там, на берегу, доложит начальству – как нарушил приказ? А приказ есть приказ, его можно только отменить.

– Ладно, сговорились вдвоём против одного, будь по-вашему.

И Ворошилов предложил мне пройтись вдоль причалов, у которых стояли бронекатера, катера-охотники, тральщики, торпедные катера, тендера, мотоботы, сейнеры.

– Покажите мне ваши десантные корабли, – приказал маршал.

– Собственно, как таковых, десантных, специально приспособленных для высадки десанта: людей, орудий, танков – на необорудованный берег и в свежую погоду у нас нет, их не строили. Это должно быть не просто грузовое судно для перевозки и высаживания, а боевой, мощный корабль наступательного предназначения, защищённый бронёй от пуль и мелкокалиберных снарядов и осколков, с сильным наступательным автоматическим вооружением, с почти нулевой осадкой в носу, чтобы выходить носом на берег или мелководье, затем, раскрыв носовую часть, опустить сходню для выхода людей и техники; и принимать на борт он должен не менее роты с усилением артиллерией и танками. С помощью отданного кормового якоря десантный корабль сходит с мели. Нечто похожее имеют немцы, называют БДВ, сильно нам досаждают, именно они уничтожали наши катера и сейнеры, питавшие Эльтигенский десант, и фактически сорвали наши коммуникации.

– На чём же черноморцы высадили десятки десантов?

– Вот на этих не приспособленных для десантирования судах и катерах, чаще на коротком плече, выбирая хорошую погоду и ценой больших потерь. Поэтому наряду с удачными десантами, проведёнными Азовской флотилией, было две крупных неудачи – у Южной Озерейки и Эльтигена.

– Ну, а если сейчас понадобится, то какие суда могут быть привлечены к высадке десанта? Расскажите их данные.

– Вот только эти, что перед вами, и строго дифференцированно. В море, с коротким переходом, миль до 20, при погоде с ветром до 4 баллов и море – 3 балла, без перегрузки, можно использовать все, кроме мотоботов. Эти последние потому и называются ботами, что являются рейдовыми средствами и могут быть использованы только в проливе при ветре не более 3 баллов, а волна до 3 баллов и то будет захлёстывать водой.

Внезапно Ворошилов завёл со мной, я бы сказал, двусмысленный разговор о моих начальниках, противоречивший человеческой логике и несовместимый с уставными положениями о военной субординации. Я, как мог, ушел от этого разговора. Его дотошные расспросы о качествах людей и сомнительные оценки оставили у меня удручающее впечатление о нём самом как о человеке и военачальнике. Как же он мало был похож на военного!

Подошли истребители, и мы пошли в Глейку. В пути маршал расспрашивал меня, как выполняется «Протокол десяти», увеличивается ли норма перевоза. Я доложил, что за неделю удалось поднять с 600 до 900 тонн в сутки.

– Далеко до нормы – 1200 тонн, – заметил маршал.

– Будет и больше, средства только недавно подошли, и люди не набрались опыта, очень досаждают шторма, с дисциплиной и организованностью моряков не всё ладилось, ну да с этим мы управимся, народ у нас боевитый, задачи понимает, интересы Родины ставит выше своих личных невзгод.

На подходе к Глейке маршал заявил:

– Помните, что боеспособность армии Петрова находится в руках моряков, надо решительнее наращивать на крымском берегу запасы продовольствия и боеприпасов и перевезти дополнительные дивизии. И вас лично поставили не зря на это дело, полагая, что вы выправите положение. В случае неудачи с вас будет жёсткий спрос.

А потом, смягчая тон, дотронувшись до плеча, сказал улыбаясь:

– Мы уверены, что дело решится успешно. Кстати, а как с организацией погрузки и разгрузки?

Я уклонился от наговоров, хотя дела еще не наладились:

– К общему согласию я с армейскими товарищами положительно разрешаю эти вопросы, организованности стало больше.

