Текст книги "Бульдог. Хватка"

– А может, господин Робертс настолько полюбил русских и стал так предан русскому царю, что решил преподнести ему Ямайку? – закончив сдавать карты и склонив голову набок, невинным тоном произнес Сэлби. – Я знаю, что Петр стремится заселить своими крестьянами все присоединенные территории, ничуть не опасаясь давать им в руки оружие. Кстати, господин Робертс, ваши крестьяне также имеют оружие.

– Очень смешно, – вновь пыхнув трубкой, возразил Робертс. – Давайте возьмем вас, дорогой Джон. Итак, из-за ежегодной убыли по различным причинам средняя ежегодная потребность вашей плантации в рабах составляет… – Робертс внимательно посмотрел на Сэлби.

– Двадцать рабов, – поняв собеседника, ответил тот.

– Даю два шиллинга, – продолжая игру, произнес Лоурен.

– Поддерживаю, – тут же ответил Робертс. – Берем по максимальной планке, получается тысяча фунтов. Плата надсмотрщикам – это минимум сто пятьдесят фунтов. Примерно раз в два года у вас случаются бунты. Естественную убыль мы уже учли, поэтому беглецов и погибших рабов в расчет брать не будем. Но остается плата за подавление бунта и штраф за его допущение, вместе это порядка двухсот фунтов. То есть в год сто фунтов. Ну и напоследок около двадцати фунтов охотникам за рабами, возвращающим вам беглецов. Итого тысяча двести семьдесят фунтов. Теперь поговорим о русских. Двадцать мужчин обходятся примерно в четыреста восемьдесят фунтов. Плата за работу около шестисот семидесяти фунтов. Итого тысяча сто пятьдесят фунтов. Я их не кормлю, не одеваю, не содержу, они сами зарабатывают на свой хлеб насущный. При этом их среднегодовая выработка вполне сопоставима с таковой у чернокожих рабов. Отчего так? А между тем все просто. Они знают точно, что могут освободиться от крепости, для этого им достаточно выплатить выкуп, причем без каких-либо процентов. Поэтому ежегодно две трети своего заработка они отдают мне, в качестве расчета. Треть остается им на проживание, и эти деньги, все до последнего фартинга, оказываются в моих трактирах и лавках, имеющихся в каждом из трех поселений. То есть я на них еще и зарабатываю, сбывая товар по розничным ценам. Ничего сверхъестественного, цены очень даже приемлемые, мне ведь не нужны недовольства и бунты. Прибавьте сюда еще и то, что практически все русские обладают какими-нибудь ремеслами. У них… Ах да, простите. Увеличиваю ставку до одной кроны. Так вот, у русских крестьян развито такое понятие, как отхожие промыслы. То есть когда нет полевых работ, они работают на стороне. Поэтому к той сумме, что они тратят в моих трактирах и лавках, добавляется еще и заработанное ими вне моих плантаций. Это примерно один фунт в год.

– Но кто им помешает тратить деньги в других лавках? – поинтересовался Лоурен.

– Элементарная бережливость. В моих заведениях цены хотя и немного, но все же ниже, чем в городских. Таким образом, следуя нехитрым расчетам, получаем, что каждые двадцать человек в год возвращают мне все заработанное у меня и плюс по одному фунту сверху, получается восемьдесят шесть фунтов. Это помимо того, что они работают ничуть не хуже негров. Я брал стоимость только взрослого и крепкого мужчины, не принимая в расчет детей и женщин. А русские женщины на полевых работах, уверяю вас, дадут фору мужчинам. Но при этом стоят, как и дети, не больше семи фунтов. А все дело в том, что они заинтересованы в хорошей работе. Тот, кто выплатит выкуп, становится свободным и волен отправляться куда угодно.

– И идут прямиком к вам в арендаторы. Поддерживаю крону, – подытожил Лоурен.

