Текст книги "Елизавета Петровна. Наследница петровских времен"

Наконец, 2 (13), 3 (14) и 4 (15) ноября 1741 г. на квартире у Остермана А.М. Черкасский, М.Г. Головкин и Амвросий Юшкевич, архиепископ Новгородский, рассмотрели реальность провозглашения Анны Леопольдовны императрицей вместо Иоанна Антоновича. Причем вице-канцлер напомнил коллегам о пункте из «определения» Анны Иоанновны о «ненадежном наследстве» («в духовной де содержатся такия вещи… чтоб бывший регент обще с Сенатом и генералитетом избрал наследника»). Разъехались, отложив обсуждение на потом. Остерман, кстати, призывал действовать по закону, не считая таковым «устав» о регентстве Бирона, а для упрочения позиций Брауншвейгской династии провести нечто вроде Земского собора или Учредительного собрания. Заметим, рекомендации генерал-адмирала выгодны именно Елизавете Петровне, ибо «земство» выберет в императрицы дщерь Петрову, не Анну, а регламент о правах регента – акт, безусловно, легитимный и действующий. Им цесаревна через три недели после совещаний и воспользуется.

Да, Михаил Гаврилович вектор указал правильный. Однако добровольцев пойти за ним не наблюдалось. Бестужев, поблагодарив за прощение, подсиживать Остермана не спешил. А шесть сенаторов, если верить Шетарди, почему-то были «недовольны своим назначением». Видите ли, «с ними совсем не посоветовались». Конечно, для французского маркиза – союзника Елизаветы, новость – не из приятных, и преуменьшить ее общественный резонанс ему, естественно, хотелось. Тем не менее доля истины в ней, наверное, есть. Каждый из шести почел бы за счастье работать в Сенате, возведи их в этот ранг Елизавета Петровна. А вот принять членство в нем от принцессы Анны побаивался из-за риска прослыть противником цесаревны.

Что ж, Головкин опытным путем споткнулся о то, что Остерман разглядел в уме. Русское общество видело во главе государства Елизавету и никого другого. Анне Леопольдовне, если и сочувствовало, то не до такой степени, чтобы изменить дочери Петра. Попыткой переиграть тетушку мать императора лишь ускорила неминуемый финал, и без того неоправданно отсроченный. Без пяти минут царица целый год медлила подобрать принадлежавшую ей корону. Почему? Неужели трусила, как о том пишет большинство историков? Разумеется, нет. Елизавете понадобился целый год для решения проблемы, созданной бравым Минихом. Фельдмаршал грубо разломал механизм легального воцарения настоящей наследницы престола. Теперь надлежало найти утраченному эквивалент.

Законность собственного прихода к власти Елизавета Петровна считала крайне важным для предотвращения или минимизации ущерба от каких-либо эксцессов в будущем. Оттого и позаботилась о сооружении не менее надежной гарантии своему правлению, чем юридическая. Подсказку отыскала в личной библиотеке, среди книг, посвященных славной английской революции, рассчитав для России комбинацию в подражание Вильгельму III Оранскому.

В ноябре 1688 г. голландцы по приглашению англичан вторглись в Британию для помощи в свержении тирана, короля Джеймса (Якова) II, насаждавшего в протестантской стране католические порядки. Лидером движения являлся штатгальтер Голландии, зять монарха, Вильгельм Оранский. По аналогии в 1741 г. шведы по приглашению дочери Петра Великого вторгнутся в Россию для помощи в свержении узурпаторши, регентши Анны Леопольдовны, немки, третирующей коренную нацию – русскую. Преемницей станет цесаревна, тетка регента, Елизавета Петровна. В Англии 1688 г. победу Вильгельму Оранскому обеспечила позиция населения, отказавшегося воевать за короля и радостно приветствовавшего штатгальтера. В России 1741 г. возведет Елизавету Петровну на отцовский трон тоже население, отказавшись воевать за мать младенца-царя и выступив в поддержку цесаревны. Оставалось утрясти еще один вопрос: кто профинансирует военную акцию бедных шведов? Как кто, Франция!

