Текст книги "Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира"

Бюст Афины и оливковая веточка. Лекифос (масляная колба) 5 век до н. э.

 
  «Так женихов (разогнав их по горнице) справа и слева,
  Как ни попало, они убивали; поднялся ужасный
  Крик; был разбрызган их мозг, был дымящейся кровью их залит
  Пол…».
 

Расправившись с женихами и еще не отмывшись от крови, Одиссей, не откладывая дел в долгий ящик, начинает наводить порядок в хозяйстве. Для начала он спрашивает у старой служанки Евриклеи о благонадежности домашнего персонала; та с готовностью указывает на домашних рабынь:

 
  «Двенадцать из них, поведеньем развратных, не только
  Против меня, но и против царицы невежливы были».
 

Рыдающих и понимающих, к чему идет дело, служанок привели к вернувшемуся царю. Одиссей заставляет их убрать тела женихов и вычистить кровь, а потом всех вешает во дворе, на одной веревке, между стеной дома и житной башней. Покончив с невежливыми служанками, он принимается за предателей, помогавших женихам:

 
  «Силою вытащен после на двор козовод был Меланфий;
  Медью нещадною вырвали ноздри, обрезали уши,
  Руки и ноги отсекли ему; и потом, изрубивши
  В крохи, его на съедение бросили жадным собакам».
 

Вот теперь можно было появиться перед женой. Пенелопа долго не могла поверить в возвращение два десятка лет пропадавшего мужа, и Одиссею удалось убедить ее, рассказав лишь им двоим известный секрет: супружеское ложе в их спальне было устроено Одиссеем на срезе исполинской маслины, по сути, громадном пне, вокруг которого потом построили дом.

 
  «О, не сердись на меня, Одиссей! Меж людьми ты всегда был
  Самый разумный и добрый!» —
 

восклицает счастливая Пенелопа; будем снисходительны к оценке характера мужа этой немало пережившей женщины.

На том можно было бы закончить поэму: ее центральный сюжет исчерпан, герой вернулся домой, справедливость восстановлена, семья воссоединилась. Но классические законы эпического повествования требуют от рассказчика ответить на все вопросы и закрыть конфликты; в финале ситуация должна или вернуться к начальному состоянию, или прийти к новой точке покоя. Поэтому в начале последней песни мы видим прибытие душ женихов в царство Аида, где их встречают давно примирившиеся и мирно беседующие друг с другом Ахилл и Агамемнон. Отметим здесь этот интересный авторский ход: теперь не Одиссей, но истребленные им расхитители его добра спускаются в ад, возвещая бывшим товарищам по оружию, что их соратник благополучно добрался до родины и вновь царит на Итаке. В финале Одиссей с Телемахом смиряют бунт родственников убитых, и покровительствующая герою Афина Паллада возвещает его победу и мир.

В «Одиссее» нет внутреннего конфликта и нравственной проблематики выбора, зато есть множество архетипических ситуаций и виртуозное владение повествовательной формой: неузнанному герою угрожает раскрытие его тайны; в ничтожном облике скрывается великий воин или мудрец; рассказ обрывается, когда герою грозит опасность; две и более сюжетных линии сходятся вместе, повествование ведется в нескольких временных плоскостях и так далее. Это эпическая поэма не столько о людях, сколько об удивительном мире, полном загадок, фантастических открытий и приключений.

Гомеровский эпос – организующий центр, культурная ось античной литературы, вокруг которого она будет строиться, с которым будет сверяться, дискутировать, восхищаться. Без него немыслимо было бы ни развитие, ни даже само существование европейской литературной традиции, такой, как мы ее знаем. Ныне эта культурная ось почти незаметна; но и через тысячелетия, подобно Пушкину, мы порой слышим умолкнувший звук божественной эллинской речи в стихах современных поэтов, и тенью великого старца осенены лучшие из историй нашего века, построенные по законам древних эпических песен.

