Текст книги "Содом и умора"

Чукоккала-гекаккала

Тяга к знаниям – самый невыносимый изъян в характере Марка. С той поры, как он решил заняться самообразованием, к нам в дом табунами повалили знатоки трансценденции Канта, читатели Вольтера в оригинале и пожиратели кактусов по заветам Кастанеды. Они сидят в нашей гостиной, пьют наш чай и нашу водку, заплевывают окурками нашу квартиру и презирают нас за доброту.

– У Мураками этот синдром прекрасно выписан. Ты не читал Мураками? – вытаращился на меня очередной умник по имени Феликс.

Лицо его свернулось в гримасу, будто я таракан и шевелю усиками.

– Еще один такой визит и тебя застрелю, – сказал я Марку, закрыв дверь за Феликсом, – Почему все твои друзья думают, что если ты готов слушать их бред про эскапические диалектизмы, то у твоих сожителей столько же терпения?

– Да, Филя сегодня загнул, – согласился Марк.

На диване в гостиной спал обессиленный Кирыч. Обычно, когда к нам приходят ученые зануды, он скрывается в спальне и делает вид, что его нет дома. Сегодня улизнуть не удалось. Феликс, как клещ, вцепился в него и допоздна терзал ученостями.

– Мне кажется, Филечка влюблен, – захихикал Марк, кивая на сопящие сто килограммов.

– В кого? – не поверил я.

– Ну, не в тебя же? Ты даже Кавасаки не знаешь, – прыснул Марк.

Кстати, Мураками я читал и мог бы утереть нос Феликсу – этой крысе в очочках, считающей себя первостатейным критическим светилом. Между собой, мы называем его Чуком. Главным образом потому, что у него есть Гек. Здоровый парень с таким же внушительным именем – Геракл, которое я самовольно сократил до «Гека».

Чук и Гек всюду появляются вместе. И спят, возможно, тоже. Впрочем, мне нет дела до их личной жизни. Мне и со своей проблем хватает.

– Не позвать ли нам Чука на плюшки? – задумчиво сказал я на следующее утро за завтраком.

Марк чуть не подавился бутербродом:

– А кто вчера выставил его из дома?

– Мне стало стыдно. Теперь хочу замолить вину.

– Тогда и Гека позовем, – обрадовался Марк.

***

Как и ожидалось, Чук и Гек явились минута в минуту. Они ужасно пунктуальны, если речь идет о даровой еде и выпивке.

– Привет, рыба моя золотая, – сказал Марк и, проигнорировав распахнутые объятия Чука, ринулся к его спутнику, – Давно не виделись!

Дружеские лобзания Геку, кажется, понравились. Чук хмыкнул что-то вроде «здрасте».

Вечер обещал быть интересным. Если Марк замечает привлекательный объект, то прет напролом, мало считаясь с мнением любовников. Тем более предполагаемых.

Плохое настроение Феликсу обеспечено. Я был в силах лишь довершить букет неприятных эмоций.

Где-то я читал, как одна испанская секретарша ненавидела своего шефа и плевала ему в кофе. Фармацевтическая промышленность, слава Богу, работает безотказно, благодаря чему у меня было средство лучше. «Расслабин». Без цвета и запаха. Продается без рецепта.

Я принес из кухни блюдо с тортом и кофе, уже разлитый по чашкам.

Воодушевленный радушным приемом, Гек, видимо, решил показать себя во всей красе. В отличие от своего ученого друга, он вряд ли знал разницу между «Пиноккио» и «Буратино», поэтому завел разговор соответствующий своим габаритам – о футболе. Я к бестолковой беготне за мячом равнодушен, Марк смотрел на Гека, как кролик на удава. Или как удав на кролика. Кирыч медитировал. Феликс нервно ерзал.

– Он не наш, – зашептал мне Марк, – Если бы он был наш, то не пинал бы мяч. Вот я понимаю, фигурное катание…

– Или синхронное плавание. Вчетвером, – сказал я…

Оплывая, одна за другой гасли свечи. От пирожных остались только крошки. Я устал крейсировать между гостиной и кухней, заваривая очердную порцию кофе, и привалился к теплому боку Кирыча. Не понимаю, как можно пить столько кофе на ночь. Что ночью-то делать? Впрочем, Марку нашлось бы чем заняться.

