Текст книги "13.09"

– Я так рада нашей встрече! Хочешь, я согрею тебя?

В голосе было столько искренней заботы; соблазна…

Замер. Это она? Анна? За каким чертом ей согревать меня? Почему была посреди этой кучи?

Несчастный мой разум вдруг отупел. Луч света бил в женскую фигуру – тень от нее застыла черным пятном на красной кирпичной стене. Девушка чуть развернулась, являя полуобнаженную спину. Сквозь лохмотья были видны острые лопатки: вот-вот из хрупких плеч вырвутся два белых огромных крыла, взметнутся в пыльном воздухе, разламывая, сметая прочь красный кирпич…

– Ты Анна?

Голос был тусклым, потерянным. Вопросы жирными мухами, что в летний зной налетают на сладкое, атаковали девушку.

– Знаешь, что тебя ищут? Знаешь отца Жана-Батиста? Почему ты здесь? Тебя обижают? Эй?

Зеленоглазая незнакомка тряхнула головкой, волна рыжих волос вновь ожила. Я прикусил нижнюю губу от грациозного изящества. К своему удивлению и вдруг ужасу понял, что испытываю нечто, похожее на тянущую истому. Какое-то древнее чувство, забытое желание обладания.

Обладание ей.

Отшатнулся. Спиной почувствовал стену. Случайно ли, намеренно, но палец с силой вдавил в фонарь, и комната погрузилась во тьму. Бешеный стук сердца бился в висках.

– Я хочу тебя, – пропела темнота бархатным голосом.

Что происходит?

Она ближе или осталась на месте? Что она делала в чертовой куче? Каковы на вкус ее губы?

– Тебя зовут Анна?! – с остервенением спросил я.

Ее накачали наркотиками, вот она и предлагает кому ни попадя свое тело, образцовая шлюха, бедная девочка, соблазнительная малышка, несчастное дитя, рваное платье, кожа под ветхой тканью, стоп-стоп-стоп, эти губы, боже мой, эти губы!..

– Послушай, – захрипел я, пытаясь отлепить свое тело от кирпичей. – Просто ответь мне. Скажи «да» или «нет». Ты Анна? Твое имя Анна?

Застыл, боясь пропустить ответ. Где она? Рядом?

Она рядом?!

Свет вспорол темноту, принялся лихорадочно шарить по стенам, по куче тряпья, по голым изящным ногам, вновь по кирпичной стене, по ржавым всклокоченным волосам, по тонким пальцам и этим губам…

Паника не давала разуму проявить себя. Я видел лицо девушки, видел ее тело в рваном платье, но ничего больше. Ее образ заполнил сознание; стало плевать на ее имя, на то, что здесь делает и почему хочет меня. Круг света зафиксировал точеную женскую фигуру, извлек ее из темноты. И тут я осознал, что лихорадочно сравниваю незнакомку и… Софию! Наваждением передо мной предстали они обе: вот моя жена, а вот эта девушка. И я по пунктам разбираю каждую черточку лиц, каждый изгиб их тел… Показалось вдруг, что фигура стала ближе. Фигура пугала, сильно, по-животному необъяснимо. Я вскинул вверх руку, сжимающую фонарь, и яркая точка ударила в малахитовые глаза незнакомки.

– Стой на месте!

На лице ее не отразилось ни единой эмоции, ни единого признака боли.

– … постигни свою силу, Человек, не обрати ее себе во вред, так может быть лишь от любви к другому. Мир может спаян лишь железом, лишь и кровью, а мы попробуем спаять его любовью, а там посмотрим, что прочней…

Полные губы оставались сомкнутыми. Голос возник откуда-то из воздуха. С запозданием понял, что голос этот принадлежал мужчине. Тембр был сухим, неестественным, пропущенным через некое устройство. Кто-то решил добавить драматургии в наше представление, проявить, наконец, себя, сказать свое веское слово. Явился новый персонаж, возможно, самый главный в этой истории.

– Эй?.. – воскликнул я, уводя яркую точку с лица девушки под потолок. Повезло: почти тут же стали видны миниатюрная сфера видеокамеры и прямоугольник спикера, которые не замечал раньше. Ну, конечно. Все, что здесь происходило, сейчас и ранее, было видно и слышно кому-то очень любопытному.