 
  «И море, и Гомер – всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью»[17]17
  О. Мандельштам, 1915 г.


[Закрыть].
 

Глава 3
Лирика древней Эллады

Вся культура, социальная или художественная, основывается на культе, исходит из него и обуславливается им. Все искусство точно так же имеет истоком метафизическое, его древнейшие акты – это повествование о возникновении мира, рождении богов, заклинания и молитвы. Настоящий художник всегда прорицатель и маг, и это явно или бессознательно ощущало общество во все времена, определяя особое отношение к людям искусства. В представлении обывателя поэт должен быть отделен от мира – позолоченными стенами башни из слоновой кости, эксцентричным чудачеством, но лучше болезнями, бедами, нищетой, сумасшествием, чтобы соответствовать своей роли шамана, юродивого, подвижника, мученика, и чтобы давать возможность самому обывателю удовлетворенно произнести: «Ну, я, конечно, не гений, зато…». Поэту могут простить пьянство и беспорядочную личную жизнь – он же поэт! – но никогда не простят заурядности; оказаться в одном житейском ряду со своими поклонниками – потерять статус волшебника и творца.

Само слово поэзия происходит от греческого ποίησις, что означает буквально творчество, созидание, любой акт творения. С этой точки зрения, Сотворение Мира есть высший поэтический акт, совершенный первым Творцом.

Древнегреческая поэзия родилась из обрядов архаических культов, доисторических религиозных песнопений, которые через столетия превратились в тексты для праздничного хорового исполнения на торжествах, посвященных богам и героям. Самые древние из дошедших до нас античных поэтических произведений – это именно хвалебные гимны, авторство которых приписывается Гомеру и Гесиоду. Такие гимны пели хором; собирательный термин мелика, от слова μέλος, то есть напев, относится именно к таким самым первым стихотворным текстам. Само собой, что исполнение не обходилось без музыкальных инструментов: древнейших барабанов, флейт и струнных кифар, то есть лир, которые в итоге и дали название для целого рода литературы – лирика. Впрочем, эпические поэмы тоже не читались, а пелись: мотив помогал подбирать слова в стихотворный размер и легче запоминать текст.

Обрядовое хоровое пение – всегда про общее и коллективное: веру в богов, обряды и праздник. Та лирика, которую мы сейчас знаем – про частное, она рассказывает о личных размышлениях и переживаниях. Считается, что это – высший уровень развития искусства слова, возникающий тогда, когда появляются поэты, умеющие не только рассказывать о событиях, но и передавать оттенки мыслей и чувств, и читатели-слушатели, способные сопереживать и сочувствовать, испытывающие потребность к такому сопереживанию, ибо следить за сюжетом занимательной истории гораздо проще, чем настраивать свой внутренний душевный камертон созвучно музыке стиха. Появление лирики – это отражение естественного процесса культурной эволюции от коллективного архаического к новому личному, маркер начала перехода от мифологической к гуманистической системе ценностей.

Ведь откровенно говорить о своих чувствах – это очень-очень человеческое.

Произведения такой новой лирики авторы сами исполняли соло, под аккомпанемент семиструнных кифар. Древнегреческие поэты были настоящими рок-звездами своего времени, а их слава уж точно была не меньше, чем у знаменитейших «монстров рока» ХХ века: изображения античных лириков еще при их жизни украшали вазы и скульптурные барельефы, их частная жизнь становилась предметом громких скандальных сплетен, а после смерти на родине в их честь воздвигали жертвенники, как богам и легендарным героям.

Александрийские филологи, которым мы обязаны множеством дошедших до нашего времени произведений античной литературы, и которые, в том числе, ввели в литературоведческий обиход сам термин лирика, еще в III в. до н. э. составили канон из девяти древнегреческих поэтов, достойных изучения – сейчас его назвали бы ТОП-9. В него вошли авторы как хоровой, так и сольной лирики. Хоровая представлена такими поэтами, как Алкман, Стесихор, Ивик, Симонид, Пиндар, Вакхилид. Ни в коей степени не умаляя масштаб талантов этих прославленных гимнографов, мы обратим внимание на мастеров сольной лирики: Сапфо, Алкея и Анакреонта.

