Текст книги "После Путина"

Глава 2
Как Путин становился Путиным

Один мой хороший друг, имя которого я не буду называть в целях его безопасности (он остался на Украине), когда-то придумал каламбур: «В мероприятии принимал участие Леонид Ильич Брежнев, уже тогда бывший Леонидом Ильичом Брежневым». Так вот, когда Путин начинал свой политический путь на высшем уровне, премьером, а после и. о. президента, он ещё не был Путиным. И Владимиром Владимировичем он ещё не был, даже первое время после избрания. Это вообще большая редкость, когда политик со старта начинает «быть собой», то есть действовать в политике так же, как спустя годы уже в статусе состоявшейся политической фигуры. Такое совпадение начальной точки отсчёта со зрелым периодом обычно обеспечивается технологически. Знаете, какие политики остаются неизменными в течение своей карьеры? Какие политики умудряются «сразу заявить о себе» и явить аудитории тот самый образ, с которым и придут к вершине своей публичной политической деятельности? Отвечаю: те, на кого этот образ надевают, как костюмчик, политтехнологи. Да-да, это политики, которым специалисты конструируют имидж почти с нуля; и в этот имидж политик заворачивается, как в оболочку, а потом носит, не снимая, до самой «вершины». Когда у того политика имидж меняется, это заметно даже совершенно несведущему в политтехнологиях человеку. Ведь всё работает по принципу обновления марки, ребрендинга, специально, чтобы внимание привлечь. И поэтому выглядит совершенно неестественно – как практически всё в рекламе и маркетинге. Такой политик – это товар, продукт, с ним можно делать всё что угодно, поскольку реальная его личность не имеет никакого отношения к той оболочке, которая выставляется на всеобщее обозрение.

Большинство самостоятельных политиков идут по своему карьерному пути совершенно иначе. Они динамичны поневоле; сохраняя стержневые принципы своего поведения, они вынуждены реагировать на новые обстоятельства, условия работы, иначе никакие они не политики. Поэтому большинству из них приходится с разной степенью успеха становиться самими собой уже после занятия высокого политического поста. С учётом сказанного берусь утверждать: когда Путин стал председателем правительства, он ещё не был Путиным. И не только потому, что его ещё не знали массы, но и потому, что политик Владимир Владимирович Путин на тот момент только начинал сам себя конструировать.

Небольшое отступление. В психологии и социологии о личности написано бесконечное количество работ на основании такого же количества исследований. Ни для кого, думаю, не секрет, что каждый из нас в большей степени – продукт общества, нежели «независимый индивидуум». То, что составляет нашу индивидуальность (у кого-то яркую, у кого-то не очень), это весьма малая часть нашего сознания, нашего существа. Остальное – влияние общества и обстоятельств. В то же время общество не создаёт нас, словно какое-нибудь архаичное бородатое божество, из органической глины, не вылепливает нас, как безучастных големов. После того как заканчивается первичный этап нашего вхождения в общество, усвоения основных норм и ценностей (это называется социализацией), наша личность продолжает испытывать социальное воздействие. Но о полном подчинении ему речь уже не идёт: во-первых, личность и сама уже влияет на общественные процессы, а во-вторых, она получает возможность сама себя создавать, конструировать, корректировать, совершенствовать. Кто-то делает это по минимуму, так сказать, плывя по течению. А кто-то целенаправленно выстраивает свою личность, формирует её по более-менее чёткому образцу. Безусловно, этот процесс ничуть не похож на собирание конструктора «Лего», он достаточно сложен, неравномерен, и образец-ориентир, к которому такой активный человек «ведёт» свою личность, подвергается заметным изменениям под влиянием обстоятельств. Важно то, что когда человек настолько активно участвует в самоконструировании, его зависимость от общества существенно снижается. Он, конечно, не превращается в этакую американскую мечту, в «селф-мэйд-мэна», но контролирует себя и свою жизнь лучше тех, кто занимает позицию пассивную, лишь реагируя на общественное воздействие.