– Я Шелли читал как-то. Очень смешно, – отчитался он о проделанной работе. Марку надоело молчать в ученых компаниях, поэтому он купил томик стихов и по вечерами заучивал наизусть. Уходил с книгой к себе в спальню, и менее через минуту спал сном младенца. Если бы я был врачом, то вместо снотворного выписывал бы пациентам классическую поэзию.

– Ты имеешь ввиду Мэри Шелли? – спросил Чук голосом экзаменатора.

Марк захлопал глазами..

– Да, ее он и имеет, – пришел я на помощь, – А мне, например, эта макулатура уже не интересна. Раздавлена поездом истории.

– Вот как? – скептически заметил Чук.

– Люблю советскую литературу про детей, – сказал я, – Особенно рассказы, воспевающие простые ценности. Про «Чука и Гека», например. Очень нравится. Намедни я даже стих про них сочинил.

 
Поскаккала Чукоккала
Покаккать на скакаккалу
Прекрасную Гекаккалу….
 

– С чужого голоса поете, – дослушав, кисло сказал Феликс.

– Да, пою, – согласился я, – Пою, а не каркаю.

– …Вы пишете для неопределенной целевой аудитории, – продолжил Феликс, профессионально не обращая на внимания на колкости, – Если для детей, то «покаккала» лучше опустить. Или заменить каким-нибудь эвфемизмом. Иначе не издадут.

– Я в стол писать буду. Стану классиком посмертно. Как художник Ван Гог.

– Только ухо себе не режь, – сказал Кирыч.

– Не надо, – испугался Марк, – Ухо отрезать, это не жир отсосать.

– Как это? – спросил Гек, подозревая, видимо, неизвестные ему эротические удовольствия.

– Чтобы живота не было, – радостно объяснил Марк. Дамские глянцевые журналы, которые он любит изучать в туалете, дают неплохое представление о пластической хирургии, – Вот у тебя имеется пара лишних килограммов и пара тыщ баксов, которые ты не знаешь, куда девать. Ты идешь в клинику. И через пару часов у тебя ни жира, ни денег… Хотя по мне Гек и так хорош. Правда, ведь хорошенький?

Марк повернулся к нам с Кирычем. В конкурсе по душевной простоте он запросто мог бы отхватить первый приз.

– Кто такой Гек? – спросил Геракл.

Марк выразительно поглядел на него. «Так-так, пухлая золотая рыбка скоро пойдет на съедение», – подумал я.

– Геком тебя Илья называет. А его Чуком – сказал Марк, – Симпатичные имена. У меня в детстве была собака, которую тоже Чуком звали. Беспородная, но очень добрая. Она под трамвай попала.

Марк замолчал, скорбя об усопшей псине. Гек сочувственно хмыкнул. У Чука сделался такой вид, будто ему отдавили ногу.

– Гикнулась собачка, – без выражения произнес Кирыч.

– Нам пора, – задушенно сказал Чук и метнулся к выходу со всей возможной скоростью.

Даже «до свидания» не сказал.

***

Чук дотерпел только до станции метро «Домодедовская». На следующий день ушлый Марк узнал от Гека, что прямо в вагоне с «бедным Филечкой» случилась неприятность, и он едва не попал в милицию за нарушение общественного порядка.

– Чукоккала накаккала, – сказал Кирыч, посмотрев на меня.

Вирус

– …Добрый вечер. Сегодня в программе…, – сказал холеный мужчина в телевизоре.

Затем он отъехал в угол экрана и исчез, оставив после себя лишь голос, сообщавший новостное меню: президент на заводе, во Владивостоке – пурга, в Париже – демонстрация…

– Спокойной ночи, – нежно сказал Марк телевизору, в глубине которого спрятался его любимый ведущий, и скрылся в своей комнате.

Кирыч прибавил звук и подсел ко мне на диван.

– Думаешь, у него все в порядке? – зашептал он, кивая в сторону марусиной комнаты.

– С головой ты имеешь ввиду? Подумаешь новость! – усмехнулся я и громко продекламировал, – Маруся, скорбная главой, в домашнем мраке мне явилась и, ухнув вещею совой, вдруг крыша с треском обвалилась…

Я с надеждой посмотрел на свет, пробивавшийся сквозь щелястую дверь. Марк на провокацию не поддался. Милой сердцу свары сегодня не получится.