Судьба их поэтических текстов сложилась крайне неблагополучно. До наших дней дошло чрезвычайно мало полных – или тех, которые можно считать полными – произведений. Большинство сохранились только в виде фрагментов, порой очень малых, в одну-две строки: отрывки из грамматических упражнений для школы, случайные цитаты, упоминания в других текстах или даже в частных письмах. Самый большой урон письменному наследию античной поэзии нанесли разрушение и пожар Александрийской библиотеки в III в. н. э., во время карательных походов в Египет римских императоров Аврелиана и Диоклетиана; кроме того, исчезновение некоторых греческих диалектов сделало затруднительным перевод и дальнейшее сохранение текстов на беотийском и эолийском наречии, а доминирование христианства, в целом лояльно относившегося к эпосу или драме, не способствовало бережному отношению к древней лирике, полной греховных идей и переживаний.

Впрочем, это не помешало древнегреческой поэзии снова обрести популярность в Европе в период Ренессанса и во многом определить развитие классической лирики последующих культурных эпох. В России произведения античных авторов стали известны с XVIII века, когда первые переводы Анакреонта представил публике Антиох Кантемир. Сегодня для русскоязычных читателей, вероятно, самым полным собранием стихов древнегреческих авторов является сборник «Эллинские поэты» в переводах В. Вересаева. Он открывается гимнами Гомера и поэмами Гесиода, а сразу за ними следуют произведения одного из самых известных античных поэтов, не включенного александрийскими филологами в перечень уважаемых авторов, но невероятно популярного при жизни и после смерти, язвительного хулигана и чувствительного лирика, воина и бродяги – Архилоха.

Он родился то ли в 680, то ли в 690 году до н. э.: когда речь идет про VII в. до н. э., десятилетие – более чем допустимая погрешность. Его родиной был остров Парос – мраморная глыба в Эгейском море, чуть прикрытая скудной почвой, один из множества островов Кикладского архипелага. Сто лет спустя Парос станет основным поставщиком мрамора для величественных дворцов и храмов по всей Элладе, а во времена Архилоха тут жили в основном тем, что ловили рыбу, пасли коз и кое-как выращивали виноград. Население вряд ли превышало две-три тысячи человек, но и тут имелись свои элита и простолюдины. Архилох был незаконнорожденным сыном местного аристократа: его отец происходил из рода жрецов Деметры, которую очень почитали на острове: престижа ради местные утверждали, что именно здесь богиня узнала о похищении своей дочери Персефоны, и наверняка даже могли бы показать точное место, где это произошло. Мать поэта была рабыней из Фракии, исторической области на территории современной Болгарии; такое происхождение сохраняло право быть свободным гражданином, но почти не оставляло возможностей для социального развития. Пасти до конца своих дней коз на родном Паросе Архилох не желал и поэтому стал наемником-копьеносцем, выбрав полную риска и приключений жизнь профессионального воина. О ней он пишет в значительной части из дошедших до нас примерно 120 отрывочных фрагментов стихов. Вот, к примеру, чем добывает свое пропитание солдат-наемник:

 
«В остром копье у меня замешен мой хлеб.
И в копье же – Из-под Исмара вино.
Пью, опершись на копье»[18]18
  Здесь и далее стихи Архилоха мы читаем в переводе В. Вересаева.


[Закрыть].
 

Греческая рабыня. Фотография 1851 г.

А вот – разудалое, витальное, из морского похода:

 
«Чашу живее бери и шагай по скамьям корабельным.
С кадей долбленых скорей крепкие крышки снимай,
Красное черпай вино до подонков.
С чего же и нам бы
Стражу такую нести, не подкрепляясь вином?».
 