– Прошу простить за вольность, – затрещал воздух под потолком. – Разумеется, это не совсем этично с моей стороны, но что поделать, так хочется иногда прикоснуться к прекрасному и совсем немного изменить его. Современники в выигрыше, а классики… Что ж, они просто не узнают об этом.

Лицо девушки по-прежнему оставалось невозмутимым, в чертах его застыла блаженная нега. Поэтические изыскания невидимого нам мужчины совершенно ее не тронули.

– Да ничего страшного, – разлепил я изрядно высохшие губы, собирая волю в кулак, тем не менее, не вполне улавливая смысл слов, прозвучавших из спикеров под потолком. – Вопросы безопасности не всегда деликатны, я понимаю.

– Безопасности? – треснуло сверху. – Да нет же. Я говорю о Тютчеве.

Я растерянно посмотрел на девушку, ища в ее силуэте неясную поддержку: но поза, фигура, взгляд были словно насмешкой над человеческой природой; ни движения мускул, ни эмоций; подобно скале, дикой и невыразимо прекрасной, девушка эта замерла в нескольких шагах от меня. Я все еще не знал ее имени, не знал, что надлежит делать дальше. Ощущение фантастической нелепости не покидало меня, преследовало с тех пор, как раздался звонок посреди ночи.

За спиной возникло движение. С коротким щелчком отворилась невидимая дверь. Я ощутил на себе взгляд чьих-то внимательных глаз. С потолка хрустнуло:

– Прошу сохранять спокойствие. Не откажите в удовольствии побеседовать с вами.

Прежде чем я успел хоть что-то ответить, в спину мне уперся некий тупой предмет, и другой голос, знакомый уже баритон, произнес сухо:

– Не дергайся. Погаси фонарь и передай его мне. Просто медленно подними руку.

Я надавил на кнопку и все, что было вокруг, исчезло. Порыв «дернуться» возник на секунду и тут же угас. Что я противопоставлю этому панку с разноцветными зенками в кромешной тьме? Он без сомнения вооружен, крепче и опытнее, это его территория. Вступать в открытый конфликт с местными последняя глупость. Задача была и есть найти девушку по имени Анна, уговорить ее покинуть трущобы. Кто стоит напротив в кромешной тьме: нужная мне «заблудшая душа» или же просто случайная падшая женщина? Но ведь священник точно сказал: «она там будет одна такая…».

– Фонарь, – баритон перешел в угрожающий бас. Едва я поднял правую руку над головой, невидимый панк выхватил небольшую вещицу коротким выверенным движением. Он сделал шаг или два назад; давление сквозь ткань пальто исчезло.

– Выходи. Иди на мой голос. И не дури.

Внезапно я ощутил чье-то легкое, но настойчивое прикосновение в области паха. Так проверяют зрелость плодов на сливовом дереве. От неожиданности я покрылся мерзким холодным потом.

– Я хочу тебя.

Тихий женский голос обволок бархатной негой, пропел прямо в лицо. Я остолбенел, и где-то в темноте громко расхохотался панк, скидывая с себя образ хладнокровного профессионала:

– Ахахаха! Прелестно, сука, просто прелестно! Ха-ха-ха! Каков мачо! У Анны за этим не заржавеет!

– Анна? – прошептал я громко. Судорожно, на ощупь, будто слепой, растопырив обе пятерни, протянул вперед руки и тут же почувствовал тяжесть девичьего тела, его упругую реальность. Отпрянул, сорвал перчатки с обеих рук, вновь прикоснулся – обнаженной кожей к плоти, спрятанной под рваной тканью платья; плоть живая, горячая, зовущая к себе, неотвратимая. В голове запульсировал тяжелый шум, сквозь который донесся обрывок чьей-то фразы:

– …слов не понимаешь?!

Бам! – в меня врезался поезд: я отлетел на несколько метров, каким-то чудом сохраняя равновесие, припал на колено, оцарапывая о каменный грубый пол ладони; сквозь тянущую боль все еще ощущался жар ее тела.

– Бабу живую не видел?! Еще раз до нее дотронешься, переломаю все твои сальные пальцы, понял меня?!

Посмотрел в темноту, туда, откуда отлетел только что. На миг показалось, что могу различить там два чернильно-синих пятна. Но и они различали меня, и, ручаюсь, им я был виден так же хорошо, как при свете дня.