Думаю, вы уже догадались, что я рассматриваю Путина как пример человека, склонного к самоконструированию. Не пытаясь ему польстить и выставить этаким героем «рассказов о Ленине», а просто признавая факты. Даже дополитические детали биографии Путина указывают на такую склонность. Во-первых, служба в КГБ вынуждала человека практиковаться в самостоятельном принятии решений: клерков в КГБ не держали, так что пусть вас не вводят в заблуждение фотографии молодого подполковника Путина, на которых он действительно иногда напоминает конторского служащего. Немножко не та была «контора», если вы понимаете, о чём я. Во-вторых, увлечения Путина (а хобби кое-что говорят о человеке, хотя делать по ним какие-то далеко идущие выводы не стоит – мы же с вами не какие-нибудь «жёлтые» журналисты) также свидетельствуют о нацеленности на самоконструирование – например, дзюдо. Думаю, не нужно объяснять, какая масштабная работа над собой необходима для того, чтобы не остановиться в этом виде спорта на уровне «общей физической подготовки».

В общем, безусловно, Путин не сел в премьерское и тем более президентское кресло «чистым листом», табула раса. И личностью он уже был, и политиком, в принципе, уже тоже был. Но Владимиром Владимировичем он начал становиться, на мой взгляд, совсем незадолго до назначения премьером. А именно – когда возглавил ФСБ. Это назначение большинством было воспринято как чистой воды номенклатурный ход: личность не просматривалась за должностью, казалось, что и значение имеет только должность, но никак не личность.

На деле назначение было весьма неординарным, и вовсе не в силу «неизвестной величины», каковой представлялся на тот момент Путин. Неординарным было отношение к должности, о котором стало известно позже от бывшего друга Путина – банкира Сергея Пугачёва. Не буду подробно останавливаться на этом персонаже, только отмечу: с определённого времени этот человек полагает себя «жертвой путинизма» – ровно с того момента, как Российская Федерация подала на него иск в Лондонский суд. Поэтому можно не сомневаться, что это именно «бывший» друг, который не станет приукрашивать личность президента, приписывая ему выдуманные положительные черты. Это тот случай, когда негативный отзыв нужно делить на десять, а положительный – умножать на два. Так вот, именно этот человек рассказал о том, что после назначения Ельцин предлагал присвоить Путину генеральское звание – по должности, так сказать. Путин отказался наотрез. Из КГБ в своё время он ушёл в звании подполковника и прыгать через несколько званий считал бессмысленным. Само предложение его очень удивило: на тот момент он рассматривал свою должность как временную и планировал в ближайшее время из политики уйти. По заверениям Пугачёва (https://www.svoboda.org/a/27165797.html), планировал всерьёз, абсолютно без всякой рисовки или «чтоб не сглазили». Просто не собирался строить политическую карьеру, и всё. Безусловно, в нашей власти верить или не верить в это, но есть факт, который можно по-разному интерпретировать, однако он остаётся фактом: это отказ от звания. Банкир Пугачёв называет это «красивым» ходом. Я бы сформулировал иначе: это политический ход. Не знаю, собирался ли на тот момент Путин уходить из политики, или, напротив, уже планировал дальнейшую политическую карьеру. Так или иначе, а ход с отказом – это самостоятельный выбор человека, который если и намерен двигаться по политическому пути, то собирается прокладывать свою колею, а не держаться предложенной кем-то извне, какой бы удобной и накатанной она ни была. Это действительно неординарный шаг не только для постсоветской политики, но и для политики европейской, хоть и по разным причинам. Европейская политика технологизирована и технократична, это прежде всего бюрократическая сфера; поэтому личная самостоятельность в ней – это фактор, скорее, маргинализирующий политика. Там выходить из колеи ради каких-то собственных принципов или представлений попросту нет смысла, это неэффективно в тамошней политической системе. Постсоветская политика – другое дело, она в обычных случаях представляет собой диковатую смесь номенклатурного наследования и финансового захвата. В этих условиях проявление личной самостоятельности нужно на дополитических этапах – завязывание номенклатурных связей и накопление «дикого» капитала. А собственно в политику ты приходишь уже на достаточно жёстко прописанных условиях, и выход из колеи в большинстве случаев означает выход из самой политики.