Или мрачно-ироничное, цинично-солдатское:

 
«Мы настигли и убили счетом ровно семерых:
Целых тысяча нас было…».
 

Архилох всего на семьдесят лет младше Гесиода, а значит, если принять за истину исторические легенды, то и Гомера. Он рядовой гомеровских войн, пехотинец Агамемнона; он один из тех безымянных ахейцев из «Илиады», которые держали щитами строй, пока вожди и герои, сходясь в поединках, обменивались величественными фразами и могучими ударами копий; это кровью таких, как он, были забрызганы до самых осей колесницы царей, и таких истреблял без счета Ахилл в водах Скамандра или Гектор у стен укрепленного лагеря. Слова Архилоха – это голос простого копейщика, дерущегося на чужой войне, и он говорит нам что-то совсем не похожее на торжественные речи властителей и полководцев:

 
«Носит теперь горделиво саиец мой щит безупречный:
Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах. Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает
Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть».
 

Архилох четырьмя строчками разбивает шаблонное представление об архаике как времени монолитного торжества некоей единой духовной традиции, сложенной, будто стена, из незыблемых ценностей. «Со щитом или на щите», – сакраментально провозглашает стандарты доблести знаменитый спартанский афоризм; «пропади он пропадом, этот щит, который мешал убегать с поля боя», – отвечает на то Архилох. Это слова реального воина, из плоти и крови, а еще – человека, ставящего бесценную жизнь выше навязанных условностей так называемой чести и социальных доктрин.

Впрочем, не только социальных. Став свидетелем солнечного затмения и того смятения, в которое погрузило это явление очевидцев, Архилох написал:

 
 «Можно ждать, чего угодно, можно веровать всему,
Ничему нельзя дивиться, раз уж Зевс, отец богов,
В полдень ночь послал на землю, заградивши свет лучей
У сияющего солнца. Жалкий страх на всех напал.
Все должны отныне люди вероятным признавать
И возможным.
Удивляться вам не нужно и тогда,
Если даже зверь с дельфином поменяются жильем
И милее суши станет моря звучная волна
Зверю, жившему доселе на верхах скалистых гор».
 

Вместо характерной для мифологии стройной, герметичной картины вселенной, где все уравновешено и объяснено правилами, Архилох предлагает открытый взгляд на полный невероятных загадок, удивительный и прекрасный мир. Истинное искусство вообще не терпит детерминизма и любых попыток втиснуть человеческий дух в системные рамки; оно не пытается наставлять или осуждать, зато вполне способно вдохновить, поддержать, ободрить и научить «как не бояться и делать, что надо»[19]19
  «Мои читатели», Н. Гумилев, 1920 г.


[Закрыть]. Вот и Архилох, как настоящий поэт, в лирических строках обращается к своему сердцу, но через него, на самом деле, ко всем читателям-слушателям:

 
 «Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой,
Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!
Пусть везде кругом засады, – твердо стой, не трепещи!
Победишь – своей победы напоказ не выставляй,
Победят – не огорчайся, запершись в дому, не плачь,
В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй.
Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт».
 

Архилох при жизни был несомненной знаменитостью, и про него существует множество и прижизненных, и посмертных легенд. Некоторые из них откровенно мифического свойства: например, что дельфийская пифия предрекла отцу Архилоха рождение великого сына, или, что музы подарили маленькому Архилоху лиру в обмен на одну из коров, которых он пас. Есть и впечатляющая история о силе его поэтического слова: после того, как граждане Пароса презрительно отозвались о сочиненном Архилохом гимне Дионису, все мужское население острова поразила безнадежная импотенция, которая прошла только тогда, когда критиканы извинились и взяли свои слова обратно.

