Текст книги "Елизавета Петровна. Наследница петровских времен"

Глава четвертая
Годы ожидания

В Москве Елизавета Петровна проживала в Китай-городе, на Ильинской улице, в доме, некогда принадлежавшем роду Шеиных. В Петербурге облюбовала квартал на отшибе Миллионной улицы, напротив Красного канала и Царицына луга (ныне Марсово поле). В двух дворцах братьев Нарышкиных – Александра и Ивана Львовичей – поселилась сама. Обслуживающий персонал разместила в доме барона В.П. Поспелова. Со стороны Миллионной с цесаревной соседствовал граф Савва Лукич Рагузинский-Владиславич, со стороны Мойки – осиротевший двор А.И. Румянцева.

В историографии принято рассматривать восемь петербургских лет (1732–1740) как период беспросветной опалы и перманентной угрозы очутиться в монастыре или где похуже. Это не совсем правильно. В отличие от предыдущей четырехлетки, эти две прошли вполне безмятежно. При всем желании Анны Иоанновны поквитаться с двоюродной сестрицей, поделать она ничего не могла. Растущая популярность соперницы мешала уничтожить ее, как Шубина, простым росчерком пера. Прибегнуть к клевете не считал целесообразным Бирон, советовавший бить наверняка, то есть при наличии прямых улик заговорщической деятельности цесаревны. Однако, к досаде императрицы, та вела себя на редкость верноподданнически и даже повода к серьезным подозрениям не давала.

Несколько раз царица срывалась, цепляясь за какую-либо мелочь. Вот 17 (28) апреля 1735 г. велела шефу Тайной канцелярии А.И. Ушакову нагрянуть с обыском на квартиру Ивана Петрова, регента певчих Елизаветы, а потом и его хорошенько расспросить о том, чем там они занимаются. Очевидно, государыня от кого-то услышала о театральных забавах при «малом дворе» и подумала, что без политических аллюзий и намеков на той сцене не обходятся. Не должны обходиться. Потому и ворвались на рассвете 18 (29) апреля в жилище Петрова на Греческой улице Адмиралтейского острова ушаковцы во главе с командиром. Хозяина не застигли. Опечатав найденные бумаги, послали команду на Смольный двор, куда тот уехал в свите цесаревны. Арестованный регент просидел под караулом три недели, до 9 (20) мая, после чего вышел на свободу. Среди нотных тетрадей, писем и книг попалось два сомнительных листка – воспевание анонимного лица, возведенного «на престол россиския державы», и отрывок из пьесы с упоминанием некой принцессы Лавры. Следствие выяснило, что воспевание посвящено Анне Иоанновне, а принцесса Лавра «во образи богини» – героиня пьесы, то ли сочиненной, то ли списанной откуда-то фрейлиной М.Е. Шепелевой, ныне Шуваловой, еще в Москве.

Достоин примечания факт отправки этих листков на экспертизу архиепископу Новгородскому Феофану Прокоповичу. Тем самым императрица подчеркивала собственную беспристрастность и объективность обвинений, если таковые будут. Глава Синода, между прочим, счел оба документа невразумительными и требующими доследования. В итоге надежды на громкий процесс не оправдались, и государыне пришлось вновь затаиться до какой-нибудь иной оказии. Как ни странно, «оказия» существовала и давно, причем прямо под носом у царицы. Ведь ей надлежало Ушакова направить не на Греческую улицу к бедному регенту Петрову, а во дворец на набережной Красного канала, чтобы изучить книжные шкафы в кабинете цесаревны. На их полках и скрывалась подлинная сенсация: «веселая» принцесса штудирует историю европейских монархий! Закономерен вопрос: Зачем? С какой целью? Готовится опробовать на российской почве опыт Вильгельма III Оранского или Жуана IV Браганского по законному свержению «законных» государей (в Англии 1688 г. и Португалии 1640 г.)?! Чем не улика – сотня-другая фолиантов о прошлом Британии, Франции и Испании? Все же очевидно, ибо как-то иначе и убедительно обосновать присутствие в доме потенциальной конкурентки подобной коллекции невозможно.

Вряд ли Елизавета Петровна хранила уникальное собрание не на виду, в потаенной комнате. А хотя бы и в потаенной. Библиотека же комплектовалась при содействии многих людей. Кто-то покупал книги в московских и петербургских лавках, другие привозили из-за границы, третьи презентовали или одалживали на время почитать. Люди-то в основном образованные и не низкого ранга, понимавшие, что к чему. И никто не донес, не шепнул императрице, где надо искать. Среди прочих глава канцелярии Академии наук и первый библиотекарь страны Иван Данилович Шумахер. С его же согласия камер-юнкер М.Л. Воронцов 8 (19) октября 1734 г. расписался в библиотечном формуляре Анны Леопольдовны за выданную ему для госпожи книгу на французском языке «Государи Италии по старым хроникам»…

Или миссис Джейн Рондо, урожденная Гудвин, супруга двух британских резидентов в России – Томаса Уарда и Клавдия Рондо. 23 ноября (4 декабря) 1731 г. молодая женщина (тридцати лет), вдова первого, вышла замуж за второго и по приезде в Санкт-Петербург быстро сблизилась с обаятельной цесаревной. В письме в Англию близкой подруге ею составлен такой портрет Елизаветы: «Дочь Петра I – красавица. Она очень бела. У нея не слишком темные волосы, большие и живые голубые глаза, прекрасные зубы и хорошенький рот. Она расположена к полноте, но очень мила и танцует так хорошо, как я еще никогда не видывала. Она говорит по-французски, по-немецки, по-итальянски, чрезвычайно веселаго характера. Вообще разговаривает и обходится со всеми вежливо. Но ненавидит придворныя церемонии».

Письмо не датировано. Судя по контексту, относится к середине – концу 1732 г. В портрете пока нет ничего выбивающегося из привычного образа цесаревны, легкомысленной и ветреной светской дамы. Кроме одного – владения итальянским языком. С чего бы это? Какая нужда пробудила к нему интерес у той, которую вроде бы ничего с Италией и итальянцами не связывало. Да и в России той поры об итальянцах знали разве что по газетам, шедеврам архитектуры, редким вояжерам и артистам первой гастролировавшей на Руси труппы комедии дель’арте, дебютировавшей в Москве в феврале 1731 г. Едва ли увлечение театром заставило цесаревну засесть за итальянскую грамматику. Сюжеты незамысловатых пьес переводились. Пение всем нравилось в оригинальном исполнении.

Было что-то другое, ради чего стоило посвятить немало часов зубрежке вокабул и в чем не мог помочь никакой переводчик. История Италии. Ведь в библиотеке Елизаветы книг о минувшем держав с Апеннин не имелось. Как-то обошли стороной французские авторы эту тему. И единичный визит М.Л. Воронцова в академическую библиотеку свидетельствует о том же дефиците. Цесаревна поневоле «засветилась» перед Шумахером. Ни до, ни после в здание Кунсткамеры от нее никто не являлся и не явится, ибо будущая императрица понимала степень риска. В конце концов пробел в знаниях заполнялся чтением трудов итальянских историков на итальянском диалекте после освоения азов немодного тогда в России языка. Любопытно и то, что в совершенстве цесаревна его не изучила. Один из иностранцев, служивший у кого-то из Минихов, в брошюре, опубликованной в Гамбурге в 1748 г., подтверждая изящность французского и немецкого Елизаветы, прибавил далее: «Она разумеет по-италиански, но не могу сказать, говорит ли тем языком». Выражаясь иначе, дочь Петра данный язык воспринимала текстуально и в какой-то степени на слух, но сама пользоваться им при общении избегала.

Похоже, леди Рондо интерпретировала удачное вплетение в речь некоторых недавно выученных итальянских оборотов за знание языка. И немудрено, ибо 1732 г. – начало знакомства двух женщин. Со временем англичанка лучше разобралась в младшей по возрасту «подруге», чему содействовали регулярные встречи с ней. Они описаны в корреспонденции: «Принцесса делает мне честь, принимая мои частые визиты, и иногда даже посылает за мной. Говоря откровенно, я ее уважаю, и сердце мое чувствует к ней привязанность. С своей же стороны она смотрит на мои посещения, как на удовольствие, а не как на церемонию. Своим приветливым и кротким обращением она нечувствительно внушает к себе любовь и уважение. В обществе она выказывает непритворную веселость и некоторый род насмешливости, которыя, по-видимому, занимают весь ум ея. Но в частной жизни она говорит так умно и разсуждает так основательно, что все прочее в ея поведении есть, без сомнения, ни что иное, как притворство. Она, однако, кажется, искренною…

Одним словом, она – милое создание. И хотя я нахожу, что в настоящее время престол занят достойною особою, но нельзя не желать, чтобы впоследствии он перешел к ней».

Пример леди Рондо показателен. Безусловную сторонницу Анны Иоанновны Елизавета превратила в свою союзницу и подругу. И та не только не выдала секрет цесаревны императрице, но и в процитированном письме, отправленном в Англию «не с обыкновенным курьером», а с кем-то из друзей, не проболталась, какие «умные» и «основательные» предметы обе обсуждали. Кстати, темы аналогичных бесед с императрицей тайну не составляли. Сойдясь на ниве рукоделия в покоях жены Бирона, мадам Рондо и Анна Иоанновна судачили о многом, в том числе «об Англии и, в особенности, обо всем, что касается королевы», Каролины Бранденбург-Ансбахской, супруги короля Великобритании Георга II. Полагаю, во дворце у Красного канала гостеприимная хозяйка расспрашивала госпожу резидентшу тоже «об Англии и, в особенности, обо всем, что касается» премьер-министра страны, первого лорда Казначейства Роберта Уолпола и того, как британцы дошли до жизни такой, что королевством правят не главы Ганноверской династии, а простые эсквайры.

Похоже, молчание и Шумахера, и иных персон обусловлено той же причиной – симпатией к дочери Петра Великого. Помните, чей донос сгубил фельдмаршала и президента Военной коллегии князя В.В. Долгорукова? Майоров Альбрехта и… принца Гессен-Гомбургского. 28 марта (8 апреля) 1735 г. сын немецкого ландграфа за военные отличия на Каспии и в Польше в 1732–1734 гг. удостоился ранга генерал-фельдцейхмейстера, сиречь главнокомандующего русской артиллерией, годом ранее кавалерии ордена Святого Александра Невского. И что же? Несмотря на весьма успешную карьеру в России и покровительство государыни, Людвиг Гессен-Гомбургский также не избежал общей участи и «согрешил», попав под очарование Елизаветы Петровны. Завершила политическую метаморфозу князя женитьба 23 января (3 февраля) 1738 г. на Анастасии Ивановне Кантемир, дочери фельдмаршала И.Ю. Трубецкого, племяннице обер-гофмейстера Анны Леопольдовны Ю.Ю. Трубецкого, вдове молдавского господаря Д.К. Кантемира и… еще одной подруге опальной цесаревны.

Пусть, по мнению нескольких поколений елизаветинских биографов, сочувствовало в те годы нашей героине исключительно простонародье за ее простонародные манеры, тот факт, что господа из высшего общества не признались на бумаге в том же, в чем не побоялась исповедаться госпожа Рондо, еще не означает их нелюбви к цесаревне. Перлюстрация писем леди Джейн грозила британке максимум высылкой за границу. Чем «жаловали» русских фрондеров за неосторожные высказывания, все видели на примере Румянцева, Ягужинского и Долгорукова. Впрочем, российские хронисты и до воцарения грозной Анны Иоанновны не слишком доверяли дневникам и письмам свои мысли о текущем политическом моменте. О всеобщем осуждении бесстыдства цесаревны Елизаветы в 1728 г. мы, опять же, знаем благодаря иностранным дипломатам, менее скованным самоцензурой.

Чтобы понять, как действительно относился высший слой русского общества к Елизавете Петровне в эпоху «бироновщины», достаточно взглянуть на состав первого правительства императрицы Елизаветы Петровны: все русские выдвиженцы Анны Иоанновны сохранили занимаемые посты: и А.И. Ушаков (Тайная канцелярия), и Н.Ф. Головин (Адмиралтейская коллегия), и А.М. Черкасский (Иностранная коллегия), и Н.Ю. Трубецкой (генерал-прокурор Сената), и И.Ю. Трубецкой (Юстиц-коллегия), и И.В. Одоевский (Вотчинная коллегия), и М.Я. Волков (Коллегия Экономии, Мастерская и Оружейная палаты), и А.Л. Нарышкин (Канцелярия от строений), и Ф.В. Сухово-Кобылин (Ямская канцелярия), и Я.Н. Кропоткин (Сыскной приказ), и А.М. Маслов (Судный приказ), и Ф.А. Лопухин (Канцелярия конфискации). Даже генерал-полицмейстера Ф.В. Наумова и президента Камер-коллегии Г.М. Кисловского, креатур Анны Леопольдовны, не отставили. Значит, в лояльности всех перечисленных лиц дочь Петра не сомневалась. В ком сомневалась (Я.П. Шаховской, И.И. Неплюев), тех подвергли проверке или испытанию. Ну а кого проверять не требовалось (М.Г. Головкина, А.Я. Яковлева, И.Н. Темирязева), те по решению суда отправились в Сибирь[11]11
  РГАДА, ф. 6, оп. 1, д. 383, ч. 8, л. 41–42; ф. 16, оп. 1, д. 40, л. 11–12; ф. 286, оп. 1, д. 331, л. 9об., 10об., 11; ф. 1239, оп. 2, д. 704, л. 22об., 24об.; АВПРИ, ф. 44, оп. 44/1, 1748, д. 2, л. 503—505об., 516—52Зоб.; Богданов А. И. Описание Санкт-Петербурга. СПб., 1997. С. 141, 142; Сб. РИО. СПб., 1889. Т. 66. С. 305, 401; 1892. Т. 80. С. 267; Письма леди Рондо. СПб., 1874. С. 51, 52, 62, 63, 75–77; Старикова Л. М. Театральная жизнь России в эпоху Анны Иоанновны. М., 1995. С. 179, 182, 387–405; Писаренко К. А. Елизавета Петровна. М., 2008. С. 349 (см. также факсимиле на вкладке иллюстраций).


[Закрыть].

Исторические изыскания, завоевание новых приверженцев среди знати, гвардейцев, чиновничества, в промышленных и коммерческих кругах, предотвращение провокаций и интриг подозрительной Анны Иоанновны протекали на фоне ежедневной рутины управления своим маленьким великокняжеским хозяйством. Елизавета Петровна и вправду зарекомендовала себя как рачительная «экономка». Траты тратами – на презенты, платья, застолья и прочие представительские расходы, а о нуждах своих придворных никогда не забывала. Денег и из госбюджета, и из прибыли дворцовых вотчин вполне хватало. Так, одним из первых распоряжений в Петербурге, 21 января (1 февраля) 1732 г., цесаревна предписала гоф-интенданту Н.А. Возжинскому обеспечить необходимыми припасами московский штат служителей, подготовиться к свадьбе мундшенка Е.Ю. Бахтеева, а камер-юнкеру Г.И. Бутакову дать пять рублей на покупку фуража двум его лошадям. Напомню, со дня отъезда Шубина в неизвестность не прошло и двух недель.

О соратниках Елизаветы того периода в историографии сложилось немало легенд, и почему-то негативного плана: мол, цесаревна приютила у себя либо бедных родственников, либо распутников, либо пройдох-прихлебателей. Василий Чулков, Карл Сиверс, Никита Возжинский, Пимен Лялин, Николай Чоглоков, Георг Штраус… Всех записали в любовники Елизаветы. Как будто по-другому в ту эпоху выбиться из «грязи в князи» не получалось. Между тем именно тут и уместно подчеркнуть простонародные манеры цесаревны. Они помогали ей разглядеть в кучере, поваре или лакее человека, товарища. Отсюда и забота о них, и чины с наградами после общей победы. Да, карьера Василия Ивановича Чулкова довольно заурядна. Из простых лакеев 6 (17) сентября 1731 г. поднялся до камердинера и отвечал с тех пор за сохранность гардероба госпожи (с 1742 г. в звании гардеробмейстера, с 1751 г. – камергера императрицы). Лакеями же брали всякого, в том числе и обыкновенного крестьянина из дворцового села. Только служил Чулков не капризной барыне, а национальному лидеру с отзывчивым сердцем.

Как и все прочие, Георг Андрес Штроус, взятый ко двору принцессы в качестве музыканта 1 (12) октября 1735 г. Причем, прежде чем иноземца зачислили в штат и поощрили окладом в шестьдесят рублей плюс рационы хлебный и на дрова, ему положили три месяца испытательного срока, которые тот выдержал. Тем же путем «внесли» в официальную платежную ведомость лекаря Андре Верре – помощника лейб-медика Иоганна Лестока. 1 (12) июня 1736 г. к новичку согласились присмотреться, 10 (21) марта 1737 г. поставили на довольствие, шестидесятирублевое. Знаменитый метрдотель Елизаветы Петровны Иоганн Фридрих Фукс начинал в 1720 г. кухмистером Меншикова, через три года перевелся к царскому двору мункохом, с 1726 по 1733 г. служил великокняжеским кухмистером (у Елизаветы Петровны, Петра Алексеевича, Натальи Алексеевны), затем на пару лет отлучился в Польшу, а с 1 (12) января 1735 г. вновь приступил к обязанностям кухмистера малого двора цесаревны.

Игнатий Кириллович Полтавцев, Федор Иванович Печерин. Первый из певчих в 1732 г. стал камердинером и помощником Чулкова, второй из лакеев – мундшенком в 1735 г. Карл Ефимович Сиверс, тоже из лакеев, дослужился к 1737 г. до кофишенков. Гоф-фурьерами принцессы уже в 1732 г. значились Пимен Васильевич Лялин и Петр Иванович Гагин, еще один мифический фаворит цесаревны… Между прочим, и Лялин, и Чулков, и Гагин были женаты. Супругу первого звали Дарья Матвеевна, второго – Дарья Семеновна, третьего – Авдотья Васильевна. Кстати, сын Алексея Шубина, Иван Алексеевич Шубин, обретался тут же, в пажах, затем в камер-пажах.

Благословляли и наставляли Елизавету Петровну два духовных отца: до 1735 г. Константин Федорович Шаргородский, с весны 1736 г. Федор Яковлевич Дубянский, священник из малороссийского села Понурницы и зять своего предшественника. Знаменитая камер-юнфора Екатерины II Екатерина Ивановна Шаргородская – внучка старого духовника, а сын, Иван Константинович Шаргородский, преемник Возжинского в должности гоф-интенданта. Кто такой Возжинский Никита Андреянович? Из семьи царского кучера, с 1708 г., то есть лет с десяти, пристроен мальчиком на побегушках ко двору Петра Великого. В 1724 г. повышен в звании, до мундшенка императрицы Екатерины Алексеевны, с 1727 г. – при цесаревне Елизавете, которая 2 (13) января 1731 г. произвела расторопного разносчика напитков и холодных закусок в собственные завхозы, а по воцарении пожалует в камергеры и заведующим царской коллекцией драгоценностей и мастерской при ней.

В высшую мужскую свиту цесаревны входили камергеры (Алексей Полозов, Яков Балк) и камер-юнкеры (братья Шуваловы – Александр и Петр Ивановичи, Михаил Воронцов, Григорий Петрово-Солово). Женская свита состояла из фрейлин Анны Карловны Скавронской, Агафьи Симоновны (до замужества на Г.А. Петрово-Солово), Марии Симоновны и Марфы Симоновны Гендриковых, Мавры Егоровны Шепелевой (до замужества на П.И. Шувалове) и нескольких камер-юнфор во главе с Елизаветой Ивановной Францен. Главной, не по должности, а по влиянию на госпожу. Именно ее спустя три десятилетия Н.И. Панин в шутку назовет «министром иностранных дел» Елизаветы Петровны. Родную сестру «министра» – Марию Ивановну Францен, в замужестве Крузе – зачислили в штат с 5 (16) октября 1736 г. без какого-либо звания, зато с жалованьем в пятьдесят рублей. Это о ней так много нелестных отзывов оставила в своих мемуарах Екатерина II[12]12
  РГАДА, ф. 1239, оп. 1, д. 704, л. 2об.-Зоб.; д. 874, л. 12; д. 876, л. 24, 29об., 48; д. 877, л. 5, 11об., 33, 39, 92; д. 878, л. 2, 78; д. 879, л. 17об.; д. 880, л. 2, 55; д. 882, л. боб.; д. 883, л. 1об., 2; АВПРИ, ф. 17, оп. 17/1, д. 56, л. 1, 1об.; Архив Воронцова. М., 1870. Т. 1. С. 19–22, 27; Писаренко К. А. Скаски елизаветинской России // Российский архив. М., 2007. Вып. 15. С. 81, 82, 130, 131, 145; Агеева О. Г. Императорский двор России. 1700–1796 годы. М., 2008. С. 126, 127, 277.


[Закрыть].

Что касается центрального персонажа молодой компании, Алексея Григорьевича Разумовского, то о нем известно совсем мало. Традиционно считают годом попадания малоросса ко двору Анны Иоанновны 1731-й. И ссылаются на дневник генерального подскарбия Я. Марковича, зафиксировавшего 6 (17) января того года проезд через Глухов с венгерскими винами полковника Ф.В. Вишневского, привезшего казака в Москву. Правда, о том, что с Вишневским ехал и молодой «черкасец» Розум с хутора Лемешки из-под Козельца (между Киевом и Черниговом), летописец не в курсе. Возможно, молодой человек и сидел в обозе штаб-офицера, только до высочайшего двора так и не доехал. По крайней мере, его имя не фигурирует в списках певчих императрицы за апрель и декабрь 1731 г., за апрель 1733 г. и в более поздних, опубликованных Л.М. Стариковой. Есть, правда, там «тенорист» Антон Григорьев, уволенный в феврале 1733 г. Но вряд ли клерки Придворной конторы допустили ошибку, к тому же не единожды.

Благодаря придворному штату цесаревны за 20 апреля (1 мая) 1734 г. известно, что Разумовский («Алексей Григорьев») уже состоял в нем «басистом», как недавно принятый в основной состав певчих (отнесен к тем, коим «учинены вновь оклады»). По возрасту (двадцать пять лет) категории «малых певчих» не соответствовал. Оклад получил для «больших» невысокий – сорок рублей. Очевидно, какой-то срок перед тем (испытательный?) числился «закомплектным». Вряд ли внештатный стаж превышал год. Возникает вопрос. Где же он обретался между крайними датами – весной 1731 г. и весной 1733 г.? Если не при дворе, то в одной из частных капелл. Точно не у царевны Прасковьи Ивановны. Задержался в доме у Вишневского?! Или угодил в особняк Левенвольде?! Или к кому-то еще…

Между прочим, с мая 1732 г. по январь 1733 г. в Санкт-Петербурге находился автор знаменитого дневника, генеральный хорунжий Николай Ханенко. В ожидании резолюции по своему делу украинский гость сдружился с певческим коллективом Елизаветы Петровны. Часто приезжал к ним, к духовнику К.И. Шаргородскому, слепому бандуристу Григорию Михайловичу Любистоку. В обществе бандуриста, регента («уставщика») Ивана Петрова, а подчас и кого-то из братьев Шуваловых они весело коротали вечерние часы, «спевали» песни и напивались до упаду. Несколько раз хорунжий обедал с полковником Ф.В. Вишневским. И за восемь месяцев пребывания на берегах Невы Разумовского не заметил. А хлебосольный Федор Васильевич за столом о нем отчего-то не прихвастнул и внимание земляка к самородку с черниговщины не привлек.

Когда преемник Шубина преобразился в фавориты, остается гадать. Не ранее 1734 г. и не позднее 1737 г. Судя по бумагам М.Л. Воронцова, изданным П.И. Бартеневым, к концу 1737 г. «милостивый государь А.Г.» уже похитил сердце хозяйки «хора честного вспевального», хотя должность занимал по-прежнему стартовую, то есть певчего. Явно не без помощи «хора» этого (спасибо Ханенко за сведения) и к Ивашке Хмельницкому пристрастился. Почему же цесаревна влюбилась в одного из своих пьяниц, певшего басом? Не потому ли, что тот очень напоминал того, с кем ее разлучили, гренадера Шубина?! Ведь ей выпало пережить ужасный душевный кризис в 1732 г. И утешало цесаревну тогда разве что присутствие рядом одиннадцатилетнего мальчика, Ивана Шубина, ставшего Елизавете пасынком, сына угнанного в Сибирь прапорщика. За год она немного оправилась, постепенно привыкла к потере, и вдруг судьба преподнесла странный сюрприз – знакомство с «близнецом» возлюбленного. А дальше не без колебаний и сомнений началось сближение, необратимое после осознания удивительного факта: и по характеру оба похожи…

К 1740 г. союз казака и принцессы оформился де-факто в гражданский брак. Вместе делили печали и радости полуопального бытия, вместе подняли на ноги приемного сына. Своих детей, увы, не завели. Похоже, проблема не единственно в физиологии. В политике тоже. Елизавета Петровна готовилась возобновить борьбу за власть. Какие уж тут дети! Однако и без них цесаревна не могла. Вот и нашла вместо возмужавшего Ивана Шубина новый объект обожания – малышей Григория Ивановича и Евдокии Лаврентьевны Бутаковых, Петрушу, Алешу и Прасковью. Девочка нашей героине приглянулась особенно[13]13
  Киевская старина. 1884. Т. 9. № 5. Приложение. С. 47; № 6. Приложение. С. 51, 52, 60–63; № 8. Приложение. С. 65, 68–72, 75, 79, 80; № 9. Приложение. С. 82, 87, 90–92; 1895. Т. 48. № 3. Приложение. С. 76; Архив Воронцова. М., 1870. Т. 1. С. 19–22, 80–86; Старикова Л. М. Театральная жизнь России в эпоху Анны Иоанновны. М., 1995. С. 352, 354, 356, 362, 363, 734, 735; Васильчиков А. А. Семейство Разумовских. СПб., 1880. Т.1. С. 1, 3, 5.


[Закрыть].