– Увеличиваю до двух крон. Да, любезнейший Уильям, они становятся моими арендаторами и продолжают приносить мне прибыль. Потому что, как говорят у русских, от добра добра не ищут. И сегодня у меня уже есть десять ферм со свободными арендаторами, сумевшими расплатиться по долгам. Замечу еще, что людей у меня умирает значительно меньше, я выкупаю только полноценные семьи, о каких-либо беспорядках среди моих работников не может быть и речи, если только не найдется идиота, который решит их сильно обидеть. Мало того, когда два года назад банда маронов попыталась напасть на мой дом, все крестьяне поднялись как один, и практически никто из маронов не ушел. А тех, кто ушел, настигли русские егеря. Причем совершенно бесплатно. Потому что мароны умудрились убить одного из крестьян. И кстати, какие-то умалишенные прошлой ночью разграбили одну из ферм. Егеря уже выступили, и я не завидую тем, кто это сделал. Не надо на меня так смотреть, господа. Я не имею к егерям никакого отношения. Только и того, что позволил селиться среди соплеменников на территории моих городков.

– Но они здесь появились стараниями вашего торгового компаньона в России? – уточнил Лоурен.

– Это так.

– Вскрываюсь, господа, – закончил Лоурен. – Три валета.

– Ну к чему было так спешить. Три натуральных туза, – с довольной улыбкой вскрыл свои карты Робертс. – Да, мой компаньон имеет к этому некоторое отношение. В том смысле, что помогает отставным военным перебраться через океан. Ведь им предписывается оседать на земле, а какой из солдата крестьянин. Узнают же о Вест-Индии благодаря слухам.

– А остальные, которые селятся в городах?

– Вот уж к кому не имею никакого отношения, так это к ним. Русским вообще свойственно искать лучшую долю. Вот и отправляются за ней.

– Но они прибывают на все тех же кораблях Добровольческого флота.

– И что с того, Уильям? Меня не интересуют дела моего компаньона, которые не касаются наших общих. Главное, что предприятие работает.

– Погодите. Ну а отчего, в таком случае, вам не покупать ирландцев? По-моему, тут хлопот было бы гораздо меньше, – вдруг встрепенулся Лоурен.

– Не пытайтесь сэкономить, Уильям. Взять моих арендаторов, которые сумели расплатиться в срок от четырех до пяти лет. Они работали как проклятые, не щадя собственных сил, и заработали свою свободу. Сегодня они как свет маяка для остальных. И люди знают: как только они смогут выкупиться из неволи, тут же получат свободу. Ирландцы же здесь в качестве каторжан, и раньше чем через десять лет им никто не волен дать свободу, даже наш губернатор сэр Трелони. И вообще, господа, коли уж хотите иметь дело с рабами, ставку нужно делать не на диких необузданных ашанти, выросших на вольном ветру и готовых взбунтоваться, а на рожденных в рабстве. Но ведь вам не нужны такие хлопоты и сложности, как выращивание рабов. Вы ищете более легкие пути, а это далеко не всегда верное решение.

К Робертсу подошел чернокожий раб, прислуживавший в клубе, и доложил, что у входа его ожидает посыльный. Пришлось сворачивать игру, в которой ему, похоже, начинало везти, так как и этот кон оказался за ним. Он ожидал этого посыльного, поэтому знал, что уже не вернется. Как бы ему ни было приятно общество клуба, дела превыше всего.

Он оказался прав, это был его слуга, принесший весть о прибытии корабля Добровольческого флота. Только им позволялось открыто торговать на Ямайке и возить товары, минуя английские порты, не платя налоги в метрополии.

Корона, может, и не позволила бы этого, но русский царь сумел настоять на своем. Дело в том, что его ученым удалось получить в больших количествах какую-то смолу. Из нее получалась пропитка и мастика, которыми обрабатывались днища кораблей для предотвращения гниения и против различных древесных паразитов. Стоит ли говорить, насколько данная продукция важна для морской державы. Вот и выдали Добровольческим кораблям разрешение на торговлю в вест-индских колониях Англии. Правда, в ограниченном количестве, не более десяти вымпелов.

Робертс лично встречал каждое судно. А как же иначе. Торговля только с виду кажется делом простым. Тут дешево купил, там дорого продал. На самом деле все куда как сложнее. Мало того, к этому нужно еще иметь и способности, если не талант.

Когда коляска доставила его в порт, судно под названием «Чайка» уже заканчивало швартовку. Кстати, подобная оперативность также стала возможной благодаря русским. А вернее, коноводному судну, которое выполняло на кингстонском рейде роль буксира.

Пару лет назад перебрались сюда двое беглых русских, которые раньше служили на казенных коноводных судах. Вот и здесь решили построить такую посудину, благо устройство хорошо помнили. Обратились, кстати, к Робертсу, и тот ссудил их деньгами, за треть доли от будущего предприятия. Работы у них хоть отбавляй, не успевают водить за ручку купеческие корабли. Те, кто пожаднее, предпочитают обходиться силами своей команды и баркасами, находящимися на борту кораблей. Но тех, кто готов заплатить за услуги буксира, вполне хватает, так что предприятие процветает.

Едва бросили трап на пристань, как Робертс тут же оказался на борту, где его встретил капитан Зарубин. Поприветствовав Робертса, он предложил пройти в свою каюту. Оно вроде уже закат, и на землю опускается вечерняя прохлада, но к чему попусту терять время.

– Что-то вы в этот раз припозднились на целых три дня. Это несколько необычно для «Чайки», – посетовал Робертс, когда они оказались в каюте.

– Грех жаловаться, мистер Робертс, для океанского перехода подобная задержка скорее норма, чем нечто необычное.

– Но не для Добровольческого флота. Вы уже успели заработать репутацию. Не стоит ею пренебрегать.

– Согласен. Остается еще попенять океану с его непредсказуемостью.

– Что по грузу?

– Вот документы.

– Легкие экипажи привезли? – беря документы, поспешил поинтересоваться о насущном Робертс. – Плантаторы уже в очереди стоят за ними. Причем не только местные.

– Привезли. На этот раз два десятка. Вот только куда вам столько, ума не приложу.

– А кто вам сказал, что все экипажи останутся на Ямайке? Испанцы ожидают их с куда большим нетерпением и готовы платить звонкой монетой. Отчего, думаете, я прошу упаковывать комплектующие к каждому экипажу отдельно?

– Ясно.

– Итак, что у нас тут?.. Керосин, флас[1]1
  Флас – бензин.


[Закрыть], битумная мастика, пропитка. Не боитесь, с таким-то грузом? А ну как полыхнет, – с довольной улыбкой поинтересовался он.

– Не кликали бы вы беду, – поспешил отмахнуться от англичанина капитан.

– Простите. Дальше. Ткани в ассортименте, зажигалки, керосиновые лампы, складные ножи, зонты дамские солнечные, зонты дождевые…

Список был довольно обширный, около сотни различных наименований. Причем все было изготовлено на русских заводах и фабриках, как казенных, так и частных. И только готовая продукция, ни о каком сырье не могло быть и речи. Впрочем, чему тут удивляться, если в колониях не было практически никакого производства. Разве только переработка плантаторами сахарного тростника, изготовление рома, да верфи, где строились маломерные суда для местного судоходства. Но сырье для них было местное.

– Так, с этим понятно. Что по людям? – ознакомившись со списком, поинтересовался Робертс.

– На этот раз пять семей, всего пятнадцать человек. Молодежь. Шестеро желающих поступить в егеря. И вот эти письма лично вам. Только…

– Да, Павел Иванович?

– Велено, чтобы они не покидали мою каюту, а по прочтении были уничтожены.

– Даже так?

– Я в этом году уже не вернусь. И вообще, добровольцам приказано под различными предлогами зимовать в своих портах приписки.

– Вот как… – ломая печать на письме и выпятив нижнюю губу, задумчиво произнес Робертс. – Н-да-а, Павел Иванович, все страньше и страньше.

Закончив читать, он скомкал листы и, положив на начищенный медный поднос, поджег. Вид у плантатора был весьма озабоченный. Зарубин понятия не имел, что там было написано, но прекрасно понимал, к чему все идет.

Все было за то, что не успеть ему полностью рассчитаться с долгом за «Чайку», придется еще послужить России-матушке. Впрочем, в любом случае пришлось бы, не на своем корабле, так на казенном. Он ведь не в полной отставке, а в резерве. Когда же начинают говорить пушки, вакансии на кораблях появляются довольно быстро.

Глава 4
Императорские будни

«Ты только посмотри, красота-то какая получается. Говорил же тебе, что нужно оторвать Растрелли у этого курляндского хитреца Бирона», – с явным удовольствием произнес Буров, любуясь представшей перед ним картиной пока еще недостроенного, но уже приковывающего взор Зимнего дворца.

– В твоем мире этот дворец такой же? – воспользовавшись своим одиночеством, вслух поинтересовался Петр у Бурова.

«Да кто же его знает. В смысле конечно же узнаваемо, но, с другой стороны, я его только на картинках и видел. А вообще, сдается мне, должно быть, чуть ли не один в один. Архитектор Растрелли, строительство курирует Лизавета. Причем не испытывая недостатка в средствах. Так что команда соответствует, должен соответствовать и результат. Потом поставишь Эрмитаж и начнешь скупать произведения искусства», – глядя на знакомые очертания, проступающие сквозь плотную завесу строительных лесов, задумчиво произнес Сергей Иванович.

Даже сейчас, в незавершенном виде, дворец производил сильное впечатление. Что же будет по завершении строительства дворцового ансамбля? Вообще-то он мог бы ответить на этот вопрос, если бы в свое время не откладывал поездку в Петербург на потом. Все казалось, что времени еще более чем достаточно.

– Эй, поаккуратнее на поворотах! – поспешил возмутиться Петр. – Мне что, тратиться больше некуда?

«Поверь, это ничуть не менее важно, чем заводы, фабрики, торговый и военный флот, армия и железные дороги. Не хлебом единым жив человек. Ему еще нужно сознавать и то простое обстоятельство, что его император живет в более роскошном дворце в отличие от иноземных государей. А еще, ты ведь это с собой не унесешь. Елизаветинский дворец и Эрмитаж останутся рукотворным памятником на века. Культурным наследием для грядущих поколений. Короче, оно того стоит».

Не будет в России Зимнего дворца. В смысле конечно же именно здесь будет находиться зимняя резиденция императорской семьи и, как надеялся Петр, его потомков. Вот только уже сейчас за ним закрепилось название Елизаветинский, ввиду того что строительство курировала его тетка, не давая роздыху ни себе, ни архитектору, ни рабочим… Хм. И Петру расслабиться не дает. Мог бы и предположить после нескольких проектов, доверенных Елизавете Петровне.

– Угу. Стоит, – недовольно буркнул Петр. – Между прочим, по смете строительство должно было обойтись только в миллион двести тысяч. А всего лишь за три года смета превышена уже на триста тысяч. Предполагаю, что к концу строительства превышение достигнет миллиона.

«Во-первых, это просто неизбежно. Во-вторых, сам виноват, – не без издевки ответил Буров. – Растрелли тебе ведь предлагал строить Зимний дворец на новом месте. Но нет, мы самые умные, решили сэкономить, приказали использовать стены старого дворца. В результате потерянное время и проведение лишних работ по разборке старого дворца, да еще и стены, что ты хотел использовать, все одно пришлось сносить. Не пригодились, а проблемы создали. Ну и кто виноват? Двести тысяч смело списывай на свою скупость».

– Да знаю я.

«Знает он. А еще дома лишился, в приживальщики подался», – съехидничал Буров.

И это было правдой. Императорская чета лишилась зимней резиденции, так как именно на ее месте и строилась новая. Пришлось переселяться к Лизавете и Алексею, в Аничков дворец, который Петр подарил им на свадьбу.

Хм. То, что подарок оказался дорогим, не беда. В конце концов, на это Петр выделил средства не скупясь и с легким сердцем. Только бы семья их крепла, да Елизавета не таила бы обид и не лезла в какие-то там интриги. Но главное даже не это, а то, что при строительстве Аничкова дворца впервые использовались паровые машины – землеройная, которую Буров называл драглайном, и башенный подъемный кран.

После рытья котлована для дворца драглайн переправили на рытье одного из каналов. Петр уделял большое внимание улучшению транспортной системы. Оно конечно, речной транспорт только сезонный, но, с другой стороны, Буров утверждает, что транспортировка по рекам будет актуальна и века спустя. А раз так, то дело того стоит. Сейчас на рытье каналов задействовано уже четыре драглайна. И кстати, два из них были отправлены как раз после завершения земляных работ вот здесь, в Елизаветинском дворце.

Именно на строительстве Аничкова дворца были опробованы новые методы, позволившие значительно ускорить строительство и уменьшить трудозатраты. В немалой степени этому способствовала и доставка на стройку уже готовых пиломатериалов. Лесопилки с силинскими машинами давно и прочно нашли свою нишу и не были чем-то из ряда вон выходящим. Словом, на этом строительстве появилось множество новшеств, получивших свое дальнейшее развитие.

Правда, император не раз и не два ставил в тупик архитекторов, подсказывая те или иные решения и методы. Казалось бы, все на поверхности, но вот рассмотреть не получалось. Оказывается, Буров хорошо разбирается в строительстве и, хотя не имеет соответствующего образования, зато является практиком. Именно благодаря ему Аничков и Петергофский дворцы имели самые настоящие водопровод (причем с горячей водой) и канализацию.

Н-да. Кстати, это была еще одна причина совместного проживания двух семейств. Поди отдери теперь Анну и Лизавету от подобных удобств. Разве только предоставишь равнозначную замену. А уж на фоне того, что эта новинка стала повально появляться в любом уважающем себя состоятельном доме, и подавно. Не только в Петербурге, но и в Москве, и в иных губерниях все чаще звучали язвительные шуточки относительно ночных ваз.

Кстати, дворянство, и уж тем паче родовое, буквально на дыбы встало, требуя ограничить эти новинки только лишь дворянским сословием. Нормальная практика, имевшая место во всех странах. То, что можно дворянскому сословию, нельзя купеческому, а что позволено им – невозможно для черни. Но Петр только отмахнулся от подобных притязаний. Дворянские роды чуть ли не в большинстве своем едва сводили концы с концами, а уж служилые и подавно. А потому подобные ограничения ударили бы по едва зарождающемуся производству.

Так что удобства в доме мог себе позволить любой, у кого для этого доставало средств. Оно и лишний стимул для дворян, приверженцев старины. Неприятно, когда тебя обходит какой-то безродный купчишка, позволяющий себе удобства, коих ты лишен. И наоборот, купцы стремились обеспечить свои дома комфортом, чтобы утереть нос благородным…

Вот так и жили. В зимнюю пору обитали в гостях у тетки. Летом оба семейства выбирались в Петергоф. Петр хотел было в качестве летней резиденции подарить великокняжеской чете дворец в Стрельне, благо его строительство уже завершилось, но Лизавета отказалась. Нет, скромность тут ни при чем. И дело даже не в удобствах, их и устроить можно. Просто дочери Петра Великого куда больше было по вкусу творение ее батюшки, роскошь убранства и явное превосходство Петергофа над французским Версалем. У нее насчет Франции вообще был эдакий пунктик…

– Ладно. Поглазели, пора и честь знать.

Произнеся это, Петр отвернулся от гудящей стройки, походившей на муравейник, и направился к карете. Та вместе с небольшим эскортом стояла чуть в стороне, здесь же, на набережной Невы. Впрочем, несмотря на показную скромность выезда и самый обычный капитанский мундир Преображенского полка, уехать незамеченным у него не получилось.