– Погоди-ка… Что это у тебя? Кольцо?..

Одно из пятен дернулось, слилось со вторым, исчезло. Я вскочил на ноги так быстро как мог, но, к моему изумлению, темнота схватила меня за правую руку, потрясая ей точно захваченным вражеским флагом, торжествующе и с остервенением.

– Да ты кто вообще такой?

Бас рявкнул в самое ухо, пол ушел из-под ног, тело мое поволокли прочь; рука была зажата в тиски, заведена за спину.

– Ну-ка. Давай вниз.

Заскрипели доски. Мы действительно стали спускаться. Проклятый панк не ослаблял хватку, заставляя меня сгорбленной химерой быстро-быстро перебирать ногами. Где-то позади нас осталась девушка по имени Анна, полная услужливой похоти и обольщения.

…Разум ее опьянен ядом, тело развращено грехом, а душа…

На миг перестал видеть саму темноту, а еще через миг различил вертикальные полосы зеленоватого света; полосы расширились, превращаясь в сплошное неяркое зарево. Меня подтолкнули вперед, на этот раз как будто даже вежливо, вроде как приглашая, выпуская, наконец, онемевшую руку из плена. Навстречу ринулся поток причудливого серо-зеленого тумана, пронизанный сладковатым запахом марихуаны, терпким амбре алкоголя и густой вонью животного. Смесь атаковала меня, и я пошатнулся в новых декорациях. Мы оказались в просторном зале, облицованном графитовыми матовыми плитами, испещренные влажными подтеками и брызгами. Под угольным потолком проносились яркие зеленые лучи лазера, разрезающие мутную атмосферу. В центре медленно вращался зеркальный диско-шар, кидая во все стороны разноцветные сполохи. Посреди зала громоздилась круглая невысокая сцена, из центра которой к самому потолку устремлялся блестящий металлический шест-пилон, за сценой чернели внушающих размеров колонки. Настоящим украшением этого места оказалась шикарная барная стойка с высокими табуретами; поодаль замерла пара бильярдных столов для игры в пирамиду2222
  Пирамида (т.н. «Русский бильярд») – разновидность лузного бильярда; сформирована как отдельная разновидность бильярда примерно с 18 века в России и здесь же получила наибольшее распространение


[Закрыть] с включенным над полотнами сочного зеленого цвета освещением, и огромных размеров кровать в виде сердца; по периметру в углах потолка притаились глазки видеокамер. Всюду витал густой дым вперемешку с медленно трассирующими змейками наркотического тумана. Все это меньше всего напоминало притон нечестивых панков; скорее место это было похоже на элитарный ночной клуб с правом входа по членским картам.

Панк появился передо мной как чертик из табакерки, окидывая презрительным, но настороженным взглядом. Безумного цвета глаза сверлили меня любопытством. В правой руке панк сжимал небольшой пистолет, отливающий вороненой тяжестью. Опасность, исходящая от него, теперь была более чем явной, не скрытая темнотой.

– Пиво будешь? – вдруг спросил он.

Я ошарашенно уставился на него и он, откровенно забавляясь моей реакцией, развязно и громко рассмеялся. Пирсинг на губах покрылся капельками слюны, превращая рот смеющегося в блестящую новогоднюю игрушку.

– Мне советовали попробовать ваш крафт, – негромко произнес я, не отводя взгляд с оружия в руке здоровяка. – Есть что-нибудь вроде имперского стаута? Сусла погуще, пены поменьше.

– Эстетствуешь? – ухмыльнулся панк. – Молодец. Имперские амбиции, значит, ну-ну.

Не убирая ухмылку с лица, он не спеша направился в сторону бара. Остановился, обронил:

– Что стоишь, догоняй.

Выразительно глянул мне в глаза, потом на оружие. Я кивнул и направился за ним.

– А с ней все будет в порядке?

Панк не ответил. Держа меня в поле зрения, он встал за стойку, положил пистолет на темно-коричневую столешницу, направляя ствол в мою сторону. Быстро окинул взглядом ряд пивных кранов, замерших перед ним изогнутыми шеями лебедей.

– Повезло тебе.

Резким движением новоявленный бармен явил свету классический пивной бокал без ручки, в меру изящный, сужающийся к верху и округлый внизу, устанавливая его на прорезиненную часть стойки. Нахмурился вдруг, полыхнул красно-кровавой частью своих выдающихся глаз.

– Нет, не повезло.

Я замер. Внезапно осознал, что на руках моих нет привычного тепла перчаток. Перчатки остались валяться в темноте коридора, где-то рядом с Анной, если она по-прежнему там.

– Балтийский портер. Но тоже неплохо, а?

Внезапно воздух в зале словно разрезало тупым ножом: раздался леденящий душу низкий звериный рык, а где-то в глубине помещения зазвенела тяжелая цепь. Из-за круглой сцены вышел огромного размера ротвейлер. На могучей шее животного красовался шипастый ошейник, массивная цепь от которого тянулась к столбу на сцене. Обнажив желтые зубы, псина ощерилась милой улыбкой людоеда. Вновь раздался утробный рык.

– Привет… – выдохнул я. – Славный песик…

Панк, орудующий бокалом и краном, буднично сообщил:

– Не бойся, она не укусит без надобности.

– Она?

– Сладенькая сучка! – панк веселился, наблюдая за тем, как я приставными шагами продвигаюсь к бару. – Садись-ка вот здесь.

Собака, габаритами напоминающая мифологическое чудище, следила за моим передвижением бешеными глазищами, наполненными злобным желанием кого-нибудь растерзать. Например, меня.

Я добрался до стойки и осторожно присел на указанный здоровяком табурет. Панк все еще обладал выгодной для себя позицией: в любой момент оружие могло оказаться в его руке, а я при этом был перед ним как на ладони.

– Держи, – передо мной с громким стуком появился бокал с черным как нефть пивом. Напиток насыщенного цвета смолы весело пронзали крошечные пузырьки, поднимающиеся со дна. Я сделал огромный глоток, и, ощущая приятную горечь послевкусия шоколада и кофе, произнес:

– Спасибо.

– Ага.

Панк отмахнулся, полез куда-то вниз стойки. Там находился мини-холодильник, из которого он извлек большущий шмат темно-розового мяса. Размахнувшись, здоровяк кинул его в сторону ротвейлера. Псина, хрипя, ринулась навстречу угощению и вцепилась в него мертвой хваткой. Раздался влажный хруст.

– Ска! Сколько раз я просил не кормить Матрикс помоями!

Рядом с собакой стоял человек. Поджарую мускулистую фигуру обтягивал кожаный жакет цвета вишневого сока, стройные длинные ноги спрятались в узкие синие джинсы, порванные на коленях. По черным лакированным сапожкам скользили металлические цепи, по обнаженным темным рукам ползла причудливая вязь татуировок, на правом запястье красовался кожаный напульсник с шипами наподобие ошейника ротвейлера. Массивный блестящий череп был обрит наголо, но сзади, на затылке, вниз спадали черно-белые локоны. Человек был поразительно молод, и вместе с тем производил впечатление опытного и мудрого знатока жизни. Всепонимающий, над всем смеющийся взгляд зеленых мраморных глаз изучал мою скромную персону, словно новый предмет интерьера своего закрытого клуба. Красивое, но запятнанное следами пороков лицо насмешливо улыбалось. Левое крыло небольшого прямого носа украшал сверкающий, будто утренняя звезда, камешек.

Голос этого человека лился из спикеров в той странной комнате; теперь же голос был звонким, насыщенным, без помех.

– Давид… – произнес я негромко, чуть наклоняя голову в приветствии.

«Предводитель содомовой толпы» походкой профессионального танцора подошел к стойке бара и элегантно присел на дальнем от меня табурете.

– Что ж, пусть будет так, – он обворожительно улыбнулся. Пробежал взглядом по изогнутым шеям пивных кранов, обратился к заправляющему баром панку. – Будь другом, налей раухбир. Пробовали раухбир? – он вновь перевел взгляд на меня. – Отличная партия вышла. Это…

– …копченое темное пиво, – неожиданно для себя перебил я хозяина этого места. – Стиль из славной Германии, кажется, западной ее части.

– Франконии, если быть точным, – подхватил он, усмехаясь. – Боже, а у нас в гостях, оказывается, совсем непростой человек. Сложно в наше время встретить настоящего знатока… знатока чего бы то ни было… А, кстати, – как бы невзначай сказал Давид, – могу ли и я узнать ваше имя? Невежливо не спросить гостя о подобном, пусть гость этот в каком-то роде непрошенный.

