Текст книги "На трудных дорогах войны. От Кавказа До Балкан"

Печальное зрелище представляли собой возвратившиеся тендера и мотоботы, повреждённые в шторме и в бою за высадку, на борту с убитыми и ранеными. Я, со всем своим управлением и врачами встречал их и направлял раненых на санитарных машинах в госпиталь. А затем заслушал командиров отрядов судов и побеседовал с их экипажами. И пришёл к выводу: как много допущено ошибок в руководстве этой операцией.

И на фоне таких потерь такие плачевные результаты! Наступление 11-го корпуса не получило развития, жёсткая оборона немцев не была взломана, наши войска смогли только вклиниться в позиции противника на полтора километра. В довершение бед был убит славный воин – командир корпуса генерал Б. Н. Аршинцев. Героически сражавшиеся в полуокружении десантники, понеся большие потери, прорвались к своим войскам. Цель – захват выгодных рубежей – не была достигнута. Нас постигла неудача и на море, и на суше.

Я подробно остановился на этом событии, чтобы извлечь из него уроки и уточнить некоторые записи в воспоминаниях военачальников, ответственных за руководство теми делами, в которых не подвергнуты критике собственные ошибки, обойдены острые положения и даже пишется об успехах, что совершенно недопустимо[11]11
  Холостяков Г. Н. Вечный огонь. С. 405–406; Свердлов А. В. На море Азовском. С. 199.


[Закрыть].

Сами собой напрашиваются выводы по этой операции армии и флота: нельзя торопить события, когда не созрели условия для действий. Армейский руководитель должен учитывать специфику флота и прислушиваться к доводам моряков. Флотским руководителям надо иметь мужество отстаивать своё мнение и отклонять требования, не согласующиеся с требованиями военно-морского искусства. Командующий флотом Владимирский и командующий флотилией Холостяков, опираясь на прогноз и штормовое предупреждение, должны были, в интересах же армии, настоять – отложить выход десанта, а позже – возвратить десант. Десант, понесший большие потери утопленными, его люди, измотанные качкой, попавшие под дневные удары, с новыми потерями, оставшимися силами при всем своем героизме и мастерстве уже не могли достичь того, что предполагалось: нанести внезапный удар по врагу с тыла, потрясти фронт врага. Инженерная оборона у немцев всегда была крепкой; и прежде чем бросать свои войска в наступление, требовалось её разрушить длительными авиационными и артиллерийскими ударами. А то, что было сделано, оказалось совершенно недостаточным. Наше наступление захлебнулось в самом начале.

Черноморский флот под командованием Октябрьского и Владимирского, несмотря на отсутствие специальных десантных кораблей, прославился своими многочисленными победными десантами различного характера: и прямо в порт, занятый противником, и на необорудованный берег, и с крупных боевых кораблей, и малых судов, и крупных транспортов. Вспомним Григорьевский десант под Одессой, в Феодосийский порт, блестящие Новороссийские десанты Холостякова, многочисленные образцово проведённые азовские десанты Горшкова. А вот Озерейская, Эльтигенская и Тарханская десантные операции и по характеру проведения, и по конечному результату были неудачными, несмотря на то что наши воины именно в них показали высочайшие мастерство, героизм и организованность.

В заключение хочу сказать, что неудача наступления и большие потери в десанте произошли из-за того, что командованию армии и представителю Ставки не терпелось во что бы то ни стало наступать и доложить в Ставку об успехах в действии. Крупные потери в десанте от штормовой непогоды лежат на совести прежде всего Ворошилова, торопившего события, и отчасти – Петрова, на которого оказывался нажим; что касается морского командования, то у него не хватило гражданского мужества отклонить противоестественные требования о проведении десанта, несмотря на погоду.

К середине января полностью и окончательно сложилась четкая организация Керченской переправы как по перевозкам, так и по боевому обеспечению – она возила и оборонялась «охотниками», бронекатерами, тральщиками, катерами ПВО и дымзавесами.