Верноподданные заметили императора, опознали и сдали с потрохами. Когда он был уже готов скрыться в своей карете, его нагнал архитектор Растрелли. Пришлось заверять, что оказался здесь просто проездом и решил взглянуть на стройку поближе.

Все понравилось, нареканий не имеется. Если только насчет удорожания проекта. У-у-у, а вот этого не надо. Да верит его императорское величество, что ты ни за что и ни в жизнь. А вот про дворец в Стрельне ты зря помянул. В императорской голове тут же оформилась сумма, затраченная на доведение строительства до логического завершения.

И про Смольный институт не стоило упоминать. Потому как это не просто затраченные средства, а символ его капитуляции перед супругой, настоявшей-таки на строительстве женского учебного заведения. Хорошо хоть его содержание взвалил на себя попечительский совет, который трясет великосветское общество с завидной регулярностью.

Ага. А как же без этого. Елизавете явно хочется иметь свой собственный уголок, чтобы маркиза де Помпадур сдохла от зависти. Вот она и задумала перестроить дворец своей матушки. Когда Петр увидел смету на реконструкцию Екатерининского дворца, у него глаза на лоб полезли. А главное, зачем? Ну стоит же двухэтажный дворец, вполне себе каменный и приличный. Нет, нужно измыслить что-то эдакое.

Анна, супруга верная и надежная сподвижница, когда увидела смету, даже бровь вздернула, то ли от удивления, то ли от возмущения. Но, как ни странно, поддержала Елизавету, и Петру в который раз пришлось капитулировать. Правда, он высказал свое недовольство подобным подходом, но императрица только потрепала его по волосам и напомнила об отцовском долге перед детьми. Ну не в обычных же усадьбах их расселять. Ну и Буров туда же, запел про культурное наследие и тому подобное.

Все, пора убегать. Потому как, видя благожелательное настроение императора, верный слуга его начал забрасывать удочки насчет других прожектов. Побойся бога, сволочь, в казне денег нет, а тебе все мало! А теперь точно пора, пока по горячему не прихватили.

На набережную как раз поворачивал экипаж великой княжны Лизаветы Петровны. Не иначе как из своего Аничкова дворца путь держит. А ведь она должна быть в Петергофе. Ага. Вот так все бросит и станет сидеть взаперти. Анна с инспекцией по фабрикам, он в Сенат, делами государственными заниматься. Разумовский в Малороссию уже месяц как укатил. Вот и Елизавета Петровна не выдержала, сбежала из золотой клетки. Ну а ему пора убегать от нее, не то, если они вдвоем с архитектором навалятся, настроение точно испортится. Тут такое дело, что все к войне идет, а их только амбициозные проекты волнуют, и чтобы обязательно на века.

Не успел. Растрелли, заприметив кавалерию, спешащую ему на помощь, был готов костьми лечь, отрезая императору пути отступления. Оно конечно, преграда так себе, хлипенькая, но, с другой стороны, к чему обижать человека, вина которого только в беззаветной преданности своему делу.

– Здравствуйте, ваше императорское величество, – с любезной улыбкой, словно кошка, поймавшая мышку, промурлыкала Елизавета, ступая на мостовую набережной.

– Здравствуй, Елизавета Петровна. Ты, верно, с инспекцией. Не буду мешать, тем более у меня дел невпроворот.

– Неужели так спешишь, государь?

– Вот истина твоя, Лизавета, спешу, прямо спасу нет.

– Но минутка-то найдется.

– Прошу прощения, если позволите, ваше императорское величество, я откланяюсь, – с самым почтенным видом попросил разрешения Растрелли.

Угу. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Буров понятия не имел, кому принадлежат эти слова. Но не раз упоминал это выражение, которое как нельзя лучше подходит к сложившейся ситуации. Ну да, чего теперь-то. Разумеется, Петр разрешил ему уйти. А также предпочел, взяв тетку под руку, отвести ее в сторонку, чтобы поговорить без лишних ушей. Хватит, и без того его уже давно Калитой кличут.

– Лиза, ну к чему затевать разговор здесь, на улице? Вон, гвардейцы и без того в напряжении, как струна. А у тумановских филеров, наверное, вот-вот сердечный приступ случится. Все же больше дюжины покушений.

– Ничего, потерпят. Потому как с тобой иначе и нельзя. Казалось бы, живем под одной крышей, но дома ты тут же прячешься за детьми и все переводишь в шутку. И это при том, что прожектеров разных на прогулке в парке выслушиваешь. Так что будем говорить здесь и сейчас.

– А поехали в Летний дворец? Сядем в кабинете и поговорим без спешки. И твоего Растрелли вместе с бумагами возьмем с собой, чтобы, так сказать, говорить более предметно, с цифрами и выкладками.

– Ищите дурочку, ваше императорское величество, – с легкой язвинкой возразила Елизавета. – Как только ты окажешься во дворце, у тебя сразу же появится целая прорва государственных дел, и тебе будет не до глупостей.

– Ладно. Слушаю тебя. Какую стройку ты опять задумала?

– Театр.

«Большой, блин. Лизка, тебя и впрямь заносит!» – в кои-то веки, к удовольствию Петра, возмутился Буров.

«А как же благодарные потомки, культурное наследие? – мысленно вопросил Петр. – Сам же насчет Эрмитажа талдычишь».

«Я что, говорю – прямо сейчас? После Зимнего, ну в смысле Елизаветинского. А она прямо сейчас навалится. Держись, Петя, не поддавайся».

– Кхм. Лиза, признаться, я тебя не понимаю. В Петербурге несколько театров. Есть театр Академии наук, Медицинской академии, кадетского корпуса и даже Смольного института. Помимо этих заведений есть несколько частных театров. Так что извини, но никаких театров. Казна и без того в невероятном напряжении.

– Вот только не надо держать меня за глупенькую. Неужели думаешь, я не вижу, что вы с Аней из кожи вон лезете? Или думаешь, что я транжирка бездумная?

«Ой, Лизонька, не начинай», – с ехидцей произнес Буров, именно таковой ее и считавший.

Вот только при всем при этом он также понимал и то, что сам Петр оставить после себя какие-либо памятники архитектуры не способен. Благодаря их симбиозу с Буровым император стал до безобразия прагматичной личностью. Ладно бы вторая половина, Анна, вроде как понимает необходимость этих затратных проектов. Но, с другой стороны, сама не менее прагматичная, чем ее супруг.

Екатерина Вторая в этой реальности вроде как не предвидится, Елизавету к трону не допустили. Ну и кто должен обеспечить это самое культурное наследие? Наследники? Ага. Яблоко от яблони. Цесаревич Александр Петрович в Саглино бывает куда чаще своего батюшки. Да еще и выпросил себе под руку уезд. Причем настоял на том, чтобы налоги его жители платили по-особому. Словом, вот уже год учится руководить и ставит над людьми эксперименты, изредка появляясь в лоне семьи, чтобы опять убежать.

– Лиза, ну сама посуди: какой театр? Ежегодные траты на строительство и содержание только вот таких по сути представительных объектов составляют около полутора миллионов рублей. Добавь содержание обширного двора и огромный штат прислуги – уже более двух миллионов выходит. Казна буквально стонет.

– Именно поэтому ты опять снизил подушную подать? Я ведь считать умею, Петр. Вместо прироста в полтора миллиона, каковой должен был быть в прошлом году, он составил только полмиллиона. И это при том, что кондиции с англичанами подписаны на пятидесятитысячную армию и плата составила двести тысяч фунтов. А это девятьсот тысяч рублей. Да еще и население с каждым годом неуклонно растет.

– То дело государственной важности. Зато крестьянских бунтов уже сколько лет не было. Про мелкие, что из-за нерадивых помещиков, я не говорю, но ничего серьезного, и уж тем более против самодержца. И кстати, театр твой вон он. – Петр указал на строящийся дворец. – Там ведь под него отводится целое крыло.

– Под императорский театр, Петруша. И потом, когда он будет готов? То-то и оно. А театр нужен уже сегодня, чтобы Европа видела.

– Да какое мне дело до Европы! Я российский император…

– Вот и пускай твои подданные смотрят в твою сторону, а не в европейскую.

«Петр, придержи лошадей. Тетка-то права, – вновь послышался голос Бурова. – Помнишь, я тебе рассказывал, что империя через две с половиной сотни лет распалась из-за простых брюк и жвачки. Образно, конечно, но по факту…»

«Ну не все же мне на своем горбу тащить!» – возмутился Петр.

«Дорогу осилит идущий. Начал вкладываться в писателей, вкладывайся и в артистов. Поверь, придет время, когда театры перерастут в страшную силу, способную сметать государства. Да, не скоро, но это случится непременно».

– Лиза, что конкретно ты предлагаешь? – пока еще не решив, сдаваться ему или нет, поинтересовался Петр.

– Различных трупп в Петербурге и впрямь более чем достаточно. Но они все разрознены, представления даются только для приглашенных гостей. Я же говорю о другом. Нужно уже сегодня сформировать императорскую труппу. Мало того, их нужно обеспечить и зданием, да таким, чтобы единовременно там могли разместиться не меньше трех сотен человек. Петр, погоди, – выставила она руку в протестующем жесте.

– Ладно. Говори.

– Затраты на содержание самой труппы не так уж и высоки. Тем более если сделать посещение платным, артисты смогут сами зарабатывать и на свой хлеб насущный, и на содержание театра. От тебя и нас только того и потребуется, что время от времени посещать представления.

– Это в качестве зазывал, что ли?

– Да что ты за человек. Я тебе прямо говорю, что от тебя потребуется только начальное вложение, а потом уж театр сам о себе позаботится. А ты опять видишь все только в темном свете.

– Иными словами, ты хочешь сказать, что, пока не будет закончен императорский театр, можно обойтись постройкой деревянного здания? Я правильно тебя понимаю?

– Правильно. Уже через месяц там можно будет дать первое представление.

– А строить кто будет?

– Растрелли.

– Этот? Сомневаюсь. Деревянные здания не его стихия.

– Не сомневайся. Наступит он себе на горло. Это моя забота. Но и ты обещай, что после этого дворца, – Елизавета специально не стала упоминать уже укоренившееся в народе название, – ты подумаешь о настоящем здании театра. Полагаю, что не стоит надолго откладывать его строительство для столицы. Согласись, что дворцовый театр – это все же только для избранных.

– Зная тебя, Лиза, уверен, что и деревянное здание будет выглядеть довольно представительно. Ладно, даю разрешение на строительство деревянного здания театра. Еще что-то?

– Про разрешение понятно. Но на какие средства?

– Обратись к градоначальнику. Уверен, что он в состоянии решить этот вопрос. А уж если узнает, что ты действуешь с моего соизволения…

– Петр, у тебя не найдется пятидесяти тысяч рублей на строительство и первоначальное содержание труппы?

– А ты думаешь, в городе таких средств не найдется?

– Если по частям, не в один год, то найдется. Но только и театр тогда будет возведен не раньше будущего года. Нужно же уже сейчас. И потом, забота государя о столичных жителях. После же можно будет обязать и губернские города заводить театры.

«Петр, надо. Тут она права. Пусть даже она и руководствуется иным, но права». – Император как будто даже увидел, как Буров качает головой.

– Хорошо, хорошо, я понял. Значит, пятьдесят тысяч.

– Шестьдесят.

– Лиза.

– Петр.

– Да бог с тобой. Но ни копейкой больше.

– Договорились.

– Василий, мою чековую книжку и письменные принадлежности, – обернувшись к карете, распорядился он.

Выделять на это дело деньги из казны он не собирался. Они с Анной уже давно и четко разделили их личные средства и казну. Казенные деньги шли только на дела государственные. Оно вроде театр тоже… Во всяком случае, со слов Бурова. Но все же это дело иного порядка. Поэтому пойдет как дар городу от императорской четы.