Вот тут мы оказываемся перед любопытным вопросом. Отказ от звания – это попытка выйти из колеи и выйти из политики? Или же это сознательная попытка сломать шаблон, стандарт политического карьеризма для того, чтобы открыть дополнительные каналы собственного влияния? Можно только гадать, но вне зависимости от результата гадания я считаю, что отказ от звания предопределил общую линию всей дальнейшей политической карьеры Владимира Путина. Эту линию можно сформулировать следующим образом: я готов участвовать в политике и соблюдать часть существующих правил, но лишь при условии, что будут приняты и мои правила – по крайней мере в том, что касается меня как политического деятеля. То есть своим отказом Путин показал, что политическая карьера интересна ему не сама по себе, а только как инструмент достижения целей. И если этот инструмент несовместим с его принципами, то он легко откажется от него. А если уж воспользуется, то на своих условиях. Я далёк от попыток представить Путина этаким супергероем, которому все преграды нипочём. Не считаю я его и волюнтаристом от политики – это вам не Хрущёв и не Трамп. Я всего лишь отчётливо вижу в этом отказе характерную точку отсчёта всей логики дальнейшего развития Путина как политика, как политического лидера.

Эта точка отсчёта была неизвестна публике. Именно поэтому в общественном восприятии «ранний» Путин представлялся фигурой отчасти загадочной, а отчасти бесцветной, прозрачной. Никто не мог допустить, что в российской политике, уже смирившейся с алкоголическим стилем Ельцина, появится другой стиль. Тем более никто не ожидал этого от официального преемника Ельцина. Именно поэтому в первое время информационная кампания по формированию «никакого» имиджа нового президента достигла определённого эффекта. Причём даже этот имидж воспринимался в известной степени позитивно, с этакой усталой снисходительностью и облегчением. Ведь преемник Ельцина! В сознании населения глубоко отпечатался первый президент независимой России – и посему любого политического лидера авансом ассоциировали с непредсказуемостью, взбалмошностью и бесконтрольностью. «Никакой» или, как тогда говорили, «технический» премьер, а позже президент был, что называется, за счастье. Соответственно, никто особенно не пытался задумываться: а что там, за этим неброским костюмчиком? Вполне возможно, что уже тогда рассматривалась роль Путина в качестве «мостика» от Ельцина к «идеальному» президенту. Такой «идеальный» президент должен был быть контролируемым, чтобы у его кукловодов не возникало трудностей. И в то же время он должен был безоговорочно нравиться населению, чтобы оно не заподозрило в нём марионетку откровенных врагов страны, внутренних или внешних.

Неслучайно на первом этапе президентства Путину был «придан» показательно яркий, «афишный» Касьянов в качестве премьера. Соответствующим образом распределились и роли в наиболее значительных средствах массовой информации, находившихся на тот момент в руках олигархов, считающих себя основными источниками власти. Их подход к формированию информационных образов главных действующих лиц был достаточно прозрачным: «технический» президент, бесцветный, но более-менее эффективный на фоне предшественника, и яркий, лощёный, максимально довольный собой премьер, олицетворяющий политическую «инновационность» и «креативность». Президенту недвусмысленно отводили исполнительскую роль, чтобы ни у кого не возникало сомнений: это инструмент, а не источник принятия решений. При этом рассчитывали, что в социальном восприятии сработает стандартная схема: если Путин и в правительстве с Касьяновым работал, и премьером его назначил, то Путин и Касьянов – это одно и то же. А раз так, то можно будет запустить «сообщающиеся сосуды»: все просчёты Касьянова переводить на Путина, а все заслуги власти приписывать Касьянову. Ведь позиция-то главного лидера была дискредитирована Ельциным, вот и надо было её очищать «промежуточным» президентом. Надо отметить, что схема эта не сработала: российский народ парадоксальным образом сохранил способность рационально оценивать политические фигуры и ассоциацию «Путин – Касьянов» не принял. Касьянову почти сразу были приписаны знаменитые «два процента» (уж слишком комсомольско-протокольная внешность и повадки были у Михаила Михайловича – ну никакого доверия он не вызывал), а путинский антирейтинг как был, так и оставался очень низким.

Кстати, то, что Путин держал Касьянова в премьерах целых четыре года, показывает, насколько нестандартно подходил он к кадровой политике. Дело в том, что конкурентность Касьянова по отношению к Путину была очевидна с самого начала. Отчего же Путин не только назначил Касьянова премьером, но и четыре года его не снимал? Ответ прост: потому что его устраивало то, как Касьянов работает. И несмотря на очевидность касьяновских амбиций, Путин давал ему работать – до тех пор, пока Касьянов действовал в пользу государства. Перестал Касьянов работать – перестал быть премьером. Всё просто, а нестандартность тут как раз в этой простоте. До этого в российской политике было принято любого премьера гнать с должности, как только он войдёт хоть в малейшую несинхронность с президентом. По этой логике Путин должен был уволить Касьянова почти сразу после назначения. А к моменту снятия Касьянова его рейтинг, кстати, и без того скромный, основательно просел; поэтому разговоры об избавлении от конкурента – всего лишь разговоры. Избавлялся Путин не от конкурента, а от самодовольного либерал-реформатора, который начал игнорировать указания начальника и играть в защитника угнетённых олигархов. К тому времени олигархи уже хорошо поняли, что им остро нужен защитник, и «включили» Касьянова. Пришлось выключать.

Но не буду слишком уж забегать вперёд. Много показательного было в самой избирательной кампании, в результате которой Путин впервые стал президентом России. Взять хотя бы основных конкурентов, у которых поначалу было гораздо больше шансов, чем у Путина, занять в президентское кресло. Евгений Примаков, Юрий Лужков, Геннадий Зюганов. Даже последний к 1999 году ещё не приобрёл нынешнего статуса клерикального крокодила (комсобогомольца, как сказал бы Евгений Лукин) и был почти недосягаем для Путина ещё в октябре 1999-го. Даже Явлинский – Явлинский! – на тот момент, по опросам, Путина обгонял: у Путина было 8 % потенциальных избирателей, а у Лужкова и Явлинского – 11 % и 13 %. Зюганов и Примаков с 20 % и 24 % были далеко впереди…[3]3
  Попов Н. Как начиналась эпоха Путина. Общественное мнение. 1999–2000. ИД «Аргументы недели», 2016.


[Закрыть] А уже через неделю Путин имел 15 % поддержки и отставал только от Зюганова с 19 % и Примакова с 22 %.

Обратите внимание: в конкурентах у Путина были фигуры яркие. Кроме, разумеется, Явлинского – трудно считать ярким неряшливого мямлю, пусть и развитого интеллектуально. Но Примаков, Зюганов (Лужков выпал из числа конкурентов раньше, поэтому в опросах его рейтинги упали) – персонажи, безусловно, яркие. А на заднем плане ещё маячил Жириновский! При этом как минимум у Примакова помимо яркости были ещё и авторитет, и самостоятельность (вспомните разворачивающийся над Атлантическим океаном самолёт), и опыт, и чего только не было у него. Тем не менее в победители уже по предварительным опросам постепенно выходил Путин: к концу октября его рейтинг победы (то есть количество тех, кто считает шансы данного кандидата на победу наибольшими вне зависимости от собственного отношения к нему) был наибольшим и пусть совсем немного, но превышал примаковский: 20 % против 19 %. Я намеренно обращаю ваше внимание на опросы, поскольку в самих выборах Примаков не участвовал, из-за чего многие говорили: мол, без главного-то конкурента выиграть не штука! Так вот, социологические опросы показывали, что ещё до досрочного ухода Ельцина и назначения Путина исполняющим обязанности президента, когда выдвижение Примакова казалось практически неизбежным, Путин его опережал.

Дело, на мой взгляд, было в нескольких характеристиках избирательной кампании Путина и, безусловно, в нём самом. На тот момент Путин был единственным из значимых российских политиков с президентскими амбициями, кто практически не имел антирейтинга. То есть количество людей, которые ни при каких обстоятельствах не стали бы голосовать за него, не превышало 1 %. У Жириновского антирейтинг был 26 %… Антирейтинг – штука куда более важная, чем собственно рейтинг поддержки или доверия: позитивные рейтинги достаточно легко корректируются, повышаются, а вот понизить антирейтинг – задача непростая. Почти нулевой антирейтинг Путина перед первым президентским сроком был, конечно, прежде всего следствием отсутствия «шлейфа»: с точки зрения населения, у Путина попросту не было политического, публичного прошлого, а значит и для антирейтинга оснований не было.

Что же касается самой кампании, то вот её основные выигрышные моменты. Во-первых, Путин ещё в роли премьера главным своим ориентиром сделал восстановление экономики. После дефолта 1998 года это было самым очевидным ожиданием народа. Показательно то, что Путин сформулировал ориентир именно в соответствии с гипотетическим социальным запросом, а не с рыночными догмами: восстановление экономики должно было идти таким образом, чтобы это чувствовало население, а не только разнообразные международные финансовые организации и агентства. Впрочем, первые годы путинского президентства всяческие МВФ и Всемирные банки были вполне довольны развитием российской экономики и нахваливали правительство под управлением Касьянова. Но вы прекрасно понимаете: можно восстанавливать экономику для страны, а можно для зарубежных кредиторов.

Во-вторых, кампания была построена по принципу «лучшего предложения». Этот принцип подразумевает, что избирателя нужно завоёвывать конкретными идеями и программой, а не технологической и политической конкуренцией с другими кандидатами. Программа, в свою очередь, должна быть сформулирована так, чтобы определённая часть кандидатов могла к ней присоединиться. Путинская кампания была чётко ориентирована на работу и на удовлетворение социальных запросов. Но главное – это то, что она была ориентирована на государство. Путин предлагал россиянам ни много ни мало, а вернуть государство.

Ельцинскую эпоху называли «десятилеткой национального унижения». Нация в России понимается, безусловно, в политическом ключе (за исключением, конечно, больных на голову националистов, трактующих нацию в этническом смысле). И от государства российские граждане отделять себя не привыкли – в отличие от западной модели гражданского общества. Соответственно, унижение государства воспринималось как личное. Поэтому государственничество Путина было абсолютно беспроигрышным ходом. Ещё и потому, что для Путина это, видимо, естественная направленность мышления (потому и КГБ в своё время возник в его биографии): ориентация на государство.

После того, как Путина избрали сразу в первом туре, политолог Андраник Мигранян говорил, что президенту придётся опираться на государственные структуры, ибо общественные структуры в хилом состоянии. Именно это и делал Путин, и этого от него ждали. Это был рабочий, функциональный патриотизм, тогда ещё абсолютно лишённый пафоса. Патриотизм как модель экологического поведения, если угодно, поведения, которое сохраняет политическую среду здоровой. Ярче всего это проявилось в отношении Путина к чеченской войне. Эта война была невероятно выгодна определённым кругам; будущий президент мог немало заработать, поддерживая её в тлеющем состоянии, да ещё и использовать в качестве политического инструмента – как это делают сегодня украинские власти с войной на Донбассе. Однако Путин сразу максимально жёстко поставил цель: войну прекратить, войны быть не должно. Это было необходимо для государства: Сергей Кургинян тогда же, когда и Мигранян сказал об опоре на государство, отмечал, что завершение чеченской войны будет означать восстановление управляемости политического пространства, восстановление государства. Причём подчеркнул: с опорой на демократию. И знаменитое «мочить в сортире» не несло в себе ничего авторитарного, напротив, это была доминирующая социальная позиция, которую Путин просто артикулировал, не отказав себе в удовольствии чуть-чуть эпатировать общественное мнение. Чтобы разбудить. Беседовавший с Миграняном и Кургиняном политолог Михаил Краснов заявил, что у Путина есть шанс, если есть сверхзадача. Сверхзадача у Путина была, и он поставил её, видимо, ещё до избирательной кампании. Эта сверхзадача – восстановление государства, его функциональности и работоспособности; восстановление основного инструмента удовлетворения ожиданий населения. То, что Путин действовал в условном равновесии между своими представлениями о должном, советами команды и ожиданиями народа, проявлялось даже в таких громких событиях, как, например, опала Березовского или война с олигархами в целом. Это было прямое выполнение народного заказа: антирейтинг Березовского как политического деятеля, кстати, был очень высоким.

Наконец, последний важный момент, характеризующий действия Путина в первой его президентской кампании и, пожалуй, всю его последующую деятельность.

Путин тонко почувствовал, что российское население крайне негативно реагирует на политиков высшего звена, которые находятся в слишком заметной зависимости от покровителей и спонсоров. Поэтому Путин проявил максимальное уважение к Ельцину, подписав сразу после своего избрания указ, обеспечивающий предшественнику безопасность, но никогда и ничем не дал оснований заподозрить себя в зависимости от ельцинской личности или идеологии. То, что путинский курс не будет ельцинским, было продемонстрировано очень ясно в первые же месяцы выхода Путина на большую политическую сцену. Отсутствие зависимости от спонсоров было продемонстрировано открыто объявленной войной против олигархов. Путин, как уже говорилось ранее, категорически не выглядел самодуром, но самостоятельности придавал огромное значение, потому что такое же значение ей придавал российский народ.

И вот к какому выводу можно прийти. Постфактум многие политологи оценивали Путина в его первый срок как харизматика. Под харизмой обычно подразумевают некое загадочное личное обаяние, необъяснимую способность вести за собой большие массы людей или целое общество. Именно харизмой обычно объясняют масштабные успехи выдающихся исторических личностей. Но вот что я вам скажу: харизма – это полнейшая ерунда. Никакой харизмы нет и быть не может. Любые «необъяснимые» способности или качества – это, дорогие сограждане, результат обычного невежества. И то, что политологи, социологи, историки, психологи рассуждают о «харизматических личностях», говорит либо об их лени, либо о склонности к чрезмерной литературщине. Словечко «харизма» ничего не означает, а если вы не можете объяснить, почему за каким-то человеком готовы идти толпы, то просто послушайте, что он говорит, как он говорит и кто его слушает. И ничего необъяснимого не останется.

Так вот. Политологическое объяснение поддержки Путина (его легитимности) выглядит обычно так. Вначале его легитимность была традиционной, потому что его назначили преемником и он вроде бы унаследовал власть. Традиционная легитимность – это легитимность, опирающаяся на социальную привычку, сформированный десятилетиями, а то и веками стандарт. Вот у монархов, например, традиционная легитимность. Но уже после избрания, когда Путин стал вести президентскую деятельность, его легитимность, по мнению многих политологов, стала харизматической. То есть население России стало вроде как влюбляться в Путина. Путин заворожил население, вызвал чисто эмоциональную и необъяснимую симпатию, которая и стала фундаментом дальнейшей его поддержки.

Смею возразить. Дело в том, что типов легитимности, как правило, выделяют три. Бывает и больше, но классическая типология, которой все пользуются, была составлена немецким социологом Максимиллианом Вебером. Согласно его типологии, кроме традиционной и харизматической легитимности есть ещё одна: рациональная. Это легитимность, которая опирается на понимание населением действий политического лидера и солидарность с целями, средствами и идеями этого политика. Так вот, я настаиваю: легитимность Путина, действительно традиционная поначалу, трансформировалась не в харизматическую, а в рациональную. Не нужно недооценивать уровень развития политического массового сознания; не нужно считать народ безмозглой массой: население вполне способно рассуждать рационально. Население просто услышало и увидело то, чего давно ожидало. Население поняло, что на смену ельцинскому хаосу идёт порядок – не полицейский «орднунг», а понятная и эффективная организация государственной жизни. Легитимность Путина – это легитимность государства, которое в обществе рассматривается как правильное и понятное. Да, впоследствии произошла масса изменений, в том числе и в легитимности Путина; но в первом президентском сроке его легитимность трансформировалась из традиционной в рациональную. И это стало залогом дальнейших путинских достижений, а также безусловным символом всей его политической деятельности. Рационализм, прагматизм, внимание к народу и народному восприятию – вот составляющие первичного успеха Путина на президентском поприще и фундамент для его последующих успехов.