Разумеется, хватает рассказов и про личную жизнь: например, через тысячелетия дошла до нас сплетня о любви Архилоха к некоей гетере по имени Пасифила – как по-разному можно войти в вечность, о боги! Еще более известна история о неудачном сватовстве Архилоха к некоей Необуле, дочери состоятельного гражданина Пароса: он не то сначала пообещал, а потом отказался выдать дочь за поэта, не то попробовал подсунуть не слишком красивую старшую сестру вместо хорошенькой младшей – как бы то ни было, свадьба не состоялась. Обманутый Архилох разразился чрезвычайно непристойными и язвительными эпиграммами – это правда! – выставив и отца, и его дочерей таким посмешищем перед земляками, что все трое не вынесли поношений и удавились – а вот в достоверности этого есть много сомнений.

Трудно сказать, чего в таких легендах больше: вымысла или правды, наивной веры и суеверного страха перед магией поэтических слов или отражения реальной резкости и злоречия, свойственных при жизни поэту. Достоверно мы можем опираться лишь на стихи. В тех из них, что с известными допущениями мы можем назвать любовной лирикой, Архилох действительно бывает чрезвычайно откровенен и даже груб:

 
«…И груди стал я трогать нежно пальцами,
Явлена юная плоть, заманчивые прелести,
И к телу прижимаясь столь прекрасному,
Жизненный сок я исторг, лаская кудри светлые».
Или вот, житейское наблюдение:
«Часто копишь, копишь деньги, – копишь долго и с трудом,
Да в ***[20]20
  Интеллигентный Вересаев написал тут «живот».


[Закрыть] продажной девке вдруг и спустишь все дотла».
 

Русский поэт и переводчик Сергей Шервинский замечательно сказал однажды: «Никакой лиры не можем мы представить себе в руках Архилоха, только резкую фригийскую дудку <…> так и видишь, как он своей мускулистой ногой притоптывает на каждом сильном слоге…». Это очень выразительный образ, таким и видится Архилох через века; но вот мы переворачиваем страницу, и…

 
«Своей прекрасной розе с веткой миртовой
Она так радовалась.
Тенью волосы
На плечи ниспадали ей и на спину…»
 

…и кажется, что это исполнено все же с лирой в руках. Эту картинку можно рассматривать бесконечно, словно старинную нежную акварель: минуло почти три тысячи лет, а перед нами – вот, живая, настоящая девушка, радуется цветку и веточке мирта. Лирика не работает с придуманными чувствами; можно быть совершенно уверенным, что в этих строчках отражается отсвет какого-то чудного мгновения, моментальную зарисовку которого мы, читатели, затаив дыхание, открываем, как артефакт.

Архилох был убит в мимолетной междоусобице с соседним островом Наксос, который от Пароса отделяет пролив шириной всего в шесть километров. Это случилось в 640 г. до н. э., когда поэту-воину исполнилось то ли 40, то ли 50 лет. Истории известно даже имя его убийцы; мы также знаем, что это не прошло для него без последствий: желая очиститься от пролитой в сражении крови, злосчастный воин совершил паломничество в Дельфы, но был изгнан оттуда и проклят.

Боги не прощают убийство поэтов.

В начале V в. до н. э. на Паросе, уже торгующим своим мрамором со всей Грецией, прославленном и благополучном, гордые граждане поставили жертвенный алтарь Архилоху. Впрочем, ему, при жизни равнодушному к хвале и клевете, это было бы, скорее всего, безразлично:

 
«Если, мой друг Эсимид, нарекания черни бояться,
Радостей в жизни едва ль много изведаешь ты».
 

Теперь перенесемся с маленького каменистого Пароса на двести с небольшим километров к северо-востоку, на другой остров – Лесбос, значительно больший размерами, куда более могущественный и богатый. Здесь через десять лет после смерти воинственного Архилоха родился поэт совсем иного душевного склада, единственная женщина в александрийском почетном списке лириков, изысканная, задумчивая и страстная Псапфа, более известная нам как Сапфо.

Она появилась на свет в городе Митилене, что на острове Лесбос, в 630 г. до н. э., в многодетной, приличной и обеспеченной семье «нового эллина» из торговой аристократии. Вероятно, поэтический талант у тихой домашней девочки проявился довольно рано, и с юных лет она писала гимны для хора, выступавшего на празднике в честь Артемиды, прекрасной богини-девственницы, покровительницы острова Лесбос.

Сапфо избегала участия в бурной общественной жизни полиса, хотя на довольно либеральном Лесбосе женщины имели такую возможность, и вовсе не касалась политики. Несмотря на это, как часто бывает, политика коснулась и ее: из-за государственного переворота и последовавшей ожесточенной борьбы за власть семья Сапфо была вынуждена бежать с родного острова. Около двадцати лет Сапфо прожила на Сицилии, в греческой колонии Сиракузы; там вышла замуж, родила девочку – увы, и ребенок, и муж вскоре умерли. Сапфо возвращается в Митилену и организует фиас: нечто среднее между музыкально-поэтическим кружком и закрытым женским клубом, где под руководством Сапфо и покровительством самой Артемиды девушки из благородных семей готовились к вступлению в брак, но не при помощи курсов по домоводству, а развиваясь эстетически и духовно.

Сапфо. Фреска в Помпеях, Древний Рим, I век.

Акрополь, Греция. Деталь с изображением Кариатид. Фотография Ок. 1870

Мы категорически не приветствуем пристрастный досмотр ящиков с нижним бельем художников и поэтов, если только они по какой-то причине не решились сами выставить его на всеобщее обозрение. Но, к сожалению, говоря о Сапфо, невозможно избегнуть темы ее личной жизни, если уж так сложилось, что слухи и домыслы о ней прославили в веках Псапфу из Митилены больше стихов, и даже имя ее родного острова дало название женской гомосексуальности.

Собрание сочинений Сапфо, составленное александрийскими филологами, включало девять больших папирусных книг. Платон называл ее десятой музой, но еще в античности значительную часть публики – той самой, нарекания которой Архилох советовал не бояться, – интересовали главным образом сексуальные пристрастия поэтессы. Закрытый характер девического сообщества, которым руководила Сапфо, и откровенная чувственность ее стихов разжигали любопытство и давали пищу для непритязательного фантазирования, так что в невероятных сплетнях нехватки не было. Некоторые походили на романтические легенды: например, история о страстной влюбленности уже немолодой Сапфо в юного красавца-моряка Фаона, безразличие которого довело в итоге поэтессу до того, что она бросилась в волны Эгейского моря. Эта новелла имеет явные черты мифов об Афродите, в которых Фаоном звали некоего перевозчика, которому благоволила богиня любви. Другие новеллы имели черты авантюрной непристойности, как рассказ о брате Сапфо по имени Харакс, который привез из Египта купленную там за большие деньги куртизанку Родопу; увидев ее, поэтесса якобы воспылала к ней такой страстью, что брат был вынужден бежать прочь с Лесбоса вместе с упомянутой Родопой. Эта история получила распространение благодаря римскому писателю Апулею, жившему на шестьсот лет позже Сапфо, и явно не столько передававшему слухи, сколько приложившему к делу свой талант сочинителя. До сих пор в популярном литературоведении изучение творчества Сапфо зачастую сводится к гаданию на стихах, кто с кем жил, что и кому купил и к кому ревновал, как будто это лишь и является предметом творческого вдохновения первой женщины-поэтессы мировой литературы.

Лирика помогает нам, учит нас понимать свои чувства и говорить о них. Мы выбираем из множества поэтов тех, кто созвучен нашей душе, и говорим их словами, когда не хватает своих. Сапфо стала первой, кто дал слово и голос тысячам женщин, научив говорить о любви и не бояться этого делать:

 
«Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Перед тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос
И прелестный смех. У меня при этом
Перестало сразу бы сердце биться:
Лишь тебя увижу, – уж я не в силах
Вымолвить слова.
Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный.
Потом жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.
Но терпи, терпи: чересчур далеко
Все зашло…»[21]21
  Стихи Сапфо мы тоже читаем в переводе В. Вересаева.


[Закрыть].
 

Она нашла красоту ни в эпических подвигах, ни в могуществе и славе богов, вообще, ни в чем внешнем – но во внутренних, сокровенных человеческих чувствах, оттенки которых Сапфо описывала, как никто до нее:

 
«Нет, она не вернулася!
Умереть я хотела бы…
А прощаясь со мной, она плакала,
Плача, так говорила мне: «О, как страшно страдаю я. Псапфа!
Бросить тебя мне приходится!» Я же так отвечала ей:
«Поезжай себе с радостью
И меня не забудь. Уж тебе ль не знать,
Как была дорога ты мне! А не знаешь, так вспомни ты
Все прекрасное, что мы пережили:
Как фиалками многими
И душистыми розами,
Сидя возле меня, ты венчалася,
Как густыми гирляндами
Из цветов и из зелени
Обвивала себе шею нежную. Как прекрасноволосую
Умащала ты голову
Миррой царственно-благоухающей,
И как нежной рукой своей
Близ меня с ложа мягкого
За напитком ты сладким тянулася».
 

Все это звучит сегодня немного наивно, немного слишком на современный вкус, но очень трогательно и как-то житейски понятно: ты так плакала, так плакала, когда уезжала, обещала вернуться, вспоминала, как много нас связало вместе – а потом уехала, да и позабыла вовсе…

Именно благодаря творчеству Сапфо само понятие лирики стало прочно ассоциироваться прежде всего с описанием любовных переживаний; и если с течением времени порядком истасканное массовой культурой слово «любовь» стало практически синонимом полового влечения, то в поэтических текстах восхитительной Псапфы из Митилены это нежное и возвышенное чувство, позволяющее достучаться до небес:

 
«Мне не кажется трудным до неба дотронуться…».
 

Немудрено, что и боги откликаются лирическим строкам Сапфо: вот она жалуется на то, что ее чувства не находят взаимности, и Афродита немедленно спешит ей на помощь:

 
«В ком должна Пейто, укажи, любовью
Дух к тебе зажечь? Пренебрег тобою
Кто, моя Псапфа?
Прочь бежит? – Начнет за тобой гоняться.
Не берет даров? – Поспешит с дарами.
Нет любви к тебе? – И любовью вспыхнет,
Хочет не хочет».
 

Мы никогда не узнаем, какого рода отношения связывали немолодую бездетную вдову, управляющую поэтическим клубом, с ее юными воспитанницами. В произведениях Сапфо встречается множество нежных и страстных строк, адресованных Гермионе, Гиринне, Миасидике, Аттиде, Тимаде, Анактории, Гонгиле, Пандиониде – имена учениц обессмертила слава наставницы. К ним обращены и довольно пространные стихотворения, и шуточные короткие строки:

 
«Что колечком своим так гордишься ты, дурочка?»,
 

и простые учительские наставления:

 
«Если бушует гнев в твоем сердце,
Оберегай язык свой от лая».
 

Но надо ли нам это знать, был ли фиас Сапфо пансионом для благородных девиц под управлением разумной и талантливой директрисы, как представляли его в колледжах Викторианской эпохи, или приютом для безудержных оргий разнузданных лесбиянок, как видели дело любители горячих сплетен от Рима до Аттики? Чем обогатит нас такое знание? В вечности с нами останутся полные мысли и чувства стихи, над которым не властны ни пересуды, ни время:

 
«Луна и Плеяды скрылись,
Давно наступила полночь,
Проходит, проходит время, —
А я все одна в постели.
 
 
Те, кому я
Отдаю так много, всего мне больше
Мук причиняют…».
 

В конце концов, каждый видит лишь то, что способна увидеть его душа. Христианский писатель II в. н. э. Татиан в «Слове к эллинам» охарактеризовал творческое наследие поэтессы таким образом: «Сапфо, блудливая бабёнка, помешавшаяся от любви, воспевает даже свой разврат» – риторика пугающе узнаваемая и современная. Во многом благодаря такому отношению со стороны господствующей идеологии от девяти томов собрания сочинений Сапфо осталось около 170 отрывочных фрагментов, собранных исследователями по цитатам в произведениях других авторов, в грамматиках и на ранних папирусах.

Сапфо прожила благополучную и относительно долгую жизнь, полностью посвященную творчеству и ученицам, и тихо скончалась в 570 г. до н. э. в возрасте около 60 лет. Она не была единственной поэтессой Эллады; древнегреческая лирика знает много славных женских имен: Эринна с острова Телос, от которой осталось лишь имя, 50 поэтических строк и загадка ранней трагической смерти всего в 19 лет; развеселая Праксилла из Сикиона, известная множеством застольных песен; Коринна из Беотии, учительница прославленного Пиндара, которую называли десятым лириком; наконец, воинственная Телесилла из Аргоса – это она после поражения аргосского войска от спартанцев собрала ополчение из стариков, женщин, подростков, рабов, вообще всех, кто мог носить оружие, и атаковала спартанцев, и заставила их отступить – вот была бы подруга для Архилоха! Но только Сапфо вошла в историю литературы не только как самая известная из античных поэтесс, но и как родоначальница любовной лирики, рядом с которой даже знаменитый Алкей был лишь ее современником и земляком.

Мы уже упоминали, что Лесбос на рубеже VII и VI вв. до н. э. был довольно открытым и либеральным полисом, где бурлила общественно-политическая жизнь и процветали искусства. Если Сапфо принципиально отвергала первое, всецело сосредоточившись на втором, то Алкей одинаково ярко проявил себя и как поэт, и как гражданин.

Он родился примерно в 630–620 г. до н. э. и, вероятно, был представителем старого аристократического рода. Еще мальчишкой он помогал старшим братьям в свержении местного тирана. Позже принял участие в войне с Афинами за обладание портом Сигей у входа в пролив Геллеспонт, правда, особенной славы в боях не сыскал: известно, что в одном из сражений Алкей, бросив оружие, бежал с поля битвы – поступок, который осудили его современники, но который точно одобрил и понял бы Архилох. Он участвовал в гражданских конфликтах и борьбе аристократических семей за власть и влияние, вдохновлял единомышленников, дважды был изгнан, дважды вернулся, так что воинственные мотивы едва ли не чаще всего встречаются в его творчестве:

 
«Медью воинской весь блестит, весь оружием убран дом —
Аресу в честь.
Тут шеломы, как жар, горят, и колышутся белые
На них хвосты…
Есть булаты халкидские, есть и пояс, и перевязь —
Готово все. Ничего не забыто здесь – не забудем и мы, друзья,
За что взялись»[22]22
  Перевод В. Иванова.


[Закрыть].
 

Если Архилох – это балагур-пехотинец, сочиняющий терпкие рифмы между боями, чтобы порадовать сослуживцев, то Алкей явно музицирует и поет в офицерском собрании. Его строки выверены, плотно пригнаны одна к другой и лишены той вольной небрежности, которая обыкновенно присуща живому лирическому слову:

 
«Под взметом ветра новый взъярился вал.
Навис угрозой тяжких трудов и бед.
Натерпимся, когда на судно
Бурно обрушится пенный гребень.
Дружней за дело! И возведем оплот,
Как медной броней, борт опояшем мы,
Противоборствуя пучине,
В гавань надежную бег направим.
Не посрамим же трусостью предков прах,
В земле под нами здесь упокоенных:
Они воздвигли этот город
На благоденствие нам, потомкам.
Но есть иные – люди, не властные
В своих желаньях. Темным страстям служа,
Их опозоренные руки
Предали город рукам таким же»[23]23
  Здесь и далее перевод Я. Голосовкера.


[Закрыть].
 

Так же обстоятельно и с некоторым пафосом, как ободряет друзей, Алкей обличает врагов, стыдит безмолвствующий народ и зовет сограждан к борьбе: