Текст книги "Тайна старого городища"

Скорняков помолчал.

– И снова я должен сказать вам, Алексей, что свою картину складываю на основании долгих размышлений, сопоставлений, но лишь немногочисленных фактов, которые удалось извлечь из разного рода писем, протоколов, объяснений.

– То есть доказательная база у вас рыхловатая, – констатировал Воронов.

Слова Скорнякова не давали ответа, но из них вытекала какая-то проблема, которая привлекала своей сложностью и непонятностью. Что-то в этом было, и Воронов не хотел отказываться от этого предположения сейчас, когда никаких других путей не было. Но и принимать все на веру он не хотел.

– Вот вы сказали, что Сибирь пытались сделать отдельным государством, но ни одного реального факта не назвали, – начал он пояснять свою мысль. – Если пытались, то должны были остаться какие-то воззвания, обращения, прокламации, что ли. Ну, хорошо, не воззвания, но хотя бы какое-то серьезное свидетельство, которое можно считать доказательством. А у вас пока получается схема сугубо словесная, предполагаемая.

Скорняков, однако, не хотел сдаваться без боя.

– Ну, в общем, вы правы, но правы формально. Мы, видимо, не сознавая того, и искали эти факты.

Увидев готовность Воронова возразить, поднял руку:

– Возможно, мы, во всяком случае, я готов сказать о себе… Возможно, я и планировал, так сказать, подсознательно заниматься конструированием фактов, но для этого нужны были какие-то доводы разума. Тут вы правы, согласен.

Он поспешно закурил и продолжил:

– Поймите, что оспорить можно любое мнение, как бы оно ни было подтверждено свидетельствами и рассуждениями.

Скорняков посмотрел на часы и махнул рукой, будто отбрасывая все, что мешает объяснять:

– В общем, пока придется галопом по Европам, поскольку у вас со временем не очень! Есть у меня все основания полагать, что, встретившись здесь, в Сибири, поляки и декабристы сблизились настолько, что стали тесно сотрудничать. Есть письма, есть иного рода свидетельства…

– Простите, что перебиваю, Михаил Иванович, но какие свидетельства вы имеете в виду? И говорите о них уже не первый раз.

– Свидетельства? Да, мы ведь, я о краеведах, этим и живем только! Встречаемся, переписываемся, обмениваемся находками. Где-то умирают старики, после которых остаются бумаги. Они эти бумаги всю жизнь складывали, а теперь все будет выброшено. А я и такие, как я, приобретаем. Иногда – покупаем, иногда – просто отдают. В нашем Городе, например, сейчас сносят целые кварталы старых домов, так там такие вещи встречаются! Клад, а не вещи! Бывает, что и настоящие клады находят, но это меня не очень привлекает, мне интереснее память человеческая.

– Вы давно занялись этим?

Скорняков посмотрел на Воронова, улыбнулся.

– Вас интересует мой личный опыт или размеры коллекции?

– И то, и другое.

– Она ко мне перешла от деда, а ему – от его отца. В общем, коллекции этой больше ста лет.

– Но к популярности вы не рветесь?

– А зачем она мне? Публичность замедляет исследование.

Скорняков посмотрел на часы.

– Извините, Алеша, времени у вас мало, Ирма скоро проснется, а я еще не все рассказал из того, что, возможно, даст вам пищу для рассуждений и поисков.

– Простите, я вас все-таки перебью еще раз.

Воронов помолчал, видимо, формулируя вопрос.

– Мне показалось, что вы очень хотели сказать мне что-то с глазу на глаз, без Ирмы.

Скорняков вздохнул.

Помолчал.

Потом, будто решился!

– Да!

Поднялся, прошелся до стола, взял сигарету, закурил.

– Две вещи вы должны знать! Две вполне определенные вещи! Не может быть, чтобы Ирма не знала, что искал Иван! Не могла! Он всем и всегда напоминал, о чем надо спрашивать и что они ищут! Поэтому Ирма никак не могла не знать! Если знала, давно уже должна была вам об этом сказать! Второе! Я не моралист и в личную жизнь не лезу, но у Ирмы с Клевцовым были тесные отношения. Не стану уверять, что «близкие», то – точно тесные. Она ведь у меня бывала не один раз, а как минимум два. Первый раз, как она и сказала, с компанией, а второй – одна. И дело, с которым она пришла, вернее, о котором говорила, было немного шире, чем то, чем интересовался в тот момент Иван. Я бы знать об этом не знал, если бы не получил от него письмо с вопросами буквально через пару дней после ее визита. Что касается ее и Клевцова… Я просто видел их несколько раз случайно. Глядя на них, в голову приходит только одно: весьма и весьма близки! Но Ирма и об этом молчит как партизанка! Вот и делайте выводы!

Воронов понимал, что времени остается совсем мало, и сказал:

– Кстати, о Клевцове. Овсянников перед смертью говорил, что видел Клевцова совсем недавно, видимо, в Балясной. От него могла идти хоть какая-то настоящая опасность?

– Ну, что вы! – Скорняков всплеснул руками. – Иван просто не мог представлять для него никакой опасности! Не было Клевцову никакого смысла делать Ивану что-то плохое, а тем более убивать. Кроме того… Ивана убили вчера?

– Да.

– Вчера Клевцов никак не мог быть в Балясной. С утра он прислал мне кое-какие бумаги, чтобы я их просмотрел, а после обеда позвонил, спросил, готовы ли, прислал за ними водителя, а потом перезвонил и поблагодарил за вдумчивый анализ, как он сказал.

– Ну, видимо, поиски его слегка… перегрузили… Да! Чуть не забыл! Так что он все-таки искал там у себя, в Балясной?

– В самом деле! – всплеснул руками Скорняков. – Главное-то я чуть не забыл. Хотя уже подошел вплотную! Я ведь начал вам говорить, что поляки и декабристы, оказавшись тут, в Сибири, стали сближаться. Не все, конечно. Некоторые открыто враждовали, но были и люди, так сказать, глядевшие поверх барьеров. Есть даже легенда о том, что они создали какое-то общество, чуть ли не тайное. Впрочем, тогда это было модно.

– Так, а связь-то какая?

Скорняков рассмеялся:

– Иван был убежден, что своего рода столицей этой организации была Балясная, а «чертово городище» – это своеобразный кремль. Ну или Белый дом. Потому и искал, потому и спрашивал меня часто именно в этой, так сказать, плоскости. Вот, собственно, все, что я могу вам рассказать.

В дверь постучали, и вошла Ирма. Скорняков поднялся с кресла:

– Отдохнули, голубушка? Ну и славно!

Пожимая руку Воронову у ворот, он сказал:

– А вы мне позвоните через пару дней. Я вот уже начал все обдумывать, и стали возникать вопросы, на которые пока не вижу ответов. Если найду – ладно, а если нет – надо будет вместе ломать голову.

Помолчал, так и не выпуская руку Воронова, и сказал:

– Есть у меня опасение, что полиция никого не найдет и убийцы Вани останутся ненаказанными.

10

Воронов и Ирма прошли метров сорок, прежде чем женщина спросила:

– Что теперь делать будем?

– Теперь? – Воронов пожал плечами. – Теперь найдем место, где можно спокойно посидеть и слегка перекусить.

– Воронов, ты меня вчера нарочно пугал, и ничего страшного нет? – неожиданно спросила Ирма.

Пройдя молча несколько шагов, Воронов сказал, стараясь говорить спокойно:

– Смерть Овсянниковых – факт. Что имел в виду Овсянников, когда говорил с нами? Не знаем. Есть опасность для тебя? Не знаем. Что делать в такой ситуации?

– Не знаем! – почти крикнула Ирма.

– Ну, почему? Как раз знаем. И сейчас пойдем обедать, ты только постарайся успокоиться.

В ресторане, который нашли довольно скоро, сели подальше от входа, в углу возле кондиционера.

– Ну, давай подведем итоги, – предложил Воронов, после того как сделали заказ.

– А какие тут итоги? Ничего он нам не сказал, – равнодушно констатировала Ирма.

– Вот это и есть первый итог, – легко хлопнул в ладоши Воронов. – И нам надо понять: не сказал, потому что не знает, или не сказал, потому что не хочет сказать?

– Ну, понятно же, что не хочет!

– Почему тебе это понятно?

– Ну, сам посуди, – старалась быть логичной Ирма. – Столько лет они переписывались, а он ничего сказать не может! Врет, конечно!

– Может, и не врет. Вопрос-то мы о чем задали? Об убийстве. А они друг другу об убийстве не писали, потому он и сказать ничего не может. Возможно такое?

Ирма скорчила физиономию, полную недоверия, но промолчала.

– Далее. Ну, а что, если, в самом деле, он что-то вспомнил, но дело касается человека или людей уважаемых. И не хочет он понапрасну их подозревать, ему нужно что-то уточнить. И это тоже надо понять!

– Да, надоело мне всех понимать! – повысила голос Ирма. – Что, если я сейчас в опасности? А ты, вместо того чтобы меня защищать, будешь всех понимать и оправдывать?

– Хорошо, – с готовностью подался вперед всем телом Воронов. – От кого защищать? Чем угрожают? Куда идти? В кого стрелять? Чем?

Ирма, казалось, только и ждала повода, чтобы обидеться, и дождалась. Поджав губы, она уставилась в стол, но Воронов и бровью не повел.

Он продолжил как ни в чем не бывало.

– Далее. Скорняков считает, что Клевцов тут никак не замешан, и, судя по тому, что мы о нем узнали, этому надо верить. Тогда возникает сразу несколько вопросов.

Он замолчал, глядя на Ирму, и та сменила гнев на милость:

– Ну, и каких вопросов?

– Первый: что там мог делать Клевцов, если Овсянников все-таки не ошибся и видел его? Второй: почему Овсянников так испугался? Мы ведь разговаривали незадолго до этого, Клевцова вы поминали, но никакого страха я тогда не заметил у старика. Третий вопрос, самый важный: почему он предупреждал тебя?

Ирма даже вздрогнула.

– Как это «почему»? Он меня предупреждал! Он хотел меня защитить! Как ты не понимаешь!!!

– От кого? От чего?

– Чего – кого? – остыла Ирма.

– От кого он хотел тебя защитить? Я, например, не понял, а ты?

– Ну, не знаю.

– Ну, как это «не знаю»? – Воронов наигранно удивился. – Ты сама говоришь, что хотел предупредить, но не знаешь – от кого? Разве так бывает?

– Ой, ну ладно! – демонстративно отвернулась Ирма и замолчала.

– Нет, не «ладно», – возразил Воронов. – Ты вот Скорнякова обвиняешь в том, что он нас с тобой, малознакомых людей, в свои секреты не посвящает, а сама?

– Что «сама»? – вскинулась Ирма.

– А сама затерла рассказ про заимку.

Воронов пристально смотрел на Ирму, которая явно была захвачена врасплох.

– А этот твой Федор? Он чего хотел, в чем обвинял?

Ирма молчала.

– Ты, моя подруга боевая, как сейчас говорят, стрелки переводишь на других и думаешь, что это тебе с рук сойдет?

– Ладно, Воронов, – вздохнула она. – Мне сейчас защиты ждать не от кого, кроме тебя, так что расскажу все, что знаю. Про Федора ты уже почти все знаешь: трахались мы с ним. Ну, а все остальное было вроде приложения.

– Это как? – искренне удивился Воронов.

– Ты не перебивай, – попросила Ирма. – Мы же в одной компании были. Куда в деревне-то спрячешься? И на речку бегали все вместе, и костры жгли по ночам, и много чего еще. Ну, и, конечно, как велел Овсянников, ходили по избам, слухи разные собирали да сказки. Однажды кто-то и говорит: айда, ребя, за реку! Там же никто еще ничего не собирал! А может, там все-все про «чертово городище» знают и нам расскажут!

Скованность Ирмы прошла, она говорила уверенно, но видно было, что хорошо контролирует себя: голос негромкий, чтобы слышал только Воронов.

– Нашли мы лодку, уселись. Вошло только пять человек, и мы с Федором в том числе. Приплыли на тот берег, разбились на две пары, как и в Балясной делали, одного оставили в лодке, чтобы местные не уволокли. Мы, конечно, с Федькой вместе пошли. С двух дворов нас погнали: мол, неча тут шариться, а в третьем бабка, наверное, старее, чем моя сейчас. То ли жалко нам ее стало, то ли она сама сказала, но Федька что-то тяжелое оттащил под навес, я тоже чем-то по хозяйству помогла, посадила она нас, спрашивает: чё, мол, надо? Ну, мы давай расспрашивать, а она возьми да и скажи: дескать, вам бы «княжью заимку» поглядеть!

Ирма даже подалась вперед, вспоминая ту историю.

– Что за заимка? Откуда знаешь? Она и отвечает: дед ее воевал за Колчака, а потом, когда красные наступали, решил из армии-то утечь. И утек, и там скрывался, на этой самой заимке. Ты откуда знаешь, спрашиваем, а она отвечает, что ее бабка, тогда совсем молодайка, к нему бегала поесть носила, да и так, вообще…

Ирма закурила.

– В общем, выяснили мы, что сама-то старуха обо всем узнала много позже, когда дед умер. Тут бабка ей и давай рассказывать историю своей жизни и любви. Ну, а как не рассказать, что бегала к жениху за несколько верст и все лесом и ночами! Мы, конечно, давай ее расспрашивать. Смотрим, а она что-то жмется, отмалчивается. Что, думаем, за беда? Почему вдруг замолчала? Зачем вообще было начинать? Расспрашиваем, а она молчит. Потом сама спрашивает: вы, мол, с Бориской тут шастаете? Мы спрашиваем: с каким Бориской, ты чего? А вот, говорит, уже сколько лет тут по окрестностям бродит, да все о том же выспрашивает, что и вы. Про то, что где есть, да что где построено, а сам противный, во всякую дыру нос сует. Мы, конечно, отнекиваться начали, и снова расспрашиваем, но вроде как уже про заимку спрашивать вовсе перестали. Тут вдруг она и говорит: мол, ладно уж, расскажу, но вы никому больше не рассказывайте, потому что место там сатанинское, там грех живет и людей соблазняет.

Ирма замолчала.

Воронов, подождав немного, спросил:

– И что дальше?

– Дальше? А что дальше? Она нам долго и витиевато пересказывала рассказ то ли бабки своей, то ли матери, я так и не поняла, и Федор тоже не понял. В общем, тогда мы об этом почти забыли.

– Это как понимать «почти забыли»?

– Леша, ну что ты хочешь! Парень и девчонка влюблены друг в друга, и влюблены по-взрослому, с сексом! Какие там тайны местной истории! О чем ты!

Воронов посмотрел на нее с сомнением:

– И совсем забыли, и навсегда?

Ирма посмотрела на него, будто решая, стоит ли продолжать рассказ, и продолжила:

– Нет, не навсегда. Рассказала нам об этом старушка в начале лета, наверное, в июне, а в августе Овсянников как раз и попросил отвезти какие-то его бумаги в Город Скорнякову. Одной ехать неохота было, и я, конечно, потащила за собой Федьку, ну, и еще кто-то за нами увязался. Дорога-то дальняя, да и не такая, как сейчас.

Ирма улыбнулась, вспомнив, видимо, как крутила педали велосипеда.

– Бумаги Скорнякову отдала, а он говорит: заходите, ребята, чаю попейте, да расскажите, как там дела. Ребята отказались, потому что до автобуса часа три-четыре оставалось, и они хотели по городу пошастать, в кино зайти. Федька сразу с ними навострился, а я возьми да и скажи: а вот хочу чаю! И – осталась!

Ирма усмехнулась.

– Сидим, пьем чай, приходит вдруг Клевцов. Весь из себя такой важный! Лето, жара, а он в костюме и в галстуке, будто из кино! И сразу начал меня клеить! Вот честно тебе говорю: клеил, будто на танцульках, даром что я школьница, а уже – баба! И все сразу поняла, и мне приятно конечно же! В общем, давай он собираться, дескать, дела, и говорит, мол, могу вас отвезти прямо на автовокзал. И, знаешь, все его слова, все интонации, все жесты такие… как бы сказать… свысока! Чтобы сразу было видно, кто я и кто он! Ну, тут я и дала маху, и про заимку рассказала. Не то, чтобы открыто, но намекнула, дескать, и мы тоже не лыком шиты. Он вроде давай дальше лезть, а я – обратный ход. В общем, наигрались. Хорошо еще, что я ему ничего не сказала о том, что рассказ-то этот я не в Балясной услышала. Там-то он все бы перевернул, а к нам не полез.

– Почему? – не удержался Воронов, уже предполагая ответ.

И не ошибся.

– К нам он не лез, потому что Ивана боялся! Боялся пуще огня, это я точно знаю! Почему? Не спрашивай! Но боялся!

– И ты думаешь, что эту самую заимку он так и не нашел?

Ирма молчала, обдумывая ответ, потом заговорила.

– Не знаю, кто ее нашел, но – нашли!

– Погоди-погоди, – насторожился Воронов. – От кого ты это слышала?

– Не «слышала», а знаю, – отрубила Ирма. – Борис…

– Борис – это Клевцов? – перебил Воронов.

– Да! Так вот, он осенью, когда уже начались занятия, прислал студента в Балясную, чтобы тот мне передал, что Клевцов снова в селе на другом берегу, там, где мы с Федором эту старуху нашли. Я туда собралась, думала, что иду одна, а, оказывается, Федор за мной увязался. Почему и как узнал – не знаю, и обнаружила, что иду не одна, уже там. Как я ни старалась, улизнуть от него не удалось, пришли вместе в тот дом, куда Клевцов позвал. Пока ждали, а ждали долго, захотелось мне по малой нужде. Пошла в уборную, а Федька за мной увязался. Я и не заметила, а на обратном пути он меня схватил, затащил в сарай. Я сначала-то замешкалась, вроде как уступила, а потом его толкнула, да так сильно, что он пролетел метра три и упал. Упал, ударился головой о стенку сарая, лежит охает. Я испугалась, бросилась к нему. А он, сукин сын, меня схватил и давай по полу расстилать! Я не даюсь, конечно, барахтаемся! И вдруг вижу, стоит деревянный ящик. Я сразу хотела сесть, а Федор продолжает меня тискать. Ну, я ему в зубы и дала. Он откатился в сторону, орет, злой! Потом увидел, что я сижу неподвижно и куда-то смотрю, стал туда же смотреть. Я-то боялась, а он нет! Вскочил, ящик этот схватил, хотел открыть – не получается. Начал его курочить, я говорю: не надо, не знаем же, чей он?

Федор сначала меня отталкивал, потом успокоился. Говорит: ладно, мы сюда ночью проберемся и ящик этот заберем.

Ну, договорились, выходим из сарайки, а тут как раз Клевцов идет. Ну, тут Федор на него и налетел. Побил он его сильно тогда. Студенты услышали, стали собираться, я Федора и утащила, а то нас обоих там ухайдакали бы, – усмехнулась Ирма.

– А потом что? – спросил Воронов.

– Убежали, устроились за околицей, решили, что просидим до того времени, когда все утихнет.

– Так хотелось ящичек спереть? – усмехнулся Воронов.

– А ты не ржи! – вскинулась Ирма. – Ты там не был и судить не вправе!

– Ладно-ладно, мир.

– Федька, конечно, раз тихо сидеть надо, снова ко мне полез… Ну… после уснул… И я решила, что одна схожу. Ну, думаю, если Клевцов меня одну там поймает, скажу, что к нему шла, а если с Федькой, то уже не отвертеться.

– Логично, – кивнул Воронов, снова вызвав гневный взгляд Ирмы.

– Пробралась я туда, – продолжала Ирма, – глянь, а ящичка-то и нет. Все обшарила, может, думаю, куда переставили, а ничего не нашла. Ну, пошла обратно. Иду, уже почти подошла к месту, где Федьку оставила спящего, а он вдруг сзади на меня набрасывается и орет: куда, сучка, ящик спрятала!

– Так он с тех пор на тебя и грешит? – поинтересовался Воронов.

– Ну, а что изменилось-то? – как-то лениво спросила Ирма. – На всю жизнь теперь грех на мне. Да мне, если честно, по фигу! Грехом больше, грехом меньше! Кто считает?

Воронов кивнул, глядя на Ирму, потом спохватился:

– А я так и не понял: с чего ты мне стала про все это рассказывать, связывая с заимкой?

– А! – оживилась и Ирма. – На ящичке том эмблемка такая была… не знаю, как описать… Приедем домой, попрошу у бабки бирюльку тебе показать.

– Кого? – переспросил Воронов.

– Ну, безделушку, вроде медальона. Этот значок и есть с заимки.

– Точно?

– Люди говорили.

Воронов посмотрел на часы:

– Значит, вот что, милая моя, ты сейчас погуляй где-нибудь, посиди в кафе, но только так, чтобы все время быть на виду, ясно?

– Да что ты все командуешь? – снова начала злиться Ирма.

И осеклась, посмотрев на Воронова.

– Делай, как я сказал, если не хочешь вскорости повстречаться с Овсянниковым. Все время будь на виду, не прячься, ясно?

Ирма кивнула.

– И думай все время, соображай, что могло бы стать причиной убийства Овсянникова? Поняла?

– Поняла, – кивнула Ирма. – А что могло стать?..

И снова осеклась.

Воронов отсутствовал часа два, не больше, после чего они отправились в обратный путь. Всю дорогу он молчал, а Ирма не хотела начинать разговор, все еще обижалась.

Ни она, ни Воронов знать не могли, что через полчаса после того, как они заняли места в ресторане, в номер одной из гостиниц Города вошел модно одетый, уверенный в себе человек лет тридцати пяти и, обращаясь к другому, тому, что, видимо, остановился в этом номере, сказал:

– Ты знаешь, кого я сейчас встретил выходящим от скорняка?

– Ходжу Насреддина, – хмуро пошутил его собеседник, к которому обращались «Сава».

Вошедшему обидеться бы, а он и не подумал. Наоборот, развеселился пуще прежнего и сообщил:

– Полкана!

Сава посмотрел внимательно:

– Ты, Хомяк, знай, чем шутить.

– А я не шучу, – плюхнулся в кресло тот, кого назвали Хомяком. – Полкан и есть Полкан. Я его ни с кем не спутаю.

– Значит, говоришь, от скорняка выходил?

– Ага.

– По какому делу был – не знаешь?

– Не стал я так светиться, а за Полканом людей отправил.

– За Полканом? – удивился Сава.

Потом, поразмыслив, спросил:

– Кого?

– Толика и Немого, – ответил Хомяк и, ощутив что-то неодобрительное в вопросе Савы, спросил: – Может, отставить?

Сава снисходительно ухмыльнулся:

– Не надо отставлять. От них Полкан и сам уйдет.

* * *

Внимательный сразу догадался, что под фамилией Скорняков скрываюсь я, и это – правда.

Не стану обижаться на тех, кто обвинит меня в примитивизме, в нежелании хоть чуть-чуть поинтриговать.

Как и было сказано, все, что мне известно, я узнавал позднее, чем завершилась вся эта история, и это имело свои преимущества, но и свои недостатки.

Беседуя с теми, кто принимал участие в этих событиях или узнавал о них позднее, я мог сопоставлять разные повествования и видеть много больше, чем в момент события знали все его участники, вместе взятые, однако в тот момент, когда эти события происходили, я был по большей части в полном неведении.

Смерть Ивана меня, конечно, не просто огорчила, а растерзала. Мы с ним действительно нашли друг друга в том возрасте, когда друзья уже не появляются на свет, а чаще уходят. Причем уходят те немногие, кто оставался с нами долгие годы, терпя наше своеобразие. Ну, и, конечно, те, кого терпели мы. Все в этой жизни взаимосвязано.

Иван поражал меня отсутствием претенциозности. Он совершенно спокойно относился к тому, что его чего-то лишали или, напротив, не наделяли. При этом он переносил несправедливости не стоически, скрестив руки на груди, прикрыв глаза и скорбно улыбаясь, а так, будто все было совершенно закономерно и где-то в светлом будущем он получит некую компенсацию за то, чего его сейчас лишили.

Иногда я думаю, что, не вмешайся я в первый день нашего знакомства, он так и не рассказал бы миру о своих открытиях.

Впрочем, скажу еще раз: Иван о таком не спросил бы никогда. Потому хотя бы, что он о таком и не думал!

Иван же, и тысячи ему подобных, мозги свои тратил не до, а после. Он не мог начать «думать» раньше того, как мог понять проблему и осознать, что решение возможно. Он не стал бы тратить время попусту.

А «чертово городище» он искал всерьез. Конечно, я не сказал всей правды этой паре – Ирме и ее спутнику. Поймите меня правильно: я не знал, можно ли им доверять, а если можно, то в какой степени. Ну, и, кроме того, это были вовсе не мои секреты. Точнее, не только мои.

Правда, довольно скоро я свое суждение изменил, потому что увидел в действиях Алексея Воронова желание оградить от бед Ирму, но было бы наивно и неосторожно сразу после этого же кричать: друзья мои, я ошибался в вас, а теперь я вам верю. К тому же поведение Ирмы меня смущало, потому что иногда было заметно ее нежелание рассказывать своему спутнику что-то важное.

Вы, конечно, можете возразить, сказав, что убийство – само по себе явное и несомненное злодейство, которое нельзя оставлять нераскрытым, и я должен был выложить все, что знаю. Но, согласитесь, что ни Воронов, ни тем более Ирма не были следователями.

В общем, дальнейшее развитие повествования расскажет о том, что мне пришлось изменить не только свое мнение, но и свою роль в этих событиях.