14 (25) ноября 1740 г. Иоахим Шетарди приехал во дворец у Красного канала с визитом вежливости. Однако с цесаревной не встретился. Не смогла. 15 (26) ноября 1740 г. с извинениями за вчерашнее к маркизу пожаловал Иоганн Лесток. Исполнив формальности, доктор затеял странный разговор: пожалел Бирона, обругал Миниха, после чего намекнул хозяину, что «принцесса лишилась всего с опалой регента» и не прочь при содействии заграницы отомстить обидчикам герцога. Хоть в исторической науке и доминирует версия о Шетарди как инициаторе дворцового переворота в пользу Елизаветы Петровны, в жизни откровения Лестока посла насторожили. Он отнесся к ним как к провокации и выпроводил гостя вон, ничего не ответив. Передумал через месяц, когда, во-первых, прослышал, что лейб-медик нагрянул с тем же к шведскому посланнику Эрику Нолькену, во-вторых, побеседовал на Рождество с обер-гофмаршалом Левенвольде, который от имени цесаревны посетовал на невнимательность француза к дочери Петра Великого.

Уже 26 декабря (6 января) Шетарди встретился с Елизаветой Петровной, а 2 (13) января 1741 г. заинтересованные стороны заключили пакт о сотрудничестве. Франция и Швеция обязались помочь потенциальной императрице России завладеть престолом. Предусматривалось, что Франция оплатит, Швеция повоюет, благодарная царица возместит партнерам все убытки. Затем Нолькен попросил цесаревну подписать официальное обращение августейшей «сестры» к августейшему «брату» королю Фредерику I, «об оказании мне помощи» (аннексированные в 1721 г. территории в нем не фигурировали). Елизавета Петровна, несомненно, помнила, что точно так же поступили семь знатных английских лордов в июне 1688 г. Но то – лорды. Цесаревна им не чета. От росчерка пером уклонилась, и более полугода морочила головы двум компаньонам, надеявшимся все-таки обзавестись ценным автографом на сенсационном документе. Елизавета притворялась страшной трусихой, изворачивалась на редкость изобретательно, чтобы и союзников не разочаровать, и в объект для шантажа не превратиться. В конце концов выиграла она, а не кардинал Флери или канцлер Гилленбург (первые министры Франции и Швеции). 24 июля (4 августа) Швеция объявила России войну, 8 (19) августа секретарь шведского посольства в Петербурге Карл Лагерфлихт (Нолькен в июне отправился на родину) вручил официальное уведомление о разрыве дипотношений Остерману.

Увы, война революционный подъем в Санкт-Петербурге не спровоцировала. Русская армия, при всем уважении к цесаревне, не собиралась быть битой и 23 августа (3 сентября) разгромила при Вильманстранде шведские войска, а гарнизон крепости принудила к капитуляции. 25 августа (5 сентября) генеральс-адъютант фельдмаршала П.П. Ласси Кампенгаузен привез весть о победе в столицу. Народ и двор искренне возрадовались, Елизавета Петровна столь же искренне расстроилась, осознав, что, как в Англии, в России не получится. Но еще около двух месяцев уповала на чудо, осыпая Шетарди упреками за нерасторопность Стокгольма с публикацией манифеста о целях войны (защита прав потомков Петра Великого), отсутствие в освободительных войсках племянника, герцога Голштинского Карла-Петера-Ульриха. Бедный маркиз успокаивал и обещал скорое возобновление шведского наступления. Цесаревна поневоле верила и ждала. Ждала бы как минимум до конца кампании, если бы не активность М.Г. Головкина. Назначение шести сенаторов и реабилитация Бестужева сослужили роль холодного душа. Елизавета Петровна пришла в себя и в считанные дни, как умела, наметила третий сценарий легитимного свержения Анны Леопольдовны.