Я разочарованно поворочался. Диван – наследство от предыдущих жильцов – уныло заскрипел.

Он прав. Вечер обещал быть скучным. Чипсы, пиво, телевизор – рядовой мещанский набор.

Браниться с Марком было моим любимым развлечением. Чем меньше поводов, тем нестерпимей зуд посыпать его голову проклятиями. Просто так. Из вредности. Надо же тренировать вянущее злоязычие.

Марк от природы – идеальная жертва. Как взглянет своими оленьими глазами, как ресницами хлопнет, так сердце кровью обливается – как же ты живешь-то, малыш, в этом безумном, безумном мире. То, что «малыш» через сорок лет на пенсию пойдет, в расчет, как правило, не принимается. «Маленькая собачка до старости щенок», – объясняет эту странность Кирыч.

Против вечнозеленой Маруси мне, например, предъявить нечего. Кремы, маски и прочая оздоровительная дребедень помогают мало. В лучшем случае, как аутотренинг: намажешь морду белой слизью и начинаешь себе врать. Красота и молодость входят в мои поры… Еще немного и меня будут называть «деточкой», облепят подгузниками, а я буду пускать слюнявые пузыри и пребывать в сладкой увереннности, что жизнь прекрасна…

– Прекрасно…, – проговорил я вполголоса, пытаясь убедить себя, что и досуг удался.

Съеденные чипсы отложатся новой жировой прослойкой, а морщин лишь прибавится – я заранее скукожил лицо, думая о том, каким я увижу себя завтра в зеркале – на традиционном ежеутренннем осмотре: эта небольшая выпуклость над трусами еще не похожа арбуз, но когда-нибудь обязательно им станет.

– Прекрасно! Прекрасно!

На экране телевизора президент, ласково улыбаясь, жал руки людям в спецовках. На их лицах было написано такое счастье, будто им только что предложили райское блаженство. Везет. Им нет дела до арбузов.

– …Марк в последнее время сам не свой, – нахмурившись, все толковал Кирыч, – Все ночи дома. Вечера – тоже. Ему даже звонить реже стали.

– И слава Богу. Наконец-то можно вздохнуть спокойно. Мне уже надоела эта брачная карусель. То Гера, то Гек, теперь какой-то Сережа. Не жизнь, а собачья свадьба.

– Вчера полночи не спал. И стонал. Жалобно так, – Кирыч поерзал на диване, и тот вновь проявил отзывчивость – надрывно заскрипел.

– Ты-то откуда знаешь? – рассердился я, – Тебя же пушкой не разбудишь?!

Признаваться в собственной ненаблюдательности не хотелось. Ведь и правда, когда я часа в три встал воды попить, у Марка свет горел. Рыданий я, правда, не слышал. Но ложь – не в характере Кирыча. Также, как и галлюцинации.

– Смотри, что я у него в сумке нашел! – Кирыч бросил мне на колени толстый том.

Красные буквы на черном фоне кричали: «Все, что вы хотели знать о сексе, но боялись спросить». С обратной стороны фолианта на меня смотрел некрасивый тип в очках с толстой оправой и огромным шишковатым лбом – распространенная в литературных кругах порода «дохлый ботаник». Думаю, из всех таинств секса, о которых повествует «А. Кенигсберг», на практике он постиг лишь секс с самим собой.

– Не вижу криминала, – сказал я, возвращая книгу, – Мальчик наконец-то захотел понять, чем же это он занимается последние 10 лет. Взрослеет!

– Закладка лежала здесь, – Кирыч открыл книгу где-то ближе к концу.

Глава называлась «СПИД не спит».

Я растерялся.

Заказывали нерядовой вечер – нате вам, подавитесь!

– Не хочешь ли ты сказать?…

– Вот именно…

– На Владивосток обрушился буран, – сурово сказал телеведущий, заполняя паузу, – За последние часы высота снежного покрова превысила полтора метра. Движение общественного транспорта парализовано. Подробности в репортаже нашего корреспондента…

Я уставился на экран, делая вид, что меня интересует занесенный снегом город.

Значит так.

Марк вдруг записался в монахи. С нами почти не сплетничает. Вечерами сидит запершись в своей конуре. С пакетом молока!

Я напрягся.

К этому вещественному доказательству стоило отнестись с особым вниманием.

Если составлять список напитков, которые Марк не любит, то молоко наверняка займет место в самом начале – где-нибудь между монгольской водкой архи и киргизским кумысом. А теперь говорит, что молоко улучшает пищеварение и навевает приятные сны.

Что же должно случиться, чтобы так радикально изменить марусины вкусы?

Вдох – выдох, вдох – выдох. Голова чуть откинута назад, позвоночник прямой, но не напряженный. Вдох-выдох, вдох-выдох. В ситуациях, которые требуют от меня выдержки, я вспоминаю завет подруги Татьяны. Как одинокой матери троих охламонов, ей нужны железные нервы. Чтобы не сорваться на хулиганистых отпрысках, она часто пыхтит на манер роженицы.

Не помогло.

– Я этой сволочи все зубы повыбиваю, – проскрипел я, – Этому, как его, с алмазным зубом. Который Марка на дачу возил. У него же на лбу было написано: «Болен». Говорил же, не якшайся с пафосными дяденьками, доведут они тебя до могилы. Так нет. Марусе хотелось с богатеем познакомиться. Сколько продлился их роман? Неделю?

– После дачи и закончился, – сказал Кирыч.

Я скрючился в позе эмбриона, будто это мое тело грызет смертельный вирус. Диван участливо застонал.

Несправедливо! Те, кто там, наверху, распоряжается рассылкой бед и горя, трудятся без перерывов и праздников. Чего не скажешь о конкурирующей фирме, заведующей доставкой счастья.

Я решительно подошел к двери.

– Марк! Выйди на минутку. Нам с тобой поговорить надо.

За дверью послышался шорох и сдавленный писк.

– Марусенька, открой! – я попробовал сказать голосом доброй феи.

– Чего надо? – высунул Марк лохматую голову

– Не смей так с нами разговаривать! – сладким фальцетом произнес я.

Марк попытался захлопнуть дверь, но не вышло. Кирыч вытянул его наружу, как червяка из яблока.

– Сядь! – сказал я, отбрасывая сантименты.

Марк поглядел в сторону своей комнаты, но путь к отступлению был отрезан. Кирыч загородил собой дверь и для пущей убедительности воинственно сложил на груди руки.

– А теперь рассказывай! – сказал я.

– Что рассказывать? – фальшиво заулыбался Марк.

– Сам знаешь что. Давно он у тебя?

«Клянусь вести себя хорошо, любить все живое и никого никогда не обманывать! – мысленно взмолился я, – Только пусть Марк будет здоров!». Судя по его реакции, молитва не была услышан. Марк изобразил уличный фонарь – деревянное тулово, горящий лик.

– Уже неделю, – сказал он, жалко улыбаясь.

Вокруг все внезапно пришло в движение. Закачался Марк, закачался диван, на котором он сидел, и даже Кирыч, несмотря на сто его килограммов, начал мотаться из стороны в сторону, как сумасшедший маятник.

Беда приходит вот так – просто и тихо, без помпы и без приглашения. Как бедная родственница, она присаживается на край дивана и, краснея, просит воды попить, но проходит совсем немного времени, а барышня уже кладет ноги на стол и требует чего-нибудь пожрать.

Марусиного тела, например.

– От кого? – спросил я, когда комната вокруг перестала качаться.

– От Валерочки.

Что говорить дальше, я не знал? Не хватало опыта. Возникшая пауза тяготила Марка, кажется, не меньше, чем меня.

– Я сказать боялся, – зачастил он, – Думал, ты ругать меня будешь.

– Лучше некрасивая правда, чем красивая ложь, – сказал Кирыч.

– …Мне как Валерочка предложил, я вначале отказался, а потом подумал: почему бы и нет. Иногда ведь так одиноко. У тебя есть Кирыч, у Кирыча есть ты. А у меня кто? Пусть хоть он будет.

– А как же элементарные меры предосторожности? Я же тебе тысячу раз говорил! – в глазах защипало.

– Ах, Рыжик, тебя послушать, так вообще жить расхочешь! – вскрикнул Марк, – То – нельзя, это – не смей! Меня даже мама так не строила!

– Ты у какого врача был? – спросил Кирыч

– У врача? – переспросил Марк, – Ах, да у врача я тоже был. У самого лучшего! Мне его Валерочка посоветовал. Говорит, что лучшего ветеринара в городе не найти. После самого Валерочки, конечно.

Я ужаснулся. Идти к ветеринару с человеческими болячками?!

– Если он кастрирует котов, то это вовсе не означает, что он по людям спец!

– Он хвосты собакам рубит. Элитных пород! – сказал Марк.

– Завтра же пойдем в клинику! – сказал я, – Может, напутал твой врач. Любой врач имеет право на ошибку, тем более, ветеринар.

– Сегодня «позитив», а завтра «негатив», – согласился Кирыч.

– Только «позитив»! – вскрикнул Марк, – Он все знает. И про питание, и про то, как гулять. У меня даже бумаги есть!

Это как же ему жизнь опротивела, чтобы так легко ставить на ней крест?

– Кирыч! – сказал я, – Можно попросить тебя об одном одолжении?

– Ну, да!

– Ты не мог бы найти этого Валеру-бациллоносителя и повыдергать ему ноги?

– Он ни при чем! – закричал Марк, – Он мне только Джека отдал и больше ничего.

Хм, история оказалась сложнее, чем я предполагал.

Неизвестный мне Валерий, видимо, содержатель какого-то притона и впаривает простушкам, вроде Маруси, мальчиков с экзотическими именами. Конечно, Марк постеснялся поинтересоваться, а здоров ли его новый друг. Теперь пожинает плоды собственной дурости.

И мы вместе с ним.

– Подожди, – спросил я, – Так, ты от Валеры или от Джека заразу подцепил?

– Что? Кого? – растерялся Марк.

– Вирус, дурень, иммунодефицита! – истошно закричал я и от злости стукнул кулаком по дивану. Тот возмущенно взвизгнул.

– Ты совсем с ума сошел? Какой вирус, какого дефицита? Ты о чем? – взвыл Марк дивану в унисон.

– Постой, – примирительно сказал Кирыч, – Начнем сначала. Валера – это…? – он выжидательно уставился на Марка.

– Знакомый. Собачник.

– Сдает тузиков на живодерню! – догадался я и мстительно добавил, – Вот его Бог и наказал за грехи.

– Он их разводит! – выкрикнул Марк.

– А Джек это… – продолжил допрос Кирыч.

– Мальчик, вы не бойтесь, – сказал Марк, – Я брать не хотел, а потом согласился. Теперь не знаю, что делать. Ты же собак не любишь.

– Если тебе придет в голову дурная мысль завести пса, то ухаживать за ним придется мне, – сказал я.

Дальше я хотел выдать тираду на тему «Легко быть добрым за чужой счет», но осекся.

– Подожди… Джек – это… собака?

Марк кивнул.

– Обыкновенная собака? – уточнил Кирыч.

– Необыкновенная. Порода – фуззльтерьер, – заявил Марк.

Я замолчал.

В голове все перемешалось: собаки, люди, вирусы.

– …требуя повышения заработной платы. В акции протеста приняло участие около 10 тысяч человек…, – сообщал мужской голос парижские новости.

На экране дергалась огромная голова из папье-маше. Глаза выпучены, нос – крючком. Человек, несший голову на своих плечах, приплясывал и выжимал пронзительные звуки из резиновой груши, похожей на гигантскую клизму.

Я прыснул:

– Господи! А я из-за какой-то жучки сердце рву…

С хохотом я повалился на диван. От нагрузки старичок натужно закряхтел – и я оказался в клубах пыли.

– Ай, ножки подломились, – сказал Марк, – Жалость какая!

– А зачем ты это читал? – Кирыч схватил книгу про секс.

– Как зачем? – удивился Марк, – Для самообразования!

– …Мы же думали, у тебя СПИД. Ходишь бледный, как трепонема…, – все задыхался я от смеха, валяясь среди диванных обломков.

– Где? – спросил Кирыч.

– В моей комнате, – ответил Марк.

– Давно?

– Уже неделю. Показать?

– Показать.

Марк вынес корзинку и поставил на пол. Заглянув внутрь, Кирыч уверенно заявил, что Валера обманул, никакой это не терьер и тем более не фуззль:

– Помесь таксы черт знает, с чем.

– Дворянская порода, – сообразил Марк.

– Ага, – фыркнул я, – Голубых кровей.

На мой взгляд, пес был разновидностью колбасы: толстая сосиска, обтянутая черно-белой шкуркой с пятью рахитичными отростками, один из которых, украшенный пушистой кисточкой, вертелся, как пропеллер.

Новый жилец перевалился через борт корзины и тявкнул.

– Здрасте! – умилился Кирыч.

– На «Джека» он не похож, – покачал я головой, – Очень уж морда пакостная.

Щенок, повертевшись у ног Кирыча, цапнул его за штанину и с рычанием потянул на себя.

– Назовем его… «Вирусом», – сказал я.

– …На европейской части России завтра установится ясная солнечная погода…

Диваны и фазаны

– …Изумрудный! Или цвета фуксии, – уверенно заявил Марк, – яркие цвета улучшают настроение.

– Не заметил, что мне становится весело от твоей рубахи. Той – лимонно-розовой в фиолетовый горошек, – сказал я.

Мы лежали на полу в гостиной. Марк нежился под солнцем и глядел в журнал. Я спрятался в тени, чтобы солнечные зайцы не мешали думать. Уставившись в потолок, я решал две задачи. Во-первых, не содрать ли паутину с лампочки. Честно говоря, ее судьба была интересна лишь потому, что мой отчим орал бы про «свинарник» весь день, не переставая. Из застарелого чувства противоречия я решил оставить в покое шедевр паучиного ковроткачества, как минимум, до ближайшей генеральной уборки. Вторая дума была сладка, поэтому я не торопился принимать окончательное решение. Иногда ведь важна не цель, а путь к ней.

Тем более, что случай был уникальный.

Кирыч собрался поменять работу. Его не хотели отпускать и даже дали премию, надеясь пробудить у него совесть. Деньги он взял, но заявление об увольнении все-таки подал.

Конечно, можно было бы профукать нежданный излишек привычным порядком – на клубы, музыку и красное вино, но Кирыч предъявил ультиматум:

– Нам нужен диван. Если мы не купим его сейчас, то не купим никогда. Сколько можно на полу валяться?

Звучало, как крик души.

После того, как у мы сплавили старый диван на соседскую помойку, сидеть в гостиной нам оказалось не на чем. Теперь мы смотрим телевизор, как султаны – на полу, закиданном цветными подушками. Красиво, но очень непрактично – зад мерзнет, навевая неприятные мысли о простуженном мочевом пузыре или, не дай Бог, простатите. Кирыч прав, пора обзаводиться диваном. Хотя бы ради того, чтобы позднее сэкономить на лекарствах.

Чтобы не сделать неправильный выбор, Марк отыскал в своих завалах журнальную статью под названием «Цвет мой, зеркальце, скажи!» и теперь вслух зачитывал самые интересные куски.

– Желтый! Это символ спокойствия, интеллигентности. Получается путем смешивания красного и зеленого. Желтый является цветом энергетизма.

– Если мы купим желтый диван, то нам останется только дружно спятить, чтобы не обманывать ничьих ожиданий, – сказал я, с ужасом представляя себе гигантскую канарейку, которая может поселиться в нашей гостиной.

– И переезжать на поселение в «желтый дом», – поддержал меня Кирыч.

Он разместился на небольшом отдалении и любовно сортировал внезапное свалившееся на нас богатство: каждую купюру он рассматривал, разглаживал и лишь затем определял в стопку подходящего номинала.

– Если желтый цвет неприятен, то речь идет о человеке сосредоточенном, пессимистически настроенном, с которым трудно завязать знакомство, – зачитал Марк следующий пассаж.

– Зато ты, Маруся, весела за троих, – сказал я и хлопнул цветочного эксперта по заду, выбив из него облачко пыли.

– Наибольшее предпочтение желтому, – взбодрившись, продолжил он чтение, – отдают беременные женщины, ожидающие благополучного исхода родов…

– Кого рожать будем? Мальчика или девочку? – перебил я.

– Что там про другие цвета написано? – спросил Кирыч, – Про серый, например. На нем грязи не видно.

– Только через мой труп! – возмутился Марк, – Диван – не мышь, ему серым быть не обязательно.

– Мыши и белыми бывают, – сказал я.

– О! Белый?! – глаза его загорелись, – Будет шикарно!

– Еще как! – согласился я и проникновенно продолжил, – Одним прекрасным вечером ты сядешь пить чай перед телевизором, поставишь его на столик рядом с диваном. Кирыч соберется спать, встанет, опрокинет весь чай на диван, и нам останется только подарить его бедным.

– А я не буду садиться на диван, когда пью чай.

– Зачем диван, если на него нельзя садиться? – резонно заметил Кирыч.

– Точно! Давайте лучше купим попугая! – обрадовался Марк, – В зоомагазине на Чистых прудах я видел красного. Он всем говорит «здрасте».

– И стоит как целый диван? – спросил я, – Это нечестно. Почему мне никто не платит таких денег за то, что я говорю «здрасте»?

– У попугая есть гребень. Он встает дыбом, если в клетку зернышек кинуть.

– Вот увидишь, что будет с моими волосами, если мы купим птицу по цене дивана, – сказал я.

– Сейчас нам нужен диван, а не попугай, – сказал Кирыч, – Зачем спорить? Поедем в магазин и посмотрим, что там есть.

Марк кинул журнал в коробку с макулатурой.

***

– Диваны? Да, сколько угодно! – радостно отрапортовал продавец.

Его лицо казалось сделанным из резины. Оно двигалось без остановки, показывая всевозможные дежурно-положительные эмоции,

– Какие будут пожелания? Цвет? Форма? Дизайнер? Страна-производитель? Цена?

– Артемий, – строго сказал я, взглянув на карточку, пришпиленную к фирменному синему жилету, – Нам нужен хороший диван.

– Удобный, – добавил Кирыч.

– Красивый, – присоединился Марк.

– Для кого мы покупаем? – уточнил продавец, оглядев нашу троицу.

– Для нас, – не понял вопроса Марк, – Мы вместе живем.

Кирыч закашлялся.

– Ах, вы вместе? – губы Артемия разъехались в улыбке, – Понимаю-понимаю… У нас, конечно, найдется именно то, что вам подойдет.

«Можно подумать, что нам нужен какой-то особенный диван», – раздраженно подумал я, несясь галопом вслед за расторопным консультантом в дальний угол павильона.

– Нам в гостиной не на чем сидеть. Сидеть, понимаете? – на бегу пояснил я, опасаясь, что он предложит нам сексодром с отсеком для презервативов.

– Понимаю-понимаю.

– Чтобы смотреть телевизор, понимаете? – крикнул я, пытаясь не отстать.

Судя по целеустремленности, с которой Артемий бежал в выбранном им направлении, какие-то идейки на наш счет у него имелись. И, чуяло мое сердце, с нашими желаниями они вряд ли совпадали.

– Понимаю-понимаю, – повторил он и, наконец притормозил возле гигантского сооружения.

Деревянные слоны изображали подлокотники, спинка снизу была обита пурпурным шелком, а сверху состояла из темного-красного резного дерева: по джунглям бредет караван с поклажей.

– Какая прелесть! – восхитился Марк, – Как будто из дворца магараджи. Куплю себе сари! Хатуба-матуба! – заголосил он и задвигал головой, как какая-нибудь служительница храма Брахмапурти.

– Сари – это женская одежда, – сказал я вполголоса.

– В чем тогда мужики ходят? – замер Марк.

– В пончо! – сказал я первое экзотическое слово, пришедшее на ум.

– Ты думаешь, я того? – Марк покрутил пальцем у виска, – Пончо – мексиканский плащ. Или пальто. Это такой большой платок с дырой посередине…

– Нам не подходит, – сказал Кирыч, прервав лекцию по истории мексиканского костюма.

Я посмотрел на ценник и понял причину его решительности. Дешевле было бы обить всю квартиру персидскими коврами.

– Понимаю-понимаю, – закивал Артемий и вновь поволок нас сквозь мебельные залежи.

Второй диван был мечтой – но лет 30 тому назад, в мрачную пору советского дефицита. Два пухлых матраса, сшитых вместе. Учитывая то, что мебели у нас немного, а ремонт мы собираемся сделать как-нибудь потом, то этот диван мог чудесно вписаться в наши интерьеры. Эдакая ветшающая социалистическая лепота.

– Осталось купить ковер с голой женщиной и лебедями, – ухмыльнулся я.

Судя по цвету, мебель уже начала есть плесень.

Продавец съежил лоб в гармошку.

– Это классика! – сказал он и, дернув спинку, каким-то особенным способом, превратил диван в кровать.

– Будто щи варили, – сказал Марк, все еще переживая по поводу обивки.

– И тут же съели, – добавил Кирыч, – У вас нет чего-нибудь… повеселей?

– Ну, разумеется! – согласно подвигал гуттаперчевым лицом наш провожатый.

Мы прошли еще дальше и очутились перед большой буквой «Г», обтянутой темно-синей синтетикой, похожей на замшу.

– Стоит, конечно, недешево, но качество отличное, – доверительно произнес резиновый продавец и, воровато оглянувшись, добавил вполголоса, – Мы с моим бывшим когда-то точно такой взяли. Вы меня понимаете?

– Понимаю-понимаю! – закивал вежливый Марк.

Юркий Артемий просиял и, склонившись к марусиному уху, принялся шептать. Судя по всему, нечто соблазнительное: у Марка заблестели глаза, а на губах заиграла полуулыбка. С таким лицом он обычно слушает горькую повесть соседки Томочки о том, какие ей приходится делать непристойности, ублажая своего Санина. Марк сочувственно кивает, а на его лице написано, что он не против стать жертвой домашней диктатуры: «Ах, любите меня, да чтоб до крови».

– …Мы на нем такое вытворяли! – прислушавшись, разобрал я обрывок фразы, – Соседка в стенку стучала, говорила, что милицию вызовет… Знаешь, после всего, что пришлось пережить, меня уже ничем не испугаешь…

«Не повезло, – с тоской подумал я, – Сейчас он приплетет отчима, который совратил его в нежном возврасте, и первую любовь, которая, конечно, была самой большой. Друг его бросил и сейчас требует раздела имущества. А делить нечего, потому что он все отдал, чтобы погасить долги своей фирмы, которую разорили нечестные партнеры. Они, конечно, знали, что он спит с мужчинами, и выжили его из ненависти. Теперь он торгует диванами и мечтает о друге, с которым можно вместе засыпать и просыпаться».

Кирыч обошел диван кругом, зачем-то понюхал материю и заглянул под сиденье. Если бы таможенники относились к своей службе так, как Кирыч к выбору дивана, то контрабандисты остались бы без работы.

– Нашел? – спросил я.

– Что? – недовольно буркнул Кирыч, с трудом отвлекаясь от напряженной умственной работы.

– Пакет с героином! – поразился я его непонятливости.

Кирыч лег на диван и, покачавшись на ворсистой синей волне, кивнул мне. Я был с ним согласен. Такие вещи редко выходят из моды, потому что никогда в нее не входили. Прямые линии, слегка закругленные углы. Лишь гнущиеся во все стороны боковины и спинка, которую тоже можно скривить наподобие лепестка, свидетельствовали, что перед нами образчик современного диваностроения.

Артемий все курлыкал, как глухарь на току. По скучающему виду Марка я понял, что наш новый знакомый уделяет плотским удовольствиям слишком мало внимания.

– Кха-кха, – вежливо напомнил Кирыч о своем существовании.

– Ты его стукни, – подначил я Кирыча, – Может, опомнится.

Марк, поймав мой раздраженный взгляд, лишь развел руками. «Геям надо запретить работать продавцами, – подумал я, – Завидев себе подобных, они присасываются, как пиявки, и норовят пересказать всю свою жизнь – от пеленок во младенчестве до трусов актуального любовника».

Потеряв всякую надежду обратить на себя внимание, мы бросили Марка на произвол судьбы. «Это послужит ему уроком. В следующий раз будет думать, прежде чем соваться к посторонним со своим милосердием», – мстительно подумал я, отправляясь на поиски менее говорливого продавца.

Персону вне подозрений нашли за кассовым аппаратом. Женщина лет сорока с перманентом на голове смотрела на покупателей как на похитителей табуреток. Я удовлетворенно крякнул. Не было никаких сомнений: рассказы о муже-изверге и сыне-двоечнике эта инквизиторша прибережет для подруг.

Пока Кирыч излагал суровой даме свои виды на диван, я боролся с соблазном потребовать жалобную книгу. Загвоздка была лишь в том, что я никак не мог сформулировать свои претензии. Не напишу же я, что продавец Артемий пристает к покупателям с историями о неразделенной любви…

Оставив в кассе требуемую наличность, мы вернулись к вожделенному дивану.

Мальчики времени зря не теряли. Артемий уже крутил пуговицу на полотняном пиджаке Марка, на что тот игриво хихикал и потряхивал кудрями.