Представитель Ставки, видно, чувствовал свою ответственность перед Верховным Главнокомандующим за обеспечение армии Петрова, перед решающими наступлениями советских войск на Перекопе и Керченском полуострове, всем необходимым, и прежде всего боеприпасами, и, касаясь этой темы, он заметно волновался – ведь «Протокол десяти» читал сам Сталин, а в Генштабе он лежал на контроле. И вот сейчас, прощаясь, подавая руку, он не удержался, спросил:

– Деревянко, скажи смело и честно: когда достигнешь необходимой нормы перевозок и мы закроем этот вопрос, который поссорил многих начальников?

– На десятый рабочий день, за вычетом штормовых дней, я обещаю: мы перевалим назначенный рубеж, это будет в третьей декаде января, люди переправы сделают всё, чтобы погасить накалившиеся страсти в ближайшие дни, затем покончить вообще со всеми разговорами, забыть этот печальный спор, а командарма и комфлота больше не отвлекать перевозками от других оперативных вопросов, связанных с будущим наступлением наших войск.

На причале маршала ожидали Петров, Владимирский, Холостяков и начштаба армии генерал С. Е. Рождественский. Как видно, состоится встреча по вопросам совместных действий.

На следующий день мы перевалили рубеж в 900 тонн, всё говорило за то, что своё обещание мы выполним. И вдруг заходит начштаба флотилии и передает мне приказание командующего флотилией: сегодня же все тендера и мотоботы передать в распоряжение капитана 2-го ранга Н. К. Кириллова. А он на флотилии постоянно назначался командиром высадки десанта и мне стало ясно, что готовится очередная высадка десанта. Я спросил начштаба флотилии: десант будет в проливе или с моря? Он ответил: с моря.

Я не сдержался: перетопите вы мои мотоботы, смотрите, что делается с погодой, почти нет ни одного спокойного дня, даже в проливе и у причалов; карта у синоптиков хоть и урезанная, но на ней всё говорит о штормах, и паузы затишья на 3–4 часа во время прохождения центра антициклона через наш район не должны вызывать благодушия у грамотного моряка, обязанного уметь, не полагаясь на доклад синоптика, самому лично читать синоптическую карту и даже поправлять синоптика, допускающего нерадение в глубоком изучении атмосферных явлений. Я не ограничивался синоптическими телефонограммами из Темрюка, а ежедневно посылал туда машину за картой и по ней не раз корректировал синоптиков. Кстати, советую и прошу перевести синоптическую службу из тылового и уютного Темрюка в центр боевой деятельности флотилии и Керченской переправы на Кордон Ильича, чтобы четырежды в день синоптик с картой докладывал прогноз и вам, и мне, и нашим оперативным дежурным и без задержек докладывал штормовые предупреждения. Ведь это по вине гидрометеослужбы флотилии, затянувшей передачу штормового предупреждения, нас захватил врасплох жестокий шторм с тяжёлыми последствиями для судов переправы. Поверьте моему опыту начальника штаба двух военно-морских баз, нам надо держать синоптиков рядом со штабами, а не в тылу, чтобы самим читать синоптическую карту.

Я спросил Свердлова: «А сколько вы предполагаете сажать людей на мои тендера и мотоботы?» – «По 80 и 60 человек». Я не сдержался и выпалил сгоряча: «Это безумие. Я не разрешаю даже в проливе на расстояние 6 километров сажать на большой тендер более 70 человек, а на мотобот – 50, а вы закладываете в свои планы недопустимую перегрузку судов для перехода в открытом море».

Н. М. Кулаков – член Военсовета флота – убыл к месту новой службы, вместо него назначен новый человек, которого мы знали по прежней совместной службе, и многие поминали недобрым словом за неискренность, не было у него той открытости души, что у Кулакова. Да что там говорить – уход Николая Михайловича Кулакова был большой потерей для нашего флота. Преемник не смог заменить его в полной мере.