Врать не имело смысла. Я случайный человек во всей этой истории. Как меня не назови, роль моя глупа и нелепа. Так хотя бы видимость достоинства сохраню, назвав настоящее имя.

– Глеб…

– О! – воскликнул Давид.

Панк наполнял новый бокал карамельной субстанцией. Раздался густой запах копченого сыра, перемешенного со слабым ароматом древесных опилок. Бокал оказался прямо передо мной.

– Передай дальше, – сказал Ска.

Пальцы правой руки обхватили покатый стеклянный бок. В тот же момент панк произнес:

– Кольцо…

Я вздрогнул от хлесткого слова. Две пары глаз и дуло миниатюрного пистолета взирали сейчас на блеск золотого кольца; темная поверхность наполненной раухбиром емкости служила ему отличным фоном.

– Ах, как интересно!.. Вы женаты…

В голосе я с растерянным удивлением услышал глубокую грусть. Во взгляде Давида полыхнула странная ярость, будто он на секунду вспомнил что-то очень болезненное.

– Какое благородство для нашего времени, – задумчиво проронил он. Вновь улыбнулся, кротко, взглядом предлагая мне пододвинуть бокал; я подчинился, стараясь не расплескать драгоценный раухбир на столешницу. – Но и какая наивность! Не ручаюсь ни за одного жителя Петербурга, что тот не встал бы за вами в очередь, Глеб, и не оттрахал бы вашу драгоценную супругу как последний ублюдок. Но вряд ли вы ей позволили бы?

Давид с дерзким вызовом посмотрел на меня, и глаза мои на миг ослепли от блеска драгоценного камня в крыле его носа. Он подался навстречу, принимая из моих рук бокал с пивом, и вдруг оказался совсем близко, тихо, бархатно прошептав:

– Вот и Анна никого не хочет сама. Только лишь по моей просьбе. Послушная девочка…

Отголоски паники запульсировали в кончиках пальцев. Где-то в глубине зала утробно зевнул-зарычал огромный ротвейлер. Мы продолжали держать бокал – каждый со своей стороны. Давид внимательно смотрел на меня зелеными глазами, обрамленными густыми ресницами, словно пытаясь разгадать во мне известную только ему самому загадку.

– Что она в вас нашла?

Он хитро прищурился, во взгляде играли бесы. Глубоко вздохнув, разжав, наконец, пальцы, я как можно невозмутимее вернулся в исходное положение, огляделся по сторонам. Псина у сцены, панк за баром, хозяин бара, я и вороненая сталь пистолета. И где-то над нами в темноте коридора бродит девушка.

…А вдруг она вернулась обратно в то месиво из старой одежды? Вернулась, и ждет меня, неотвратимая…

Тряхнул головой. Ну же, нужно собраться! Участвуя в качестве одного из позирующих для полотна Босха2323
  Иероним Босх (годы жизни около1450—1516) – нидерандский художник, один из крупнейших мастеров периода Северного Возрождения; считается одним из самых загадочных живописцев


[Закрыть], легко угодить в безумие.

– Боюсь, я не совсем понимаю вопрос, – ответил я, запивая слова превосходным портером.

– Разумеется, не понимаете, – кивнул Давид, заставляя волосы на затылке совершить витиеватый кульбит. – А хотите понять?

Не дожидаясь ответа, он громко воскликнул:

– Ска, приведи, пожалуйста, сюда нашу девочку.

Панк хохотнул, в два глотка допил свое пиво. Потянулся было за оружием, но еще одна просьба Давида заставила замереть панка на месте:

– Вы не могли бы передать мне эту крошку?

Он обращался ко мне.

– Передать вам… пистолет? Я правильно понял?

Хозяин трущоб встал с табурета и направился к ротвейлеру, энергично потрепал собаку по холке. Выразительно звякнула цепь: Матрикс вскочила на лапы, облизывая морду малиновым языком. В лучах диско-шара блеснули клыки.

– Ну да, ничего сложного. Просто возьмите этот «Глок» и дайте его мне. Справитесь?

В интонации была легкая, глубоко спрятанная насмешка.

– Брат, я не думаю, что это хорошая идея, – подал голос панк. – С виду он, может, и дурачок, но мы про него ничего не знаем.

Брат?..

– Так вот сейчас и узнаем, – широко улыбнулся Давид и сделал несколько шагов в нашу сторону. Ротвейлер нехотя последовал за хозяином, принюхиваясь, шумно вдыхая воздух. Я не шевелился. Со мной играют в игру, правила которой мне не известны. Возможно, что ни правил и ни игры нет вовсе, и все это одна безумная импровизация.

– Ну же, Глеб. Допейте свой портер, если хотите, а хотите, сделайте это позже. А ты, Ска, иди. И попроси нашу дорогую Анну переодеться для танцев. Вы любите танцы? – спросил он, переводя взгляд с меня на круглую сцену.

Я действительно допил свой портер – одним затяжным глотком. Сладкая горечь понеслась по глотке прямо в желудок, еще больше заставляя тело выделять беспощадное сейчас тепло; я все еще был в верхней одежде, не считая утерянных перчаток. Осознав это, медленно стянул с головы шапку, запихнув ее в карман пальто.

– Чувство ритма мне, в общем, присуще…

Давид покачал своей обритой головой, а волосы на его затылке медленно закачались.

– Я интересуюсь, как вы относитесь к такого рода искусству, не более. И прошу разделить его созерцание вместе со мной. Моя сестра превосходно танцует.

– Ваша… сестра?..

Звякнула цепь. Давид гладил страшного пса. Панк хмуро и неодобрительно зыркнул на нас, развернулся, и по его широкой спине задвигались блики; он и в самом деле уходил; через несколько секунд мы остались втроем – я, Давид и жуткий ротвейлер. Без огромной фигуры Ска я почувствовал вдруг прилив глупого ободрения, некой мальчишеской дерзости. Всего в нескольких сантиметрах от меня лежит огнестрельное оружие, которое я имел право взять в руки. Импровизация заманивала меня в ловушку, это было очевидно, но только вот в какую?

– Да, Глеб, она моя сестра печали. Моя личная война с этим городом.

Глубокая, из какой-то самой черной бездны тоска прозвучала в этих словах. В каждой букве пряталась боль. Но глаза цвета зеленого мрамора смеялись.

– А этот Ска… Он назвал вас братом…

Камешек в крыле носа сверкнул от легкого, изящного взмаха головой.

– Мы не братья в известном смысле. Но все в этих трущобах зовут меня именно так.

– Почему?

На что я надеялся, продолжая эту бессмысленную беседу? Тянул время? – но совсем скоро сюда вернется опасный панк; убаюкивал бдительность Давида? – под его ногами лежал монстр, готовый разорвать меня на части в любой момент. Чего я вообще хотел? И впрямь схватить вороненый «Глок», наставить его на этого фрика, заставить привести меня к Анне и, минуя здесь все и вся, выбраться за пределы трущоб, сбежать с ней вдвоем в снежную ночь прямиком под сень божьего дома? Оружие имеет свойство сеять смерть; нажму ли я на спусковой крючок в случае опасности, лишу ли кого-нибудь жизни из-за тысячи чертовых евро, защищая себя, эту Анну; Софию?..

– Просто потому, что я брат своей сестры.

Змеи на правой руке Давида зашевелились. Его рот обезобразила какая-то совершенно хищная ухмылка. С нескрываемым нетерпением он вдруг сделал широкий шаг ко мне.

– Лишь несколько человек знают здесь мое имя. Знаете его и вы. И мне весьма интересно – откуда? Расскажите мне сейчас или предпочитаете сперва выполнить мою просьбу?

Это просто игра. Меня проверяют. «Глок» не заряжен, неисправен, он мог быть лишь искусной репликой. Выражение лица Давида выражало любопытство и плохо скрываемое подобие сумасшествия. Он глядел на меня как на диковинку с другой планеты; что-то во мне заставляло этого странного человека вести со мной великосветские беседы вместо того, чтобы просто приказать своему вышибале переломать мне ноги и выбросить на свалку.

…«Что она в вас нашла?»…

– Берите свой пистолет, – тихо сказал я, решаясь. Медленно обхватил матово-черную рукоять «Глока», поднял его над столешницей. Как в тумане развернулся на табурете, поднимаясь. Шею под воротом залило потом; я горел изнутри. Пистолет ничего не весил, но и не выглядел в моих руках бесполезной игрушкой. На его миниатюрном темном теле пестрели символы, буквы латиницей и арабские цифры, кажется, «AUSTRIA» и «45». Указательный палец дотронулся спускового крючка. Замер на миг. Ощутил, как давит на кожу безымянного пальца кольцо, прижатое рукояткой «Глока». На самой границе зрения, далекой и мутной, увидел смеющееся лицо. Оно ждало. Ждало чего угодно.

Ротвейлер утробно сглотнул. Звук, полный жизни, заставил сфокусировать взгляд, увидеть всего лишь в метре от себя фигуры животного и человека; живых существ. Улыбаясь, человек протянул мне руку с раскрытой ладонью. На шипах напульсника играли яркие блики. Темные пальцы дотронулись до ствола, черное дуло смотрело прямо ему в лицо.

– …постигни свою силу, Человек, не обрати ее себе во вред, так может быть лишь от любви к другому.

Вороненый «Глок» плавно поднялся в воздух, выскальзывая из ладони. Как в невесомости он замер передо мной. Я и сам чувствовал себя космонавтом, что управляет стыковкой элементов станции в открытом космосе; я не имел веса, меня не существовало на этой Земле. Все, что я ощущал сейчас это взгляд холодного, улыбающегося зеленью мрамора глаз Давида.

– Вы, верно, считаете все это блефом?

Пистолет уже был в его пятерне. Коротким движением он извлек магазин, являя мне тускло блестящий латунью патрон, и так же быстро и уверенно вернул в рукоять. Задумчиво улыбнулся.

– Он заряжен. И у него нет предохранителя, в привычном его понимании. Принцип «взял и стреляй». А вы взяли и отдали. Каков был шанс все изменить…

– Разочарованы? – язык во рту еле ворочался. Одно это слово далось с огромным трудом.

– Разочарован? Нет, что вы. Удивлен. Такова ваша стратегия, а может, вы идиот, или вам на все наплевать? Импровизация или тонкое понимание момента? Как у вас все просто и легко: прийти сюда, взбудоражить несчастную Анну, отказаться от шанса играть по собственным правилам. Вы, может, прямо сейчас мне все и расскажите, наконец? А? Удивите меня еще.

Я отступил назад, нащупывая руками табурет, водрузил на него ослабевающее тело, повернулся спиной к говорящему. Удивил ли я его этим или нет, не знаю. Нужен глоток холодного пива. Под пальто все горело от жара. Давно пора было расстегнуться здесь на все пуговицы…

«Крик» или старый добрый «вайс»? Пшеничное отупение или кислый, бодрящий вкус вишни?

Сделал выбор. Подставил чистый бокал под кран, дернул ручку. Из серебристого изогнутого пальца хлынула мутная вишневая кровь. Массивно зазвенели цепи – собачьего повода и украшения на обуви Давида. Звон быстро приближался. Я продолжал наблюдать за темно-красной жидкостью, наполняющей тусклый бокал.

– Как бесцеремонно, – голос опять смеялся, довольный и такой будто юношеский. – Вы полны скрытой энергии, Глеб, той самой животной в начале, но очеловеченной со временем жаждой хаоса. Я узнаю такое без ошибки. Страсть к деликатному разрушению. Что же, наполните и мне бокал, будьте любезны.

Не оборачиваясь, не закрывая клапан, схватил свое пиво и залпом осушил его. По губам, подбородку потекли липкие приторно-алые струйки. Вернул бокал под раздачу. Вокруг все было залито красным. В голову ударил мерклый шум, он надвигался издалека, но и как будто изнутри самой головы. Крепкий у них здесь «крик», однако, должно быть, градусов восемь-девять. С удовольствием вдруг почувствовал кислый насыщенный холод в желудке, такой, если бы у температуры мог быть вкус.

Тыльной стороной ладони ударил по крану, прекращая вишневое кровотечение: бокал переполнен, с краев стекала густая муть. Обхватил емкость, заляпывая пальцы, кольцо и подкладку рукава липкой жидкостью. Поставил перед усевшимся от меня справа Давидом.

– Прошу, – выдохнул я.

Он больше не улыбался. Вокруг глаз собрались морщинки. Растерянно, даже как-то обескураженно смотрел он на устроенный мною бардак. Я рассеянно уставился перед собой. Кажется, пора заканчивать этот балаган.

– Спрашивайте. Что вы там хотели знать?

Мы сидели рядом за залитой вишневым пивом стойкой, словно два старых друга; только один из друзей сжимал в руке оружие, а другой отрешенно изучал пустой бокал прямо перед собой. Под ними, у ножек массивных табуретов, устроился огромный ротвейлер. Одно слово, и челюсти этой зверюги сомкнутся на плоти. И слово будет Давидово, а плоть – моя.

Повернулся к своему собеседнику. Но тот хранил молчание, приглашая меня, видимо, проявить инициативу.

– Ну ладно. Все очень просто. Мне поручили совершенно идиотскую работенку в церкви неподалеку отсюда. Боюсь, рассказывая вам все это, я лишаю себя части оплаты; а может и всей суммы. А может, наоборот, сделаю все в лучшем виде, да еще и сверху добавят…

Давид успел совершить один небольшой глоток. Разлепив липкие губы, он произнес с неизменной усмешкой:

– Однако вы, Глеб, оптимист и философ. Но я прошу вас отказаться на время от мучительной тяги к рефлексии. Просто сообщите что следует. Я хочу, чтобы вы были мной поняты.

С тоской я вновь взглянул на пустой бокал. Не спрашивая разрешения, наполнил его, на этот раз пристойно и по всем канонам барного дела, дал пене немного осесть и отхлебнул приторно-кислой жидкости. Спросил:

– Сколько в нем?

Давид на мгновение опешил.

– Это наш сезонный «крик». Готовим за полгода до тридцать первого декабря. Сейчас вы пьете не совсем традиционную его версию, мы открыли одну из бочек на пробу, но оно уже хорошо, верно? Отвечая на ваш вопрос: обычно оно равняется тринадцати и девяти градусам крепости.

Я сделал еще один глоток. Покатал напиток по языку, дал ощутить его плотную текстуру небу, щекам. Коротким движением отправил в желудок. Давно я не пил такого прекрасного пива.

– Почему именно столько?

– Число не точное, возможно и меньше, но никогда не больше четырнадцати. Прихоть технолога, не более.

В глазах говорившего сверкнуло зеленое пламя.

– Надеюсь, я утолил ваше любопытство? Прошу, не испытывайте мое терпение. Скоро Ска приведет сюда Анну, но беседа и танцы плохо между собой сочетаются.

Невероятная окрыленность распирала изнутри – неизвестный технолог постарался на славу.

– В ней-то все и дело. В этой вашей любимой всеми сестре.

Мрамор в радужке треснул. Треснула и линия губ, искривленная гневом.

– В моей Анне?

Прежде чем я кивнул, открыл рот для ответа, Давид направил на меня ствол миниатюрного «Глока».

– Говори!..

Глоток. Вздох. Какой восхитительный вкус!..

– Один из прихожан соседней церкви (где мне поручили дело) считает, что его дочь насильно держат в ваших трущобах, а вы эксплуатируете ее душу и, возможно, тело. Я должен найти ее и уговорить вернуться к отцу. Вот и вся история.

Заготовленной улыбке, примиряющей, немного глуповатой, не суждено было появиться на лице – на меня взирало пламя лесного пожара из сощуренных и диких, безумно диких глаз.

– Его дочь? К отцу? Чья, сука, дочь?!

Это был и рев, и шепот одновременно. Вишневое безумие затопило разум, отвечать вновь стало сложно и опасно, напротив меня пульсировал огромной кляксой тяжело дышащий от гнева зверь.

– Я не знаю – чья. Задание дал местный священник. Говорю же, это церковь на той стороне Невского, собор Святой Екатерины. Он назвал ваше имя, предупредив, что вы, возможно, держите Анну здесь вопреки ее воле. Это все, что мне известно.

Ноздри расширились, камешек на крыле носа будто умер, не светился изнутри больше матовым светом утренней звезды. Взбесившийся змеиный клубок метнулся передо мной: это с силой схватили бокал пальцы Давида.

– То, что вы говорите, невозможно.

Хищно ощерились не по-человечески острые зубы, темная глотка приняла в себя дозу вишневой крови. Кадык на изящной, но мощной шее несколько раз взлетел и опустился, замер.