Напомню, устав о регентстве от 16 (27) октября 1740 г. никто не отменял. Статья о «ненадежном наследстве» из документа не исключалась. Ее нарочно сформулировали туманно, оставив широкий простор для толкований. Головкин неспроста к ней приглядывался. За истекший год события развивались так, что точно соответствовали смыслу лаконичного словосочетания. Опала одного регента, отставка одного премьер-министра, царь-младенец, война со Швецией. Ну кто будет спорить, что в империи ситуация не равнозначна «ненадежному наследству»? Определенно равнозначна. Посему регент вправе «по общему согласию в Российскую империю сукцессора изобрать и утвердить». В октябре 1741 г. регент – Анна Леопольдовна, по внушению вице-канцлера примерявшая на себя тогу «сукцессора». Елизавета Петровна мудрее. Она назовет «сукцессором» того, на кого укажет завещание императрицы Екатерины I, акт, который тоже никем не отменялся.

Но прежде надо стать регентом, то есть отстранить от власти племянницу. Как это совершить не наобум, подобно Миниху, а наверняка, без риска неудачи и кровопролития? Во-первых, требуется подготовить к акции ту часть гвардейцев, которой придется занять Зимний дворец. Во-вторых, в день «Х» взять под контроль дворцовые караулы для организованной смены постов, а не стихийной, чреватой ссорами и стычками. Вторая задача решилась легко. В Семеновском полку цесаревна давно присмотрела толкового и дисциплинированного офицера – капитана-поручика Ивана Никифоровича Рудакова, лет сорока пяти. Его и предполагалось назначить командиром роты охраны в главную ночь. Пехотные гвардии полки дежурили в царской резиденции по очереди: четыре дня преображенцы, три дня семеновцы и три дня измайловцы. Любопытный штрих. 15 (26) августа, через неделю после начала войны, Рудакова зачислили в сводный отряд гвардии из тысячи двухсот человек, отправленный в действующую армию фельдмаршала Ласси. Спустя ровно сутки, 16 (27) августа, его из списка командированных вычеркнули, а вписали капитана-поручика Вадковского. Догадываетесь, чью волю исполнили полковые «штапы» и кому реально подчинялась гвардия летом 1741 г.?

Что касается отбора ударной группы, то сколачивалась та в недрах Преображенского полка. С середины октября дюжина нижних чинов под руководством Юрия Грюнштейна выявляла среди однополчан тех, чьим мнением не пренебрегали другие солдаты, на кого ориентировались, кому доверяли. Из них вербовали агитаторов, готовых по отмашке цесаревны проникновенным словом увлечь товарищей за собой. Так как времени у «агитбригады» на раскачку рот будет мало, меньше суток, то Елизавета придумала, какой хитростью вызвать у гвардейцев настоящую волну негодования. 25 октября (5 ноября) из Финляндии в столицу вернулись гвардейцы, посланные туда по приказу генералиссимуса от 15 (26) августа, тысяча пехотинцев и двести кавалеристов. Почему бы Антону-Ульриху не отрядить новую тысячу в зимний поход? И с минимальным запасом провианта!

Ясно, что отец императора подобное не подпишет. Нужен тот, кто от имени главнокомандующего объявит по четырем полкам возмутительный ордер. Принц Людвиг Гессен-Гомбургский, с 1740 г. шеф измайловцев, заместитель Антона-Ульриха по гвардии… Сама или через посредника, Анастасию Ивановну Гессен-Гомбургскую, цесаревна прозондировала позицию генерал-фельдцейхмейстера. Он согласился, но при условии подстраховки, то есть издания высочайшего приказа, хотя бы в общих чертах совпадающего с тем, о чем предстояло уведомить полки. Елизавета учла пожелание и обратилась к Петру Петровичу Ласси. Фельдмаршал как раз в ноябре находился в Санкт-Петербурге. Естественно, командующий армией исполнил просьбу своей государыни.

Между тем Иоганн Лесток по-прежнему встречался с Шетарди и ни о чем уже, кроме денег, не просил. Просто поддерживал связь с французским дипломатом и… дразнил сторонников Анны Леопольдовны, прекратив как-либо маскировать участившиеся визиты в посольство. Сторонники клюнули на уловку, сосредоточили главное внимание на докторе и потому цесаревне не мешали вольно или невольно завершать подготовку к главному мероприятию.

В исторических трудах день 23 ноября (4 декабря) 1741 г. неизменно подается как поворотный. Мол, угроза Анны Леопольдовны арестовать Лестока испугала Елизавету, и та решилась, наконец, на штурм Зимнего. Беседа между ними действительно тем вечером состоялась, и на повышенных тонах. Да, племянница укоряла тетушку за подозрительную дружбу с Шетарди, стращала узилищем для лейб-медика. Ну и что? Все равно А.И. Ушаков под стражу соратника цесаревны не заключил бы. К чему и далее разыгрывать спектакль, если через полтора дня власть официально перейдет к той, кому почти год принадлежала фактически? Ведь механизм изоляции брауншвейгцев от российского престола запустили несколькими часами ранее знаменитых пререканий на куртаге.

Днем 23 ноября (4 декабря) адъютанты фельдмаршала Ласси явились в канцелярию Кабинета и усадили клерков за оформление «всеподданнейшего представления» об откомандировании в Выборг «ис полков лейб-гвардии… двух тысяч редовых» с месячным рационом продовольствия и фуража. Подчеркиваю, «двух тысяч» и «месячным». По окончании работы офицеры отнесли беловой экземпляр командующему, который, не мешкая, поспешил на прием к регентше. Анна Леопольдовна ознакомилась с бумагой и начертала на полях: «Быть по сему. Анна». Из дворца Ласси либо сам, либо с порученцем отвез документ принцу Гессен-Гомбургскому.

В принципе указ полагалось зарегистрировать в том же Кабинете. Но этого не сделали, хотя после и отдали в архив сего ведомства. Причина очевидна. Когда правительница завизировала докладную, присутственные часы кабинетных копиистов и канцеляристов истекли. Все разошлись по домам. Надлежало потерпеть до утра. А к утру о соблюдении процедуры мало кто думал. Принц Гессен-Гомбургский в ту пору рассылал вестовых по полкам с приглашением к себе дежурных командиров. Тогда же дежурный майор Степан Федорович Апраксин распорядился по Семеновскому полку, что «завтрешнего числа на караул в Зимней Его Императорского Величества дом» определены «капитан-порутчик Рудаков, порутчик князь Несвижской, подпорутчики, при гранодерах Пущин, при мушкетерах Протопопов, прапорщик Приклонской…».

24 ноября (5 декабря) – первый день охраны семеновцами царской резиденции. Возглавлял наряд капитан Петр Васильевич Чаадаев. Срок смены – всегда ровно сутки, с семи утра до семи утра. И если семеновцу подменить преображенца в ночь на 24-е и неудобно, и неловко, то семеновцу пропустить вперед другого семеновца в ночь на 25-е очень даже легко. Конечно, и Чаадаев постарался бы развести семеновцев с преображенцами. Только, похоже, Рудаков обладал наивысшим авторитетом среди гвардейцев, и приказ Ивана Никифоровича потесниться или сдать пост солдату смежного полка любой семеновец выполнил бы безоговорочно.

Ближе к полудню 24 ноября (5 декабря) гвардии штаб-офицеры съехались к Гессен-Гомбургскому, чтобы услышать: «Его Императорское Высочество… герцог Брауншвейг Люнебурски соизволил объявить, чтоб все чины были к походу во всякой готовности. Того ради, донести господам афицерам, [чтоб] в ротах своих изволили приказать ундер-афицерам, салдатам и другим чинам, дабы оные х походу были во всякой готовности. А для того походу заготовить на людей правианту, сухарей, на две недели. И когда тот поход объявлен будет, тоб никто в неисправности к тому походу не мог отговариватца…»

Итак, сравним. «Две тысячи» и «все чины», «месячный» и «две недели». И к тому же неизвестно «когда». Как же должны отреагировать на сей ордер гвардейцы? Безусловно, возроптать. Вот тут и потребуются агитаторы для преобразования недовольства в праведный гнев и «всякую готовность» отомстить самодуру генералиссимусу, о подчиненных совсем не заботящемуся. Как мы знаем, «агитбригада» сформировалась единственно в Преображенском полку. Потому брожение и переросло в бунт единственно в Преображенском полку. Стоило в полковой канцелярии записать под номером пятым вышепроцитированное повеление, команда Юрия Грюнштейна мгновенно приступила к склонению сослуживцев на восстание в пользу дочери Петра, также много пострадавшей от таких же, как отец императора, немцев. К вечеру цели достигли. На импровизированном митинге возле казарм мушкетеры и гренадеры с воодушевлением проголосовали за возведение цесаревны на всероссийский престол. Потом избрали делегацию, немедленно уехавшую в район Красного канала.

Тем временем Елизавета Петровна, постоянно отслеживая вести из преображенских казарм, дважды отсылала Лестока к Шетарди. Проживал посол в доме А.Р. Брюса, на углу Миллионной и Большой Луговой улиц, то есть напротив Зимнего дворца. Потому во второй визит, поздним вечером, врач по ходу дискуссии о финансировании и дате низложения регентши (маркиз порекомендовал 11 или 12 января 1742 г. по старому стилю) расхаживал по комнате и периодически останавливался возле окна, посматривая на соседнее здание. Около полуночи, в очередной раз выглянув наружу, гость вдруг быстро откланялся и покинул квартиру. Шетарди описал эту встречу на другой день в реляции, вряд ли догадываясь, зачем же все-таки приезжало к нему «доверенное лицо» с одобрениями того, что никто и не думал исполнять. Понятно, об окне в депеше речи нет. Но смысл в посещении Лестока возникает сразу, если у Шетарди доктор не столько беседовал, сколько ожидал условного сигнала из Зимнего дворца, подтверждающего смену Чаадаева Рудаковым. На часах-то едва-едва пробила полночь, когда Лесток устремился обратно, к набережной Красного канала. О намерении гостя французского посла в полуночный час связаться с «лазутчиками» из царского дворца обмолвился и А.Ф. Бюшинг в своей краткой истории о «доме Романовых». А пастор общался со многими из героев и очевидцев событий.

Во дворце близ Царицына луга к возвращению лейб-медика Елизавета Петровна успела и с семью депутатами пообщаться, и якобы неохотно смириться с волей преображенцев, и сани заложить, чтобы мчаться на Литейную сторону, где размещалась Преображенская слобода. Не хватало лишь Лестока и того, что он скажет. С приездом эскулапа нервное напряжение спало. Все и везде готовы. Пора начинать. Хрестоматийные легенды о двух изображениях на выбор – монахини и царицы, о клятве перед иконами упразднить смертную казнь, не миф, а преднамеренный вымысел участников событий. В разных обстоятельствах пригодились оба. Накануне же судьбоносной ночи никто никого не пугал, и с Богом не торговался. Молитвы же имели место, обычные для таких случаев.

В первом часу ночи цесаревна, Лесток, музыкант Христофор Шварц, камер-юнкер Михаил Воронцов в сопровождении солдат, навестивших дворец, устремились к казармам Преображенского полка. По прибытии туда Елизавету окружили несколько тысяч вооруженных людей, взвинченных, рвущихся поквитаться со всеми супостатами. Толпу надлежало успокоить и убедить разойтись по домам, ибо число счастливчиков, которым доведется уйти с дочерью Петра, стоило ограничить одной ротой. Ведь тремя сотнями бойцов управлять легче, чем пятью тысячами, да и не требовалось задуманному предприятию такое количество исполнителей. Можно подивиться предусмотрительности Елизаветы. И сама возглавила акцию, вынуждая потенциальных соперников в будущем брать с нее пример. И оптимальный размер штурмовой группы рассчитала. И о справедливости формирования отряда не запамятовала. Полк имел единственную гренадерскую роту. Вот всем другим – мушкетерским – не в обиду, и взяла с собой только гренадер. Наконец, позаботилась и о том, чтобы остудить избранникам пыл. Призвала обойтись без жестоких расправ и кровопролития, а взамен присягнула на кресте умереть за каждого. В ответ гренадеры поклялись умереть за нее.

Во втором часу ночи гвардейский легион тронулся в путь к Невской перспективе. По дороге разослали небольшие команды для ареста приверженцев брауншвейгской четы – Головкина, Остермана, Левенвольде, генерал-крикс-комиссара флота Лопухина, президента Коммерц-коллегии Менгдена… и Миниха, виновника опалы Бирона. С Невской отряд свернул на Большую Луговую улицу и мимо Адмиралтейского луга через минуты две-три вышел к южному крыльцу Зимнего дворца. Хотя Шетарди и доносил, что отряд никуда не сворачивал, дошагав по проспекту вплоть до валов и рвов Адмиралтейства, метрдотель посла в письме дочери уличил патрона в неточности: его в два часа ночи отвлек от разбора диппочты шум за окнами и даже стук в них. То двигалась колонна гренадер с Елизаветой Петровной. Зимний дворец стоял от дома Шетарди (Брюса) в отдалении, почти у самого адмиралтейского гласиса. Если бы гвардейцы приблизились к цели со стороны Адмиралтейства, француз вряд ли бы что услышал, тем более стук в окна. Преображенцы спустились к царской резиденции именно по Большой Луговой, свернули налево и через четверть часа взошли на дворцовое крыльцо, что и увидел из окна осмелевший иноземец, подойдя к нему с двумя пистолетами в руках.

Похоже, Рудаков в ту пору прохаживался возле часовых, и, узрев в темноте людей в мундирах, тотчас велел подчиненным не преграждать им проход внутрь дворца. Посты повсюду просто удваивались, а если и сменялись, то разве что в ключевых пунктах. Капитан-поручик распоряжался на главном маршруте, ведущем к спальне Анны Леопольдовны, Несвицкий, Пущин, Протопопов и Приклонский – на второстепенных. Спальня располагалась на втором этаже. В ней застали всех – и родителей, и годовалого императора, и малышку-сестренку. К сожалению, регентша так и не сообразила, что лучший вариант урегулирования династического кризиса – добровольное отречение от власти в пользу двоюродной тетки. В итоге она обрекла и себя, и родных на годы мытарств в холмогорской ссылке, а сына, первенца – на мучительное взросление в Шлиссельбургской крепости (с 1756 г.) и ужасную гибель от рук охранников двадцати трех лет от роду.

Впрочем, пока Елизавета Петровна надеялась уладить и эту проблему, не во вред чьей-либо свободе. Потому арестантов отвезли в санях не в Петропавловскую крепость, а к Красному каналу, в жилище цесаревны. Куда чуть позднее из Зимнего дворца вернулась и сама героиня дня. Здесь принимала поздравления и от сановников, и от гвардии, и от гарнизонных полков, и от разночинного народа, запрудившего набережную канала, близлежащие переулки и большую часть Миллионной улицы. Ликование петербуржцев описал Я.П. Шаховской в своих мемуарах. И по прошествии двадцати пяти лет, будучи на седьмом десятке, князь живо помнил мельчайшие детали того исторического момента. Ледяную стужу. Огни костров для согрева. Шеренги солдат. Бутылки вина. Страшную тесноту и здравицы в честь «нашей матушки императрицы Елисавет Петровны».

Крича так, народ немножко забегал вперед. Дочь Петра Великого брала власть как регент, а не императрица. Поймет ее народ или не поймет, а оформить все надлежало законным порядком. Отсюда и два манифеста, до сих пор изумляющие историков. Первый от 25 ноября (6 декабря) констатировал ущербность государственного управления при младенце-императоре, осуществлявшегося «чрез разные персоны и разными образы», ввергавшего страну в хаос нескончаемых «беспокойств» и «разорений». Иными словами, манифест признал политическую систему, учрежденную в октябре 1740 г., «ненадежным наследством». Теперь, опираясь на право регента «сукцессора» «изобрать и утвердить», а самому уйти в отставку, Елизавета Петровна 28 ноября (9 декабря) обнародовала второй манифест, коим и произвела ликвидацию дискредитированной структуры и «изобрание» нового «сукцессора» посредством ввода в действие завещания Екатерины I. А по завещанию правом короноваться в Москве обладал герцог Голштейн-Готторпский Карл-Петер-Ульрих, сын цесаревны и герцогини Анны Петровны. Однако в документе имелось примечание, запрещавшее передавать трон тому, «которой не греческаго закона или кто уже другую корону имеет». В ноябре 1741 г. Карл-Петер-Ульрих – протестант, да и корону тоже носит, герцогскую. Следовательно, преемником быть не может. Кто стоял далее в очереди? Цесаревна Елизавета Петровна, с 25 ноября (6 декабря) 1741 г. регент Российской империи. Православная, без какой-либо короны. Всем условиям тестамента соответствовала. Посему 28 ноября (9 декабря) 1741 г. она и преобразилась в законную российскую императрицу.

Напоследок несколько слов о капитане-поручике Рудакове. И Шетарди, и брат Антона-Ульриха, Людвиг-Эрнст Брауншвейгский, гостивший в Санкт-Петребурге с июля 1741 г., и секретарь гостя, Мартин Хенекен, в депешах и дневнике отметили самоотверженность командира караула, безвестного «офицера», «капитана», не покорившегося грубой силе гренадеров, угодившего под арест. Между тем утром 25 ноября (6 декабря) С.Ф. Апраксин назвал фамилии тех, кому довелось охранять Зимний дворец в финальные сутки трехдневки, с утра 26-го до утра 27-го. И, как ни странно, в нарушение обычного порядка из предыдущей пятерки один задержался в царских палатах. И был то Иван Никифорович Рудаков. Мало того, 5 (16) декабря он вновь вне очереди заступил на дежурство в качестве командира, а 16 (27) декабря 1741 г. опять, причем с замещением уже вышедшего на службу капитана-поручика Цызырева. Разумеется, в день рождения Елизаветы Петровны, 18 (29) декабря, без Рудакова тоже не обошлись. Оскорблять недоверием измайловцев не рискнули. Полк по обыкновению отработал все положенные ему три дня (17, 18, 19 декабря). Рудаков на праздник курировал караулы негласно, будучи утром (съезд знатных особ для поздравления государыни) командиром третьей роты Семеновского полка, неспешно собиравшей по дворцовым помещениям разные знамена, а вечером (бал, фейерверк) – шефом сводного противопожарного отряда из ста человек.

Иван Никифорович регулярно возглавлял дворцовую охрану в чине капитана-поручика, затем капитана до осени 1755 г. Императрица умышленно не присваивала штаб-офицеру более высокий ранг, чтобы тот не утратил право на командование караулами. По старости на покой его уволили из армии полковником 20 сентября (1 октября) 1755 г., а 25 декабря 1755 (5 января 1756 г.) повысили до бригадира и назначили пенсию в размере оклада гвардейского капитана. Присягнув в новом звании 2 (13) января 1756 г., Иван Никифорович Рудаков отправился на родину, под Брянск, в сельцо Периково Карачевского уезда[16]16
  РГАДА, ф. 286, оп. 1, д. 439, л. 105–106, 276–277; Сб. РИО. СПб., 1892. Т. 80. С. 509, 510; 1893. Т. 86. С. 290–292; 1896. Т. 96. С. 448, 449, 615–617, 619–622, 642–650, 663–668, 673; ПСЗРИ. СПб., 1830. Т. 11. С. 537, 538, 542–544; Архив Воронцова. М., 1882. Т. 25. С. 41–44; Сборник отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. СПб., 1872. Т. 9 (Исторические бумаги, собранные К. И. Арсеньевым). С. 154–160; Левин Л. И. Российский генералиссимус герцог Антон Ульрих. СПб., 2000. С. 314, 315, 323–325; Писаренко К. А. Тайны дворцовых переворотов. М., 2009. С. 146–187; Писаренко К. А. Елизавета Петровна. М., 2008. С. 353, 445, 446, 482, 483.


[Закрыть].