Но ей сильно досаждали авиация и береговая артиллерия противника. Для нанесения артударов по нашим причалам и судам противник установил вдоль побережья от горы Митридат в Керчи до мыса Ак-Бурну (Белый) и далее на юг в сторону Камыш-Буруна крупнокалиберные батареи. Причалы косы Чушка и суда на южном и среднем фарватерах противник наблюдал и вёл по ним огонь с корректировкой – это для нас было самое опасное.

По причалам Кордона Ильича и крымского берега противник вёл массированный огонь по площадям, приносивший нам тоже немало бед. Конечно, командование флота и флотилии не могло позволить противнику безнаказанно бить по нашим коммуникациям через пролив или прорваться кораблями к нашим коммуникациям и предприняло меры противодействия.

На переправу прибыл начальник Береговой обороны флота генерал П. А. Моргунов в целях совершенствования организации огня береговой артиллерии в интересах переправы. Из флотских артдивизионов была создана мощная морская артиллерийская группа под командованием подполковника И. Б. Яблонского. Вход в пролив с юга прикрывал артдивизион майора Н. В. Зиновьева, батареи которого дислоцировались на побережье в районе города Тамань – они также подавляли вражеские батареи, размещённые на крымском побережье от Эльтигена на север до мыса Ак-Бурну, не позволяя им вести огонь по Керченской переправе. Для подавления батарей противника, расположенных очень близко к переправе – от Митридата до Ак-Бурну, – и поэтому очень для нас опасных, через пролив были переправлены артдивизионы майоров И. Н. Таланова и П. И. Скрипкина – последний был назначен старшим артиллерийским начальником и возглавил контрбатарейную борьбу с вражескими батареями.

Наши морские батареи были установлены вдоль побережья от линии фронта до мыса Еникале. Комдивам и комбатам были предоставлены большие права и самостоятельность: при обнаружении вспышек выстрелов береговой батареи противника молниеносно открывать огонь на подавление стреляющей батареи. Высоко ценилось то, кто первым открыл огонь. Для этого велось непрерывное тщательное наблюдение за берегом противника, а половина орудий находилась в дежурстве, в одноминутной готовности к открытию огня. Для точности попадания в цель имелись звукометрическая и оптическая батареи, посты сопряжённого наблюдения и корректировки огня. Конечно, противник, имея много батарей, досаждал нам обстрелами причалов и судов, и мы несли потери, но ни одна стреляющая вражеская батарея не оставалась безнаказанной, наши морские артиллеристы преследовали их, приводили к молчанию, заставляли их кочевать, стрелять по очереди из разных мест, уходить в глубину и маскироваться. До сих пор поминаю добрым словом наших комдивов П. И. Скрипкина, И. Н. Таланова, В. Н. Зиновьева, И. Я. Солуянова, А. Г. Кривошеева, А. В. Лизенко и воинов батарей, которыми командовали А. Р. Шейхамедов, Г. Ф. Дерябин, Л. Г. Репков, А. И. Власенко, С. Ф. Спахов, И. С. Яковлев, Н. Н. Колесниченко, М. Д. Зайцев, И. С. Белохвостов, С. В. Магденко, В. М. Давиденко, И. М. Исаюк, Ю. Н. Варенцов, И. Е. Гармата, А. А. Карабанов, A.И. Русланцев, Б. Е. Петров, И. Н. Залявин.

С воздуха переправу прикрывали четыре армейских зенитно-артиллерийских полка под командованием подполковников В. В. Ванина, П. И. Винокура, И. Ф. Плачинда, Я. О. Пилипенко. Последний являлся старшим артиллерийским начальником на косе Чушка, и на него была возложена обязанность вызова наших истребителей при налёте вражеской авиации, установления готовностей зенитной артиллерии и патрулирования истребителей над проливом в часы наиболее важных перевозок: дивизий и маршевых частей по заявкам штаба переправы. Два полка были укомплектованы в основном девушками, а другие два – частично. Только не вздумайте пойти на поводу у ложных ассоциаций в связи с этим обстоятельством относительно боеспособности нашей ПВО. Свидетельствую о ее высоком качестве, ежедневно наблюдая её в действии. Коса Чушка – это длинная узенькая песчаная полоска шириной от 100 до 300 метров. По ней проходила единственная, хорошо укатанная, дорога. По обе её стороны – сплошная цепь позиций зенитных батарей и пушек. Дважды в день посещая Дамбу, я четырежды проезжал вдоль них как сквозь строй. И естественно, при частых налётах вражеской авиации я много раз, попадая под эти налёты, выходил из машины и становился свидетелем того, как батареи отражают налёты. Мне доставляло истинное наслаждение, подойдя к орудийной позиции, наблюдать, как ловко и сноровисто действуют наши девушки-зенитчицы: заряжающие и наводчицы. И если я, ничего не делающий в данную минуту, испытывал какое-то чувство страха от рвущихся рядом бомб и свистящих осколков, то они явно ничего этого не испытывали, потому что им просто некогда было бояться. Никаких малейших признаков замешательства, когда рядом разорвавшаяся бомба засыпала песком, обдала водой пушку, осколком ранило девушку, которую тут же унесли санитарки: девичий орудийный расчёт продолжал вести бой. На кого Гитлер пошёл войной! У этих девочек в их 19–20 лет ещё на губах мамино молоко не высохло, а они, ведя бой против стремительно налетающих на малых высотах грозных машин Мессершмитта, поливающих зенитчиц снарядами, пулями и бомбами, каждым таким боем, как заступом, готовили могилу тому, кто повёл на нас свою военную машину. Никогда не забуду этих юных девушек-артиллеристок, которые добровольно покинули домашний очаг, ушли воевать и теперь, наравне и рядом с мужчинами, сражались в самой горячей точке войны – на передовой морского фронта Керченского плацдарма Советской армии и флота.

И конечно же жизнь есть жизнь. Общество на косе Чушка – смешанное, не берусь даже утверждать, представителей какого пола было больше. И несмотря на то что вокруг витала смерть – молодость брала своё. Была любовь. Матрос и зенитчица, рядом воевавшие, полюбили друг друга. Я знал об их серьёзных намерениях и запретил препятствовать их встречам. Но война, да ещё на передовой, распорядилась их судьбой по-своему. Надо же было произойти такому страшному по своей жестокости стечению обстоятельств. Штормило – перевозки остановились. Вечерело. Матрос, свободный от ратного труда, пришёл к возлюбленной в землянку, где в сборе был весь орудийный расчёт, свободный от дежурства. Небо затянуло тучами; и дежурить, и стрелять бесполезно: цель не видна. Погода была над проливом нелётная, когда пилотам, прямо скажем, делать нечего.

Я был у Дамбы у старморнача косы Чушка Н. Л. Каневского – планировали завтрашний день: произвели расчёты, чтобы с недогрузом, с наименьшим риском перевозить войска и грузы, даже если будет штормить, как сегодня.

Закончив, я собрался на Кордон, к себе в штаб, чтобы затем ехать на планирование в Батарейку, к начальнику тыла армии, которым стал генерал A.M. Пламеневский, тем более что к нему прибыл его заместитель генерал А. А. Хилинский, постоянно теперь находившийся на крымском берегу с целью поднять организацию разгрузки, посадки раненых и погрузки тары и стреляных гильз. Мы сговорились по телефону встретиться для обсуждения дальнейшего совершенствования перевозок.

Только я тронул, как над нами, видно, над самыми облаками, но на малой высоте с рёвом, на большой скорости, пронеслись несколько самолётов – похоже истребители, и на нас посыпались мелкие бомбы. Это была нелепая бомбёжка – бомбы все упали в воду. Кроме одной. Она рванула впереди нас у дороги. Водитель от неожиданности застопорил машину, да так, что заглох мотор. Я приказал быстрее заводить мотор и – скорее к месту взрыва, так как оттуда доносились крики – что-то произошло необычное. Подъезжаем. На месте, где стояла землянка – воронка: прямое попадание. Командир батареи докладывает: почти все погибли, в том числе и ваш матрос. Оказывается, это тот самый матрос, влюблённый в девушку-зенитчицу. Такой трагический финал этой короткой любви двух юных воинов!.. Они любили не таясь, и я подумал: лучше бы они уединялись где-нибудь на берегу Таманского залива. Много смертей я насмотрелся уже здесь на переправе – одна гибель политотдела переправы чего стоила. А когда вернулись с несчастного Тарханского десанта тендера и мотоботы – мы сутки отмывали их от человеческой крови, а некоторые тела убитых настолько были изуродованы прямыми попаданиями малыми снарядами, что трудно было опознать воина…

Я был недоступен сантиментам и не позволял своим эмоциям выплёскиваться через край. И в Одессе, и здесь на переправе, похоронив близких тебе людей и отдав им честь ружейным залпом, приступали к делу. Иначе нельзя. Война не отпускала, и свое сердце надо было держать обеими руками. Но эта смерть влюбленных глубоко потрясла меня. До сих пор до мельчайших подробностей помню эту трагедию.

В январе помимо боеприпасов и продовольствия мы перевезли через пролив три дивизии и одну стрелковую бригаду. Кстати – в составе корпусов на плацдарме сражались две морские бригады: 255-я и 83-я. Последняя – через семь месяцев – будет мне подчинена в освободительном походе на Балканы. Мы переправили четыре артиллерийских полка и много боеприпасов к реактивным установкам крупного калибра. Здесь впервые увидел такие огромные реактивные снаряды для «катюш» – калибром 320 миллиметров, они производили сильное впечатление. А через неделю мне представился случай познакомиться с ними в деле, увидеть результат нашего ратного труда. Видно, в знак благодарности за наш труд, по любезному приглашению начштаба армии, я наблюдал ночную атаку вражеских позиций нашей реактивной артиллерией.

Это была феерическая картина в ночи! Сперва в сторону противника понеслись с рёвом многочисленные огненные струи, затем всё это слилось в громоподобный гул и широкий сплошной огненный поток. Создавалось впечатление, что горит небосклон у горизонта – вот как при заходе солнца в преддверии ясного и тихого дня, когда небосклон пылает золотом и пурпуром. Картина – достойная кисти баталиста.

Командование и политотдел переправы сумели поднять народ на решение задачи полного обеспечения армии всем необходимым. И мы уже начали перевозить до 1000 тонн грузов в сутки, да ещё войска. Мы заметно начали пополнять армию, но до полного удовлетворения запросов командарма далековато. Ведь теперь в армии одиннадцать дивизий и две бригады. В составе левофлангового 16-го корпуса, которым командовал генерал К. И. Провалов, – три дивизии и бригада, в 3-м корпусе генерала А. А. Лучинского – четыре дивизии, в правофланговом 11-м корпусе – четыре дивизии и бригада. Теперь им командовал генерал С. Е. Рождественский, а начальником штаба армии назначен генерал П. М. Котов.

Перелому в действиях переправы содействовала дружная работа офицеров управления переправы: операторов, диспетчеров, комендантов, – это была наша опора в налаживании организации перевозок, и здесь своей деловитостью и боевитостью выделялись офицеры К. Х. Гафин, К. И. Дубовой, А. Ф. Синегуб, Т. В. Смеловенко, Ф. И. Филиппов, а также большая группа комендантов пристаней, и над ними стояли старшие военно-морские коменданты крымского и Кавказского берегов М. И. Приземный и Г. В. Киселёв, подчинённые Г. С. Липовскому, который взаимодействовал с начальником оперативного отделения Н. А. Рыбинским. Они быстро устранили помехи в работе аппарата и помогли мне укрепить во всех звеньях оперативность, обязательность, исполнительность. Конечно, в этом значительную роль играли оба старших морских начальника. На косе Чушка – H.Л. Каневский. Он, являясь начальником плавсредств, одновременно был на косе Чушка, в районе Дамбы, старшим морским начальником над всеми моряками, которые и не входили в состав экипажей судов и кораблей. Большую самостоятельность имел старморнач в Крыму. Им стал капитан 2-го ранга П. Л. Карандасов. А Ф. И. Усатенко стал командиром дивизиона мотоботов. Если на косе у Каневского я был ежедневно, то на крымском берегу – через день-два; я полагался на опытного моряка, старше меня, Петра Лукьяновича Карандасова – дела он вёл искусно.

Переправа имела в своём составе более ста десяти судов и кораблей. Ежедневно десятки из них получали повреждения от ударов противника и от стихии, и для быстрого их устранения на переправе была создана хорошая судоремонтная база. Капитального ремонта здесь устраивать некогда было, но зато люди на судоремонте были выше всякой похвалы. Возглавил это дело сам начальник техотдела флота Сергей Иванович Ставровский – старательный, умный и обязательный человек большой работоспособности и высокой оперативности в работе: он тянул с флотских складов на переправу все необходимое, и мы ни в чём не нуждались. Ближайшими его помощниками были инженер-механики флотилии И. Ф. Бодрягин и А. А. Бахмутов. Но основная нагрузка легла на инженер-механиков переправы Ф. С. Федоряева, С. С. Батюка, A.Г. Баклагина, С. М. Гаврилова, Т. К. Михайлова, В. Н. Андреева, Романенко, П. А. Богатова, А. Н. Ткача, А. И. Перевозного. Их виртуозность была беспредельна. Если промедлить с вводом в строй судов, можно было сорвать перевозки, а об этом даже заикаться, даже мыслить нельзя было.

Плавдоков и береговых слипов у нас не было. Тогда инженеры запросили трактора. Армия тут же их дала, и начали поврежденные суда тракторами вытягивать на песчаный берег у Кордона, на косе и Крымской стороне. Ремонтировали круглосуточно. Несмотря на затемнение берега, я разрешил и ночью заниматься сваркой, закрываясь брезентом в ясную погоду. Стягивали суда в воду тоже трактором, заводя трос на блок, закреплённый на плавучей морской бочке, установленный на мёртвый якорь недалеко от берега. Скажу прямо: на судоремонте шла настоящая борьба за успешное обеспечение армии всем необходимым. И здесь ратным трудом были заняты многие десятки людей, я и их всех поминаю добрым словом, называю только несколько имён: Н. З. Буняк, В. С. Ионов, В. Я. Киселёв, А. Г. Колчев, В. Н. Корольков, А. К. Кузнецов, И. И. Курлянский, И. В. Майденко, И. И. Портной, Д. Т. Сивохин, И. С. Совков, М. П. Старцев.

Для отдыха экипажей малых судов, для жизни и работы береговых частей и управления переправы было развёрнуто большое строительство помещений и землянок для жилья, кухонь, столовых, бань, медпунктов, мастерских, складов. Шло стремительное обустройство переправы в Кордоне Ильича, на косе Чушка и крымском берегу. Эту большую объемную работу возглавили начальники инженерной службы флота и флотилии И. В. Панов. И. А. Лебель и З. М. Ульбяков и их ближайшие помощники Я. Л. Гуревич, П. Н. Артемьев, Л. И. Барбакадзе, И. М. Килевник, Р. В. Чистяков, В. В. Бабенко, В. Н. Стовба, А. Т. Щербак.

В числе удостоенных государственных наград выделялись сапёры и строители К. Ф. Аликперов, Е. Ф. Белых, А. М. Гашкренидзе, А. С. Думчев, Г. К. Карпенко, С. И. Климов, В. С. Назаркин, П. С. Соколов, И. А. Таран. Добрым словом поминали их моряки за обустройство быта.

Тяжёлые погодные условия требовали от наших медиков быть постоянно начеку, ибо вода, ветер, мороз делали своё дело, и не всякий даже могучий организм выдерживал их натиск. Ещё больше хлопот доставляли им непрерывные удары авиации и артиллерии противника. И они с честью вышли из всех затруднений. Под руководством врачей флотилии Л. С. Сазонова и Л. И. Горелова медики переправы А. Ф. Петрушков, Чернышёв, Гасанов, Г. Ф. Лысак, А. И. Живайкина быстро выхаживали воинов переправы и вводили их в строй.

Наши задачи усложнялись с каждым днём, и они требовали лучшего политического обеспечения, а политработников явно не хватало. В один из приездов на Перправу члена Военсовета и начальника политотдела флотилии Матушкина и Панченко мы с Козачком попросили их пополнить ряды политработников. Все они хорошо работали, и я только несколько выделяю некоторых из них: В. М. Булдакова, И. З. Ворожейкина, Г. И. Гончарика, И. Я. Дунаева, Н. А. Калиниченко, С. М. Карнаухова, В. С. Месилина, М. И. Соколова, А. М. Тверского, И. С. Трикова, Д. А. Яновича.

Переправа набирает темпы

Темпы наших перевозок и интенсивность движения судов настолько увеличились, что на фарватерах переправы одновременно находилось в движении в обоих направлениях до 30 судов, а с учётом действующих боевых кораблей (тральщиков, катеров-«охотников», дымзавесчиков, катеров ПВО), в проливе находилось в действии более 40 единиц. За всем этим надо было наблюдать, и всё это требовалось регулировать. Это наши внутренние дела. Командование Керченской переправы не могло полагаться только на прикрытие и наблюдение Керченской базы и морских береговых батарей.

Для этого были сформированы два участка службы наблюдения и связи (СНИС) на обоих берегах с установлением по всему побережью оборудованных на вышках постов СНИС с оптическими приборами, прожекторами, радиостанциями. Этими участками командовали капитан-лейтенанты Д. Д. Нефедов и И. Е. Соловьёв. Все посты были связаны напрямую с оперативным дежурным (ОД) переправы и мгновенно докладывали ему о всём происходящем в нашей зоне и за её пределами: о переходе судов, об открытии огня батареями противника по переправе, о налётах вражеской авиации, о попадании бомб и снарядов в наши суда и пристани, о терпящих бедствие судах, о возможном появлении кораблей противника. В сочетании постов СНИС, наблюдателей береговых батарей, постов Охраны рейдов и корабельных дозоров мы имели стройную и надёжную систему наблюдения за морем и воздухом. Ничто не могло застигнуть врасплох переправу.

Чтобы молниеносно отразить внезапное нападение кораблей противника на наши суда, у нас находились в высокой готовности торпедные катера, бронекатера, катера-охотники. Чёткую службу наблюдения и связи нам помог создать начальник связи флотилии капитан 2-го ранга Б. А. Баратов – высокообразованный связист и старательный офицер, мой бывший подчинённый и верный товарищ по совместной борьбе с врагом при защите Одессы. За бдительную службу, обеспечившую нашу безопасность, многие связисты были удостоены государственных наград, и в их числе были: А. М. Жуков, А. Г. Карпенко, П. Е. Литвин, Я. Ф. Погорелов, М. И. Рогачевский, И. М. Рудой, Д. Н. Сакаян, И. И. Сальников, П. А. Тарасов.

Для поддержания порядка плавания по акваториям, прилегающим к пристаням, были сформированы подразделения Охраны рейдов, которыми командовали капитан-лейтенанты С. Г. Пилатов, В. Э. Венедикт, И. С. Соляников. Ни одно нарушение правил плавания, никакая фальшь в маневре судна при отходе и подходе к пристани и при расхождении со встречным судном не ускользали от бдительного ока Охраны рейдов – всё это докладывалось ОД переправы и становилось предметом разбора. Вот почему мы не имели ни одного случая столкновений судов и кораблей на переправе – это и высокая выучка экипажей, и строго взыскательная служба ОХРов, за что многие её воины были награждены орденами и медалями, и среди них И. К. Зарубин, Д. А. Ипатов, П. А. Красильников, А. П. Митьков, Б. В. Мурадов, А. И. Сорокин, Я. П. Сундуков.

Критикуя других, имей мужество и совесть высвечивать и свои просчёты. Переправу постигло несчастье по недосмотру командира и штаба. С вечера я утвердил суточный план боевых действий переправы, в том числе и переход двух буксиров в Темрюк в охранении катеров-охотников, с тральщиками для проводки буксиров за тралами. Утром ко мне на Дамбу звонит начштаба переправы и растерянно докладывает:

– Головной буксир взорвался и затонул, второй встал на якорь.

– Вы лично инструктировали командиров о порядке плавания северным фарватером и строгом, точном следовании за тралами?

Последовал невнятный ответ, из которого улавливалось, что это было поручено оперативному дежурному, он же и дал добро на выход. Какая ужасающая небрежность и грубое нарушение сложившихся и узаконенных порядков по переходам кораблей и конвоев! Выходит, наш начштаба передал ОД свои прямые уставные обязанности и самоустранился от дела, возложенного на него уставными обязанностями. Да, переправе сильно не повезло с назначением начштаба. Он часто выходил из строя. Вот и сейчас он говорил заплетающимся языком. Он прислан ко мне, в горячую точку, на исправление со строгим предупреждением Военсовета флота.

На торпедном катере я тотчас прибыл к месту гибели судна. Сличил по карте, и стало ясно, что было грубейшее нарушение правил плавания: суда оказались на минном поле. Не вредно бы для воспитания послать самого виновника выводить второй буксир из коварного плена. Принимаю решение и берусь сам за рядовую, хотя и опасную работу, посильную любому опытному моряку. Перешёл на головной тральщик, и совместно с другим мы протралили пространство вокруг буксира, подсекли две мины, подорвали их. А затем вывели буксир на фарватер и возвратились к Кордону Ильича. Начштаба встречал меня с понурой головой и, как провинившийся, нашкодивший первоклашка, пытался что-то сказать в оправдание своё. Я прервал:

– На твоей совести три погибших человека, и за это надо мужественно нести ответ; из докладов капитанов буксиров установил – настоящего предпоходного инструктажа не было.

Начштаба – мой однокашник, а это традиционно накладывало даже на служебные взаимоотношения особый отпечаток, порой в ущерб делу. Перед докладом начальству я долго терзался, зная, что за это ЧП по головке не погладят и виновному оно может обернуться крайней мерой. И я погрешил в этом деле против истины, и пусть это воспринимается как святая ложь. Но тут я погорел, считая, что вокруг меня простаки, недооценил наличие инстанций правдивой информации. Меня опередили.

Звонит командующий флотилией:

– У вас неприятное, тяжелое ЧП, а вы медлите с докладом.

Я сбивчиво доложил о ЧП, отнеся его на свой счёт.

– Вы не юлите, – выпалил как всегда откровенный и прямой Холостяков. – Я только что получил точные и идентичные доклады политотдела и особого отдела о роли вашего начштаба в этом деле и в каком он был тогда состоянии, буду докладывать Военсовету флота; назначение такого человека на такое ответственное направление вообще считаю просчётом.

– Настоятельно прошу этого не делать, – заявил я со всей категоричностью, – это пахнет трибуналом и штрафной ротой ему; ЧП произошло и по моей вине. Зная болезненное пристрастие начштаба, я не должен был с рассветом уезжать на Дамбу, хотя там переправлялись танки и требовался мой глаз, а нужно было самому проинструктировать командиров тральщиков и капитанов судов и тогда уехать. И вообще, голова всему делу – командир соединения, ему много дано, с него и спрос.

– Дело получило большую огласку, и все уже знают истинного виновника, а вы берёте под защиту человека, не заслуживающего такой трогательной заботы с вашей стороны.

– Я беру его на себя, но создам ему такие жёсткие условия, предъявлю такие требования, что он вынужден будет работать, как требуется. Взвоет он и, чего доброго, пожалуется на меня.

Прошла томительная неделя, и за ЧП – никто мне ни слова. Даже приказа, хотя бы с выговором мне и начштаба, не было. Всё списали за счёт войны. А правильно ли мы это делаем? И не только у нас. Забываем, что за ЧП стоят жизни близких нам людей.

Ну а как же с начштабом было дальше?

Строители пристроили к хате комнату, куда я и перебрался для работы и сна. А в бывшей моей комнате после переоборудования начтыла создал салон командира переправы, в котором питалось и командование флотилии, не стыдно было пригласить и высшее начальство, часто посещавшее меня. Я пригласил хозяйку салона Валю Богачёву и с пристрастием допросил, как она потчует фронтовой чаркой в моё отсутствие, зная, что мой начштаба зачастил к обеду и ужину после всех нас.

– Вы твёрдо усвоили, что каждому положена только одна чарка в сутки?

– Так он требует и вторую, и третью. Да ещё как – с угрозами.

– Если вы моего требования не поймёте, мы с вами расстанемся.

Валя изменилась в лице, она дорожила своим местом, несмотря на то что здесь могло запросто убить, – втянулась во фронтовую жизнь, хотя её мужа убило именно здесь, на Азове, и она как бы продолжала его дело в качестве нашей кормилицы. Её буквально сразила моя жёсткость, и я бы сказал несколько несправедливый упрек и суровое предупреждение – ведь по правилам главой салона является не командир, а начштаба, и получается, что отныне она не должна выполнять требования своего начальника. Я толкал её на это. Но в силу чрезвычайных обстоятельств. Да и для его блага, чтобы спасти и его, ведь он мог в следующий раз попасть под сильный удар, от которого бы не оправился. Валя не сдержалась, её душила обида.

– Хорошо, я буду твёрдо стоять на своём, я уже пыталась это делать. Но вы, наверно, не всё знаете. Ведь начальник военторга завёз на переправу шампанское и вино, и порученец начштаба туда зачастил.

Вот это да! Я был сражён этой новостью. Меня буквально душила злость на самого себя: какой же я простофиля – не знаю, что делается рядом со мной. И как меня, с моей строгостью, организованностью, требовательностью, так ловко обошли и на фронт завезли вино!

Вызвал начтыла и начвоенторга. А они уже прознали, зачем их вызывают, и были готовы к ответу. Начтыла честно признался, что не ведал. А начвоенторга искренне сказал: «Не задумывался о последствиях, завтра же их вывезу». Я приказал оставить десять бутылок шампанского и отпускать их для салона по моей записке. Я практиковал отмечать дни рождения ближайших помощников: приглашать в салон на ужин и угощать за казённый счёт – это не дело; а теперь будет за мой счёт.

Но история с ограничениями имела своё продолжение с неожиданным для меня сюжетом. Я считал тогда и твёрдо стою на этом и сейчас, что делаю доброе дело: спасаю однокашника от неминуемой беды, и для пользы дела его семьи, его детей ввел такие жесткие ограничения; так мог поступить только близкий человек. Оправившись от первого испуга за ЧП и неправильно истолковав отсутствие по нему реакции начальства, он осмелел и вместо благодарности за заступничество и помощь обрести себя (ведь он в общем-то не глупый человек), буквально ополчился против меня. Не найдя поддержки у Холостякова и у Матушкина (члена Военсовета) – наоборот, ему они указали на недостойное поведение, – он дождался возвращения из госпиталя С. Г. Горшкова и пожаловался на «публичную порку».

И что вы думаете – командующий, не испытавший на себе всего происшедшего, не то что принял его сторону (мы все трое однокашники), а мягко, деликатно начал выговаривать мне: не жестковато ли, это может подорвать его престиж. На что я ответил: он давно подорван как на прежней службе, так и здесь – пристрастием к спиртному и происшедшим ЧП. Мы разошлись в суждениях. Я оставил в силе все свои меры ограничения, спас его, неблагодарного. Доложи я Рогову, и неотвратимо последовала бы суровая кара. Я не пошёл на обострение. Но поделился этим с начштаба. И надо сказать: это и мои меры его заметно сдерживали, он стал более работоспособным.