Во временное исполнение обязанностей члена Военсовета ЧФ вступил сам начальник Главполитуправления ВМФ генерал-лейтенант И. В. Рогов. Это он уже второй раз практикуется так. Ведь он перешёл к нам из армии, и таким способом он, становясь нашим непосредственным начальником, познавал лучше все флотские сложности и набирался опыта по руководству морскими делами, а сейчас появилась эта неприятность с перевозками, и ему сейчас вообще не должно покидать флот, пока не наладятся морские коммуникации черев пролив. И Иван Васильевич сразу прибыл ко мне. С ним мы провели весь день на причалах обоих берегов и в переходах на судах по южному, самому опасному, фарватеру – под артобстрелом и бомбёжками – между Дамбой и Опасное. Он дотошно расспрашивал меня о тонкостях нашего дела и делал пометки в своём блокноте о темпах перевозок. Каждую паузу в работе воинов, он тотчас использовал для бесед с ними, и я поражался его искусству завязывать и проводить их с такой непосредственностью. Сам он неулыбчив, как Кулаков, но серьёзность тем, которые он поднимал, располагающий тон влекли к нему людей. Он умело настраивал людей на образцовое выполнение боевых заданий командования. До своего отъезда в Москву он будет на переправе ещё много раз, и каждое общение с ним для меня настоящая политическая академия.

9 января утром мне приказано разместить на несколько часов на Кордоне Ильича десант в составе 166-го гвардейского полка и 143-го батальона морской пехоты, которыми командовали подполковник Г. К. Главацкий и майор З. И. Левченко, и освободить причалы у Кордона для посадки десанта. А в полдень обеспечить на бронекатерах доставку представителя Ставки с крымского берега на Кордон.

С Ворошиловым прибыли Штеменко, Рогов, Владимирский, Холостяков – проверить подготовку десанта. Петрова с ними не было. В будущем это расценят как самоустранение командарма от подготовки десанта, выполнявшего наиболее сложную задачу в предстоящем наступлении.

Командующий флотилией назначен командовать десантной операцией, и его временный КП уже размещён в Крыму у правого фланга наших войск (11-й корпус генерала Аршинцева), который должен наносить удар с фронта – отсюда будет видно с рассветом, как десант ведёт бой, а суда отходят от берега. Холостякову подчинялся командир высадки десанта Н. К. Кириллов – он командовал посадкой войск, соединением десантных кораблей и судов на переходе морем и высадкой десанта на берег. На это время ему подчинялся командир десанта Главацкий, до момента захвата плацдарма.

День 9-го выдался солнечным, морозным, ветер – всего два балла, по нашим понятиям, тихий день. Таких здесь зимой бывает не больше трёх в месяц. Сегодня переправа действовала на полную мощь: десятки судов сновали между берегами, стремясь возместить уход тендеров и мотоботов. Полученный от синоптиков вчера вечером на сегодняшний день прогноз, с ветром до 2 баллов, располагал к благодушию многих. Но только тех, кто не приучил себя читать синоптическую карту. А на ней даже и сегодня можно было усмотреть тенденции к усилению ветра.

Ворошилов, Штеменко и флотские руководители уединились в моей хате с Кирилловым и Главацким для проверки уяснения ими их задач. Затем около моей хаты был собран десант – получилось вроде митинга, на котором выступил Ворошилов с пространной речью: он любил поговорить с народом, и подолгу.

Ворошилов и Штеменко убыли в Крым на КП поближе к передовой у правого фланга – наблюдать с рассветом за боем 11-го корпуса.

Вечером, в присутствии командования флотом и флотилией, началась посадка десанта на суда и корабли – это были, помимо нескольких бронекатеров, малых охотников, тральщиков, торпедных катеров, в основном суда переправы: 18 тендеров и 19 мотоботов. Всего было посажено более двух с половиной тысяч человек – это была колоссальная, не обоснованная расчётами перегрузка судов, грубо нарушавшая приказ командующего флотом о нормах мореходности и грузоподъёмности кораблей и судов флота. Иные тендера приняли до 90 человек, а мотоботы – до 70. Уже в этом была заложена одна из причин гибели многих людей.

Ещё шла посадка десанта, когда оператор Рыбинский доставил мне из Темрюка синоптическую карту по состоянию на 18.00 9 января, с прогнозом до 18.00 10 января. И хотя написанный прогноз говорил о ветре в 4 балла, синоптическая карта, при внимательном её рассмотрении, была более грозной: на нас «надвигался» густой пучок изобар с большим барическим градиентом – это сулило к утру усиление ветра по крайней мере до 6 баллов[8]8
  Изобары – это линии, обозначающие одинаковое давление, прокладываемые на синоптической карте параллельно, как правило изогнутые, расстояние между ними называется барическим градиентом (градиентом давления). Чем ближе изобары друг к другу, тем большим считается барический градиент, означающий сильный перепад давления с сильным ветром.


[Закрыть]. А это исключало возможность выхода наших судов в море, перегруженных сверх нормы людьми, и полностью воспрещало использование мотоботов, которые, по моим личным взглядам, вообще нельзя использовать для доставки людей открытым морем при неустойчивой погоде, ему плавать с людьми только в проливе и в тихую погоду. От нас, руководящих моряков, посылавших людей в боевой морской поход, требовалось руководствоваться только желанием командарма и настоянием Ворошилова во что бы ни стало наступать утром 10 января. Надо было руководствоваться морской наукой и стремлением уберечь людей до вступления в бой и на переходе, особенно при подходе к берегу, где накат волны очень крутой. И во избежание бессмысленных потерь людей уметь настоять: отложить выход и высадку, как в армии по многу раз кряду откладывают наступление из-за непогоды и распутицы. А у нас – море, и с ним не шутят, это посерьёзнее, чем распутица. И мы должны, глубоко проникая в сложность гидрометеорологической науки, жить с ней в большой дружбе. Памятуя, что первыми «потребителями» данных метеорологии история зафиксировала мореплавателей еще в далёкие времена.

Зная, что все мы, старые флотские кадры, учились в Военно-морском училище имени М. В. Фрунзе, значит прошли большой курс гидрометеорологической науки, которую нам блестяще преподавал большой её знаток, профессор Бенуа, издавший в 20-х годах учебник по метеорологии[9]9
  До сих пор помню вступительную лекцию этого обаятельного человека – было это осенью 1929 года. «В сравнении с Военно-морской историей, – сказал он, – мой предмет может показаться вам скучным, но я сделаю всё, чтобы мы с интересом прошли курс этой полезной и нужной для мореплавателя науки. Гидрометеорология обслуживает всё человечество, но больше всего в ней нуждаются моряки, чтобы избегать катастроф в постоянном общении с коварной стихией. Мы научимся разбираться в тайнах этой науки и предмета её исследования, чтобы в будущем, доверяя синоптикам, не быть у них на поводу, а вместе с ними уметь рассматривать синоптическую карту. Глядя на неё, уметь самому определять, что вас ждет в ближайшие сутки, когда наступит ожидаемая погода, особенно штормовая. В частности, балтийцам досаждают жестокие штормы атлантического (исландского) циклона; хорошо, если он пойдёт севернее, в восточном направлении, но если он, дойдя до Североскандинавских гор, повернёт вправо, градусов на сорок пять, то тогда своим центром этот так называемый ныряющий циклон пойдёт в юго-восточном направлении; вот он и творит погоду в европейской части СССР и даже в Зауралье: приносит сильные ветры, осадки, зимой потепление, летом прохладу. Вот тут и в личном плане пригодятся метеорологические знания, местные и общие приметы погоды. Ну например: если при заходе солнце вошло в тучи – жди ветер и дождь, и вам, идя с дамой сердца на прогулку, надо непременно посоветовать ей взять зонт, ибо через пару часов наверняка пойдёт дождь».
  В общем, мы полюбили и самого Бенуа, и его науку и до сей поры тепло поминаем его добрым словом за то, что не были пленниками непогоды.


[Закрыть]. Вот он и научил нас самостоятельно составлять и читать синоптическую карту.

Я не имел отношения к руководству десантом, но его высадку должны производить подчинённые мне суда, и судьба их экипажей не могла быть для меня безразличной, особенно мотоботов, которых, я считал, посылают с риском погибнуть от стихии, не дойдя до места боя. Поэтому я послал Рыбинского доложить командованию флота и флотилии синоптическую карту: пусть сами убедятся, что ждет наши суда и десант. Рыбинский возвратился с картой и доложил, что командованию всё известно: синоптики подтвердили – 4 балла. Но план действий остаётся в силе.

Всегда верил в науку, доверял (хотя и проверял) синоптикам; и вот и сейчас, убеждённый в неизбежности усиления ветра и испытаний, ожидающих экипажи мотоботов, я пошёл попрощаться с их экипажами и проводить в неизвестное.

Погода словно издевалась над нами и убаюкивала, провоцировала на необдуманные поступки – лёгкий ветерок, до одного балла. Но недаром существует поговорка: затишье перед бурей – это особенно характерно для зимы. Присутствуя на причале при беседе Владимирского, Холостякова, Свердлова, я впервые узнал, что их возражения вообще против десантов в зимних, постоянных штормовых условиях на имеющихся средствах за пределами пролива вызывали у армейского руководства болезненную реакцию, раздражение и что с их стороны в последние дни они испытывали сильное давление: несмотря ни на что, высаживать десант с моря.

Особенно на этом настаивал Ворошилов; он отклонил доводы морского командования. Я так понял моих начальников: надоела им эта конфронтация, вечные препирательства, и они покорились диктату, начали искать тихие окна в погоде, чтобы высадить десант. Тем более что подобные споры часто возникали с командармом Петровым.

Я видел их раздвоенность: с одной стороны – тихая погода и не такой уж страшный прогнозируемый ветер до 4 баллов от юго-запада, и удастся проскочить эти 20 миль, а с другой стороны – 4 балла, это предел для мотоботов, и на синоптической карте – эти быстро надвигающиеся сильно сжатые пучки изобар, несущие сильный штормовой ветер, и вдруг он по-зимнему задует внезапно уже на переходе к месту высадки десанта? А если тихая погода простоит до утра, а выход с десантом будет отложен – как тогда будут выглядеть флотские военачальники в глазах командарма Петрова, представителя Генштаба Штеменко и представителя Ставки Ворошилова, который был особенно рьяным сторонником высадки десанта без отсрочки. Что они им доложат? Как перестраховщики сорвали наступление? Так получается?

И мучимые этими противоречиями, оба флотских командующих решили: будь что будет. Десант состоится любой ценой, чтобы не переносить наступление армии. Пошли против науки, на сделку с совестью и будут за это наказаны по всем правилам закономерностей, существующих в природе и обществе вне зависимости от воли человека.

Отряд десантных кораблей под командованием Кириллова (начштаба Н. А. Шатаев, флаг-штурман Б. П. Бувин) вышел в полночь для высадки десанта у мыса Тартан в тылу противника, за его левым флангом. Это около 20 миль расстояния и около шести часов ходу, а с рассветом войска Петрова ударят правым флангом и возьмут в клещи левофланговые вражеские войска. Замысел грамотный, прекрасный, но, увы, ему не суждено было сбыться.

Во второй половине ночи меня разбудил звонком прямого телефона оперативный дежурный переправы лейтенант Александров и доложил: от синоптиков получено штормовое предупреждение – ожидается усиление ветра до 7 баллов в ближайшие два часа, а фактически уже сейчас внезапно задуло до 5 баллов. Все произошло, как предсказывала наука. Я приказал передать обоим старморначам – Крыма и косы Чушка – немедленно прекратить использование малых катеров и перевозку тяжеловесов, а при 7 баллах прекратить движение по проливу. Штормовое предупреждение пришло с опозданием; оно и понятно – в связи с потерей большой территории, уменьшением метеостанций синоптическая карта стала очень урезанной.

За переправу я не беспокоился, меня сразу охватила тревога за десантные суда и людей на них: что с ними? Как потом выяснилось: ветер начал усиливаться через 2 часа после выхода, при пяти баллах нарушился строй, суда разбросало, они стали неуправляемы, мотоботы начало заливать встречной волной, экипажи и десантники героически боролись за спасение судов, вычерпывая воду даже шапками и сапогами. Ветер крепчал. Тут бы как раз и следовало командиру высадки десанта Кириллову отдать приказание: судам повернуть на обратный курс для возвращения в пролив, чтобы в Глейке укрыться от волны. Это недалеко – миль семь. Но в приказе командующего флотилией не было чётко и категорично записано право командира высадки самостоятельно принимать решение о прекращении движения кораблей из-за штормовой угрозы судам и людям, хотя время года и прогноз настоятельно диктовали это сделать. Это явилось крупным просчётом командующего и больше всего начштаба флотилии. Мог ли принять такое решение командир высадки, не запрашивая разрешения? Мог и обязан был по двум причинам. Мотоботы оказались на грани затопления. Движение замедлилось, и к месту высадки можно было подойти только после восхода солнца и попасть под все виды огня и ударов авиации. Сплошной урон делу. Но для принятия такого решения требовалось мужество ещё большее, чем храбрость в бою, которой в достатке обладал Н. К. Кириллов. Суровые законы войны и сила приказа порой подавляли логичность в определении военной целесообразности; и предстояло тяжелое объяснение за самовольное свёртывание десантной операции. Такое не каждый выдержит. Даже когда ветер усилился до шести, а затем и семи баллов и мотоботы начали тонуть, а с ними гибнуть люди, движение продолжалось. Выполняя приказ, Кириллов, рискуя сам погибнуть, проявил свои величайшие организаторские способности и смелость, пересаживаясь под огнём противника с одного подбитого катера на другой, собирал суда и направлял их к месту высадки. А здесь суда и десант попали под убийственный огонь с суши и удары с воздуха. Десант понёс огромные потери утопленными, убитыми и ранеными. И действовал в сокращённом составе, чем предполагалось.

Командование флота и флотилии получило штормовое предупреждение вскоре после выхода отрада десантных кораблей – так и пишет Свердлов в своих воспоминаниях[10]10
  Свердлов А. В. На море Азовском. С. 195


[Закрыть].

При нашем бережном отношении к жизни подчинённых и нетерпимости небоевых потерь оба флотских командующих должны были тотчас принять решение о возвращении десанта и доложить об этом командарму Петрову в категоричной форме. И самое малое – послать радиограмму Кириллову с предоставлением ему права свободы действий по обстановке. Зная стойкость и преданность долгу наших советских военных кадров, такая свобода действий в отдельном плавании (походе и бою) должна, на мой взгляд, быть чётко записана в уставах и каждый раз оговариваться в боевых приказах на бой, ибо старшему военачальнику издалека не всё может быть ясным. Кириллов должен был получить право на возвращение при угрозе гибели судов с людьми. Не было сделано ни того ни другого. Хуже. Командующий флотилией Холостяков приказал Кириллову даже ускорить движение – это только усугубило положение, увеличивало потери утопленными, а также при штурме берега в светлое время суток, хотя устав рекомендует высаживать десанты ночью.

Затонуло девять мотоботов (почти половина) и один тендер и с ними сотни солдат полка и моряков из экипажей и морского батальона, а дальше пошли повышенные потери в дневном бою за высадку. Погибло всё командование высадки десанта: Н. К. Кириллов, Н. А. Шатаев и Б. П. Бувин – он посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза.